И вновь цветёт сирень...

Не знаю, когда я успела заснуть. Вроде вот только что произносила молитвы, а буквально через минуту меня уже вырывает из сонного плена настойчивый голос Фаины: — Мари! Мари! Проснись, милая. Проснись, голубушка. Как оказалось, я так и вырубилась, стоя перед иконами на коленях, которые теперь страшно ломило. Интересно, и как только я не завалилась на бок?.. — А, это ты… — произнесла я, часто моргая сонными глазами и зевая. — Я, а кто же ещё? — Который час? — Шесть тридцать. Ну, вставай давай. И как же ты так на полу-то оказалась? И почему раскрыты балкон и все шторы? — Ночь была очень сложная. Сперва бессонница сильно мучила. Решила воздуха запустить, балкон потому и открыт. Вроде помогло. Только легла — сразу комар начал доставать. Все руки отбила из-за него, вот шторы и раскрыла чтобы света побольше было. Не знаю, убила или сбежал, кровосос, но сон опять как рукой сняло. Ну что мне оставалось делать? Решила помолиться… И, как видишь, так и заснула на полу. — Ой, да ты никак плакала? — встревоженно воскликнула Фаина, рассматривая в свете солнца моё лицо. — Вон, глазки-то как припухли! Чего случилось, милая? — А, это… — я махнула рукой. — Да ничего не случилось, просто… ночью появились воспоминания разные. Вот ведь даю… Вру и не краснею. Нет, а что мне, в самом деле, рассказывать правду? «Ой, дорогая Фаина, тут у меня такое было ночью! Сам юный князь Оленев наведался ко мне в гости…» И всё; мини-инфаркт у неё и гора проблем у меня. Нет, ни в коем случае нельзя говорить. Старушка-то она вроде добрая и милая, да уж больно фанатичная «моралистка». Прекрасно помню, как она на меня напала в карете, когда я несколько минут постояла в одиночку в компании Дмитрия и его друзей. А тут… Что уж говорить про то, что было сегодня ночью, хотя ничего и не было. Не считая случившийся переворот в моем некогда холодном и прагматичном сознании. Всегда, во все века, на протяжении всей своей истории люди, в соответствии с временами, давали своё определение любви. Сколько сказано слов о ней! Сколько сложено поэм! Какие только определения не подбирали для неё! Любовь превозносила до небес и в один миг обрушивала хрупкие судьбы людей. Это самое великое чувство, на которое способна жизнь. Ведь без любви её бы и не было. И вот это самое чувство я не могу описать иначе как… щенком. Да, именно щенком. Маленьким, крохотным, напуганным комочком, которого только что отняли у родной мамы, братьев и сестёр, и принесли в новый дом. И вот он стоит, бедненький, с опущенным хвостом, не понимает, что происходит, нюхает всё подряд, а потом жалобно зовёт свою маму. Вот именно так я ощущала нечто, рождённое во мне за вчерашний день. — Не затягивай, пожалуйста, так сильно, как вчера, — попросила я, когда дело дошло до надевания корсета. — Сильно? Мари, я же едва к нему притрагивалась! Что ж мне, вообще, что ли, ничего не делать с ним? — Нет, делай, завяжи как положено, но не затягивай. Я и так достаточно тонкая, мне ни к чему такие мучения. — Ох, опять идёшь наперекор… — Не опять, а снова. — Ты вчера так красиво пела, — снова заговорила Фаина спустя несколько минут, когда занималась моей причёской. — И слова такие… — Какие? — Ну, необычные… «Звёздный мост», «в мерцании звёзд не теряйся»… — «Ты не теряй меня в мерцаньи звёзд», — поправила я её. — Вот-вот. Ещё там у тебя Млечный Путь должен стать вечной дорогой любви. Как ты всё это придумала? И с чего ты про любовь запела? — Так почти все песни сложены про неё, — по-прежнему невозмутимо ответила я. — А саму песню не я придумала. — Тогда кто же? — Не знаю. Говорю же, всё это, в том числе и мелодии для фортепьяно, я услышала во снах от ангела. — Услышать бы тебе от него поболее речей благочестивых и пений святых. А то так совсем засосёт болото мирское… — Ну допустим, засосёт, и что с того? — Грешно и опасно оно. Даже самый чистый лучик света рано или поздно замарается в нём. А то ли это, чего желаешь ты, Мари, с ранних лет стремящаяся к просветлению и чистоте? — Довольно, — я резко поднялась, сердито взглянув на неё. — Мне уже по горло надоело это промывание мозгов. Ни о каком монастыре я и думать не желаю! — Но как же так? Ведь всегда клялась, что по достижении восемнадцати лет, коли так и не выйдешь за достойного, то отречёшься от… — От жизни? — перебила я её с усмешкой. — От греховной скверны людской. — Какие слова, какие слова! А может, я хочу стать одной из них? — Что ты, что ты! — заголосила Фаина, крестясь как заводной автомат. — Да что это за бес вселился в мой цветок? — Да шучу я, не волнуйся. А что ты там про какого-то «достойного» говорила? — Боже мой, да ты и это забыла? — Шишка-то какая у меня была! Вот некоторые воспоминания и сбились. — Хорошо, матушка, я напомню, — Фаина подошла поближе. — Коли до последнего майского дня не пойдёшь под венец, то лишишься ты богатств отцовских, завещанных им тебе, и имени его светлого. И идти тогда тебе, девонька, по единому пути — в монастырскую тишину. Такого единое условие было, чтобы мог отец отдать тебе всё. — Ясно… — протянула я, заставляя работать всё ещё плохо соображающую голову. — Ну, и как обстояли дела с женихами? Запамятовала совсем… — Как же, так просто спрашиваешь? Да тебя сама мысль о подобном приводила в ужас! Ну ладно, видно, созрело в тебе что-то неизведанное нам, смертными. Радостная весть имеется у меня! Нет надобности в поисках неотложных — есть у тебя жених, — радостно произнесла Фаина. — Милый, чудесный человек. А какой набожный! Ни одной службы не пропускает, все посты соблюдает. — Хорошие достоинства. Ну, а сам-то он кто? — Красавец, соколик наш! Такой высокий, стройный! А нрав-то каков, а? Жесткий, резкий, любого зазнавшегося и забывшегося поставит на место! Истинный барин! — Да мне имя нужно, а не описание, — прервала я этот восторженный поток изречений. — Граф Евгений Сергеевич Тихонов он, единственный сынок в семье своей. — Богатый? — машинально спросила я, чувствуя как под горло постепенно подкатывает неприятный ком. — Нет, род его почти что разорен деяниями врагов их. — Лет ему сколько? — Опосля яблочного спаса* сороковой год минует. — Ясно… И это всё? — Что всё? — Почему ты говоришь только о нём? Неужели нет других кандидатур? Почему именно он? — Почему-почему. Да потому, что именно ему ты по отцовскому завету отдана. — Как это так?.. — выдохнула я. — Либо стенам святым. Доселе выбор свой делала ты в пользу них. Но коли не люба тебе более дорога сия, то беды в том немного — граф позаботится о нравственном содержании твоём и всеми силами укрепит его. — А если я за другого замуж выйду? — Как это — за другого? — воскликнула Фаина. — Граф доселе не женат лишь потому, что ожидает решения твоего последнего. Неужто ты поступишь так подло и неуважительно к этому благороднейшему человеку, и к завету отцовскому? — Подожди, — я жестом велела ей замолчать. — Я правильно поняла, что до конца мая я должна либо выйти замуж за графа Тихонова, либо уйти в монастырь? — Да, Мари, всё верно запомнила. — И третьего пути у меня нет? — Путь бесчестья?! Вот уж его у тебя действительно нет! — Всё, оставь меня в одиночестве, — я почти без сил рухнула в кресло. — Мне нужно обдумать всё услышанное. — Конечно, голубушка, конечно, — снова подобрела вспылившая до этого Фаина, в ту же минуту выйдя из покоев. Итак, дела-то у меня, как оказалось, хуже некуда. Вот ведь шутки «судьбы»… Но как мог покойный князь оставить такое завещание? Разве можно по чьей-то изложенной на бумажке посмертной воле заключить человека в монастырь без его желания? Разве можно в качестве альтернативы оставлять вариант замужества чёрт знает с кем? — Нет, всё это какой-то бред! — прошептала я, блуждая взглядом по комнате. Вот то, о чём я думала, когда впервые сообразила, куда попала. У меня нет права голоса… Здесь женщина — пустое место. Я могу хоть тысячу раз быть права в своих словах, но никто их не услышит. Или же услышат, но толпа высмеет и разорвёт их со мной в клочья от негодования — как это так, девка полезла доказывать кому-то что-то? Да как она посмела?! — Боже мой, — закрыла я лицо руками, представляя своё возможное будущее. Либо монастырь, либо граф Тихонов, которого я даже не знаю. Знать бы, где настоящая Марья… Похоже, всё было совсем иначе, чем я думала вначале… Скорее всего, девочка сама сбежала из этого проклятого дома, а уж куда… Это другой вопрос. Нет, погодите-ка, но ведь есть ещё третья дорога! Которую Фаина назвала путём бесчестия. Вот что это значит? Что я лишусь всех званий? Так они и так не мои. Что у меня не будет никаких земель и денег? Не очень хорошо, согласна, но ведь и это всё не моё. — Мне нужен ты… — вновь произнесла я вслух, вспомнив Никиту. Милый мой… Ты только что открыл во мне любовь, дав мне новую жизнь — теперь ты же и спасёшь её. Сделать это можешь только ты… Если я сбегу, то и до конца года не протяну. В монастырь тоже ни за что не отправлюсь — я не выдержу неволи! Но я лучше выберу оба этих варианта, чем пойду замуж за нелюбимого. Ни за что на свете! Что ж, зато скоро я вновь стану той, какой и являюсь — простой девушкой, без званий, чьё имущество заключается в одном маленьком рюкзачке. Только если Никита согласится взять меня такой… — Он согласится, — уверенно произнесла я своему собственному отражению. — Согласится… Вечером непременно всё расскажу ему. Не в силах больше сидеть в комнате, да и в самом этом доме, я, даже не позавтракав, вышла на улицу. Фаина, совершенно не готовая к такому повороту, велела Фросе, одной из крепостных девушек, работающей в доме в качестве горничной, неотлучно сопровождать меня. Город жил своей прежней жизнью — снова туда-сюда ходят люди, разъезжают экипажи, проезжают всадники. При виде их я невольно улыбалась, вспоминая Никиту. Он ведь тоже верхом прискакал ко мне… Я позволила себе полностью погрузиться в мысли о нём. Мне нечего волноваться, я уверена в его любви ко мне. Никита уже доказал мне её силу. Я просто не могу сомневаться. Плохое настроение быстро сошло на «нет». Радость и трепет перед уже счастливым будущим заполнили меня собою. Я уже была не в силах просто идти — я практически бежала, даже не замечая как изматываю бедную Фросю, которая была немного полновата. Забывшись окончательно, я, сперва тихо, а затем всё громче и громче запела свою вчерашнюю песню. Невозможно было остановить эту льющуюся из всех щелей во мне радость. Я способна скрыть негативные эмоции, но такие вот светлые не в состоянии удержать. Мой маленький щеночек утратил свою изначальную робость, и теперь, с присущей ему одному радостью и энергией принялся радоваться всему подряд. — С тобою мы средь звёзд и тьмы Друг друга в немыслимых далях нашли, Чтоб Млечный Путь когда-нибудь Стал вечной дорогой любви. Стал вечной дорогой любви. — Барышня, — робко обратилась ко мне Фрося, когда я закончила песню, но продолжала «мычать» её мотив. — Барышня, не пора ли вам домой? Уже так далеко ушли… — Не переживай, успеем ещё вернуться. Хотя подожди, — я остановилась, осенённая новой идеей. — Я же заказывала у Гаврилы духи! Пойдём, проверим как они там, готовы или нет. — Но, княжна, у вас ведь нет с собой денег… — Я же посмотреть иду, а не сразу же брать! Не отставай, Фрося! Сегодня такой чудесный солнечный день, грех не провести на улице хотя бы пару часов.