«Пусть мое отраженье дробится на сотни осколков, К потолку возвращая надломленный алый свет, Пусть костром полыхает в моих обгоревших ладонях. Для чего? я тебя все равно Не смогу Согреть.»
Патриция вернулась в Нэртельвей раньше, чем планировала, хотя совсем не была удивлена этим. Уже почти год мучали долгая тоска и невыносимое желание сняться с места — так что дома она долго не усидела. Год заново приживалась на таком привычном, казалось бы, месте, заново свыкалась с собственным домом и собственной семьей, потом год противилась сама себе — но в конце концов не выдержала и, проснувшись однажды, поняла: она уезжает. Сегодня же. Скрывать цель свою она не стала — мать покачала головой, но сочла дочь достаточно разумной, сестра крепко-крепко обняла и попросила, нет, потребовала написать потом, все ли хорошо. Патриция кивала. Смотрела в их лица и кивала — да, она напишет, все, что они попросят, напишет, потому что два ее самых родных человека не заслуживали и лишней секунды волнения. Но она должна была еще раз повидаться с третьим. Год она сопротивлялась сама себе не просто так. Вызнала, что и где, разузнала, как осуществить задуманное, написала тому, кто может помочь. Скопила денег. До последнего сомневалась, хватит ли у нее сил, в первую очередь душевных, на такое — но вот скрипнула, закрываясь за ней, незнакомая дверь, и Патриция вдруг неожиданно ясно осознала: хватит. У нее хватило сил приехать и встретиться лицом к лицу пока что с самой собой и собственным противоестественным желанием. Чародейка подняла на нее голову. Темная тесная каморка, в которую вошла Патриция, меньше всего походила на приемный зал, но ей было все равно. Если Такира не только лишь хвасталась в своем последнем письме, это стоило чего угодно и могло производить какое угодно впечатление. — Это тебя, стало быть, на запретное тянет? Голос чародейки пропустил в своем звучании смешинку, но лишь одну. Патриция без приглашения отодвинула потрепанное кресло возле длинного стола с книгами и травами, молча села и, безвольно откинувшись на спинку, скривила губы в посильной усмешке: — На мне написано? — Ко мне другой народ обычно бегает, — ловкие пальцы Такиры вцепились в увесистую книгу и ловко подтащили ее к хозяйке, как раз когда Патриция бросила на страницу незаинтересованный взгляд. — Кому зелье, чтоб муж на иноземок не смотрел, кому яд сварить поискуснее, кому противоядие, кому кулончик зачаровать, чтоб девушка, коей подарен он будет, от любви к дарителю и собственное имя с трудом бы вспомнила. Все разное, но простое, житейское. Твоих же интересов… очень мало. — Но ты согласна? — уточнила Патриция, выпрямившись и обратившись в слух. — Это очень важно. Теперь мне кажется, даже важнее, чем когда я писала тебе в первый раз. — Недешево выйдет, — предупредила Такира. — И если тебя это не остановит, то с чего бы останавливаться мне? Но есть и способ проще, знаешь ведь, верно? Патриция энергично помотала головой. Короткая коса соскользнула с плеча на спину. — Мне не нужно так, — она закрыла лицо ладонями. Если прежде с Такирой изъясняться удавалось издалека, общими вопросами и общими репликами, то теперь надлежало сказать, как есть. Такира, может, и без того поняла, но Патриция — нет. Патриция все еще была в немалом ужасе от собственной мысли, а прежде, чем задумку выполнять, с ней нужно было примириться. — Мне не нужно говорить с ним. Не так. Я не хочу будить его душу… или что ты там разбудить можешь. Я не хочу слышать, что он скажет. Неправильно это. — А твой замысел, выходит, правильный? Патриция, поднявшая было глаза, вновь уткнулась лицом в ладони, крепко зажмурившись и заставляя себя помолчать и подумать прежде, чем что-нибудь скажет. — Нет. Может, еще и хуже даже. Да, хуже. Но я не хочу напоминания о его смерти. Я хочу… видеть его живым. Патрицию затрясло от того, как отозвались под низким потолком ее собственные слова. Такира, покачав головой, подняла со стола и обмакнула в пламя свечи тонкую сухую травинку. В воздухе разошлась легкая гарь с успокаивающим отголоском, и у Патриции наконец достало сил взглянуть Такире в большие неестественно черные глаза. — Мы знали друг друга годами, но я теперь помню слишком мало. Мне не нужна моя прошлая память, даже если ты смогла бы ее достать, ибо это тоже лишь знак, что потом его не станет. Я могу вспомнить все, что было, каждое слово, каждый шаг, каждый взгляд, но я не хочу, потому что все с этим давно уже кончено, и за два года я не смогла это принять. Мне не нужна прошлая память, мне нужна новая. Я хочу снова видеть его, хочу чтобы он снова говорил со мной. Пусть недолго. Но, когда я вернусь, я буду вспоминать его живым. Я буду знать, что и после нашего расставания что-то было. Я буду… «Держать его за руку через сотни миров и бесконечные перекрестья уводящих в никуда путей», — хотела сказать она, но не сказала. О чем бы она ни думала тогда, стоя перед обезумевшим Велемором без надежды на хороший исход, сейчас это не имело значения. — Что ж, — энергично хлопнула в ладоши Такира, заметно взбодрившаяся от предстоящей сложной работы. — Так и быть. Плату на стол — и я приступаю. Патриция без лишних слов и без единого возражения положила перед ней мешочек золота. И на стражу поработать пришлось, и посыльной у тех, кому прежде хотелось в рожу плюнуть, но она не жаловалась. Если дело выгорит, она будет готова поцеловать каждую из этих ненавистных рож. Но в щеку, очень быстро и, желательно, через ткань. Такира широким жестом сдвинула книги и травы на одну половину стола, что-то с глухим стуком сверзилось на пол. Достала из-за пояса колоду совершенно пустых с обеих сторон карт и, бормоча себе под нос, принялась раскладывать их, перемешивая между собой и каким-то чудом угадывая нужное расположение. — У меня за спиной, на верхней полке, — небрежно кивнула она куда-то неопределенно назад, не отрываясь от своего занятия, — есть бутылочка. Возьми ее. Патриция, обогнув стол и покорно пошарив рукой по полке, наткнулась на холодное гладкое стекло и, стащив вниз, повертела в пальцах. Бутылочка оказалась совсем маленькой и наполненной черной густотой. От стекла шел холод, будто перед тем, как попасть к ней в руки, зелье пару часов пролежало в снегу. — Подвинь кресло и сядь передо мной, — Такира медлила с работой, пока Патриция не исполнила ее приказ, и еще пару секунд смотрела на черную макушку уткнувшей взгляд в колени эльфийки. — Ты уверена? Я писала тебе, что это сложные чары, и всего предсказать не могу ни я, ни кто бы то ни был еще. Ты можешь получить совсем не то, что ищешь. — Мне надо увидеть его еще раз, — заупрямилась Патриция. — Вот и все. В этом ошибиться нельзя, если ты не бездарность. Такира хмыкнула. — Если уверена, выпей это, — кивнула на пузырек в руках Патриции. — Полностью. Захочешь пожаловаться — помни, что, Бездна, ты уверена. Патриция смерила не вызывающее доверия содержимое недружелюбным взглядом — оно почему-то все еще было холодным и никак не желало согреваться в пальцах — и, прикинув, что его здесь всего на пару глотков, одним махом опрокинула в горло. Горло словно сжали в тисках, перед глазами поплыли слезы боли и цветные пятна бессилия, что-то надавило на грудь, не вздохнуть, руки сами потянулись рвануть ворот плаща и куртки, закружилась смазано комната, мелькнул потолок — Патриция, задыхаясь, откинулась на спинку кресла, запрокинув голову и широко распахнув глаза. Такира покачала головой и вернулась к раскладыванию карт. Время словно бы до предела замедлилось — Патриция готова была поклясться, что не может вздохнуть уже часы, и, стало быть, давно мертва, но чувствовала пульсацию сердца где-то в бездне под скованным горлом, рядом с полыхающими легкими. Удар. Долгая, бесконечно долгая пауза, которой хватило бы, чтобы дойти до приличного трактира и заказать себе что-нибудь повкуснее, чем проклятое зелье. Еще один удар. — Его имя? — донеслось от стола. Патриция заморгала. Медленно, очень медленно, как показалось ей самой. Всего чуть быстрее собственного сердцебиения. — Мартериар. Анвер, — хрипло ответила она. — Рыцарь веры при храме Заступника Элиремала Безликого. Был. Речь, к удивлению, далась легко. В следующие секунды, показавшиеся бесконечно долгими часами, удалось усадить себя в кресле прямо, уняв и успокоив дрожащие, судорожно подергивающиеся мышцы. — Что-нибудь, что ему принадлежало? Я просила тебя об этом, ты помнишь? Патриция неопределенно кивнула в сторону. — Меч. Когда-то был его. К ее удивлению Такира не стала к оружию даже прикасаться, лишь смерила его долгим пронзительным взглядом и что-то переместила среди лежащих на столе карт. — Что ты изменишь? — Прости? — Я не могу дать тебе прошлое, потому что на прошлое ты не согласна, значит, мы должны что-нибудь изменить. Давай. Что, по-твоему, пошло не так? Патриция зажмурилась. Все пошло не так, когда он оттолкнул ее из-под стрелы, но изменить это было бы нельзя. Она не сможет насмотреться на Мартериара, если умрет сразу, как получит эту возможность, верно? — Орден, — тихо кивнула Патриция. — Пусть он никогда не присоединялся к Ордену. Впоследствии он отрекся сам, так что… едва ли это что-то испортит. Такира кивнула и, переместив последнюю карту, вытащила из-за пояса нож. Патриции показалось, что она видит их обеих со стороны и словно бы сверху. Видит, как из пронзенной ладони Такиры кровь закапала на разложенные на столе белые карты, как на них — о чудо — проявляться стали письмена, знаки и чьи-то силуэты, силуэты задвигались, заметались между картами, завертелись алым по белому, но единственный черный силуэт, ее собственный, остался на центральной карте, совершенно один среди круговерти безумия вокруг, среди мельтешащих теней. Она собиралась было спросить у Такиры, что же происходит, почему стало так холодно и недобро сжалось сердце — а потом кресло, пол, стены, вся комната исчезла, в один миг обратилась в ничто, и Патрицию, растерянную и почти напуганную, невидимой рукой швырнуло на жесткую землю, на перемешанную с мокрым снегом грязь обочины. Восхитительно. Если сейчас на нее наступят… — Эй, ты, развлечься не хочешь? Патриция затылком почувствовала, что слова адресованы ей, еще прежде, чем достала лицо из грязного сугроба. — Я тебя сейчас так развлеку, всю жизнь жалеть будешь. Яркий утренний свет бил со всех сторон. После темного подвала улицы Нэртельвея были верхушкой маяка в непогожей ночи, слепящими и негасимыми. А она, словно поднявшаяся к ним из черной Бездны, была ослеплена — не столько страдали глаза, сколько сердце было не в силах поверить в этот ясный свет. Патриция огляделась кругом — и с большим трудом узнала эту улицу. Знакомые дома показались совсем новыми, ни одного из старых она не узнала. Эльфы мимо шли и ехали, к чему она вполне привыкла, но одеты были крайне странно. Не помнила Патриция у них такой тяги к ярким плащам и шляпам с перьями. Куда и когда она попала? — Да что тебе, пошли с нами. Мы тебя не сильно обидим, — заулыбался эльф и мерзко хихикнул. — Тебе даже понравится. Патриция оглядела наглеца с ног до головы — и с трудом сдержалась, чтобы не заржать в кулак самым откровенным образом. Перед ней стоял юнец. Нескладный, тощий, должно быть, совсем недавно резко вымахавший ростом. Нарядился он в яркие синие одежды и, должно быть, из чувства восхищения самим собой, нацепил на накрученную вокруг головы дорогую тряпку — что-то между капюшоном и роскошной прической — сразу три пера, совершенно белых и отвратительно пушистых. И стоял перед Патрицией, пытаясь что-то из себя представлять, сально улыбаясь и обещая «не сильно обижать». — Ну пойдем, пойдем. Мы, знаешь, ребята не жадные, выпить тебе чего возьмем, — и протянул было руку, намереваясь Патрицию ловким жестом приобнять за талию да прижать к себе покрепче — вот только Патриция оказалась ловчее и от всей души тут же наградила его звонкой пощечиной. Выражение растерянности в его глазах стоило всего. — За кого ты меня, щенок, держишь? — зашипела она, схватив его за отвратительно синий ворот. — В бордель иди себе подружку искать, раз неймется. И такая злость вдруг ее охватила, что слезы навернулись. Она провалилась сюда — неизвестно куда даже! — за Мартериаром, еще раз повидать своего бесконечно любимого друга, ради этого доверилась недавно знакомой колдунье и еще и заплатила за это золотом столько, сколько ей раньше и не снилось, а теперь вот, вот! Какой-то мерзкий юнец тянет к ней свои отвратительные лапищи — на перчатках что, кровь? — далеко не с самыми светлыми намерениями. — Фи, — скривился он, отцепляя ее пальцы от своего воротника и запустив руку в неожиданно глубокий карман. — Ты чего, ну, эта что ли? — Эта? — нахмурилась в ответ Патриция. — Церковница, — выплюнул парень, и Патриция замотала головой прежде, чем подумала. Она была бы не прочь и церковницей притвориться, лишь бы он отвязался, но было поздно. — Тогда в чем дело? Ну же, вот, смотри, видишь? Я свой! И протянул ей к самому носу простой медальон на длинной цепочке. В центре его красовался рунический символ «Благословенный», но — у Патриции сердце екнуло — выведен он был знакомым… нет, не почерк это был, но Патриция узнала эту линию с двумя практически незаметными изгибами. Все, кто был ей знаком, на такие мелочи не тратились, и линия у них получалась прямая. Все, кроме Мартериара. Она еще раз с сомнением оглядела паренька и облегченно выдохнула — нет, это явно был не он, никак не мог быть, слишком развязный, слишком нахальный, слишком белобрысый, с другими глазами и совершенно другим взглядом. Да и Мартериар никогда бы не стал надевать ту смешную дрянь, что этот мальчишка водрузил себе на голову. — Что такое? Понравилось? — бойко защебетал он, заметив, как пристально Патриция разглядывает медальон и его самого. — Атрано Нэль’Вирно! Дом, который в представлении не нуждается, сама знаешь. Он гордо выпятил грудь — мол, глянь, девка, от кого отказываешься — а потом скосил взгляд за спину Патрициии и сразу сник. — Так давай, давай, пойдем, — заторопился он, снова попытавшись схватить Партицию за талию и вновь беспощадно получив по лицу. — Экая ты… Доброго дня, мессир, я как раз очень спешил. Патриция почувствовала лишнее присутствие, только когда эльф подошел к ней почти вплотную, вздрогнула, метнулась в сторону, подсознательно пытаясь держать в поле зрения их обоих — и, споткнувшись о собственную ногу, едва вновь не полетела в грязный сугроб. В последний момент оказалась осторожно поймана за руку. — Этот мужчина угрожал вам, леди? Чужая рука отдернулась сама, едва к Патриции вернулось равновесие, но первый же взгляд наверх, в лицо своего спасителя, лишил ее дара речи. Перед ней стоял Сильвер, такой простой, понятный и так хорошо знакомый своими мерзкими колкостями Сильвер, Сильвер, который так привычно умел закатывать глаза, так точно язвить, так от души ругаться и звать ее выкормышем. И на привычной для него кожаной кирасе по-прежнему красовался церковный шеврон, и длинные волосы, как им и положено, в легком беспорядке раскиданы были по плечам, спадали по спине, и даже меч у пояса был правильный, тот самый, какой она помнила. Она не сошла с ума. Никто здесь не сошел с ума. Сильвер должен знать, где… — Леди, прошу вас, если вы чего-то боитесь, — он перевел многозначительный взгляд на нервно топчущегося на месте Атрано, — вам стоит мне довериться, ибо церковь… — Оставь, Сильвер, — тихо перебила его Патриция, сама удивляясь внезапному желанию крепко пожать ему руку и ожидая, что он вот-вот ее узнает и сменит свой подчеркнуто уважительный, даже покровительственный тон на обычный вызывающий. — Я очень тебе рада. Давай, смейся. — Прошу прощения? — изумился он. Атрано заинтересованно на них уставился, ожидая, должно быть, развлечения, Патриция замерла в нехорошем осознании. — Вы знаете меня, мы, должно быть, виделись. Прошу прощения, леди, запамятовал ваше имя и титул. Нехорошее осознание оформилось во вполне связную мысль и руганью подкатилось к горлу. Мартериар никогда не вступал в орден. Мартериар никогда не знакомил ее с Сильвером, потому что Мартериар никогда не знал Сильвера. Спрашивать у него бесполезно. А Сильвер тем временем выглядел действительно виноватым — Патриция ужаснулась, присмотревшись. Он вообще весь выглядел неважно, уставший, практически безразличный, словно собственное отражение в мутном стекле, в глазах — ни капли яда, больше какое-то странное, несвойственное ему сочувствие. И шестое чувство Патриции подсказало ей: этот Сильвер не будет грубить ей и не станет называть выкормышем, но не только потому что она для него лишь простая, возможно попавшая в беду горожанка. Едва ли он вообще станет грубить. Что-то подсказывало, что ему… непривычно? — Я Патриция. Леди Патриция, — ей пришлось сглотнуть тяжелый ком в горле и изобразить помятое подобие улыбки. — Все в порядке, сэр рыцарь. Мы с лордом Атрано как раз собирались… куда? Взгляд Сильвера помрачнел, и Патриция тут же поняла, что сделала что-то не так — но если Сильвер никогда не знал Мартериара и потому не мог рассказать ей о нем, то у этого противного парня была вещица, почти наверняка прошедшая через руки ее друга. Ей не должно было быть дела до того, что одобрит или не одобрит этот, новый Сильвер. Она пришла не за ним. — В Темный дом, в Темный дом! — забормотал Атрано, лихо подхватив ее под локоть и спешным шагом устремившись прочь от так и оставшегося стоять на месте Сильвера. — Доброго дня, и не тронь вас сирена! Патриция не могла припомнить ничего, что связано было бы с сиренами — ни ругательства, ни благословления. Но, Бездна, не важно все это было, потому как не за этим она пришла. — Так, ты, — она вырвала руку из его ладони и остановилась посреди темного переулка, решительно расправив плечи и скрестив на груди руки. — Я хочу поговорить с тем, кто сделал твой медальон. Можешь устроить? Атрано повторил ее позу, но без особой уверенности. Что-то в невысокой фигуре Патриции внушало ему уважение, достаточное, чтобы не сметь более пренебрегать ее словами. Патриция догадывалась, что он, возможно, чувствует, что эта действительность отторгает ее, точно неродную — да она, собственно, таковой и была. Отторжение это едва заметно, но настойчиво тыкалось маленькими иголочками в шейные позвонки, но вместе с тем придавало ее словам особый вес. — Не могу, — потупился он. — Точнее, могу, но это к лорду Эреварду и только если ты присоединяешься. — Эревард делает эти штуки? Атрано на нее цыкнул. Совершенно беззастенчиво и даже немного злобно. — Лорд Эревард решает, кто нам пригодится, а кто нет. И, вообще — ты вроде как с нами развлечься только согласилась, так с чего б нам тебя брать? Что, так хороша? — Я тебя сейчас так развлеку, что всю оставшуюся жизнь скучать придется, — выдавила сквозь зубы Патриция, отчаянно борясь с желанием плюнуть под ноги малолетнему извращенцу и пойти наугад вламываться во все дома подряд. Должен же Мартериар быть хоть где-то! Возможно, ей даже повезет и она найдет его раньше, чем ее остановит городская стража. — Ты норовистая, я понял, — он примирительно замахал руками. — Ему не такие нравятся, но, если хочешь, почему б вам и не поговорить. Ты вообще, леди Патриция, — имя ее он произнес с очевидной издевкой, — кто такая будешь? Бродяжка из страны нищих или кто посерьезнее? — Нет, на твоей родине никогда не бывала, извиняй. И пока Атрано, пытаясь в своей белокурой голове осмыслить ответ, стоял на месте, Патриция подошла к пересечению темного переулка с широкой длинной улицей и, как ни в чем не бывало, спросила: — Темный дом — это туда или туда? Разумеется, она помнила Темный дом, однажды даже видела, но найти единожды увиденную вещь в слабо знакомом городе было бы тяжело. Мартериар как-то упоминал, что раньше это был неплохой трактир с хорошей едой и интересными завсегдатаями, да только снова никогда туда не рвался, а Патриция как вцеплялась в Двойное Дно в каждый визит в столицу, так и ничего кроме видеть не хотела. — Туда, — он махнул левой рукой и рядом с Патрицией зашагал по стремительно взбирающейся вверх улице. Молчал какое-то время, должно быть, поняв, наконец, что собеседнице не интересен ни он сам, ни его туманное предложение «развлечься», а потом все же спросил: — Зачем тебе туда? Допустим, ты не бродяжка, но что ты им скажешь? Знаешь ведь, кого лорд Эревард ищет? — Ну и кого? — буркнула Патриция, больше чтобы Атрано сказал все, что хотел сказать, да поскорее заткнулся. — Влиятельные ему нужны, — покачал головой Атрано. — При деньгах и солдатах, иначе церковь не станет даже слушать. Она и так не слушает, сирена дери Верховную жрицу, да только коли будут солдаты, слушать придется. Верховную жрицу? Не Верховных? Не жрецов-смотрителей? — Ну и на кой тебе солдаты? — закатила глаза Патриция. — Если хочешь, чтоб выслушали, это, значит, так: приходишь в храм, плюешь на алтарь, ждешь, пока сбегутся возмущенные жрицы, выбираешь, которая нравится, падаешь ей в ноги. Хватаешь за подол робы, чтоб не ушла, и начинаешь — мол, я, тварь и сволочь, сегодня трижды звал незнакомку на непристойности, две пощечины исправно получил, каюсь. Третью для справедливости добавьте, да пойду. Атрано сдавленно фыркнул в кулак и признал: — Ладно, иди к Эреварду, теперь я спокоен. Не шлюха, так шут, тоже неплохо. Патрицию нервно затрясло. Шутка шуткой, да вот только церковь, как она знала со слов Мартериара, всегда была сильна. Что же оказалось так важно, чтобы угрожать оплоту веры солдатами, которых и при каждом храме немало? Ей, Патариции, конечно, было все равно. Она тут ненадолго, на день-два, пока эта действительность ее терпит или пока Такира в состоянии поддержать ее здесь нахождение. Ей надо увидеть Мартериара, только и всего. Выкрасть его ненадолго из его забот и планов, да посидеть где-нибудь вместе, можно даже почти молча. Больше не нужно. Больше она и ее исстрадавшееся в утрате сердце, наверно, не вынесет. Не вынесет, если Мартериар начнет шутить и улыбаться, не вынесет, если он начнет хлопать ее по плечу и позовет знакомить со своими нынешними друзьями. Она просто развернется и уйдет. Желательно домой, в свою собственную действительность — и унесет с собой знание, что он не один и с ним все хорошо, и ему хорошо, и есть у него друзья куда лучше, чем она, дружба с которой обошлась ему в целую жизнь. Темный дом выглядел еще мрачнее, чем она его помнила. В окнах угадывался свет, двигались фигуры, но что-то угрожающее повисло над крышей, накрыло трактир куполом недоброго предзнаменования и, должно быть, заставляло горожан неосознанно обходить его стороной и лишний раз даже не задерживаться на этой стороне улицы. Дверь отворилась без скрипа, и Атрано, наплевав на галантность и манеры, грубо полез перед дамой, которой пришлось держать тяжелую дверь на пару мгновений дольше, чем она рассчитывала. Впрочем, какое Патриции дело до него было? Она пришла не за ним. — Лорд Эрев… А, лорд Кестрел! Леди Велисса, — живо поприветствовал он сидящих и отступил в сторону, открывая им вид на замершую в дверях Патрицию. — Я вот привел. Патриция закатила глаза. Сколько еще бесполезных имен предстоит ей услышать прежде, чем она найдет, наконец, Мартериара? Небольшая зала почти пустовала, несколько столов были сдвинуты в центре в один, остальные столы и ненужные стулья сгрудились у стен. Трактирщик, должно быть, пропадал в погребах или на кухне. За большим столом, получившимся из нескольких поменьше, сидели двое, и взгляд сразу зацепился за леди Велиссу — Патриция слышала, что в рыцари может пойти и женщина, но видеть доказательств ей почти не довелось. Леди Велисса являла собой образец силы и решительности — прямая спина, развернутые плечи, высоко поднятая голова, тщательно подобранные волосы. Все в ней говорило, что назвать леди Велиссу нежной барышней (или хоть показать, что такая мысль едва на мгновение посетила голову) означает получить вызов на дуэль, из которой далеко не каждый воин выйдет победителем. Пошевелился ее сосед — поставил на стол до того задумчиво разглядываемую кружку. Патриция прошлась по нему ленивым оценивающим взглядом, отметила высокие явно дорогие сапоги, пояс из драконьей кожи, вычурные ножны, не слишком примечательную темную куртку, висящий на груди медальон, похожий на тот, что показал Атрано — и ахнула, когда встретилась с лордом глазами. Без сил опустилась поднятая было для приветствия рука. Куда-то вниз ухнуло сердце и в груди стало очень пусто, будто с выдохом освободилось вдруг слишком много места. Кестрел смотрел на нее, не моргая, не пряча лица и не отворачиваясь, с каждым мгновением неотвратимо убеждая, что да, он и есть ее дорогой друг Мартериар, что ошибиться она не может. Что это его глаза, вместо глаз Сильвера, полны яда ненависти, что это его лицо сейчас пугающе отстраненно и так холодно, что ей страшно. И как бы ни хотела она порадоваться за него — нет шрама на виске, значит, не гонялся за спятившим колдуном, значит, не рисковал жизнью, и все пальцы целы, значит не прошел через тот ужас, о котором так и не успел Патриции рассказать — но ни капли радости, ни намека на светлую искру она не чувствовала. Лишь страх. Сейчас он скажет что-нибудь ужасное, такое, чего ее друг Мартериар никогда не сказал бы. «Такира, я и в самом деле получила не то, что хотела». — Кто… это? — Велисса неопределенно указала на дверной проем, в котором Патриция так и замерла, и Атрано, не церемонясь, втянул ее внутрь трактира и захлопнул за ними дверь. — Это… это я, — дрожащим голосом обратилась к ним Патриция, борясь с желанием обогнуть этот проклятый стол и упасть Мартериару на руки, стиснуть его в своих объятиях так крепко, как только смогла бы, так же, как в госпитале после обрушения башни. Во всяком случае, ей казалось, что тогда она сделала что-то подобное. Мартериар настороженно оглядел ее с головы до ног — настороженно и холодно, как не смотрят на зашедших проведать друзей. — Ты ее знаешь, Кестрел? Он отрицательно помотал головой, и Патриция почти почувствовала на языке горечь обиды и злости на саму себя. Мартериар никогда не вступал в Орден. Мартериар никогда не ездил по орденским поручениям в Вольные Земли и никогда не встречал живущую там Патрицию. Они никогда не были знакомы и никогда не становились друзьями. И если теперь друзьями они не были, а он не волновался о ней и уж тем более не стал бы жертвовать собой ради ее спасения — если все это так подходило под то, чего она хотела, почему ей не было хоть чуть легче от этого? — Она к нам просится. Атрано, кажется, не обративший ни малейшего внимания на неподвижно замершую спутницу, прошел к столу и, учтиво кивнув сидящим, пристроился на краешек стула. Потянулся к чьей-то еще полной кружке. — Бродяжка без роду и племени, — пожал плечами Кестрел, наметанным взглядом не обнаружив на потрепанной одежде Патриции ни шевронов, ни гербов, ни дорогих украшений. — Мы не… — Я колдунья. Патриция не выдерживала этот голос. Этот пренебрежительный тон, этот едва угадывающийся в интонациях яд — не выдерживала настолько, что рискнула солгать в глаза. Солгать, даже зная, что разоблачить ее можно за пару секунд. Но если Мартериар сейчас выставит ее отсюда, это будет еще хуже, чем если бы она не видела его вовсе, чем если бы так и сидела дома, ожидая неизвестно чего. И тишина, ставшая ей ответом, подтвердила — эта ложь позволит ей остаться, даже если очень ненадолго. — Вам нужны чародеи, верно? — осмелела Патриция. — Потому-то вы и хотите говорить с церковью. Способные колдуны обретаются там, потому что работать на вас им как-то слишком мелко. С церковью и Орденом, правда, больше делить было нечего. Обладатели сильного дара уходят туда добровольно — получают шансы проявить себя, хорошее жалованье, порой добрую славу, а сверх того еще и становятся неприкосновенны для иноземцев, которые своих (да и чужих иногда) чародеев по-варварски жгут на кострах. И переманить их с насиженного места под крыло знати должно быть невероятно тяжело, если вообще возможно. Чего ради Мартериар, леди Велисса и лорд Эревард затеяли это? Сколько у них сподвижников? — Эм, — растерянно протянул Атрано, нервно поерзав на краешке своего стула. — Я… прошу прощения, леди чародейка, за все, что… за все, за что вы изволили на меня гневаться… Я право слово не хотел! В жизни бы не посмел… — Брось, — перебил его Кестрел, и Антаро сник совсем. Юнец слова Патриции принял за чистую монету — она даже испытала некоторое удовлетворение, глядя в его растерянное лицо, — но сам Кестрел оказался куда более недоверчивым. Он поднялся на ноги — Патриция почувствовала дрожь в собственных коленях — и, выхватив из ножен меч, приставил острие к ее лицу. Сталь сверкнула всего в ладони от ее носа, и Патриция с ужасом вспомнила, что не вооружена. Ее меч — точнее, меч самого Мартериара — остался в темном подвале Такиры. Нет, она не причинила бы вреда Мартериару — но Мартериар ли стоял перед ней? — И ты думаешь, — начал он, — что любого оборванца со двора мы готовы принять и пригреть лишь за смутные обещания? Патриция молчала. Маленькая трещинка в ее простом и понятном плане внезапно расширилась до размеров Бездны и вот уже изо всех сил давила ей на плечи. — Покажи свой дар. Патриция замерла, лихорадочно соображая и оглядывая Кестрела и сидящих перед ней эльфов. Атрано смотрел на нее все еще изрядно испуганно, Кестрел — с ленивым сомнением, леди Велисса — с интересом. Из дальней двери выглянули два мальчишки, должно быть, поварята. — Ну же, — поторопил ее Кестрел, опустив оружие, но так и не подумав убрать его совсем. — Ты могла бы подпалить перья на его безвкусной шляпе, верно? И кивнул на Атрано так, словно сам Атрано здесь не находился и слышать его не мог. Юнец вжал голову в плечи, но с места не двинулся и ничего не сказал. Должно быть, уважение к старшему товарищу не позволяло таких вольностей. Патриция покачала головой. — Мой дар в другом. Я пришла оттуда, где все иное, и скоро туда же уйду, а потому вижу то, что скрыто, то, что было, и то, что будет. Игры с огнем оставь тем, кто более ничего не может. Ее трясло. Она повторила почти слово в слово то, что Такира писала в одном из своих писем, когда Патриция спросила, чего ждать от подобных чар. И в чем-то она в самом деле оказалась права, ибо Патриция пришла издалека, из другой действительности, и видела то, что здесь было без нее — пусть совершенно без чар, одними только догадками. Это все равно чего-то стоило, верно? — Кестрел Анвер, — обратилась она, на негнущихся ногах обходя его и преодолевая расстояние до стола. Опустила дрожащие руки на столешницу и уткнула в них взгляд. — Старший и единственный сын двух беженцев с Благословенного. Ты… Она играла с огнем, как и предлагали ей сперва, только огонь этот был эфемерным. Она прекрасно знала Мартериара, даже не мешали ей так и не заполнившиеся провалы в памяти, но с трудом различала, где кончается ее лучший друг и начинается Кестрел с его ядовитым взглядом и совершенно чужой душой. — Что же ты замолчала? Он обернулся, Патриция спиной это чувствовала. Пытливо поднял брови, очевидно, принимая правила игры, и обошел самозванку полукругом. — Давай. Расскажи мне что-нибудь. Удиви меня. — Ты, — снова начала Патриция. Вскинула голову, вглядываясь в такое знакомое и такое чужое лицо и пытаясь угадать, по немыслимым подсказкам понять, как же выкрутиться, чтобы оказаться близко к истине. — Ты и жрица Кайра Нэль’Вирно. Вы терпеть друг друга не можете. Ты… иногда пишешь ей письма с угрозами, верно? Мартериар никогда бы не сделал такого, даже если бы и в самом деле Кайру — да и кого бы то ни было — ненавидел. И это было единственной гарантией, что подобного не чурался Кестрел. — Ты никогда не подписываешь их, но она всегда знает, что они твои? Обычно было наоборот. Обычно Мартериар оставлял хоть какую-то подпись, зашифрованный намек на собственное имя — когда-то Патриции довелось передавать Кайре одно из таких писем, и она, не выдержав мук любопытства, его вскрыла. Но Мартериар с Кайрой всегда друг друга стоили, стало быть… — Эти письма, они… — Совершенно взаимные, — глупо хихикнул Атрано, но тут же прикусил язык под скрестившимися на нем тяжелыми взглядами. — Ты мечтаешь когда-нибудь выйти в море, всему назло. Твои родные одобрили бы, особенно твоя мать. К слову, о ней — как там твои наследственные способности? — прищурилась, больше для вида. — Уу, вижу, глухо. Не сочувствую. Там, откуда я пришла… Ты никогда не станешь чародеем, так что и думать забудь. И если сначала ход показался ей ошибочным, то поднятая открытой ладонью рука Кестрела доказала — он не хочет больше слушать. Велит молчать, потому что она задевает за живое. Он на самом деле не унаследовал колдовской дар (иначе уже обретался бы при церкви, верно?) и никак не мог с этим смириться. В то время как знакомый ей Мартериар на сей счет не переживал и совершенно простодушно говорил при случае, что дано не всем и это не такой уж недостаток. Но Кестрел все еще оставался Мартериаром, искаженным и перелепленным в новую обложку. — Ты хочешь в Орден, — сверкнула глазами Патриция, глядя прямо на поднятую в знак молчания руку. — Раньше не хотел, а теперь хочешь. Тебе кажется, что так будет проще, но ты знаешь, что путь туда заказан, после всего, что… Ты пошел бы служить Верному, если бы мог. Подальше от Кайры? — Сложно убраться подальше от Верховной жрицы, — подала голос леди Велисса. — Коль видишь грядущее, скажи — наша рассветная вылазка?.. — Погибнут многие. Ни Бездны не смыслила она в том, что они планируют на рассвете, но настороженные глаза Сильвера, напряжение в воздухе, нервный Атрано — что мирного могло здесь готовиться? — Она тоже? Взгляды пересеклись на Патриции. У нее снова тяжело застучало сердце. — Верховная жрица Кайра Нэль’Вирно, — уточнил Кестрел. Будь здесь Мартериар — настоящий Мартериар, отдавший жизнь за Патрицию и бесконечно преданный Кайре — он, должно быть, вызвал бы свою неудавшуюся копию на дуэль немедленно. Но его не было, была лишь Патриция, одной ногой торопливо шагнувшая в будущее, а другой прочно увязшая в прошлом — и прошлое это сейчас с хищным чавканьем поднялось от щиколотки до самого колена и потянуло ее за собой. Снова закололо позади шеи. — Закрой свой рот, — грубо рявкнула на него Патриция. — Брось попытки — погубишь своих и погибнешь сам. Кестрел было напрягся — почудилось даже, что сейчас он выхватит откуда-нибудь кинжал (помнится, Мартериар носил их с собой множество) и, чего доброго, швырнет в нее за такую наглость, — но прошел к прежнему месту и откинулся обратно, на жесткую спинку стула. — Атрано? Тот преданно на него взглянул и вытянулся в струнку, весь внимание. — Выходит, ею займешься ты. Пожелай кузине доброй ночи. Парень опустил взгляд на руки, лицо его сделалось сосредоточенным и совершенно серым, точно никаких более цветов в природе не существовало, снова поднял глаза, по очереди встретился взглядами с леди Велиссой и Кестрелом. Пронаблюдал, как оба они ему медленно вдумчиво кивнули. На очевидно нетвердых ногах поднялся, опираясь на спинку стула, и зашагал к двери, бросив напоследок на Патрицию такой красноречивый взгляд, что она едва не подавилась вдохом. — Волнуется, — брезгливо фыркнул Кестрел. — Подумаешь, кузина. — Чудовище, — буркнула Патриция, садясь на стол и практически из рук леди Велиссы выхватывая непочатую бутылку чего-то темного. Даже думать не надо — что угодно будет лучше, чем смотреть, как привычный мир становится на голову и начинает в агонии дрыгать лапками.***
— Это я тебя таким сделала. Патриция откинулась назад и уткнула взгляд в низкий потолок. Поерзала, устраиваясь поудобнее. Под спиной недовольным шуршанием отозвались бумаги, так и брошенные здесь не то под ее ответственность, не то и вовсе на произвол судьбы. Трактирщик, выглянувший из кладовой вскоре после того, как ушли Кестрел, Велисса и Эревард, недоверчиво на нее покосился, но ни слова ни сказал и ни жестом не выдал своего внимания. Патриция была твердо намерена лежать тут, пока взашей не выставят. Все равно в ночи ей пойти было особенно некуда. Надо было подумать. А она, собственно, это не очень-то жаловала — когда начинаешь думать, проблема подчас оказывается глубже, сложнее и опаснее, а еще потом болит голова и уснуть сложно. Кажется, прежняя Патриция размышлениями особенно не баловалась, да и зачем, если рядом был Мартериар, всегда готовый и присмотреть, и посоветовать, и поддержать? Нынешней же Патриции думать пришлось даже здесь, в этой искаженной действительности, которую она просила соткать специально для себя любимой, в которой был Кестрел — в общем-то, это и была главная причина ее раздумий. Голова уже начинала болеть. — Эй, ты, — обратилась Патриция к высунувшему нос из кладовой пареньку. — Ну, не бойся. Принеси вина. Тот испуганно заморгал, трактирщик замер, должно быть, собираясь с духом, чтобы вмешаться, если что пойдет не так. — Самую противную дрянь, какую только найдешь, понял? И вновь вернула глаза к потолку. Если перед Кестрелом пришлось играть с огнем, как она сама обозвала свои же попытки состроить из себя колдунью, то когда вернулся лорд Эревард, это превратилось в пляску в костре. — Безумцы. Чудовища, — пробормотала она потолку. У нее решительно не было желания ни в чем участвовать. Хотелось вырвать Кестрела на пару часов из окружающей действительности да просто побродить с ним по городу — да, она уже согласна была даже на его общество, если будет молчать, пусть за последние пару часов он вел себя так, как она от Мартериара никогда и не ожидала. Вместе с Эревардом строил свои пакостные планы, кокетливо целовал руку леди Велиссе, пил вино и грубовато за глаза шутил над Атрано — словом, вполне себе радовался жизни, тогда как она, Патриция, едва ли не у него на глазах сходила с ума. Бросало в дрожь. Кайре эти трое — Атрано в расчет она не брала, ибо он ничего не решал — уже вынесли приговор. И ради чего? — Безумцы, — повторила Патриция, чувствуя, как нервно вздрагивают плечи не то от смеха, не то от подступивших рыданий. Тело как никогда хотело отделиться от головы и не страдать от чрезмерного умственного напряжения вместе с ней. Благословенный архипелаг. Кестрел и Эревард, как оказалось, подбивали дворян собрать ополчение и пойти войной на давно захваченные острова. И Патриция сочла бы их демонами во плоти, но из обрывков разговора уже поняла достаточно. Верховная жрица Кайра действительно была единственной Верховной в столице — и, что-то Патриции подсказывало, единственной вообще. Что сталось с остальными Верховными? Почему Кайра поднялась до такого звания? — Ваше вино, — робко донеслось со стороны, и Патриция не глядя выхватила кружку из чужих рук. Расплескала половину на стол и край карты, и без того наверняка помявшейся под ее спиной. Плевать. Она, Патриция, все равно скоро исчезнет, не получив от этой действительности ничего кроме надсадного разочарования и ножа в спину — уже снова начинало недобро покалывать в шее, теперь ощутимее. Почти больно. Возможно, оно и было больно, просто видеть Кестрела оказалось больнее. Видеть — и знать, каждую секунду получать сотню подтверждений — Мартериар ушел от нее и никогда больше не вернется, а все, что с горем пополам наскребла она на паршивую иллюзию, только лишь оскорбляет остатки его памяти. Патриция спрыгнула на пол, залпом допила оставшееся вино, при прыжке расплескав еще и оставив на картах очевидные пятна, поморщилась — вкус был слишком терпкий, запах тоже, да и вообще вся эта затея ей в миг разонравилась, зато отторжение в некотором роде помогло. В голове чуть прояснилось, возможно, просто назло. Прежде чем покинуть трактир, Патриция, решившая все же не дожидаться принудительного выдворения оттуда (предполагала, что может так и не дождаться) приобрела целую бутылку того, что ей только что так не понравилось. Бросила перед трактирщиком на стол вытащенную из кармана горсть монет, не считая — за вино точно расплатилась, да еще за их испуг добавила. Считать и вспоминать, сколько именно должна, показалось слишком сложно, но что-то не дало просто выйти на улицу и пропасть — Заступники, ее здесь так боялись, что, наверняка, не стали бы окликать. Должно быть, кто-то — Кестрел, лорд Эревард или леди Велисса — уже тоже выкинули что-то из ряда вон. Патриции было тревожно от мысли им уподобиться — даже если это были персонажи ее странной, криво вымышленной действительности. Она даже пожелала трактирщику доброй ночи прежде, чем в эту самую ночь шагнула, пытаясь обхватить себя за плечи и зажав подмышкой бутылку. План это был или нет, а только внезапно захотелось повидаться с Сильвером. Просто так. Без всякой цели и уж точно без намерения поплакать у него на плече. Это себе Патриция пообещала перед дверьми в казармы — ее опыт в обычной, настоящей действительности, легко позволил обойти редких караульных и не возиться с закрытыми воротами. Они с Мартериаром часто здесь бывали. — Так и знала, что ты тут. Сильвер обнаружился в просторном полутемном зале, днем здесь собирались солдаты, но сейчас кроме него никого не оказалось. Он вздрогнул и поднялся из-за стола ей навстречу, отвлекшись от бумаг, но она только махнула рукой. — Сиди. Пинком подогнала табурет из угла к столу и, не обращая внимания на растерянного Сильвера рядом, села прямо на столешницу, оставив ноги на табурете и с громким стуком водрузив бутылку прямо поверх отчетов и расписания патрулей. — Принеси себе кружку, что ли. Из горла вдвоем как-то неприятно. Не то этот здешний Сильвер был так воспитан, чтобы лишний раз не спорить, не то решил, что такое для Патриции в порядке вещей, а он крайне оскорбит ее, если спросит, какой Бездны она творит, но кружку принес. Даже две. В полном молчании помог Патриции откупорить вино и разлить его на двоих. Пригубил свою порцию, в таком же вопросительном молчании рассматривая профиль незваной гостьи. — Дрянной вкус. Патриции не нравилось осознание, что настоящий Сильвер выставил бы ее за дверь, посмей она только прикоснуться к его бумагам. — Своеобразный, — легкое согласие. — Это что-то из того, что удается выторговать у горных. Советовал бы вам быть осторожнее, некоторые компоненты могут вызывать… — Плевать я хотела. — Неосмотрительно, — назидательно покачал головой Сильвер. — Я не отсюда, — вдруг призналась Патриция. Не так, как до этого Кестрелу — не хвастаясь, не пытаясь выделиться. Именно что призналась, тихо и немного смущенно. — В смысле, совсем не отсюда. Скоро исчезну. Скажи мне гадость. — Зачем? — опешил Сильвер. — Леди, я понял, что что-то случилось, еще когда увидел вас днем. Позвольте мне связаться с вашими родными или друзьями, вам помогут. Кому вы доверяете? Патриция замотала головой. — Нет у меня здесь родных и друзей. Говорю ж — не отсюда. Мар вот был, но там. Только тут теперь звать его Кестрел, да и не он это вовсе как будто. Еще ты был, ну, не то чтоб друг, но близко. Давай, нагруби мне. И рассмеялась, потому что выражение лица Сильвера было слишком растерянным, слишком открытым, слишком чужим. — Там, откуда вы… там я имел наглость нелестно о вас отозваться? Мои извинения. — В задницу себе их засунь, — подняла ладонь Патриция, разглядывая, как плещется в кружке вино. — Иногда мне даже нравилось. Не то чтоб прямо нравилось. Ну, знаешь… вот если тебя холодной водой облить со сна, тебе понравится? Вода нет, мерзко и холодно. Но вот если проснешься вовремя от этого, то способ неплох. Понимаешь? Сильвер закивал головой. Он и привычный-то, настоящий, никогда не был глуп, а теперь, кажется, задумался в полную силу. — Я мало смыслю, — наконец признался он. — Но смею думать, что ваш визит не беспричинен. Могу помочь? Патриция снова потянулась к бутылке. — Для начала: что у нас сегодня? День? Месяц? — замотала головой. — Не, давай с года начнем. Век восьмой со дня Третьего Храма, год… Прострелило шею и виски, Патриция вздрогнула и закашлялась. Кажется, эта действительность ревностно относилась к своему летоисчислению и всех иноверцев норовила выкинуть прочь. — Век первый, — осторожно поправил ее Сильвер, — со дня очищающего Пожарища. Год второй. Патриция присвистнула. Шею недобро потянуло, и она не стала спрашивать, была ли причастна к этому очищающему Пожарищу единственная Верховная. По всему выходило, что да — немногих крайне занудных рассказов настоящего Материара ей хватило, чтобы запомнить, что нет, конечно, Нэртельвей и другие княжества куда старше восьми веков, но сейчас век именно восьмой, потому как заново их начали считать после восстановления последнего из разрушенных храмов Заступников. Для эльфов вообще не составляло особенной проблемы обнулить летоисчисление и начать с чистого листа — для большинства это виделось вполне приличной панацеей от всего. Плевать, что проблемы старые — век, год, да и вообще весь счет обнулился, значит, и жизнь новая. Это ничего не решало, но на многих действовало как хорошая доза снотворного, и в Смутные Времена этим часто пользовались. Новая Верховная, кажется, фокус такой выкинула непосредственно сразу после вступления в должность. Патриция искренне надеялась, что лишь для красоты или ради странной прихоти — не могли же, действительно, дела быть так же плохи, как в Смутные Времена? — Понимаю, — неожиданно серьезно отозвалась Патриция. — Вторую просьбу можно пропустить: все равно ты, вроде, мне хорошо нагрубить — так, чтоб я в себя пришла, — не можешь. Пес с тобой. Разбуди Мара тогда. Она удивлялась, как Сильвер вообще не выставил ее за порог. Даже этот, здешний Сильвер должен был уже выйти из равновесия. Она, Патриция, ворвалась в казармы, села на стол, поставила бутылку на документы и принялась допытываться со странными вопросами глубоко ночью, когда кто угодно предпочел бы отдохнуть. И совестно стало перед ним. Совестно — и горько. Как же так, лучший друг ее же волею изменен так, что и сама она ему теперь не рада, а тот, кого она временами на дух не переносила, вот-вот начнет ее успокаивать. — Позови его, — тихо повторила Патриция. — Отыщи, приведи, вспомни его! Мне больно помнить, когда я помню одна. Давай, вспоминай что-нибудь — ты его вообще с трудом переносишь, и друзьями вы стать так и не успели. Ты злился, когда Кайра дала ему твой отряд почти в подчинение, ты злился, когда он оставил Орден, ты злился, когда он полез закрывать собой меня, ты вообще часто на него злился, ну же, давай, вспоминай, вспоминай, Бездна! Она спрыгнула на пол, в приступе беспричинной злости пнула табурет — он с грохотом отлетел к стене, — и, выхватив из-под рук Сильвера стопку бумаг, швырнула их вверх. Листы с шорохом взвились над головой, растерянно подскочил с места Сильвер. Патриция с непонятной ей самой мстительностью ударила по столу рукой, часто задышала — крушить рядом больше было нечего — и, цепляясь за край стола, сползла на пол, всхлипывая и продолжая бить по жесткой грани ребром ладони. Боль пришла гораздо более слабая, чем ей было положено. — Леди Патриция, вы… — Заткнись. Неожиданно твердо — Сильвер, уже готовившийся осторожно перехватить ее запястье, замер. — Я не могу разбудить его и не могу ни проснуться, ни вспомнить, — извинился Сильвер. — Он не спит и я не сплю, а еще сверх того я ничего не забывал. Хочешь к другу — иди в свою действительность. И ему, здешнему Сильверу, так легко оказалось рассказать о своей инаковости, что Патриция диву давалось. Будь она в силах сделать так же в истории с Безликим… — Его нет, — откликнулась она. — Будь у меня все там, сюда бы я не… Его нет. Нигде нет, понимаешь? Я там, дома, могу куда угодно пойти и что угодно сделать, но что с того, если я нигде его там не встречу? Совсем нигде, Сильвер. Ни у меня дома, ни у него, ни на улицах Нэртельвея, ни еще Бездна знает где, я везде искала, везде, везде! По трактирам и казармам, по набережным, по церквям, даже в келью смотрительницы заглянула, но его нет, потому что там, дома, мой друг мертв, слышишь, Сильвер? Я убила его, а теперь еще раз хочу увидеть, но его нет больше там. Надеялась найти здесь и нашла, но он другой и теперь я сама себе кажусь чужой. — подняла голову. — А, ты свалить решил, пока я языком чешу. Молодец. — Я, — потупился Сильвер, отводя глаза и отдергивая руки от завязок плаща, капюшон которого уже накинул на голову. — Я не от вас. Скоро полночь — у меня назначена дуэль в городских руинах, и не явиться я не могу. Если вы меня извините… — С тобой пойду, — буркнула Патриция, поднимаясь с пола и выпуская из пальцев ребро столешницы. — Все равно мне, вроде как, больше не к кому. — Вам, — вконец смутился Сильвер, — не стоит идти со мной. Видите ли, мой противник — ваш бывший друг, сэр Кестрел, едва ли вы захотите… — Я с тобой, — заупрямилась она. — Не бойся. Не помешаю и останавливать не буду — я и прежде в его дела не лезла, хотя вы тоже цапались иногда. Словами больше, правда, да что уж теперь. Кроме того, ты, должно быть, по делу. Сильвер не стал прекословить. Не то действительно не возражал против компании, не то посчитал, что в случае чего Патриция может получиться хорошей свидетельницей, но, так или иначе, вновь они вышли в темноту ночи вдвоем. Он даже одолжил Патриции плащ, оказавшийся для нее слишком длинным. Она вздрогнула, но ничего не сказала о том, что в таком же слишком длинном плаще она вернулась в Нэртельвей после смерти Мартериара. Место для дуэли выбрали хорошее, Патриция поняла это сразу, как Сильвер свернул с хорошо освещенной улицы в темные переулки, пустые дворы, прошел мимо немногих жилых домов и уверенно запетлял среди разрушенных или заброшенных построек. Разве что название ее смущало. Не дуэль это была — много лет назад, когда Патриция работала с разбойничьими шайками, ей тоже доводилось быть свидетельницей подобных событий. Двое выбирали какой-нибудь неприметный пустырь, ночь поспокойнее — и уходили. Возвращался обычно кто-то один, даже если оба оставались живы — побежденный предпочитал лишний раз не показываться на глаза. Патриции легко было представить такое между разбойниками и, может, стражниками, но чего хотел от такой дуэли рыцарь церкви? — Ты убьешь его? Сильвер покосился на Патрицию с холодным смирением в глазах. — Придется. Сэр Кестрел прекрасный воин, я много слышал о его навыках, говорят, он обучался далеко отсюда, но у меня нет выбора — и весте с тем есть основания, чтобы… — Сильвер запнулся. — Он собирается убить Верховную жрицу, слухи не лгут. Не он один, должно быть. Но среди мятежников он опаснее прочих, и если позволить ему действовать заодно с остальными, мне ее не спасти. Если я и могу его остановить, то только когда он один. Патриция вдумчиво хмыкнула. Да, Кестрел действительно не только планирует убийство, но уже послал этого неприятного паренька Атрано попытаться. Патриция сунула руки в карманы и с неожиданной силой сжала обнаружившийся в одном из них орех — не то чтобы она хотела его съесть. Только напомнить себе, что Сильвер действует разумно, возможно, она и сама встала бы с ним плечом к плечу, чтобы защитить Кайру. Даже здесь, даже эту, почти незнакомую Кайру, которая, как казалось, тоже должна неприятно ее удивить, Патриция была почти готова защищать — и против кого угодно согласилась бы поднять меч. Против кого угодно, но не против Мартериара, даже если звался он теперь Кестрелом и ничего общего не имел с ее добрым другом. — Если он так хорош, как же ты с ним сладишь? — С Заступничьей помощью. — То есть плана у тебя нет? Они как раз обошли очередную полуразвалившуюся стену — что же здесь произошло? — и слабый лунный свет выхватил из мрака лицо Сильвера, совершенно спокойное и даже равнодушное. — У меня давно уже нет плана. С тех пор как леди Велисса оставила орден и переметнулась к мятежнику Эреварду… — Какая пчела их вообще в задницу укусила куда-то плыть? Кестрел-то ясно, он слегка того, эта самая пчела — его своеобразное наследство, но остальные? Им что за дело? — В некотором роде, — Сильвер понизил голос, — миледи Верховная сама виновата в этом. Она говорит и с Заступниками, и с нами, и она первая, кто говорит честно. Заступники — слишком большая сила, чтобы кому-то принадлежать, в том числе церкви. Миледи не лжет и не ошибается, там, в твоей действительности, наверно, ты могла видеть то же самое. Не проходит и пары лет, как что-нибудь случается, редко, когда здесь спокойно — потому что Заступникам не должно существовать так, как они существуют, вот и все, что я понял. Так до их сил слишком много охотников — а если их вдруг нет, Заступники начинают буянить сами, потому что не могут без движения. Либо Заступники ищут неприятности, либо неприятности ищут их. Это самый настоящий склад с порохом, на соломенной крыше которого куча глупых детей жонглирует факелами — так она сказала. Миледи хотела, чтобы мы поняли, с какой опасностью живем и чьим покровительством пользуемся, чтобы мы потушили факелы и взялись за ум. Но нашлись трусы, решившие, что нужно бежать. — Пусть бегут, — буркнула Патриция. — Я тот, свой, Нэртельвей знаю совсем мало, но там что ни год — очередная задница. Я б тоже уехала. Или вообще не приезжала бы. — Я не тот, с кем стоит вам вести такие беседы, — уклонился Сильвер. — Заступники — материя слишком тонкая, чтобы я мог ее понять. Но я солдат и знаю: если мы позволим всем желающим кинуться с оружием против сирен во имя возвращения Благословенного, уже на следующее же утро перед воротами соберутся любители дармовой силы, желающие прикоснуться к могуществу Заступников. Некроманты и прочие недальновидные персоны — самое мягкое, с чем мы рискуем иметь дело. И пока мы будем заняты безуспешными попытками спровадить их подальше, наши герои-завоеватели прибегут обратно, а за ними придет наступающее им на пятки войско сирен. Не испытываю желания выбирать, от чьих рук погибнуть. Перспектива вырисовывалась отвратительная, и, хуже, Патриция чувствовала, что Сильвер ждет от нее ответа. — Знаешь, ты здесь такой хорошенький: рассудительный, спокойный, просто прелесть, — хихикнула она. — Давай махнемся, а? Я тебя с собой заберу, а того, моего Сильвера, здесь оставим. Он такой тиран, любо-дорого посмотреть: меньше чем через год тут все мятежники будут ходить по городу ровным строем, петь гимны и даже думать по вашему церковному кодексу. — Тот я, который у тебя дома… он действительно так от меня отличается? — Отвлекаетесь на ерунду вы одинаково легко, — Патриция принялась загибать пальцы, будто сравнивала совершенно всерьез. — Он опрятнее, но ты меня лучше выносишь, а еще разрешаешь сидеть задницей на орденских документах. М-да, у него нет шансов! Тебя б еще ругаться научить — и красота! Дело наживное, впрочем. — Я умею, — вдруг без тени шутки возразил Сильвер. — Просто слишком устал. Патриция с трудом заставила себя идти дальше — хотелось остановиться и долгим взглядом уставиться ему в спину. Не то чтобы это помогло хоть немного, но она по опыту знала, что усталость, которая крадет даже желание крепко высказаться, самая страшная. Обычно она очень-очень цепкая, не отстанет, пока всю душу не вытрясет. И потом еще останется. Проверить, что нечего больше вытрясать. А иногда и вовсе встает на место того, что вытряхнула — и все, и никуда от нее больше не деться, и вот уже она чужими губами улыбается знакомым и заверяет их, что, мол, все в порядке. «Прости меня. Это я забрала Мартериара у нас обоих. Там, дома, вы ссорились, но работали. Я просто надеюсь, что в конце концов у вас обоих все будет хорошо». — Мы пришли, — коротко сообщил Сильвер, останавливаясь у большого обломка лестницы. Перед ними раскинулись руины особняка, разрушенного, очевидно, извне — само здание едва ли распадается, разбрасывая такие крупные части на такое заметное расстояние. — Будет лучше, если вы останетесь здесь и понаблюдаете издалека. Не хочу сообщать ему, что привел с собой кого-то еще. — Сильвер. Голос Патриции вдруг оборвался. Она вдруг очень ясно поняла, что сейчас станет свидетельницей боя насмерть. Сильвер честно признался, что убьет противника, если выпадет шанс, Кестрел, должно быть, другой вариант не рассматривал вовсе — а она, выходит, пришла поглазеть, как два ее друга… Патриция изо всех сил замотала ничего не соображающей головой. — Вы не вооружены, — заметил ей Сильвер. — Во всяком случае, я не вижу серьезного оружия, а в случае чего вы можете оказаться в опасности тоже. Если поймете, что шансов у меня мало, уходите быстро и тихо. Моя смерть будет только моей виной — ровно как то, что после победы сэр Кестрел обязательно осмотрит руины в поисках моих сообщников. Патриция без сил рухнула на обломок лестницы — подогнулись ноги и закружилась голова. Сильвер смерил ее коротким взглядом, церемонно кивнул, прижав руку к шеврону — прощание — и зашагал вглубь теней под полуразрушенным потолком постройки. — Бездна, — прошептала Патриция. И все ее доводы, что, мол, так должно, сами разберутся, да и вообще она им чужая больше, чем любому незнакомцу из своей действительности, взвились в воздух тучей пыли и медленно осели на дно невидимой пропасти. Она им чужая, но они не чужие ей. — Что я могу сделать, Такира? Все идет через редкую… Патриция подняла голову к небу и не стала заканчивать фразу. Хотелось как следует выругаться, но сил на это почему-то не нашлось. Она слушала, как Сильвер поднимается — или спускается? — по лестнице. Во всяком случае, его легкие шаги по ступеням некоторое время были единственным, что она могла услышать. Какая необходимость была затевать поединок посреди ненадежных развалин? Вскоре Сильвер остановился. Легкий шорох выдал Патриции присутствие рядом с ним кого-то еще. — Лорд Кестрел, — глухо поздоровался он. Патриция успела удивиться — вот же вежливый, оказывается! А потом обреченно закрыла глаза. — Леди Велисса? Так и есть. Двое на одного. Или не двое — сколько мятежников может прятаться в засаде? — Могу узнать цель вашего визита? В иное время Патриция бы от души над ним посмеялась — нашел, как изъясняться и с кем! — но сейчас снова закололо в шее, словно эта странная действительность норовила выбросить ее вон поскорее. И Патриция уже готова была смириться с тем, что сейчас как следует зажмурится и, быть может, проснется где-нибудь дома, в том Нэртельвее, где Мартериар по-прежнему мертв, а Сильвер — грубиян, каких поискать. — Я хотела по возвращении тешиться мыслью, что у Мартериара и без меня что-то дальше в жизни удалось, — прошептала она, поднимая с земли кирпичный обломок. Повертела его в пальцах, пару раз подбросила, раздумывая. — Это не Мартериар, поэтому задуманного мне не видать. Но я не хочу возвращаться, зная, что приходила только лишь проводить Сильвера на эшафот. Не-а. Пальцы небрежно соскользнули с неровной грани обломка в руках, и Патриция проследила, как на камешке остаются черные в темноте кровавые следы. — Такира? Я вот боли почти совсем не чувствую, это как, так и задумано? Наверху поднялся шум, Патриция поспешно сунула камешек в карман и заткнула уши. Прислушалась к шуму крови, отражающемуся от ее же собственных ладоней, и вновь заговорила: — Они вдвоем, а Сильвер один — низко это. Мартериар бы никогда, он бы только за правое дело. Он бы только честно. Если эта действительность или хотя бы мое в ней присутствие — наша совместная работа, то… не знаю. Патриция зажмурилась и поднялась на ноги. Опустила руки, и слуха тут же коснулся скрежет стали о сталь. — Сделай, чтобы все прекратилось. Не знаю, чем ты там сейчас занимаешься — карты собираешь? Найди ту, на которой это нарисовано — и сожги ко всем… к кому хочешь, к тому и сожги. Чтоб оно синим пламенем, Такира, слышишь меня? Ответом ей стала парализующая боль в затылке. Патриция выдавила из себя кривую улыбку и медленно, точно полусонная, двинулась в тень развалин — за Сильвером. Не ради него она пришла в эту действительность, но встреча с ним здесь стала далеко не самой худшей. С ней случилось то, что рано или поздно случается с каждым, кто когда-либо пробовал себя в роли творца или хоть соучастника: она вспомнила, что все ее окружающее может оказаться лишь картами на столе. Неудачным сюжетом, странным переплетением условий, кривым наброском с парой ошибок. И, вспомнив это, почувствовала себя за едва ощущаемой гранью, за незримым, но прочным щитом — эта действительность не может навредить ей, потому что это лишь ее выдумка. Пусть она не могла исправить сюжет, уточнить условия или стереть неровную линию, она могла продолжать эти линии наносить, могла продолжать сыпать деталями, не сдерживаемая более правилами — чужими или ее собственными. Патриция не могла вернуть себе Мартериара, но могла спасти здешнего Сильвера из ловушки, в которую сама и привела. Следы ее сапог вспыхивали ясным голубовато-белым пламенем. Боль разошлась на плечи и охватила всю голову, в глазах помутнело — Патриция, с трудом переставляя ноги, поднялась наверх, туда, где Сильвер должен был вести неравный бой с двумя противниками. Когда она остановилась на верхней ступеньке, его как раз прижали к стене, пожалуй, еще пара мгновений, и все бы закончилось. — Хватит. Все трое замерли — не заминка и не внезапное послушание, но слова Патриции словно до предела замедлили течение времени. Патриция сжала руками виски, встряхнула головой, оглядела эльфов перед собой и скрипнула зубами — не нравилось ей это еще больше, чем все, что она видела прежде. Одно дело было видеть их всех странными и чужими, и другое — игрушками в собственных руках. — Разберемся быстро, идет? Тишина. — А, точно. Патриция поморщилась. Плечи и шею словно безжалостно и беспрестанно поливали кипятком, который к тому же щедро лился на голову и обжигал ее всю, внутри и снаружи. Сосредоточиться было тяжело, но необходимо — отвлекись она, и эта действительность… что с ней будет? — Первое, — Патриция подняла руку с оттопыренным пальцем. — Никто не умрет. Не сегодня. Не сейчас. Вы, двое, отойдите от него. И зажмурилась, чтобы не видеть, как Кестрел и Велисса послушно делают несколько шагов назад и убирают в ножны оружие. — Второе. Я запрещаю вам это помнить. Когда вы уйдете отсюда, вы должны быть уверены, что поединок закончился ничьей, и вы решили уладить спор миром. Потом, сами. Вы должны знать, что я никогда не поднималась сюда. Так и сидела внизу, и никто кроме Сильвера обо мне не знал. Ясно? — Да, — отозвался ей стройный хор бесчувственных голосов. — Третье… Ты отзовешь убийцу, Кестрел. Он кивнул — неосознанно, неискренне обещая ей это. Если и было что-то хуже Кестрела, так от Мартериара отличающегося, такого неправильного, то это определенно был Кестрел, полностью послушный ее воле, оставшийся бездушной игрушкой. Ее могущество в этой действительности показалось ей липким и до безумия отвратительным, оно было даже хуже, чем могущество Заступника — во всяком случае, Безликому сама Патриция сопротивлялась до конца, до тех пор, пока могла найти в себе хоть кроху сил. От собственных жертв она не дождалась ни единого жеста против. — Четвертое, — Патриция подняла голову к небу в прорехах частично обвалившейся крыши и возвысила голос. — Такира, если это ты шалишь, то прекращай, достаточно. Хочу как было. Хочу, чтобы они как живые. Как я. Ее что-то толкнуло в спину — точно возница-время как следует подхлестнул свою лошадь-действительность, а та, ошалев от неожиданности, рванула с места, задевая на пути все и всех. Патриция сделала нетвердый шаг вперед, к обернувшемуся на нее Сильверу, и поняла, что тело совсем ее не слушается. Как на месте удара кожа немеет и ничего больше не чувствует, так произошло словно с самой Патрицией, и с телом, и с разумом — она, точно из клетки, наблюдала, как за доли секунды заволакивается взгляд черными точками и стремительно приближается пол. Она не слышала голосов и ничего не чувствовала — не могла даже предположить, а было ли хоть что-нибудь, что стоило ей услышать или ощутить — и уж точно не знала, сколько прошло времени. Длинная вечность поместилась в единственный удар сердца и сменилась серым рассеянным светом на тяжелых ресницах. «Патриция? Вставай, просыпайся. Умереть здесь будет совсем не весело». Глаза открылись с трудом — и тут же, не увидев опасности, блаженно закрылись обратно. Свет еще совсем блеклый, почти незаметный, и под головой что-то мягкое, и вся она укрыта чем-то тяжелым и теплым, и нос щекочет приятной ненавязчивой свежестью. Почему она должна отсюда уходить? «Знаешь, бывают вещи получше». — Например? — вяло пробормотала Патриция, переворачиваясь на другой бок и поудобнее устраивая голову на подушке. «Не глупи. Ты можешь полежать в любой другой кровати чуть позже — например, в собственной, если ты не забыла, что она у тебя есть. О, нет, я не подглядываю. Скажем, я невесомо держу тебя за руку. Рука дрожит. Ты в порядке?» — Такира? Патриция приподнялась на локте и наконец устремила рассеянный взгляд в дальнюю стену. Стена была совершенно простой, ровная кирпичная кладка освещалась скудным светом из узкого окна под потолком — в окне же виднелось только рассветное серое небо да подрагивающая на ветру тонкая веточка. Мышцы слушались все еще неохотно, но Патриция их не спросила. Повертела головой, оглядываясь, тихо хмыкнула — по всему выходило, что находится в дальней комнатке госпиталя, бывшей когда-то кельей, или, может, так ею и остающейся, кто разберет, — и, сделав над собой усилие, выбралась из-под теплого одеяла. Обнаружила в изножье сапоги и куртку и, щелкая застежками, вновь обратила внимание на царапину на пальце. Эта мелочь — все, чем она отделалась? — В полном, — откликнулась наконец Патриция. Говорила на всяких случай вслух — Такира не удосужилась объяснить, как и сколько она слышит и знает. «Хочешь, чтобы я забрала тебя отсюда? Заклинание и так скоро закончится, так что…» — Хочу, — просто согласилась она. — Чуть позже, идет? Надо кое с чем закончить. Коридор за тихо скрипнувшей дверью был пуст. Патриция повертела головой и не то по смутным воспоминаниям, не то по наитию повернула направо. Еще раз направо, спустилась по маленькой лесенке и оказалась у порога такого же аскетично выглядящего зала — за длинным столом среди колонн сидели друг напротив друга лорд Эревард и Верховная жрица Кайра Нэль’Вирно. Еще прошлым утром Патриция бы за нее порадовалась или, наоборот, огорчилась, но теперь ни ее церемониальное одеяние, ни совсем коротко постриженные волосы, по-ребячески торчащие в стороны, ни тонкие пальцы в поблескивающих колдовским светом перчатках, не имели значения. Подумаешь, Верховная. У Патриции там, в иной действительности, своя Кайра есть, которую она, к слову, давненько не навещала. За плечом Кайры стоял Сильвер, придерживая за шиворот испуганно съежившегося Атрано, за спинкой кресла лорда Эреварда маячили сосредоточенные леди Велисса и Кестрел. Патриция прислонилась к стене и показательно громко постучала в приоткрытую дверь. Тихая речь оборвалась. На Патрицию обернулись — и лица их были сродни лицам увидевших призрака. Разве что глаза Кайры, полностью затопленные синим светом, не выражали ничего, да и исчерченное тонкими голубовато-белыми линиями лицо не дрогнуло. — Мне бы лорда Кестрела на пару слов. Не то ее желания по-прежнему имели особую значимость для этой действительности, не то сейчас невооруженным глазом заметна стала ее инаковость, но Кестрел прекословить не стал. Последовал за Патрицией на ступени лестницы и вместе с ней повернул за угол, чтобы из зала их не было хотя бы видно, раз уж чуткое эхо все равно принесет обрывки разговора. Патриция привычно задрала голову. Вот так смотреть на него, снизу вверх, и в полутьме обманываться, что он все еще жив и все еще с ней — то, чего она делать ни в коем случае не будет, потому что быть с собой честной — особая форма уважения к себе. Она уйдет отсюда и навсегда запомнит и примет, что Мартериара больше нет, и, как бы она ни хотела взять его за руку сквозь сотню миров, она никогда не найдет его ладони своей. Но Патриция, как бы тепло она с собой ни разговаривала и каких бы правильных вещей ни говорила, оставалась просто человеком, который потерял другого человека, поэтому позволила себе безвредную прощальную глупость. Она его обняла. Не так, как раньше хотелось, до судороги в руках и до удивленного вздоха откуда-то сверху, а легко, больше для себя, чем для него. Последний штрих на витраже иллюзии, прежде чем она разлетится осколками. Кестрел действительно замер, не сопротивляясь. Так лучше. — Я тебе солгала, — спокойно призналась Патриция куда-то ему в плечо. — Не то чтобы совсем солгала, но, знаешь, немного так: никакая я не колдунья. В остальном правды было больше, чем нет, этому меня ты… нет, не ты, Мартериар меня этому научил. Отстранилась и скрестила на груди руки. Шею снова покалывало. Кончики пальцев показались вдруг прозрачными. — Ты не мой друг, — заключила она. — Ты не Мартериар. Он сделался таким, каким был, потому что прошел через все, что пришлось. Орден, встреча со мной, даже эта его дурацкая переписка с Кайрой — вот он в чем. Ты не он и никогда им не будешь, потому что… Да в Бездну вообще, почему. Кестрел поднял бровь, но промолчал. Все же что-то у них с Мартериаром было общее, даже если им оказалось дурацкое нежелание перебивать. — А я — это я, и я не могу ничего для вас всех решать, как бы я ни хотела. Патриция и раньше так иногда делала. Говорила Мартериару то, что должна была бы сказать в первую очередь себе самой. — Там, дома, ты… он сам все решил, нравится мне это или нет. Вот и ты сам расхебывай. У вас тут хреново до Бездны, но у меня тоже так было. Поэтому держись, — положила руку ему на плечо. Пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы прозрачная ладонь не прошла через его настоящее плечо и позволила почувствовать хоть намек на прикосновение. — И того, этого, если будет у тебя когда-нибудь подруга вроде меня, не вздумай жертвовать за нее собой. Она потом таких глупостей наделает, пытаясь это принять — слов нет. И объясни ей все, чего, как ты думаешь, вовремя не объяснили мне. А теперь все, я домой. Будешь в наших краях — не вздумай меня искать. Сказала ли она последние слова или только подумала, было уже неизвестно — вся она стала прозрачной, слишком невесомой, слишком иной, чтобы удерживаться в этой действительности дольше, и действительность эта словно в ответ тоже истончилась, дрогнула перед глазами полупрозрачной мыльной пленкой. Патриция была счастлива, что Кестрел не попытался ни схватить ее за руку, ни окликнуть. Мартериар бы так поступил. Кестрел же пусть смотрит себе изумленно, даже с опаской, и ничего более не делает. Еще вчера эта разница была вспарывающим кожу лезвием, сегодня — наложенным на рану бинтом. Мыльная пленка перед глазами дернулась, прохудилась, и сквозь нее все четче и четче вырисовываться стал темный подвал Такиры и она сама, над Патрицией склонившаяся и напряженно вглядывающаяся ей в лицо. — С возвращением. И отвернулась к столу. Зашуршали в ее руках карты. Патриция будто заново огляделась по сторонам и потянулась размять затекшую шею — болела та немилосердно, да и немудрено, столько времени провести с опорой на жесткий неудобный подголовник. — Что это было? Я о чем: это действительно было, или я с твоей настойки бредить начала? У меня такого даже после вина горных не было, а они те еще мастера и безумцы. Такира усмехнулась. — Может, настойка, а, может, и впрямь было. Патриция в ответ нахмурилась и глубоко вдохнула, намереваясь добиться правды, но Такира обернулась и примирительно вскинула руки с открытыми ладонями. — Если я скажу, что да, настойка — ты расстроишься или даже рассердишься. Если скажу что и впрямь взаправду — испугаешься еще как. Ты увидела всех, кого хотела, верно? Таков был уговор. — Я все еще хочу к нему. Такира покачала головой и подняла глаза к потолку, показательно на Патрицию не глядя и словно бы не с ней разговаривая. — Мне казалось, ты поняла: пойти за ним нельзя. Его нет. В ответ Патриция легкомысленно пожала плечами. — Значит, пойду за ним в посмертие. — О? И скоро? Патриция помотала головой. — Не раньше, чем придется. Он спас меня, и противиться его решению я не буду. Пусть все останется как есть. Я довольна. — Не повидавшись с ним толком — довольна? — хитро прищурила глаза Такира. Патриция помолчала, внимательно осматривая собственные руки. Вот на этом пальце, кажется, должен был быть порез, оставленный острым камешком из руин. Кожа была совершенно ровная и чистая, ни нового, ни давно зажившего пореза на ней не было — а вот камешек, спрятанный тогда в карман, обнаружился сразу же. — Я, во всяком случае, поняла, что искать его мне негде. Спасибо. Поеду-ка… навещу Кайру. Да. А потом Сильвера. Нет, наоборот, Сильвер живет ближе. Должен бы. Не подскажешь, какую дрянь мы с другим Сильвером пили?