***
Время пролетало незаметно. Я не успела оглянуться, как наступила зима, пришло Рождество, а затем и весна. Месяцы слились для меня в бесконечную череду одинаковых будней, едва не лишая рассудка от их опостылевшего однообразия. Том за все время написал мне лишь пару писем. В первом сообщил о том, что поступил на Слизерин и коротко обрисовал свое положение на факультете. Как мы и ожидали, многие приняли его за грязнокровку, и отношение к нему слизеринцев было соответствующим. Как мы и договаривались, он не стал сразу же разубеждать детей в своем статусе крови, не став выставлять имя предков на всеобщее обозрение и давать будущим врагам подобный козырь против себя. Чтобы приободрить его, я стала еженедельно слать ему сладости и книги, покупая их в Косом Переулке и там же арендуя сову. Том долгое время не отвечал на мои письма, но, как позже выяснилось, моя попытка приободрить его и показать ему, что он не один, что я всегда буду на его стороне, что у него есть свой взрослый, который заботится о нем, неплохо помогла ему с завоеванием признания чистокровок. На мой вопрос, ждать ли Тома на Рождественские каникулы, он ответил отказом, потому я решила сделать ему дорогой подарок и, выпросив у Лона неприлично круглую сумму, за что расплатилась своим телом соответствующе, купила Тому самую хорошую метлу. Лон не стал себя сдерживать, и на моем теле осталось несколько шрамов после тех безумных ночей, полных боли и извращенного удовольствия, но я была уверена, что это — малая цена, и, как выяснилось позже, продажа себя, своей боли, того стоила. Профессор Слагхорн прислал мне метлу Тома с запиской-напоминанием о том, что первокурсникам запрещено иметь свои метлы, на следующий же день. В тот же вечер мне пришло укоризненно-благодарное письмо Тома с новостями о том, что мое безрассудство окупило себя с социальной стороны. Он привычно ругал меня за бессмысленные траты, но при этом был явно доволен произведенным эффектом. Слизеринцы успели обратить внимание на качественную одежду и принадлежности вроде-как-грязнокровки Риддла. Не оставались незамеченными и магические сладости с книгами, которые я высылала Тому на протяжении полугода. Его блестящие успехи в учебе примирили с нечистокровностью и маггловской фамилией многих, но и недовольных хватало. Одни решили, что у Тома все же есть магические родственники, другие брезгливо морщились, что родственники Риддла — явно магглы, и книги с конфетами еще ни о чем не говорят. Любой маггл, являющийся опекуном волшебника, знал месторасположение Косого Переулка и мог бы купить магические подарки самостоятельно. Но вот своя собственная метла… немногие чистокровные волшебники могли позволить себе купить такую ребенку. Тем более — последнюю вышедшую модель, Комету-180. И уж тем более слизеринцы, как писал Том, ни за что не смирились бы с мыслью, что самую дорогую метлу может без проблем купить первокурснику какой-то маггловский опекун. Том, как оказалось, не интересовался полетами, и — особенно учитывая это — метла сделала свое дело. Слизеринцам стало ясно, что у «безродного грязнокровки с вопиюще маггловским именем» явно есть обеспеченные родственники-маги, и вокруг него стали собираться другие первокурсники. Это помогло ему окончательно избавиться от нападок старших слизеринцев и вызвать в них нездоровый интерес к себе, своей родословной и своим феноменальным успехам в учебе. Его талант был признан после того, как чистокровные ублюдки перестали оглядываться на его происхождение, и Тома с его жаждой знаний, безупречными оценками и невероятным талантом в освоении новых заклинаний зауважали. Я была рада за него, но мне также было и немного грустно. Том не вернулся на Рождество, не написал мне ни одного письма после каникул и за всю весну. Приближалось лето, и я остро ощущала — уехав в Хогвартс, Том лишь еще больше отдалился от меня. Мне оставалось надеяться, что мы с ним сумеем улучшить наши взаимоотношения на летних каникулах, и мне удастся вновь начать завоевывать его доверие. Вот только два письма, полученных мной незадолго до начала июня, разрушили все мои надежды на грядущее лето. Том писал, что успел договориться с Йеном о каникулах в Шанхае, и ему был выслан порт-ключ, который должен был переправить Тома в Шамбалу к Йену в последний учебный день. Том не спрашивал разрешения, а ставил меня перед фактом, и я была слишком растеряна, чтобы определиться, как на это правильно ответить и не испортить наши отношения окончательно. Йен же в своем письме уверял, что встретит Тома в своей школе, что проведет с ним волшебные каникулы, устраивая экскурсии по Китаю, и благодарил за оказанное мной доверие — позволение Тому навестить друга во время каникул. Судя по тону письма, Йену даже не могло прийти в голову, что Том мог ничего у меня не спросить. Порт-ключ, по словам Йена, был создан монахом-наставником его класса — как я успела понять, в Шамбале с их созданием было не так строго, как в Британии, и такой же порт-ключ должен был вернуть Тома сразу в нашу с ним квартирку ровно за две недели до окончания летних каникул. У меня не было права запретить Тому поездку в Китай. Он бы все равно не послушал меня, а если и был бы вынужден остаться со мной в Лондоне, то лишь возненавидел бы меня за ограничение и запрет. Смешанные чувства и растерянность переросли в скорбь и жалость к себе, а они позже трансформировались в депрессию. Я явно была проклята одиночеством, и не существовало миров, способных изменить это.9
28 октября 2018 г. в 18:27
Все было плохо. Лишь проснувшись на следующее утро после злополучного похода в Косой Переулок, я стала медленно осознавать масштабы «трагедии», произошедшей прошлой ночью после того, как я посмела отказаться удовлетворять любопытство Тома.
Все последние полгода, каждый чертов день меня по утрам дожидался завтрак на столе. Том всегда готовил что-то не слишком сложное и, если не уходил с головой в очередные исследования, заваривал мне крепкий чай, пока я умывалась, и рядом с накрытыми тарелками всегда стояла кружка горячего, сладкого чая.
Тем утром ни завтрака, ни чая на столе не нашлось. Как, впрочем, и самого Тома в квартире. Он стал меньше времени проводить дома, перестал что-либо делать. Если раньше Том старался мне по мере сил немного помогать, то теперь избегал меня, наказывая.
Я знала, что они много времени проводили вместе с Йеном. Китаец всегда заскакивал к нам, чтобы поздороваться со мной. Не знаю, заметил ли Йен разлад между мной и моим «племянником», но лезть в это мальчишка не стал, лишь отчитывался по вечерам, чем они с Томом занимались. Ребят часто сопровождал Лин, так что я могла быть за них спокойна.
Несколько раз я предпринимала попытки поговорить с Томом о произошедшем, но он выстроил вокруг себя стену, отказываясь пропускать меня за нее. Он демонстративно ел отдельно, игнорировал мои попытки завести разговор. Карманные деньги, которые я вначале пыталась оставлять для него на столе, оставались нетронутыми.
За две недели до наступления осени Йен отбыл обратно в Китай, сердечно попрощавшись со мной и пообещав присылать письма. Лон, присутствовавший при нашем прощании, выглядел так, будто с его плеч упал огромных размеров камень — видимо, столь долгое присутствие племянника успело утомить его.
Тому, кажется, отъезд Йена дался тяжелее, чем он хотел бы признать или же показать. Йен стал его первым другом, многому обучил его. Том прощался с ним сдержанно, но в его скованных движениях сквозила легкая печаль. Когда на вопрос о возвращении в Лондон следующим летом Йен неопределенно пожал плечами и скомкано пояснил, что, возможно, не сумеет приехать из-за своего семейного положения, Том не сумел сдержаться от укоризненной, обиженной гримасы, и Йен, посмеявшись с его чуть надутого лица, пригласил Тома к себе, в Шанхай.
С отъездом Йена необходимость создавать иллюзию обходительности и сдерживать свое либидо у Лона пропало. Он стал жестче и грубее обращаться со мной, отыгрываясь за летние месяцы, во время которых приходилось строить перед племянником иллюзию внимательного, заботливого по отношению к любовнице мужчины. В принципе, я понимала его. Не мог же он дать понять Йену, что доверил весь его досуг женщине, которую просто ебет за деньги и содержит в качестве личной подстилки, доступной практически в любое, кроме ночного, время.
Йен, хоть и был наследником мафии, хоть и знал подноготную подпольного мира, сталкивался с грязью и учился управлять ей с самого детства, все еще в некоторых вопросах оставался невинным подростком, и Лон сделал все, что было в его силах, лишь бы Йен был абсолютно уверен в теплых чувствах между «любимым дядюшкой и доброй сяодзе», которую этот самый дядя благородно содержит из-за тяжелых жизненных обстоятельств.
Частое отсутствие из-за взбрыков Лона, отыгрывающегося на мне из-за многочисленных проблем с Албанским Синдикатом, с которым китайцы пребывали практически в состоянии холодной войны, не помогло хоть немного улучшить испоганившиеся отношения с Томом.
Мальчик все еще избегал меня, был холодно отстранен. Устав от бесплодных попыток вновь выстроить между нами мосты, измотанная болезненными, удушающими, жесткими «свиданиями» с Лоном, срывающим на мне стресс, я стала отстраняться от Тома в ответ. Пропасть между нами с каждым днем лишь все больше росла, отдаляя нас друг от друга.
Тридцать первого августа я была вызвана Лоном ближе к полуночи в срочном порядке и просидела с ним в ресторане до четырех часов ночи, создавая ему алиби. Он не объяснил, для чего это требовалось, лишь сказал, что должен быть на виду, и мы провели около трех часов в обществе друг друга, изображая возлюбленных, зашедших перекусить и выпить вина после сеанса в кинотеатре. Домой я попала лишь около пяти, завела будильник на восемь утра и мгновенно заснула, полностью обессиленная.
А, проснувшись на следующий день в пятнадцать минут одиннадцатого, с ужасом поняла, что проспала. Собрав чемодан, не удосужившись разбудить меня, чтобы я проводила его на вокзал, Том нацарапал короткую записку о своем отбытии в Хогвартс и уехал на Кингс-Кросс в одиночестве.
Времени до отправления поезда оставалось катастрофически мало. Я ни за что не успела бы добраться до вокзала на автобусе, а кэбы в Доклендсе были слишком редким явлением, чтобы словить такси на улице. Отчаявшись, я впопыхах накинула на плечи первый попавшийся пиджак, выскочила на улицу и, добежав до телефонного автомата на углу, дрожащими пальцами набрала номер Лона.
Выслушав мои сбивчивые объяснения, он пообещал прислать за мной машину, и спустя шесть минут я уже сидела рядом с молчаливым, хмурым Лином, а еще через десять вбегала на Кингс-Кросс. Чертова платформа 9 ¾ нашлась не сразу, еще какое-то время потребовалось на то, чтобы подождать, пока группа магглов, остановившаяся со своими чемоданами передохнуть прямо у нужной стены, подберет свои сумки и двинется дальше, освобождая проход.
Я влетела на магическую платформу ровно за три минуты до отправления Хогвартс-экспресса и тут же помчалась мимо вагонов, всматриваясь в окна каждого купе в поисках Тома. Он нашелся за пару секунд до громкого гудка клаксона, извещающего о начале движения поезда. У меня было всего одно мгновение, чтобы позвать его, и он услышал.
Вздрогнул, выронив книгу, в которую вчитывался с серьезным, нахмуренным лицом. Перевел недоверчивый взгляд на открытое окно и увидел меня. Его темные глаза распахнулись в неверии, пораженно расширились зрачки. Презрительная, обиженная складка у тонких губ впервые за последние недели разгладилась, уступив место благодарной признательности. Поезд пришел в движение, и Том тут же вскочил, бросился к окну, высунул голову, жадно, пытливо смотря на мою запыхавшуюся, растрепанную фигуру.
— Удачи, — успела крикнуть я перед тем, как поезд набрал скорость, унося дорогого мне ребенка в неизведанный мир магии и волшебства.
В новую жизнь, полную удивительных вещей и поразительных приключений. В жизнь, в которой, возможно, для меня места уже не будет. Сморгнув слезы, я присела на скамейку, закрыла лицо руками и горько вздохнула.
В этом мире, в этой жизни я все еще была так же одинока, как и в прошлой. Ничего не изменилось. Я. Одна.