Краткое содержание предыдущей главы
После не совсем удачной встречи с Дэвидом Питер был похищен неким бывшим учёным генетики и инженерии, назвавшегося Томасом Хаппертоном. У него имеются личные счёты с Тони Старком, поэтому он использует Питера как приманку и способ связаться с ним. На месте встрече — строящаяся высота в центре города — всё разворачивается не так хорошо, как хотелось бы, и парень решает, что необходимо действовать. Из верёвочных пластин он не может никак выбраться, поэтому ранит свои руки. А дальше... Дальше читаем в следующей главе!* * *
С некоторых пор Питер перестал любить высоту. Нет, не то что бы он её начал бояться или ненавидеть. Всё-таки ночные патрули он обожал как раз не только из-за шанса, желания и некой личной обязанности кому-то помочь, но и из-за той возможности достижения максимальной высоты и скорости полёта, при которой в ушах свистел ветер, перебивая шум всколыхнувшейся крови, а тело покрывалось мурашками при виде раскинувшегося внизу светящегося различными огнями города, никогда не засыпающего и вечно бессонного. Питер с неумолимым трепетом в животе раскидывал руки в стороны, позволяя свободному падению несколько секунд контролировать им, а затем снова брал полёт в своё управление. И сердце клокотало тогда, казалось, везде: в груди, руках, голове, ногах — везде! Оно будто раздувалось от бешеных эмоций до невероятных размеров, и только иголки не хватало, чтобы проткнуть его и немного сдуть. Но Питеру оно не мешало. Ему нравилось так. Теперь же... он больше не любил высоту. По-детски не любил. Приобретённый опыт говорил, что высота может убивать, что секунда промедления — и ты уже не способен что-либо изменить. А ещё последние патрули не давались подростку легко. Точнее, он больше не летал на них с тем неописуемым наивным азартом, когда кружилась голова, нет. Теперь он летал, чтобы голова переставала кружиться хотя бы на короткое время от постоянно лезущих в череп гнилых мыслей, не дающих свободно дышать. А потоки ветра давали ему такой шанс. С ними было невозможно не вдыхать-выдыхать, иначе сам бы он точно от чего-нибудь задохнулся. Питер резко, болезненно — как будто даже неправильно — повзрослел, и его любовь к некоторым вещам тоже, приобретая нотки опасений, вдумчивости и скупой банальной рациональной жилки. Казалось, вместе с этим её просто не стало. Даже Питер не успел по ней толком погоревать. Она ушла тихо, незаметно, видимо, однажды неудачно сорвавшись или прогадав момент зацепки. В какой из патрулей это произошло, Питер не понял. Может, это вообще случилось, когда он спал или в очередной раз валялся на полу своей комнаты с растерзанными руками и задыхался беззвучными рыданиями. Кто знает. Грустно звучало всё это, конечно... Но жить-существовать нужно было дальше, а как это делать, когда эта любовь забрала с собой больше, чем она сама хотела, больше, чем просто адреналин и восторг на максимальной высокой точке невесомости, никто не сказал. Да и вряд ли кто-то знает. Но при чём это сейчас, верно? Казалось бы, умерла и умерла. Не вернуть её больше, ничего не поделаешь. Тем более, это даже не человек. Живём дальше, просто уже с небольшой потерей. Но Питер сейчас вдруг вспомнил о ней. На пару, но долгих мгновений, когда небо над ним становилось всё дальше и дальше от него, сужалось под давлением верхушек остроконечных домов и будто прощалось с ним, обещая, впрочем, вскоре встретить и придать покою остатки его души. Питер вспомнил о покинувшей его любви к высоте, когда сам стал её быстро терять, летя вниз с окровавленными руками и понимая, что очень скоро может погибнуть точно так же, вдруг разбившись об асфальт, как пустая мутная стекляшка. Только одно отличие всё же было: любовь точно не хотела умирать подобным образом, а Питер уже не был против последнего в своей жизни свободного падения. Пусть. Лишь бы потом это густое беспощадное небо подарило обещанный покой. А оно хоть когда-нибудь отвечало?..* * *
То, что происходило последние пару дней, кроме как «прострационная хрень», по-другому не назовёшь. Если быть совсем-совсем честным, то Тони мало помнил, чем конкретно занимался после того злосчастного поцелуя на крыше. Кажется, работал в мастерской. Много работал. Возможно, слишком много. Даже Пятница успела пару раз поинтересоваться, не нужен ли ему перерыв. Нет. Он вообще ни в чём не нуждался. Ни в отдыхе, ни во сне, ни в еде, ни в воде. Даже в алкоголе, что удивительно. В любой другой похожей ситуации он бы выпил — и ни раз, и ни два, и ни три. Вообще бы бухал по-чёрному и до беспамятства, чтобы обо всём трусливо забыть и на всё забить. За весь этот промежуток времени Тони лишь однажды притронулся к стакану с виски. Одного глотка стало достаточно, чтобы внезапно голову прострелило воспоминание одного ужасно тоскливого и одинокого вечера, когда Питер, ещё безоговорочно радостный, окрылённый и восторженный, на всех порах прилетел в Башню, чтобы поделиться чем-то счастливым, несмотря на то, что весь насквозь промок от дождя, но наткнулся лишь на еле стоящего от усталости и опьянения ногах Старка, который держался прямо только за счёт того, что ссорился с Пятницей. Один ИИ вспомнит, о чём он тогда с ним спорил, но из всего вечера в его память въелись только сжирающее живьём чувство собственной беспомощности и злобы на себя, мокрые волосы подростка, его блестящие обеспокоенные глаза, излучающие столько ласки и неги, сколько хватит на тысячи таких планет, как Земля, и тихие, но твёрдые слова: «Мистер Старк, пожалуйста, не надо так больше». Питер не знал, что стало причиной такого состояния Старка. Он помог тогда мужчине спокойно лечь спать и, подготовив таблетку от головной боли и стакан воды на прикроватной тумбе, улетел домой. На следующий вечер он пришёл как ни в чём не бывало в Башню, широко улыбающийся, но с тем же взглядом, что и прошлой ночью, невероятно взволнованным и открытым для помощи. Он, стоя перед наставником, как оловянный солдатик, нервно заламывал свои пальцы, пряча руки за спиной и при этом продолжая светить улыбкой на насилу растянутых в разные стороны губах, и сердце Тони тогда чуть не разорвалось на части от щенячьего чувства трепета и нежности. На разговоры сил не было абсолютно совсем. Он не мог сказать ему, почему внезапно так напился, он сам себе не объяснил бы, если бы хотел, поэтому оставалось лишь ободряюще взлохматить волосы подростка и легко пошутить, настраивая на рабочий лад и наигранно официально приглашая в мастерскую. Питер лишь кратко поджал губы и затем, растягивая их в ещё более широкий «счастливый» оскал, ни о чём не спрашивая, наверное, понимая, что даже если спросит, то ничего не получит в ответ, вприпрыжку влетел в помещение, чуть не сбивая один из стеллажей, стоящих у самого входа, и стыдливо извиняясь за свою неуклюжесть. Они оба в тот день немного переиграли, и, что самое забавное, оба это понимали. Вскоре этот случай позабылся, и его острота ощущений притупилась, уступая место другим жизненным событиям и замысловатым судьбоносным (фу, как пафосно) поворотам, однако Тони тогда чётко понял, что Питеру не нравился его пьяный образ. Наверное, даже не нравился алкоголь, но это уже не так важно. А потом, намного позже, случились атомный взрыв на крыше и слова потухшего изнутри человека «Я вам всё так же не вру». После них Старк окончательно задвинул свои хранилища с алкоголем в «долгий ящик». Не сейчас. Не так. Лучше по-другому. Не так, как не нравится Питеру. Он не мог его подвести даже таким образом. А затем всё завертелось как-то резко стремительно и непонятно. Звонок от Мэй, невероятно взволнованной, но старающейся держаться и не показывать своего страха, рост собственного беспокойства, отслеживание геолокации мобильного устройства подростка... Последнее дало не самую результативную, но пугающую подсказку к исходной точки поиска Питера. Тот факт, что она не двигалась с места на протяжении четырёх часов в одном из многочисленных уличных дворов, заставило мгновенно пропитаться колючим едким холодом, прокрутить пару раз ужасающие тёмные картинки неминуемой безысходности и начать быстро, почти до глупости суетливо проверять камеры видеонаблюдения в ближайшем радиусе точки геолокации. Оказалось, именно эти камеры и не работали. Какая прелесть! Зачем-то они были выключены с девяти часов утра и нихрена не записывали. Забавно. На самом деле, ничего забавного, но нервы уже давно были ни к чёрту, поэтому Тони позволял себе абсолютно любые разумные и неразумные мысли. Тем более, какая кому разница, что он там думает?.. Так, не отвлекаться. Проверка остальных городских камер видеонаблюдения ничего не дала. Питер попал лишь под прицел нескольких из них, когда вышел в одной тонкой толстовке, твою мать, из дома и направился в рабочий центр Квинса, спокойно пересекая улицы в положенных местах и не сворачивая никуда в подозрительные закоулки. Однако куда он делся дальше, после подхода к пешеходной дорожке, ведущей к небольшой зелёной аллее, было не понятно — камеры в той области уже не работали, и вычислить маршрут парня не представлялось возможным. И Тони это очень сильно напрягало. Что бы ему и что-то было тяжело сделать, не по силам и не по ресурсам? Не в счёт только возможные эмоциональные разговоры и признания на крышах. Оказывается, он не душевный собеседник и не романтик, какая жалость. К тому моменту, как Тони успел слетать в своём костюме к точке геолокации телефона Питера, обнаружить его одинокий рюкзак, безрезультатно просканировать пространство и вернуться обратно в Башню, его волнение уже гулко отдавалось болезненной панической пульсацией в висках и сводило руки, выдавливая из них всю возможную жизненную краску и тепло. Мысли тяжёлым комком катались от одного угла тугой черепной коробки к другому, прилипая к слизким стенкам и оставляя на них лишь липкий дурной след. Что делать дальше, Тони плохо себе представлял, хотя в других ситуациях он наверняка бы уже где-то летел, примерно понимая, что его ждёт и кого ему придётся встретить. В конкретный же момент мужчина совсем не ощущал себя, с пустотой глядя на слегка испачканный и извазюканный в белой пыли рюкзак Питера и толком не осознавая, что и как, почему и куда. И от этого беззвучно злился. Почему он сейчас так потерян? Пропал же человек, ради которого он умереть готов, которому он, в конце концов, недавно в любви бесконечной признался. Почему он ничего не делает? Куда шёл Питер? К кому шёл Питер? Почему так мало подсказок к поиску Питера? Почему пропал именно он? Почему-почему-почему? Связаться с тётей Мэй он не торопился, хотя понимал, что та с бесконечной преданностью и болью ожидала его звонка. Но ему нечего было сказать, кроме того, что он без понятия, где её племянник и единственный родственник, что он сейчас сам в большой растерянности и, к его несчастью и досаде, ему нужен очень сильный и грубый толчок, чтобы понять, откуда начать решительно действовать. Его мироощущение сузилось до восприятия единственного суетливого стука в ушах, от безостановочного и неточного ритма которого хотелось блевать и заткнуться куда-нибудь подальше от всего мира, в одно мгновенье сошедшего с ума со своим безумным решением выпотрошить кишки всем дышащим. Он устал. Он хочет, чтобы всё хотя бы немного успокоилось. Впрочем, многое решил последующий неожиданный телефонный звонок с незнакомого номера. А точнее, хриплый приглушённый голос Питера, явно повторяющего чужие слова и передающего послание похитителя. Головокружительное облегчение с резким всплеском адреналина сначала обезоружило и чуть ли не сбило с ног своей объёмной волной, а затем будто окатило ледяным потоком, очищая мозг от лишнего эмоционального мусора и освежая, дезинфицируя системный мыслительный блок. После почти трёх суток больного бодрствования Тони впервые ощущал себя как никогда полным сил и здоровых эмоций, чувств, а главное — понимающим, куда и зачем двигаться, имеющим более чем чёткую живую тихо дышащую в трубку цель, которая не заслужила ничего из того, что внезапно накинулось на её ещё не окончательно повзрослевшие и окрепшие плечи. Нет, он не устал. Он жив. И тот будет жить. А затем круговорот из подготовки к встрече с похитителем, полёта на крышу строящейся высотки в центре города, силуэтов Хаппертона и Питера над воздушной пропастью, строительного крана, прекращения работы костюма Железного человека, долгих и бесплодных уговоров почти слился в одно неизменное душное проклятие, но прервался, когда Тони с ужасом в глазах наблюдал за тем, как подросток привлёк к себе внимание, резко дёрнулся и через мгновение уже не был в плотных путах. Не висел за счёт них над голодным городом и не качался от резких порывов холодного ветра. Не находился в скованном состоянии, но в безопасных условиях. Безопасных от падения, от возможного срыва и полёта в глубокое лихорадочное люминесцентное марево. Нет. Теперь его не было видно совсем. Теперь он пересёк линию крыши и сам взлететь уже не сможет. Если Тони хоть когда-то любил высоту, то с этого момента он её просто ненавидел.* * *
В ушах оглушительно выл жадным монстром ветер, будто забирая с собой те остатки воздуха, что ещё оставались в лёгких, подбивал в спину, проникая под одежду и леденя грудь, обхватывал свободные руки, связанные вместе лодыжки и тащил наверх, к стремительно улетающему прочь чёрному непоколебимому небу. Больше ни один звук не доносился до перенапряжённых барабанных перепонок, и визжащая густая тёмная высь надрывалась всё сильнее, намереваясь перекричать саму себя и оглушить всех до потери рассудка. Она старалась и старалась, и старалась, без раздумий уходя наверх, будто пугаясь и шипя на острые пики высоток, грозящих ей самой страшной, жестокой расправой. Почему она так кричала, было непонятно, но Питера это не пугало. Совсем. Он отдался воздушным хлыстам на добровольное растерзание, с некоторой отдушиной мимолётно представляя себе картину кромешной вечной тишины, которая накроет его, стоит ему в последний раз закрыть глаза и встретить позвоночником асфальт. Это же... совсем скоро. Вот, уже почти, мимо пролетают самые высокие этажи зданий. Немного осталось. Надо просто подождать. «Мэй». Эхо внутреннего голоса осталось лишь эхом, улетев в мрачную пустоту вместе с осторожными выдохами подростка. Его никто не услышал, не хотел слышать, и это, наверное, к лучшему. Разве что-то изменится? Нет. «Тони». Удивительно, что он вообще очнулся. Питер же думал, что он больше никогда не вернётся в его голову. Удивительно и то, что он проснулся сейчас, с быстро утекающими в никуда секундами свободного полёта, когда уже всё предрешено. Зачем внутренний голос старался... образумить? «Ты же не хотел». Может быть. Возможно. Когда-то действительно было такое. Но сейчас... мог ли Питер по-настоящему этого хотеть?.. Какая разница? Питер, провожая в последний раз кричащее плотное небо, освещённое лезвиями домов, словно хищными клыками, закрыл глаза и расслабился, будто растворяясь ощущениями в безликой мелькающей действительности. И вправду, какая разница, когда средств для возможного спасения не было изначально, когда земля уже совсем близко, буквально рукой подать. Можно даже посчитать, сколько осталось до контакта с ней и... Всё произошло за доли секунды. Сквозь оглушительный рёв дикого ночного небосвода Питер инстинктивно сумел различить другой рычащий звук и распахнул глаза. Красно-золотой блеск на фоне безумной черноты и световой горячки, отражённой от изъезженной автомобильной дороги в стёклах этажей бизнес-офисов, сверкнул очень быстро, и затем цветная фигура разъехалась по сторонам, обволакивая глухой темнотой и такой желанной тишиной. Падение мгновенно прекратилось, и Питер, скованный металлическим куполом и жаром, неосознанно громко охнул, снова закрывая глаза и не понимая, почему он ещё здесь, когда небо наконец-то замолчало. Он ещё фантомно ощущал боль в ушах от её рёва, ощущал, как они горели от сильного холодного ветра, и силой старался понять кое-что ещё — почему в этой непонятной, странной и неудобной темноте он чувствовал себя тепло и защищённо. Почему он дышал знакомой приятной смесью запахов, почему он всё ещё летел, но не вниз, почему... почему вокруг его поясницы были крепко сцеплены руки?.. — Питер, — собственное имя звучало чужеродно и как-то странно, незнакомо, — Питер, Питер... Отвратительное слово. Хах, глупая мысль. Стоп, это... — Мфп... — Питер поперхнулся мокрой изолентой, безуспешно дыша ртом и силясь хотя бы немного откашляться. Не получалось. — Тише-тише, сейчас, сейчас я... мы приземлимся, — голос Тони хрипел, одна его рука переместилась на лопатки и отчаянно сжала ткань толстовки. — Сейчас-сейчас, подожди немного. Питер не торопился. А зачем ему это делать? Он вообще сейчас не совсем признавал, что произошло с ним за последнюю минуту его жизни, и готов был бы тут же и отключиться. Любым способом и плевать, на какой промежуток времени. Хоть навсегда. Тем более он уже был готов, так какого чёрта... Как это всё произошло? Разве он не падал без шансов на спасение? Как Тони сделал это? Шум двигателей вскоре прекратился, и Питер ощутил переход в вертикальную позу. Прикрыл глаза и погрузился в свою естественную темноту. Забавно, он сейчас точно не устоит на ногах, даже если освободить их. Силы так резко покинули его, что он буквально повис на чужих руках и плечах, в одно мгновенье ещё больше напрягшихся. — Тихо-тихо, я держу тебя, всё хорошо, я держу тебя, — левый висок опалило учащённым жарким дыханием, по плотному куполу вокруг них раздался громкий звук работы механизмов, и в спину ударила ночная прохлада. — Давай-ка мы с тобой... — Руки прижали к себе ещё ближе и, загребая безвольное тело, слегка приподняли. Питер не открывал глаз и позволял нести себя, как тряпичную безжизненную куклу, не помогая и не препятствуя действиям мужчины. Духота тяжёлого купола исчезла, и ветер тут же воспользовался возможностью, чтобы дерзко взлететь над головой, охлаждая взмокший ледяной лоб и рану на затылке. — Тише-тише, Питер. Питер, ты слышишь меня? — Старк, учащённо дыша, перехватил подростка поудобнее, перемещая руку с лопаток на шею, покрытую коркой засохшей крови. Парень еле слышно промычал что-то нечленораздельное, но наставник остался довольным и этим. — Хорошо, ты молодец. Мы сейчас с тобой сядем, да? Тш-ш, тихо, — всё также крепко держа подростка в своих руках, он начал медленно сгибаться, максимально осторожно опуская тело на землю. Земля ли это?.. — Тш-ш, тш-ш, тихо. Питер, ты можешь сидеть? — Он не был уверен в этом, но отрицать или подтверждать подобное тоже не смог бы. — Питер? Нет-нет, давай, не засыпать. С этими словами Питер ощутил рядом с собой движение воздуха и прикосновение холодных пальцев к своему лицу, бережно и настойчиво массирующих места за ушами. Это... приятно. Ещё через мгновенье мокрый кусок изоленты на его рту резко дёрнули в сторону, и парень не сдержал тихого болезненного стона от пробивших его тело противных мурашек, кое-как разлепляя веки и с ещё большим неверием глядя на лицо мистера Старка, искажённое диким лихорадочным волнением и болезненной нежной скорбью. Оно было серо, как свежеуложенный бетон, и каким-то неправильно исхудавшим, заточённым в оковы застарелых переживаний и по несколько раз перегоревших усталых чувств. Тёмные глаза горели ярко чёрными голодными пятнами на бледном полотне, как две случайно сорвавшиеся с кисточки капли густой краски, и поглощали в себя без остатка, без шанса на освобождение. Питер и не старался спастись из них, правда. Он и до этого в этом плане был не особо хорош, хах. Но он всё не мог поверить, что самая истинная истина сейчас была именно такой — он живее всех живых, потому что его спас мистер Старк. И спас, видимо, налету, соприкосновения с землёй так ведь и не случилось. Невероятно. — Прости-прости, шкет, я не знал, что твоя губа разбита, — руки Старка снова обхватили лицо парня в свои контрастно тёплые сердцевины ладоней и внимательно развернули, чтобы рассмотреть со всех сторон. — Говори, где тебе больно, Питер? Где он ещё дотронулся до тебя? Голова? Та-ак... — Тони приподнялся на коленях, как следует разглядывая затылок. — Та-ак, ладно, это ничего. Это мы подлатаем, да? Как и губу. Ничего. Это всё вообще не страшно, да? Так, ещё что-то? Спина, грудь, руки? Он бил тебя ещё где-то? Господи!.. — Мужчина резко поддался вперёд и крепко сжал Питера в своих объятиях, вцепляясь, заботливо и уверенно, в изнеможённое тело, будто стараясь слиться с ним в единое целое, чтобы так точно никогда и никуда не отпускать от себя. Затем снова выдохнул и выдохнул отчаянно, горестно и беспросветно облегчённо, на грани тяжёлого горячечного шёпота: — Господи, Питер... И это тепло, исходившее от него, родное, ни с чем не сравнимое, и эти руки, всегда держащие его наплаву, и этот голос, сохраняющий в нём все останки его самого, и этот весь сам он, чьё присутствие стало подобием странной, но такой правильной иконы, значимость которой равнялась всему, что существует на свете... — Мст... — Да, мой хороший? Питер не понимал, как он так быстро пришёл более или менее в себя, но это случилось, и теперь его сердце, израненное и сжираемое изнутри печальной гнилой червоточиной, билось, словно это действительно было в последний раз. Билось так громко, что пульсировало на языке и в глазах, выворачивая наружу неосознанные слёзы. И он, с трудом поднимая окровавленные бесчувственные руки, сжал Старка в ответ, утыкаясь ему в шею носом, неистово бешено дыша чужим потом и орошая смуглую кожу солёной болью, тщетно глуша собственный отчаянный одинокий вой. Он ничуть не был похож на крик истеричного чёрного неба. Нет. То был мёртвый звук бешеной равнодушной агонии. Этот же был живой звук живого человека, растерявшего осознанность собственной ценности, печально принявшего за правду другую, грубую и неогранённую, сторону действительности и вдруг окунувшегося неподготовленным в потоки поддержки, заботы и беспокойства за погребённую им самим важность его, раздосадованного, раненного, наполненного до самого мозга напущенной на самого себя зря скверной и сильной болью, но всё такого же настоящего и значимого. Незначимого не спасали бы. Незначимого не обнимали бы после падения и не интересовались, болит ли у него что-нибудь. Незначимого не прижимали бы к себе так, будто боялись даже на секунду отпустить. Незначимого не гладили бы аккуратно, чтобы не задеть рану, по голове, не шептали бы на ухо слова успокоения и заботы, не называли бы «мой хороший». Не радовались бы тому, что он жив. Даже такой, разодранный и побитый изнутри и снаружи, лохматый, ревущий во всё горло и тяжело успокаивающийся под ласковый и отчего-то радостный шёпот наставника «Тише-тише, ничего, тебе можно, тебе можно». Значит ли это, что Питер... нужен? То есть, нет, даже не так. Значит ли это, что он значим? Ведь это слово не относится к любой ситуации, его нельзя употреблять ко всему и всем подряд, если не иметь именно этого в виду. Если ты не знаешь человека с рождения — и даже это не всегда является определяющим фактором — то его ценность для тебя обрастает формой постепенно, шаг за шагом, проходя через труднодоступную тропу построения доверия и надёжности. Этот статус непостоянен, как и всё то, что связано с человеческой природой, но для многих людей он важен, и на него опираются, когда речь идёт о том или ином отношении к человеку. Всё это, конечно, может показаться бредом, но... но значит ли это, что Питер заслужил быть значимым? 《Опять хернёй страдаешь, — мрачный парень никогда не даст о себе забыть. Он некрасиво гаркнул, как какой-нибудь дряхлый старик, и грозно прошипел: — Тебе действительно важно знать ответ на этот вопрос? Меня больше другое интересует. Значит ли это всё, придурок, что ты рад тому, что не разбился нахрен?》 Питер дёрнулся как от удара током, невольно всхлипывая в последний раз, и, ощущая себя ещё более разбитым, чем когда падал с большой высоты, обмяк руками, расцепляя объятия. Старк тут же заметил изменения и осторожно отодвинул от себя подростка, что-то говоря ему и продолжая внимательно осматривать его. На мгновение почувствовав облегчение и даже радостную умиротворённость в своём теле от случившейся развязки событий, парень внезапно понял одну отличительную деталь, которую уже никогда не отнять, как бы кто-то из них ни старался. На вопрос мрачного парня он не мог ничего ответить, точнее, не знал, что именно сказать, что значило только одно — Старк спас Питера, но от этого в его мутном болотистом сознании ничего не изменилось. Мир может полностью поменять направление своего течения, может накрениться так, что в следующую секунду всем станет известно, что их недолгие жизни подошли к концу и этого никак не избежать. Люди поменяют отношения друг к другу, станут ближе, чем были до начала уничтожения планеты, поменяют отношение к реальности, окружающему миру, себе, животным, растениям, работе, учёбе, политике и ко многому ещё чему, но Питер не поменяется. Его мозг так и останется дряблой губкой, впитавшей в себя всё самое плохое, изрыгавшей только самое гнилое и готовившей к следующему разу ещё более тухлую грязь. 《Ты испорчен изнутри, — зло просвистел мрачный парень, переходя на низкий противный шёпот. — К чему весь этот цирк заботы и извечной благодати от твоего любимейшего наставничечка? Ты уже сдох》. Нет. 《Да》. Нет, это не так. Очевидно же, он же что-то ещё чувствует. 《Сплошная имитация. Разве ты не видишь, чт...》 Тут Питер резко вернулся в реальность, ощущая на своих порезанных руках неаккуратное давление, и под пристальным внимательным, хоть и не долгим взглядом безвольно позволил Тони развернуть свои запястья. — Твою мать, Питер! Что с твоими руками?! — громко выдохнул он, уже давно, видимо, посылая сдержанность куда подальше. — Что случилось? Это он сделал? — Мужчина осторожно приподнял один рукав растянувшейся толстовки, чтобы как следует рассмотреть всё ещё кровоточащее повреждение с ярко-красными воспалёнными натёртыми краями, и резко изменился в лице, бледнея. Свежий багровый оттенок был плотно размазан по всей коже вокруг раны и ниже её уровня. — Боже!.. Так. Другая, — Питер лишь слегка приподнял плечи, когда Тони повторил действие с другим запястьем, но тот тут же прекратил какие-либо взаимодействия с его руками, бережно кладя их обратно на худые колени. — Твою мать. Вот сволочь! Он поплатится за это дерьмо, шкет, обещаю. Питер не успел ничего сказать и как-то возразить. Наставник резко расстегнул свою кофту, рывком стянул с себя футболку, оказываясь с открытым торсом и грудью в обдуваемой всеми ветрами ночи, и, сжав одежду с двух сторон, грубо разорвал её. Треск испорченной голубой футболки показался подростку странно оглушительным. — Не надо. Что вы... — Так надо, Пит, так надо, — суетливо успокоил Тони, отработанными движениями сворачивая одну часть футболки в длинную полоску ткани, и, наклонившись, перетянул левую руку подростка чуть ниже ладони. Кровь спокойно и мерно, казалось, безостановочно текла вниз к работающим над импровизационным жгутом пальцам, пачкая подушечки и фаланги, и Питер, ощутив подступающий к щекам стыд — откуда только силы на него брались? — постарался ребром другой ладони остановить струйки. На это Старк лишь легко, беззлобно хмыкнул, подняв полные глубинной нежности глаза, и попросил парня ничего не делать. Он заметил попытку Питера возразить, поэтому тут же предостерегающе покачал головой и дождался, когда тот отнимет руку, закрепляя тканевый жгут. То же самое он проделал с другой рукой, после бегло и критично осматривая свою работу и открытые раны на запястьях. — Так, ну сейчас получше. Кровь хотя бы не так сильно идёт, уже хорошо. Прилетим в Башню, тебе как следует руки обработают и, если надо, зашьют. — Зашьют? — Паркер тяжело сглотнул, глядя на свои перевязанные окровавленные руки. — Зачем? Регенерация... справится. — Ну, пока она этого не делает, поэтому мы просто поможем твоему организму быстрее восстановиться, вот и всё, — поднял одну бровь наставник, а затем, поджав губы, уверенно мазнул указательным пальцем по подбородку Питера. Чувствовалось, что мужчина постепенно начинал собирать себя по частям, приходя в своё прежнее эмоциональное равновесие. — Шкет, давай начистоту, он тебя ещё где-то трогал? — Только по голове и по лицу, — не понимая, что он говорит, произнёс парень и тут же замер. Заново прокрутил свои слова в голове и с тяжёлым вздохом прикрыл слипающиеся глаза. Господи, сейчас он так отчётливо ощущал, как хочет лечь спать и ни о чём не думать! Особенно о последствиях произнесённых им самим слов. — Тогда откуда это? — чуть понизил голос Тони, указывая на запястья, а затем очень серьёзно взглянул на подростка, следя за каждым его микродвижением. Это ощущалось всем телом — ему не отвертеться, не солгать, не уйти от темы. Всё заметят, всё увидят и отступать не будут. Теперь нет, больше никаких поблажек. 《А что ты беспокоишься? Ты ведь просто старался высвободиться из тех верёвок или что это там было》. Тоже разумно. — Те п-пластины... обладали какими-то свойствами, — Питер аккуратно пошевелил пальцами, пару раз сжимая их в кулаки и ощущая, как натянулась чувствительная кожа на старых царапинах, о которых на время пришлось забыть. — Я не мог из... из них выбраться. Мне надо было... надо было что-то делать. — И что ты решил? Тон голоса Тони показался Питеру подозрительно строгим, поэтому ничего удивительного не было, что он слишком дерзко ответил, смело глядя в глаза мужчины: — Что в моей ситуации кровь — отличная смазка. Напряжение накалилось незаметно и так резко, что наставник даже не сразу понял, что произошло. Просто почувствовал, как Питер встал в агрессивно-оборонительную позу, продолжая сидеть перед ним на крыше здания на противоположной стороне улицы от высотки со строительным краном и смотря на него чуть ли не оскорблённо, уже заранее предугадывая возможные вопросы и высказывания по отношению к себе. Господи, да что с подростком вообще происходит всё это чёртово время? — Воу, — только и произнёс Тони, не сдерживая поражённого свиста и немного смягчая голос. Питер — очень чувствительный парень, всё понимает и воспринимает намного раньше, чем кто-либо в его окружении. Только это, к сожалению, касалось только других людей, а не его самого. — Откуда эта идея вообще возникла в твоей голове? — «Игру Джералда» перечитал, — также прямо и немного грубо бросил Питер, подтягивая колени и прижимая ими свои руки к груди, морщась. — Тш-ш, тш-ш, аккуратней, зря не беспокой свои раны, — Тони, наклонившись, мягко коснулся кончиками пальцев чужих коленных чашечек и, выдержав паузу, тяжело вздохнул. — Ты же понимаешь, что это было опасно? Питер кивнул, вздрагивая, и уставился на измазанные в его крови пальцы мужчины. — И всё равно это сделал? Снова кивок. — Это было необязательно, шкет. Кивка не последовало. — Вас могли пристрелить. — Хаппертон не сделал бы этого. Со стороны подростка раздался хриплый смешок. — Вы так уверены в этом? — Да. Вот бы и ему быть хоть в чём-то таким уверенным. — А я не был, — Питер облизнул пересохшие губы и чуть поморщился, когда язык коснулся больного места и забрал с собой металлический привкус. Фу. — Это был откровенно отчаянный поступок, Питер. Даже безрассудный. Нет, стой, не смотри так на меня. Я знаю, я сам могу не отличаться в действиях чем-то рациональным, но я всегда взвешиваю плюсы и минусы и рассматриваю приоритеты, так сказать. Со временем, постепенно, но учился и учусь до сих пор, — мужчина с трудом втянул холодный воздух и слегка помассировал свой лоб. — Слушай, я не ругаю тебя. Хотя очень хочется. И, наверное, надо бы. Но больше всего мне сейчас хочется, чтобы ты был в полном порядке и безопасности. А об этом надо позаботиться. Так что давай, сейчас с помощью костюма распутаем твои ноги и полетим в Башню. Приведём тебя в состояние свежего огурчика, да? Он накинул на свою голую грудь, покрывшуюся мурашками, кофту и застегнул её, видимо, собираясь встать на ноги. Но Питер, вдруг снова потеряв телесный контакт с мужчиной, убравшего руки с его колен, тихо хрипнул ослабшими голосовыми связками, и Тони, будто по команде, послушно замер, оставаясь на корточках. — Мистер Старк. — Да? — Вы... вы недавно назвали меня «мой хороший». Тот, снова тяжело и как-то обречённо вздохнув, пробормотал что-то неразборчивое, кивнул. — Да, было такое. Прости, возможно, мне не стоило. Вырвалось. — А можете... можете ещё раз меня так назвать? 《Фу, сейчас блевану!》 А Питер нет. Возможно, он сделает это через пару часов, когда осознание собственных действий догонит его мозг, а пока он просто хотел детальнее распробовать это прозвище и почувствовать... что-то. Тони, казалось, думал долго, но не о том, чтобы исполнить просьбу парня, а о том, как продолжать жить с сердцем, провалившемся ещё глубже внутрь тела, там размякшем, будто в горячем медовом молоке, и тут же сжавшемся от уколовшего болезненного растревоженного трепета. И затем в застывшем ночном пространстве прозвучало: — Мой хороший. Расслабленная искренняя улыбка на сухих губах означала многое и одновременно не имела никакой важности. Ведь после этих слов прозвучал вопрос: — Это правда? 《Не меняйся, Питер, — мрачный парень глухо засмеялся, скрипя зубами. — Так намного интереснее》. Интереснее, видимо, здесь только одной персоне. И то очень нематериальной. — Что правда? — Ваши слова, — уточнил Питер. — Это действительно так? Уголок рта Тони чуть приподнялся, участливо, с заботливым волнением. — Да. Ты хороший, Питер. Если быть более честным, то самый лучший. И всегда именно таким и был. И остаёшься. Я буду вечно это повторять, пока ты в это не поверишь, — проговорил мужчина и затем мягко, бережно провёл большим пальцем по левой щеке подростка. Нутро того мгновенно вспыхнуло обожжённым бросившимся в огонь мотыльком и ярко загорелось чуткими меткими импульсами по груди и животу. Как же приятно такое ощущать! Как приятно что-то ощущать!.. Тони просто волшебник. — А ещё правда, что ты мой. Только мой. Ну, может, ещё Мэй, но её мы в счёт не берём. Читерство ещё никому не прощалось. Питер несмело и как-то неумело засмеялся, будто давно отвыкнув от этого, а затем, жалостливо изогнув брови, развернулся к ладони наставника и печально прижался к ней губами. Горестно улыбнулся. Дух мгновенно перехватило от всей этой картины, распотрошённой, чуть потухшей изнутри, но наполненной до краёв самыми искренними рискованными чувствами. Как можно не любить её? Как можно отставить её подальше от себя и забыть? Как так получилось, что она нарисована такими траурными и отчаянными красками? Что произошло с ней? — Мистер Старк, — «картина» заговорила на удивление ровно, со стальными нотками решимости вбивая слова в рукопись известных неизменных правил, — я сделаю это снова, если потребуется. Внутри всё ухнуло куда-то вниз. Тони обхватил голову подростка другой рукой и жадно прижался к ней носом, раздосадовано, со злым отчаянием дыша во всё ещё пушистые и слегка влажные волосы. — Мы поговорим об всём в Башне. Обо всём поговорим, ясно? — Питер прикрыл глаза, когда тот сжал его локоны ещё сильнее, крепче. Даже неприятно немного. — И я сделаю всё, чтобы ты больше этого не делал. Если бы у Питера были силы на громогласный откровенный и некрасивый хохот, возможно, он бы сейчас как следует посмеялся, до боли в груди и голове, до удушливых слёз и спазма в горле, до смерти. Правда. Но вконец обезумевшая боль уже диктовала своё, за него, вырисовывая на языке и губах узоры будущих трещащих по швам эмоций и превращая их в ненавистные, выжженные в голове неизлечимым клеймом буквы, выдыхая их в крепкие мужские пальцы: — Мне не было трудно это делать, мистер Старк. Просто такая глубина непривычна.