И вновь цветёт сирень...

Граф Тихонов встретил меня на удивление хладнокровно, будто я вовсе и не его невеста, а какой-нибудь деловой партнёр. Дежурное приветствие, поцелуй руки, банальные вопросы о самочувствии и выражение удовлетворения от положительного ответа — и всё. Дальше мы уселись на разные диваны и погрузились в продолжительное молчание, во время которого мы оба без стеснения изучали друг друга взглядами. На миг я сравнила это с взаимным поиском слабых мест в броне противника. Однако взгляд графа не выражал какой-либо неприязни или враждебности. «Ну ещё бы, — подумала я с усмешкой. — Кто ж раньше времени, находясь в здравом уме, будет так подставлять себя?» — Полагаю, мой столь ранний визит стал для вас неожиданностью, сударыня? — всё же нарушил молчание Тихонов, видимо, увидев мою усмешку. — Вы угадали. Но не единственной. — Что же ещё? — Ваша вчерашняя выходка. — Кажется, я не сделал с вами ничего дурного. — Ничего дурного? — мой голос невольно дрогнул. — А как назвать эту «помолвку» без предложения жениха и согласия невесты? Перекинулись парой слов, даже не зная имён друг друга — и всё, меньше чем через час уже объявляют о помолвке! — Согласен, всё получилось не самым лучшим образом. Но я был уверен, что вы, милая княжна, в силу своего великодушия извините мне эту дерзость. Собственно поэтому я и приехал к вам — мне нестерпимо думать, что вы остались столь дурного мнения обо мне. Уверяю вас, всё произошло как-то само-собой. Там, на балу, вы не знали, кто я, но мне было известно, кто вы. Я наблюдал за вами весь вечер и решился открыть себя во время танца, в котором вы мне столь твёрдо отказали. Затем вы ушли играть на фортепьяно и начали петь… О, Господи!.. Блаженно будет тому, кто завладеет обладателем этого льющегося хрусталя! Как я счастлив, что этим человеком предназначено стать мне. Да будет же даровано вашему бедному батюшке Царство Небесное! Как я благодарен Всевышнему, что он в самой последний момент отвернул вас от избираемой вами до сих пор стези монашества, и ввёл в мир грешной мирской суетны. Без этого не состоялось бы нашей вчерашней судьбоносной встречи, и не пронзил бы мою мрачную жизнь единственный в ней луч света. Редко когда браку по родительской воле сопутствует столько счастья! «А меня вообще ни о чём спросить не хочешь? — с возмущением подумала я. — И куда это испарилось твоё хладнокровие?» — Да, счастье за мной тут солидное следует — княжеские земли, деньги, души… — О, только не насмехайтесь надо мной! Вам так идёт маска презрения и недоверия, вы так прекрасны в ней! Но как она меня ранит! Если вы считаете, что причиной моей спешки является страстное желание завладеть частью ваших богатств, то знайте же — раздайте вы хоть сейчас всему миру все имеющиеся у вас богатства; продайте земли с душами и высыпьте деньги в реку — и я всё равно буду почитать вас, боготворить пуще императрицы! — Вы приехали только для того, чтобы засыпать меня громкими фразами? — Сударыня… Княжна… ах, что же мне сделать, чтобы вы удостоили меня хоть на мгновение ласковым теплом ваших небесных очей? — Для начала оставьте меня в покое. Вы самым подлым образом объявили свету о нашей, якобы, «помолвке», а теперь ждёте от меня благосклонности! Или только притворяетесь, что ждёте, потому что только безумец надеялся бы на обратное, а вас таковым не назовёшь. Уйдите, вы мне противны! Я порывисто подскочила со своего места, но внезапно закружившаяся голова заставила меня тут же усесться обратно. — Да вы никак не здоровы? Неужели это все из-за меня? — с беспокойством спросил граф. — Не придавайте себе столь слишком большого значения! — в раздражении воскликнула я, но тут же смягчила голос; — Вам и вправду лучше уехать. Последние несколько дней меня мучила бессонница, и вот теперь её последствия… — Не смею противиться вашему желанию, — соскочил с дивана граф, снова подхватив и поцеловав мою руку. — Я непременно справлюсь вечером о вашем самочувствии и повторю визит завтра, если вам сие будет угодно. — Вечером и дам ответ. А теперь уходите! — отмахнулась я от него, словно от назойливой мухи. Когда граф, ещё с минуту желая мне скорейшего выздоровления и выражая «глубокое раскаяние в своём столь дерзком порыве», наконец покинул дом, ко мне тут же подскочила Фаина. — Мари, и почему я всегда узнаю всё последняя? Давеча помолвиться успела, а мне ни словечка о том! Что, как же произошло то, чего ты так боялась всю жизнь? — Потому и вышло так, что боялась, — на выдохе произнесла я, обеими руками массажируя мочки ушей. — Лучше вели всем в доме собирать вещи — за город поедем. — За какой это ещё город? — Ой, Фаина, ну не притворяйся будто не поняла ничего. И так никаких сил нет, так ещё все вы словно сговорились довести меня до бесчувствия. Всё, — теперь я встала медленно, — я иду к себе. Прошу до вечера никому меня не беспокоить. — Но как же так?.. — не унималась Фаина, удержав меня. — Только помолвилась, и тут же уезжать собралась! Не делают так, Мари. — Отчего же не делают? Чтобы удовлетворить стаю падальщиков, под видом гостей желающих поживиться и развлечься на этом? Как же — свадьба намечается! Такое значимое событие, как же не нанести визит в дома обеих сторон. А потом сплетничать за обедом в других домах об ужасном виде невесты и желающем сбежать куда подальше женихе. Нет, пусть как хотят, но ближайшую неделю я проживу в нашей усадьбе. — В поместье, — поправила меня Фаина, — в родовом поместье князей Анисимовых. — Усадьба, поместье — да какая разница? Всё одно и тоже. Завтра выезжаем, и это моё последнее слово. «Как же мне всё это надоело! Поскорее бы начать поиски тумана. Надеюсь, я не обманываю себя, рассчитывая отыскать его в лесу,  — думала я, выходя из гостиной. — Если же я жестоко ошибусь… Нет, не может такого быть. Туман будет там, нужно только уловить подходящий момент, а сейчас как следует обдумать всё наедине». Однако моим надеждам не суждено было сбыться — едва я начала подниматься наверх, как вновь, словно из-под земли, выскочил Степан и объявил о визите какой-то графини. — Скажите ей, что я заболела, — сказала я. — Тем более что это правда. — Но она не желает слышать отказов, и всей душой желает выразить вам свою радость по поводу вашей… погодите, помолвки? — расширил вдруг глаза Степан. — Так вы, барышня, уже и помолвлены? Вот те на, а я-то всё думаю, чего к нам с самого утра столько посетителей прибывает! Вон и письмо аккурат после ухода того барина доставили. — Какое письмо? — остановилась я и спустилась на несколько ступеней вниз. — Ну, язык проглотил? — Да приходил мужик какой-то, седой, с усами. Сказал де: «Барышне письмо сие отдай немедля». — Очень же ты спешил с этим, — с укором произнесла я, окончательно спустившись вниз и взяв из его рук запечатанный конверт. — А графине своей передай, как и последующим визитерам, что их вместо меня Анна Николаевна будет принимать, — и, словно подхваченное ветром перо, легко взбежала обратно наверх и в два счёта закрылась в своих покоях.

***

Прошло семь дней с того момента. Мне всё-таки удалось убедить весь дом переехать в поместье на время подготовки к свадьбе. Выехали мы в ту же ночь, а прибыли на место уже утром. Всю дорогу я провела как на иголках, и ни на минуту не смыкала глаза; я всё время зачем-то вглядываясь в тёмные лесные дебри, окружающие дорогу, по которой мы ехали большую часть пути. В таких легко могли скрываться какие-нибудь разбойники, о чём я совершенно не подумала заранее, но видимо, фортуна решила провести нас на этот раз без ненужных приключений. Дом оказался довольно большим, уютным, наполненным светом. Не было в нем ничего давящего или угнетающего — изящная простота и лёгкость царили в нём. Сам дом со всех сторон окружал густой лес, в который я, едва мы разобрали вещи, направилась в чём была. Какая-то невидимая сила настойчиво толкала меня в него, где я со стопроцентной уверенностью рассчитывала найти свой злосчастный туман. Фаина было увязалась за мной, но моя окрылённость с такой скоростью гнала меня вперёд, что старушка уже к концу первого часа ходьбы с оханьем и аханьем направилась обратно, а я же проходила по дебрям, сменяющимся светлыми полянками и рощами со стройными берёзками, до самого вечера. И ничего. Но я ничуть не упала духом и на следующий день почти с рассветом вновь выскочила из дома, на этот раз по настоянию Фаины в сопровождении Фроси. Но и та продержалась недолго, только не пошла сразу обратно, а осталась дожидаться меня в условленном месте, чтобы вернуться вдвоём, будто мы так и прогуляли. И в этот раз я проходила до захода солнца, и опять ничего. Каждый день я предпринимала новые поиски, обойдя и осмотрев каждое дерево, каждый пенёк, каждый холмик, кочку и ямку… Два раза задержалась в лесу даже после захода солнца — и всё-равно ничего. Доходило до безумия; я оставляла в лесу куски хлеба; стучала по деревьям и говорила им о своём желании; по ночам с фанатизмом молилась, оставляя себе на сон всего несколько часов. А затем всё начиналось по-новой — подъем с петухами, завтрак на скорую руку и далее марафон по лесу на весь день. Я уже давно надевала простой крестьянский наряд, так как в тяжелом тесном светском платье было просто невыносимо. Мои кроссовки превратились бог знает во что; под глазами прочно обосновались тёмные мешки; голова нестерпимо болела, словно её сжимали железными тисками; я сбросила несколько килограммов, начав потихоньку походить на живого скелета; всё тело болело и ломило от такой объемной нагрузки. Но остановиться я не могла. Если в первые дни меня вдохновляло и давало сил ощущение, что вот оно — сейчас уже, вот-вот найду его, и вернусь к себе домой, то дальше меня гнал в лес ужас. Да, именно ужас, так как отведённый мною срок на пребывание в поместье неумолимо подходил к концу, и с каждым днём мои шансы таяли быстрее, чем снег на костре. Отчаяние доводило меня до помутнения рассудка; несколько раз мне уже казалось, что между деревьями начинает что-то сгущаться, но каждый раз оказывалось, что это всего лишь галлюцинации. Пару раз я даже зашла на территории соседних поместий, и их крестьяне с бранью прогоняли меня оттуда, принимая за простую заблудившуюся дворовую девку. Фаина, да и большая часть дворовых, предпринимали множество попыток оградить меня от этого медленного самоубийства, но я каждый раз умудрялась выскользнуть из их поля зрения. Анна же ещё на третий день, предварительно отдав все необходимые распоряжения по хозяйству, так как я не могла сделать этого, да и не умела, уехала в город к Дмитрию, который ещё продолжал ходить в школу гардемаринов. Гардемарины… Одно слово, а столько горести связано с ним! Вот наступил тот самый седьмой день. Я уже пятый час медленно бродила по берёзовой роще, опухшими от недосыпа глазами читала смятый лист бумаги, едва уже удерживая его дрожащими пальцами. Это было то самое письмо, которое мне отдал ещё в московском доме Степан. Я его распечатала только сегодня, а точнее поздней ночью, откопав его в своих вещах. В конверте было две бумаги — записка и само письмо. Записка гласила следующее: Дорогая княжна! Примите это скромное сочинение в ваш адрес барином моим. Беру на себя вольность отослать его вам, иначе, боюсь, не увидать его никому, кроме каминного огня. Гаврила. Само же письмо содержало в себе стих, который сочинил Никита… Очень простой стих, но зато полный любви, нежности и в то же время отчаяния. Бумага была местами запачкана кляксами — видно, что это был лишь черновик, — но я не могла не узнать по всему последние отголоски того единственного света, который каким-то чудом попытался осветить мою жизнь в этой темнице прошлого. Готова поспорить на что угодно, что именно этот листок и лежал тогда на столе между винными бутылками, когда я пришла к нему поздней ночью, помешав его разговору с друзьями и навсегда отвернув от себя. Все эти дни я старательно стирала из памяти всё связанное с ним, целенаправленно настраивала себя на предстоящую вечную разлуку. И мне ведь это удалось! Я уже почти и думать о нем забыла, даже на секунду он не всплывал в моей памяти, а тут под руку попало это письмо… Прочитав стих в десятый раз, я прижала его обеими руками к груди и запрокинула голову вверх, так как чувствовала что на глаза опять начали против воли наворачиваться слезы. — Он ведь любил меня… На самом деле любил! В его словах не было ни тени притворства и наигранности, которые из всех щелей лезли из речей Тихонова. Милый, добрый, наивный юноша… И я — жалкое чудовище! Забыла про родителей и позволила ему развить в себе надежду на любовь, а затем так жестоко раскрыла глаза на свою истинную сущность! Лгунья, ветреная притворщица, ищущая во всем одну лишь выгоду. Где-то сбоку будто щелкнула сухая ветка, но я не обратила на это внимания. Из глаз уже ручьями текли соленые слезы, а по телу разливалась свинцовая тяжесть. — Я променяла любовь лучшего из людей в обмен на призрачную надежду на возвращение. Но почему я изначально понимала, что шансов вновь наткнуться на этот туман ничтожно мало, а теперь с головой утонула в безумной истерике в его поисках? Да что я спрашиваю — понятно же почему! — мой голос сорвался на крик. — Да потому что я должна была вернуться! Тут я замолкла — впереди я вновь увидела поднимающиеся из земли клубы зелёного дыма. Не веря глазам — сколько раз они меня уже обманывали! — я несмело шагнула к нему вперёд. Сердце пропустило несколько ударов, пока я с надеждой смотрела на него, но он и не думал рассеивался, как все предыдущие видения, а только продолжал разрастаться. Неужели вот оно, мое избавление? Неужели я вот сейчас уже вернусь обратно, домой к родным людям, и позабуду все свои нынешние горести как дурной сон? Не помня себя от радостного волнения я сделала к нему несколько шагов навстречу. Но туман тут же, будто напуганный зверёк, отступил назад. Я сделала ещё несколько шагов, — а он опять назад. Я побежала к нему — он с той же скоростью от меня. Наверное, я ещё никогда так быстро не бегала, так как ясно видела перед собой единственный способ прервать все свои мучения и вернуться в свой родной мир, на своё место в жизни. Но туман словно издевался надо мной и исправно исполнял роль морковки перед мордой ишака — сколько тот не бежал бы в надежде ухватить её, но она непременно будет продолжать болтаться в нескольких сантиметрах от его зубов. Только ишака в конце всё же может покормить желанной морковью человек, а у меня все усилия в очередной раз оказались тщетными; в какой-то момент туман просто взял и исчез, и я уже нигде не смогла найти даже намёка на него. Болезненная пустота чёрной волной накрыла меня — в голове глухим звоном стучала лишь одна мысль: «Конец». — Неужели я так никогда и не вернусь домой? — произнесла я вслух. — Неужели мне всё же предстоит прожить здесь остатки жизни чёрт знает с кем? Или сидеть всю жизнь в монастырском заточении? Да я лучше выбрала бы последнее, да никто не позволит; всем выгоден этот чертов брак с обманщиком графом. Брак… Брак! Нет, я не хочу! Не хочу! Дом… родители… А-а-а! Прокричав во всё горло последние слова, я уже больше не сдерживалась — мой вопль отчаянья, наверное, был слышен на несколько миль вокруг. Я кричала до боли в горле, согнувшись пополам, пока в результате не завалилась на землю, уже там продолжив изливать накопившееся за это время осознание полноты своего горя. «Это конец… Конец!» — Твердили мне все чувства, но сознание не желало признавать этого. Вскоре я уже не могла больше кричать — последние силы оставили меня. Лежа на земле под шумящими кронами деревьев, сжавшись в комок я глядела куда-то вперёд невидящим взглядом. Из глаз время от времени стекали несколько слезинок — остатки недавней бури. Но внутри я была опустошена. Только я понадеялась уже вернуться, на расстоянии вытянутой руки видела свой путь к спасению… Но почему? Что такого я сделала, что туман ушёл от меня? Да и был ли он вообще? Что, если я просто окончательно сошла с ума и это было простое видение? Быть может, если бы я так не изводила себя в последние дни, то отреагировала бы гораздо спокойнее. Ну, в первый раз не вышло, значит, получится во второй. Но в моей ситуации не могло быть никакой спокойной реакции на упущение, возможно последнего, шанса на возвращение и избавление от ужасного будущего в чужом времени. Я так стремилась найти этот туман, столько переборола в себе, чтобы увидеть его наконец… И вознаграждением за труды стало настоящее издевательство. Нет, каким бы сильным не был человек, в конце концов и у него наступает предел, когда уже просто не остаётся сил на борьбу. Может, он и у меня уже наступил? Может, хватит уже бороться неизвестно за что и так и остаться лежать здесь в лесу?.. Так я про себя думала, когда кто-то ловко поднял меня с земли и понёс куда-то прямо на руках. Отнявшиеся чувства вроде вспыхнули на миг, призывая на помощь инстинкт самосохранения и заставив меня предпринять слабое сопротивление, но эта вспышка была последней каплей — я потеряла сознание.

***

Очнулась я, лёжа на каком-то мягком ложе. Мутным взглядом обвела окружающую меня обстановку — похоже на обычную комнату. Но разглядеть как следует не удалось, так как накатившая рябь заставила меня вновь закрыть глаза. Тактильные же ощущения подсказывали мне, что лежу я в кровати, накрытая тёплым одеялом, в совершенно другой одежде и с чем-то мокрым на лбу. Слух ещё подводил меня, но какие-то далекие отголоски чьих-то голосов изредка долетали до меня. Где же это я? Того немногого, что я увидела, было вполне достаточно для того, чтобы понять, что я не в поместье Анисимовых. Когда же я вновь попробовала раскрыть глаза, то всё моё нутро подпрыгнуло, сделало крутой кувырок и снова намертво замерло на месте — около меня сидел растрёпанный, с беспокойством на его прекрасном лице, Никита.