Riddle's foster-Prostitute

       В Азкабане было невероятно холодно. Это место оказалось куда страшнее и хуже, чем мне представлялось. Стало ясно, почему маги так сильно боялись дементоров и одного лишь упоминания Азкабана. Ведь это место буквально сквозило безумием.        Когда суд надо мной был завершен, по просьбе Дамблдора мне позволили проститься с Томом. Тот явно был не в восторге от происходящего, я чувствовала это, ощущала всем нутром, хоть он никак не показал этого внешне. Том идеально отыграл перед Альбусом переживающего за опекуншу мальчишку, а его нервозность и резкость было легко списать на волнение и шок. Встреча с Томом была слишком короткой, чтобы я успела уточнить у него, нашли ли они с Йеном, кого посадить в тюрьму вместо меня, но, учитывая возможности Йена как наследника одной из самых влиятельных семей криминального Китая, они могли бы с этим справиться.        Как только я попрощалась с Томом, Альбус спросил у меня, знаю ли я, что из себя представляют стражи Азкабана. Судя по тому, что я не выглядела особо напуганной и угнетенной, он волновался, что я имею крайне слабое представление о том, что меня ждет. Он был прав, я действительно подсознательно судила о тюрьме волшебников исходя из своих знаний о современных тюрьмах магглов и считала, что, даже если будет плохо, все не может быть настолько ужасно, чтобы я не смогла потерпеть и справиться с этим.        Я, определенно, себя переоценила.        Это было даже смешно, если бы не было так жалко. Потому что, стоило мне прибыть в Азкабан под конвоем авроров и впервые в жизни столкнуться с дементорами — я, как и Поттер в каноне, практически сразу же потеряла сознание, даже не успев толком подготовиться к тому, что случилось.        Я даже не представляла, сколько времени прошло с момента, как я упала в обморок, так как очнулась уже в своей камере, в которой не было ничего, кроме кусачего, старого, дурно пахнущего одеяла и подобия матраса, набитого соломой. Альбус был прав, когда говорил, что условия содержания в тюрьме здесь поистине бесчеловечные.        Каждая из камер была одиночной. В углу камеры была дыра в полу, заменяющая туалет, и небольшая заржавевшая раковина, из которой текла ледяная вода для умывания и питья. Но даже оценить эти условия я сумела не сразу. У меня ушло слишком много времени на то, чтобы… привыкнуть к присутствию дементоров.        Это были по-настоящему отвратительные и страшные существа. Я думала, что мой разум хорошо организован, а свои эмоции я в основном умела достаточно быстро брать под контроль, но… все это не стоило ровным счетом ничего, когда ты оказывался лицом к лицу с дементорами. Они были слишком жуткими, одним своим присутствием рядом они пробуждали в голове самые страшные воспоминания. Их покрытые струпьями костлявые руки вызывали у меня приступы тошноты каждый раз, когда они дважды в день приносили еду. Буханку хлеба по утрам и миску холодного супа или пресной каши вечером.        Мне было крайне сложно соображать первые пару недель, пока я адаптировалась и хоть немного привыкла к тому, что такое на самом деле — быть заключенной в Азкабан. Эти первые недели прошли для меня будто бы в бесконечном, не имеющем начала и конца, непроглядном кошмаре.        Я почти не ощущала холода, пропитавшего стены и затхлый воздух этой страшной тюрьмы. Не испытывала голода и практически не ела, скованная ужасом и своими воспоминаниями. Перестала заботиться о чистоте и гигиене, даже не пыталась думать о том, выводят ли заключенных в душ, или придется довольствоваться умыванием водой из-под крана. Потому что ничто из этого не имело значения, когда ты буквально заново переживал сотни, тысячи раз подряд все худшее, что с тобой случалось.        В моей жизни, в обеих жизнях со мной произошло достаточно дерьма, чтобы я оказалась в числе тех, кто ломается сразу же, как только попадает в окружение дементоров. Они были повсюду. Эти твари были везде. И они высосали из меня все крохи хорошего, что было в моей жизни, оставив мне лишь гнев, отчаяние, ужас, боль и моральное разложение.        Я раз за разом проживала свою прежнюю жизнь, вновь продавала себя конченным ублюдкам и добровольно подвергалась насилию, продавала «особые услуги», за которые всегда платили больше, чем за обычный секс. Я вновь и вновь была унижена, растоптана и лишена человеческого достоинства, которым никогда не обладала и в помине.        Я снова оказывалась в руках у терзающего меня Лона. Оказывалась под ним после того, как он отдал меня в пользование Ннано. Я заново переживала ужасы бомбардировок и свой бешеный страх перед смертью, свою беспомощность и неспособность спасти саму себя. Я не могла защитить себя ни от чего, и оттого еще быстрее сходила с ума.        Иногда в моей голове всплывал Том. Я вспоминала, как он переживал за меня, вспоминала редкие моменты, доказывающие, что он немного ценил меня… и эти крупицы короткого счастья тут же высасывали из меня эти твари, дементоры.        Они были разумны, даже если казалось иначе. Стоило признать это. Ведь эти твари кружили вокруг меня, вокруг новой пищи, новой заключенной практически круглые сутки, стоило мне попасть в Азкабан. Они не могли получить много эмоций от старых заключенных, полубезумных, отчаявшихся и в большинстве своем потерявших тягу к жизни, потому я для них первое время представляла особо сильный интерес.        И я крайне остро ощутила их злость и разочарование, когда они поняли, что из меня высосать особо много не получится. Потому что у меня в жизни было слишком мало поводов для счастья.        Все дни слились для меня в один бесконечный кошмар. В моей камере не было окон, и я была не в состоянии отсчитывать дни по кормежкам. Мне приходилось прикладывать усилия и собирать жалкие крохи воли в кулак, даже чтобы просто заставить себя поесть. Умывание теряло смысл, когда все, что я могла делать каждый день — вырывать себя из одного кошмарного воспоминания, чтобы почти моментально окунуться в другое.        Я никогда не думала, что заключение в Азкабан настолько сильно ударит по моему ментальному здоровью. Или, скорее, нездоровью. Каждый раз, когда мне удавалось заставить свою голову работать, я вспоминала о том, как Сириус Блэк справлялся с присутствием дементоров, и пыталась сосредоточиться на воспоминаниях и мыслях, которые не были счастливыми или безрадостными, но могли поддерживать во мне надежду.        Вот только единственным подобным была моя слабая вера в то, что я еще понадоблюсь Тому в будущем. Что я еще пригожусь ему, что он поможет мне выйти отсюда, вытащит меня из этого ада, и я смогу со временем восстановиться. Это не было счастливым воспоминанием, и дементоры не могли лишить меня этого. Мысли о Томе в этих холодных стенах никогда не приносили мне счастья, потому что каждый раз, вспоминая его, я вспоминала и то, как легко он от меня отказался. Но все же… все же…       Иногда в голове всплывал его отец, мой бывший муж. Я слабо верила в его высокие чувства ко мне, но изредка, отчаявшись, размышляла о том, как тепло было в его объятиях, как я была ошарашена и счастлива в тот миг, когда он прикрыл меня собой. Стоило мне задуматься об этом, и к моей камере тут же подплывали дементоры, и эти воспоминания будто насильно высасывались из меня, сменяясь очередными безнадежными кошмарами о побоях, издевательствах и насилии.        В такие моменты дементоры… были довольны. Хоть и крайне скудно, у меня было чем их «покормить». И спустя время я поняла систему, по которой они «работают». Они уходили подальше после каждой порции хоть каких-то светлых воспоминаний и эмоций, получив свою пищу. Уходили, потому что жертвы в их присутствии впадали в безумие и попадали в самые темные глубины своей памяти. Они уходили, чтобы дать заключенным прийти в себя, ведь после этого те, кто еще не выжил из ума, пытались думать хоть о чем-то хорошем, чтобы совсем не обезуметь от отчаяния и не лишить себя жизни. И, стоило лишь вспомнить хоть что-то мало-мальски хорошее — они тут же возвращались.       Из глубин моей похороненной памяти всплывали отрывки прошлой жизни. Я вспоминала свою подружку, малышку Кэт, которая когда-то настояла, чтобы я вовремя завязала с продажей наркоты в клубах, и свою радость от того, что мне удалось вовремя остановиться, прежде чем меня, как многих моих приятелей, повязали бы полицаи. И вслед за этим, стоило дементорам попировать на крохах моей застарелой радости, в голове всплывал тот миг, когда Кэт, в отличие от меня, выучилась и вырвалась из публичного дома, хоть и поздно, но поступив в какой-то колледж. Я вспоминала свою ярость, ненависть и зависть к ней. Вспоминала, как проклинала ее за то, что она смогла, а я — нет. И жалела, что не прикончила ее так же, как Клируотер.        В один день в моей голове всплыла добрая пекарша, которая всегда угощала нас, приютских беспризорников, булочками с абрикосовым джемом. А позже привкус сладкого джема на языке сменился привычным, мерзким вкусом спермы ее мужа, который платил мне и другим девочкам за быстрый отсос в подворотне за пекарней.       Я вспоминала ласкового и нежного мальчишку, Питера, который мечтал выучиться на врача и когда-то был так сильно влюблен в меня, что обещал жениться, как только мы вырастем и покинем стены приюта. А потом эти воспоминания сменялись Биллом — моим тогдашним бойфрендом, самым сильным и жестоким приютским ублюдком, который подслушал бредовые розовые мечты Питера и, разозлившись, столкнул его с лестницы.       Изредка я думала о Цигнусе и его предложении, и мне становилось смешно. Даже если бы я хотела согласиться, и был шанс на то, что он сумел бы приструнить свою семейку и жениться на мне, все равно теперь это его желание не стоило ровным счетом ничего. Потому что даже он не был настолько безумен, чтобы вступить в брак с бывшей заключенной Азкабана.       Это не было радостной мыслью. Цигнус для дементоров явно должен был отдавать горечью, а не счастьем, и они мало интересовались мной, когда я думала о нем. Вот только мне самой о нем думать тоже не хотелось. У меня не было зеркала, чтобы взглянуть на себя, но и без него я знала, что вряд ли сумею вызвать в нем или ком-то еще хоть каплю желания.       Я ослабела. Не только от холода и голода, но и от отсутствия движения, вот только менять это и пытаться разогнать кровь, делать упражнения, поддерживать себя в подобии тонуса… было слишком сложно. Мне не хотелось и этого. Я чувствовала, что слишком сильно исхудала. Кожа уродливо обтягивала мои безобразно тонкие запястья, и мне было тошно смотреть даже на свои руки. Что уж говорить об остальном теле.       Я чувствовала, что начинаю тупеть. Мои эмоции слишком сильно притупились, а мои мысли со временем начали течь, как густая патока, и чтобы сосредоточиться на чем-то, вспомнить что-то конкретное, уходило слишком много сил, и мне начало казаться бессмысленным даже пытаться применить к этому усилия.       Я теряла себя и теряла остатки того, что было смыслом моей жизни. Все, что я видела, было темнотой и непроглядным эмоциональным дном. Всепоглощающей пустотой, которая разрушала мой мозг сильнее, чем все те ужасы, что я когда-то пережила. Я была никем и ничем и, наконец, осознала, что ни в предыдущей, ни в этой жизни меня не может ждать ничего хорошего, потому что у таких, как я, никогда не бывает счастливого конца.       Было даже легко перестать думать о том, что со мной будет после того, как я выберусь из Азкабана. Это казалось мне слишком далеким и чем-то нереальным. Я разрушалась, я больше не верила в себя, я потеряла все, что делало меня собой, и у меня больше не было сил на то, чтобы бороться. Не было желания что-то менять и верить в то, что я в силах с чем-то справиться.       Я не знала, сколько времени прошло с моего пребывания здесь, но в один день дементор, принесший мне похлебку… не уверена, как это описать точнее, но… ментально ворвался в мою голову? Потому что меня охватил бесконечный ужас, который тут же сменился чем-то, что очень отдаленно напоминало мысленный диалог. Будто дементор передавал в мою голову то, что хотел донести до меня, и это была смесь образов и слов, которые в итоге складывались в нечто неописуемое, но при этом поразительно простое и понятное. Мне понадобилось преступно много времени, чтобы заставить мозг работать и осознать, что это было способом этих существ общаться, ведь они не могли говорить, даже если и понимали человеческую речь, и дементор… передал мне вопли и проклятия Мариуса Блэка,       Будто очнувшись ото сна, я с трудом пробилась в реальность, и на меня обрушились плач и стенания Мариуса, которого посадили в камеру достаточно близко к моей, чтобы я могла слышать то, что он говорил. Я не знала, почему дементор решил «поговорить» со мной. Возможно, они жаждали стравить меня с Блэком, чтобы получить от нас обоих порцию новых эмоций, но… прислушавшись к его крикам и плачу, я осознала, что даже на это мне плевать.       Короткий миг триумфа, что сквибеныш получил по заслугам и тоже попал в Азкабан, был жадно поглощен дементором, и мне стало все равно. Какая разница, попал он в Азкабан или нет, страдал ли он, жаждал ли смерти? Есть ли мне дело до того, что он в один момент выкрикивал проклятия в мой адрес, явно зная, что я заключена неподалеку от него, а в другой миг заливался плачем и сожалел о том, что, попытавшись потопить меня, потонул вместе со мной? Имели ли значение его страдания, если сама я страдала не меньше? Конечно же… нет.       Я не знала, на какой срок сюда посадили его, но лишь надеялась, что уж он-то отсюда не выйдет. И, кажется, дементоры разделяли мое желание сгубить сквиба, потому что около его камеры они околачивались практически круглосуточно. Несмотря на тоже в чем-то нелегкую жизнь, Мариус явно имел куда больше счастливых воспоминаний, чем я, а потому был для дементоров «лакомым кусочком». Я подозревала, что он сломается даже раньше меня, и не прогадала.       Я давным-давно потеряла счет времени. Возможно, я пробыла здесь пару месяцев, или прошло полгода? А, может быть, год? Но в один день я через решетки увидела, как дементоры несут по коридору исхудавший, обтянутый кожей труп Мариуса Блэка, и поняла, что долгое время не слышала его криков. Кажется, он в какой-то момент сдался, перестал есть даже те крохи еды, что нам приносили, и просто… умер от истощения.       Мне было плевать на судьбу Мариуса, и увидев его мертвым, я испытала легкую тень злорадства, которое постепенно переросло в страх. Меня охватила тревога — точно ли Том вытащит меня из Азкабана? Сможет ли он сделать это? И… сделает ли?       Я не имела ни малейшего понятия, сколько времени находилась в тюрьме, но… им с Йеном же в любом случае нужно было время на подготовку? И они могли бы вытащить меня на рождественских каникулах… или позже? Йен же из Китая… он как-то рассказывал мне, что они не отмечают Рождество, и вместо этого у них чуть ли не основной праздник — китайский Новый год… Сколько мне нужно было ждать их? И нужно ли было ждать вообще?       Возможно… Том решил не рисковать лишний раз? Ведь он был под временной опекой Альбуса, который дал слово присматривать за Томом и сопроводить его летом к Йену. Том мог бросить меня, мог дать мне прочувствовать цену своих ошибок, мог просто захотеть преподать мне урок и проучить меня, чтобы, выйдя из Азкабана, я больше никогда не посмела вновь быть столь самоуверенной и глупой, чтобы я ни за что больше не предала его и не разрушила его будущее. Он всегда был жесток к врагам, а ко мне, как к вынужденной союзнице, которая столько раз оступилась, он будет еще более жестоким. Или… нет. Он же не хочет, чтобы я окончательно свихнулась, да? Он же должен понимать, что я могу совсем двинуться в застенках? Он обязательно вытащит меня отсюда…       Мое временное просветление, наступившее в момент смерти Мариуса, не принесло мне ничего, кроме еще большего отчаяния, потому что я осознала, что время неумолимо текло, а я… стала заложницей не только этих стен, но и своего сломленного разума. И это, вкупе с растоптанной надеждой на спасение, сломило меня еще сильнее.       Это случилось в одночасье. Я будто впала в моральную кому, и перед моим взором вновь и вновь представал обтянутый кожей, худой до безобразия труп Мариуса Блэка, когда дверь в мою камеру внезапно впервые с момента заключения открылась не по расписанию кормежки, и один из дементоров выволок меня наружу, потащив куда-то вглубь коридора.       Его рука, холодная, склизкая и невыносимо мерзкая на ощупь, почти вывела меня из состояния отупения, и я ощутила крайне притупленный страх от незнания, куда и зачем он меня волочет, но это чувство быстро прошло, сменившись тошнотой и слабостью — я слишком долго просидела в камере, и теперь мне стало сложно… ходить. Ослабевшие ноги скорее вяло тащились по полу, чем делали уверенные шаги, и я бы точно давно упала, если бы не рука жуткого существа, больно сжимавшая мой локоть.       Меня втолкнули в комнатку, в которой не было ничего, кроме худого мужчины в аврорской мантии, у которого была сильная плешь на голове. Он взволнованно озирался по сторонам, нервно притоптывал ногой и, стоило нам войти в комнату, шарахнулся в ужасе от приведшего меня дементора, но, справившись с собой, откашлялся и выпалил тонким от ужаса голосом: — Отлично, отлично, ты можешь идти! Оставь ее здесь и возвращайся через полчаса, нет, сорок минут, — он махнул, было, в сторону дементора, но передумал и нелепым жестом указал на меня: — О, Мерлин, как я покажу ему эту девицу… Вы их вообще кормите?        Проигнорировав его вопрос, дементор проскользил обратно к двери и скрылся за ней, оставляя меня наедине с незнакомым мне магом. Я сделала шумный вдох и попыталась понять, что происходит. Это были Том и Йен? Неужели они нашли, кого подкупить, чтобы вытащить меня отсюда? Неужели они пришли за мной и…        Зародившаяся радость была в буквальном смысле смыта ледяной водой, обрушившейся на мою голову. Этот ублюдочный аврор окатил меня водой, направив на меня свою волшебную палочку. Брезгливо поморщившись, он очистил меня несколькими заклинаниями, и я ощутила, как исчезает без следа слой грязи, покрывавший кожу. Еще один взмах — и вода испарилась, я стала абсолютно сухой. — Не вздумай ничего выкидывать, иначе у тебя будут большие проблемы. Жди здесь, — грубо велел мне аврор и быстро вышел через противоположную дверь — не ту, через которую меня сюда привели.        Я привалилась спиной к стене и прикрыла глаза. Кто это был? Том или Йен? Или, чем черт не шутит, Альбус Дамблдор? Гриндевальд? Воскресший Регулус Блэк? Я была готова к чему угодно, но не к тому, что некто тяжело, глухо выдохнет от шока и, медленно приблизившись ко мне, невыносимо осторожно накроет мою впалую щеку огромной, горячей ладонью.        Меня оглушило это потерянное, стершееся из памяти ощущение чужого тепла. Выбило почву из-под ног столь нежное прикосновение. Я с трудом вынудила себя открыть глаза и увидела перед собой Цигнуса Блэка, который был последним человеком, что мог бы меня навестить.        Это было невозможно. Никто не стал бы навещать в тюрьме бесполезную шлюху, с которой как-то раз разделил постель и брякнул на эмоциях, что женится на ней. Никто в здравом уме не стал бы приходить к одноразовой шлюхе.        Но все же он был здесь, передо мной, и смотрел на меня таким взглядом, что мне сразу стало ясно — ему не все равно. Ему никогда не будет все равно на мою судьбу. — Морриган, — едва слышно прошептал он и вздрогнул, всмотревшись в мои потухшие, пустые глаза. — Мерлин, что с тобой стало…        Я не хотела знать, какой он сейчас меня видит, ведь сама я не видела себя уже… сколько? По ощущениям — очень давно. Я судорожно вздохнула, не выдержав, прильнула к нему, и он тут же крепко обнял меня, будто только этого и ждал. Будто боялся прежде прикоснуться ко мне и причинить мне боль, учитывая, насколько я исхудала и обессилела.        Это был какой-то жуткий, несвойственный мне прежде эмоциональный надлом. Я вцепилась пальцами в мантию на его спине, вжалась лицом в его теплую грудь и разревелась, выпуская все эмоции, что все это время не находили выхода. — О, детка, — вздохнул Цигнус и стал осторожно поглаживать мою спину и плечи. — Это было очень тяжело, да? Дьявола ради, за то недолгое время, что я здесь провел, мне уже начало казаться, будто вся моя жизнь потеряла смысл, и я обречен на бесконечные страдания… Как же ты была здесь столько месяцев… Я надеялся, что тебя уже вытащили, и ждал, что ты свяжешься со мной, или появятся новости о побеге, или еще что-нибудь… Почему ты еще здесь? Почему тебе не помогли? Я могу помочь тебе вместо тех, на кого ты рассчитывала? — спросил он, и мои слезы моментально высохли, стоило отзвучать всем его вопросам.        Отстранившись от него, я отвела взгляд, избегая смотреть ему в глаза, и прокаркала сухим, хриплым голосом: — Нет. Ты не можешь. — Почему нет? Это настолько сложно? Расскажи мне, и я сделаю все, чтобы помочь тем, кто должен был тебя вытащить! Не упрямься, прошу тебя, — настойчиво потребовал Блэк.       В его синих глазах столь легко читалось искреннее беспокойство, он так открыто хотел меня спасти… это оказалось больнее принять, чем я думала. Потому что тот, кого я ждала, ко мне даже не пришел. Теперь это было ясно наверняка. Тот, на кого я рассчитывала, отвернулся от меня, чтобы я еще сильнее не погубила его будущее. Чтобы сохранить временную поддержку Дамблдора и оставаться в глазах окружающих стойким и хорошим мальчиком, который столкнулся с жизненными неурядицами и бедами, но остается прилежным студентом и ждет освобождения опекунши.       Том не хотел меня спасать. А Цигнус был готов рискнуть всем, чтобы вытащить меня из Азкабана. Я открыла рот, чтобы согласиться, чтобы рассказать ему, как это возможно провернуть, но так ничего и не сказала, со всей ясностью осознав, что не могу этого сделать. Не могу позволить этому мужчине стать жертвой ради спасения кого-то наподобие меня. Я не хочу, чтобы он умирал ради меня, а он обязательно умрет, если сейчас поможет мне сбежать.       Даже будучи ребенком, Том всегда мстил тем, кто отбирал его вещи, портил ему жизнь или делал что-то, что ему не нравилось. Он был жесток еще с приюта, даже будучи сопляком он беспощадно расправлялся с теми, кто перешел ему дорогу. Мне внезапно стало страшно, как он расправится с тем, кто посмеет вызволить меня отсюда, организует мой побег и тем самым еще сильнее ударит по его пошатнувшейся репутации.       Том никому не простит срыв своих планов. Не успев даже окончить Хогвартс, он по канону с легкостью убил Миртл и свою маггловскую родню, при этом оставшись ненаказанным и непойманным. Что ему стоило сейчас, имея поддержку Йена, избавиться от Цигнуса, который перешел ему дорогу, забрав себе ту, кто так много знал о нем и его будущем?       Он не вытащил меня из Азкабана, потому что не хотел, чтобы я сейчас была на свободе. Я не нужна ему там и, уверена, он уже успел продумать, как будет использовать меня и мой выход на свободу к концу моего срока заключения. Ведь Том… — Морриган, — позвал меня Цигнус, вырывая из размышлений, и по его обеспокоенному лицу я поняла, что довольно долго молчу, просто глядя в никуда. Заметив, что сумел привлечь мое внимание, он заломил брови и нежно коснулся моего лица, будто страшился навредить мне. Осторожно заправил мне спутанный локон волос за ухо и с тяжким вздохом произнес: — Я не решался искать с тобой встреч, боясь привлечь излишнее внимание к тебе и помешать твоему… выходу отсюда. Но прошло столько времени, и я… — Сколько? — едва слышно выдохнула я, и его взгляд переполнился ужасом. — Ты не знаешь? — Время здесь… течет иначе. Все дни сливаются в один бесконечный кошмар, и все, что у меня есть — одинаково темные стены камеры в любое время суток.        Дрожь прошлась по плечам Цигнуса. Он передернул ими и нахмурился. — Тебя посадили семь месяцев назад. Сейчас уже февраль, — обрушил он на меня беспощадную правду, от которой одновременно стало и легче, и хуже.       С одной стороны, я отсидела уже больше полугода, и мой оставшийся срок стал прилично короче, с другой же — я потеряла семь месяцев жизни в бессвязном бредовом кошмаре, голодая, погибая и мечтая никогда больше не просыпаться. И я знала, что это еще не конец. Пройдут упомянутые аврором сорок минут, и я вновь окажусь в привычном аду, из которого долго не будет никакого выхода. — Что ты здесь делаешь? Как ты попал сюда? — спросила я, и Цигнус скривил губы. — Возможно, ты не знаешь, но Мариуса посадили через полтора месяца после тебя. Он скончался несколько дней назад, и я, как его отец, сумел получить в Министерстве разрешение забрать и захоронить тело, — пояснил он. Представляю, с каким шоком и недоверием ему позволили прийти сюда за трупом Мариуса. Все же, Цигнус прилюдно отказался зваться его отцом и давным-давно изгнал ублюдка из рода. — Не особо хотелось иметь дело с его похоронами, но это был мой единственный шанс попасть сюда и узнать что-то о тебе.        Это было так… глупо, черт возьми, так сентиментально. Так отвратительно и жалко. Мое сердце гулко билось в груди, а внутренние органы будто скручивало и меняло местами. Он был здесь ради меня. Пришел в это страшное и проклятое место, игнорируя опасность, только для того, чтобы узнать, как я. — Ты все еще хочешь жениться на мне? — внезапно даже для самой себя спросила я, и он сощурил глаза в очень теплой улыбке. — Разумеется, — надменно фыркнул он, шутливо натянув на себя высокомерный вид. — Я не отказываюсь от своих слов, даже если моя будущая женушка пойдет под алтарь прямиком из Азкабана. — Уже вижу вытянувшиеся лица твоей семьи, — хмыкнула я и затихла. — Сириус будет рвать и метать, — слишком уж довольным тоном протянул Блэк и чуть ослабил свой шейный платок.       Поправив сбившийся влево узел, я спросила: — Даже если ты приехал сюда за Мариусом, неужели можно так легко договориться с дементорами о свидании с заключенной? — Легко? Это было чертовски нелегко, — возразил Цигнус, скривившись. — Тот плешивый аврор, который проводил меня сюда, опустошил мой личный сейф на треть, не меньше, — стоило ему увидеть, как вытянулось мое лицо, как он тут же беспечно махнул рукой: — Это не то, что должно тебя волновать. Я сказал, не подумав. Но, признаться, ему пришлось крайне долго уговаривать дементоров позволить эту встречу. Я прождал около четырех часов, прежде чем он сказал, что обо всем договорился.        Что ж, ладно. Я всегда смеялась над чувствами, презирала их и считала любовные отношеньки блажью и слабостью. Возможно, это исходило из моей внутренней неуверенности в себе, может быть, было следствием комплексов, ведь у меня нормальных отношений никогда и ни с кем не предвиделось, но Цигнус Блэк… он был готов опустошить свой сейф на треть ради сорокаминутной встречи, и это была та валюта отношений, которую я могла понять и правильно оценить. Это был жест, которого я никогда ни от кого не ждала. И мне захотелось ответить ему на его искреннее желание быть со мной. — Я выйду за тебя замуж, как только выйду отсюда.        У него изменилось выражение лица, став таким непривычным и странным. Цигнус задержал дыхание и прошептал: — Тебя настолько впечатлило, что я готов тратиться ради тебя? — Это деньги на ветер, и мне стало любопытно, сколько ты будешь готов тратить на меня, когда мы будем в браке, — неловко пожала плечами я, пряча взгляд, и по его тихому смешку поняла, что не сумела обмануть его. Будто он знал, о чем я думала и что на самом деле испытывала. Будто прекрасно понимал, почему я была поражена. — Дети будут ненавидеть меня, ведь моя молодая жена растратит все семейное имущество Блэков, — хмыкнул он и, посерьезнев, вновь спросил меня: — Скажи мне, дорогая, как мне вытащить тебя отсюда? Мне больно смотреть на то, что с тобой стало.        Мне стоило большого труда промолчать и отвернуться, давая ему понять, что этот вопрос я собираюсь оставить без ответа. Я не могла позволить ему стать жертвой неудовольствия Тома, если хотела получить в будущем хоть малюсенький шанс на небольшое счастье и покой. Потому что я слишком увязла и имела слишком много связей с будущим Темным Лордом, сильнейшим и страшнейшим магом современности.        Пришло время признать — вряд ли Том теперь позволил бы мне спокойно отойти в сторонку, как я когда-то рассчитывала. И он уже точно никогда не приблизит меня к себе, потому что я упустила свой шанс стать для него кем-то большим, растоптав его доверие к себе. У меня отныне был лишь один путь — быть использованной и выброшенной, и я могла лишь уповать на то, что связей с родом Блэк ему будет достаточно, чтобы «выбросить» меня Цигнусу, а не Йену, которому он уже меня обещал. — Забудь об этом, — жестко отрезала и горько скривилась, занавесив лицо волосами. Руки Цигнуса крепче сжались вокруг моей талии. — Это слишком опасно. Осталось… не так уж много времени. Я как-нибудь… как-нибудь… — «потерплю», — хотела сказать я, но так и не смогла заставить себя выдавить это.        Цигнус тяжко вздохнул и вновь прижал меня к себе, пряча от этого жестокого и страшного мира в своих успокаивающих и теплых объятиях. Возможно, он понял без лишних слов, что не дождется ответа, даже если задаст мне этот вопрос еще хоть сотню раз, и решил не терзать меня лишний раз. Я была благодарна ему за это, потому что… разумеется, дьявола ради, я хотела бы выйти отсюда раньше срока! Хотела бы оказаться где угодно, только не здесь, но…        Сбеги я сейчас — и мне придется прятаться от мира всю оставшуюся жизнь. Потому что даже если меня заменят какой-нибудь ведьмой и вытащат под Оборотным, обман все равно раскроется, ведь я, в отличие от Барти, не была заключена пожизненно. Мой срок подошел бы к концу. А Азкабан — не то место, в котором можно менять и возвращать заключенных каждый раз, когда тебе приспичит. Я не могла так подставить Тома, ведь, если он сам до сих пор меня не вытащил, значит, не собирался рисковать ради меня своим будущим благополучием.        Я внезапно осознала, что впервые с момента попадания в этот мир во мне произошли столь сильные изменения. Потому что это был первый раз, когда я не хотела подставлять Тома не ради него самого, а из-за страха перед ним и его местью. Мне было плевать, насколько мой побег из Азкабана мог ударить по нему и его планам, но мне не было плевать на то, что он сотворил бы со мной и Цигнусом, когда сумел бы получить шанс добраться до нас и безопасно для себя отомстить. — Пожалуйста… не приходи сюда больше, — приняв решение, попросила я, игнорируя удивление Цигнуса. — Не пытайся, не ищи возможности, даже если тебе выдастся такой шанс. Ты… не представляешь, с какими последствиями можешь столкнуться в будущем, если… — Я понял тебя, — прошептал он, нахмурившись, и о чем-то серьезно задумался, крепче прижав меня к себе.       Возможно, он уже знал из памяти Дореи, если, конечно, Регулус поделился этим с кузиной, что за мной мог стоять могущественный и опасный темный маг. Думал ли он, что этим магом мог быть Гриндевальд? Знал ли, что Регулус подозревал, что я была его дочерью?        Какой бы ни была правда, ничто из этого так и не было озвучено им, и у меня возникло неприятное ощущение, что вряд ли мои слова заставят Цигнуса так просто остановиться и подождать. Хотя… учитывая его осторожность, возможно, он теперь займется расследованием моих связей и тех, кто за мной стоял?        В любом случае, он никогда бы не смог догадаться, что тем, кого я столь сильно опасалась, был мой воспитанник, Том, поэтому я могла не волноваться за то, что он случайно откопает то, что знать не следовало. — Морриган, твой покровитель… — начал, было, он, но был прерван громко, противно заскрипевшей дверью, и так и не договорил.        За мной пришел дементор, и я быстро отступила от Цигнуса, борясь с приступом тошноты и морально готовясь окунуться в свой бесконечный, кромешный кошмар.        Сладкий миг возвращения к жизни преступно быстро закончился, и меня вновь ждала холодная, пустая, сводящая с ума камера Азкабана.