И вновь цветёт сирень...

Честно говоря, я ожидала, что нас сейчас поведут куда-нибудь в лесную чащу, к какому-нибудь, к примеру, тайному убежищу, расположенному под землёй, входом в которое будет служить старый дуб с широким дуплом… Ну, или что-нибудь иное в этом же роде. Но нет, мы действительно направились в лес, причем в самую его тёмную часть, только там, куда мы в итоге пришли, никакого тайного убежища не оказалось — мы вышли на самую обычную полянку, размером с волейбольную площадку. Здесь спутник Марьи нарушил царившее до сих пор всеобщее молчание, воскликнув всего пару слов: — Брат Добран! Тут же на эти слова от ближайшего к нам дерева отделился какой-то высокий, как скала, человек, и подошёл к нам. — Брат Третьяк, — с кивком произнёс Добран, который, несмотря на свои огромные размеры (что в плане роста, что в плане фигуры), выглядел довольно дружелюбно, под стать своему имени. Комедия какая-то, честное слово. К чему все эти обращения «брат», кивки и прочее?.. — Добран, мы готовы ввести чужаков в пределы наших границ. Даёт ли Мать на то своё решающее согласие? — произнесла Марья. — Всё осталось прежним, — коротко ответил тот, после чего, так же неожиданно, как и в прошлый раз, в руках спутника Марьи, имя которого оказалось Третьяк, снова зажегся факел. Вслед за тем у нас на глазах произошло что-то невероятное — на абсолютно пустовавшей до сих пор поляне, которая вдруг растянулась на целое футбольное поле, словно из воздуха начали один за другим появляться люди, мужчины и женщины; старики, взрослые, юные, дети и младенцы. Появились так же костры, над которыми что-то варилось в котлах, лошади всех мастей, жующие что-то козы, множество кур с петухами, бегающие с радостным лаем собаки, лениво развалившиеся на телегах с мешками коты, а так же сооружения вроде палаток из шкур каких-то зверей, похожих с виду на жилища первобытных людей. Одна из этих палаток, стоявшая чуть поодаль остальных, как раз напротив нас, выглядела больше и солиднее. Именно к ней мы и пошли медленным, можно сказать, торжественным шагом, вслед за Марьей и Третьяком. Остальные же наши спутники рассеялись по поляне среди остальных, которые с нескрываемым любопытством разглядывали нас. Дети то и дело подбегали к нам с Никитой, причем мальчики толпились вокруг него, а девочки около меня. Язык, на котором они переговаривались друг с другом, напоминал какую-то кучу, в которую свалили все имеющиеся в мире языки и слепили из них что-то целое — проскакивали и русские слова, и английские, на слух я различала так же французский с испанским и итальянским, немецким, и прочие. Как я уже сказала — настоящая мешанина. Мальчики порой дотрагивались до Никитиной шпаги и тут же отбегали, словно боясь что им за это влетит от него, но затем тут же возвращались, а девочки то и дело щупали моё платье, брали за руки, а более высокие пытались пощупать мою косу. Мы с Никитой, не сговариваясь, решили никак не реагировать на эти проявления внимания, тем более что всё это было более чем безобидно, да и не хотелось ненароком наломать дров на ровном месте. Да дети и сами вскоре разбежались, как стайка зайчат, когда мы дошли до той самой палатки. Здесь Третьяк попросил Никиту отдать ему на время его шпагу, и, взяв её, отошёл от нас на несколько шагов назад, а Марья, велев нам подождать на месте, скрылась за пологом. Правда почти сразу же вернулась обратно и, взяв нас с Никитой за руки, молча потянула за собой. Дивный, дурманящий аромат благовоний окутал нас прямо с порога, там же наши ноги с первых же шагов утонули в толстом узорчатом ковре, сородичи которого так же украшали стены палатки. По полу было разбросанно множество подушек разных форм, цветов и размеров, с золотистой бахромой и кисточками по краям. На нескольких низких столиках, расставленных у стен, слабо мерцали огоньки свечей, горящих поодиночке на каждом столике и стоящие в окружении каких-то резных шкатулок. Больше же всего света было как раз напротив входа — там на столике было где-то аж шесть свечек, — и там же, возле него на построенном из подушек ложе, лежала женщина с орлиным профилем, в блестящем, кажется, шелковом, платье зеленого цвета с рукавами, как у средневековых дам. Все ее внимание было поглощено тем, что она что-то перебирала в руках, позвякивая при этом множеством надетых на запястья золотых браслетов и сверкая надетыми на указательные и безымянные пальцы обеих рук перстнями. Не могу сказать, какие у неё были волосы, так как их скрывал надетый на голову пёстрый платок, завязанный наподобие чалмы. На наше появление она никак не реагировала; даже когда мы подошли вплотную, она продолжала перебирать что-то в руках. Только теперь я ещё услышала, как она при этом что-то бормотала. Приглядевшись получше, насколько мне позволяли глаза, я разглядела в ее руках маленькие круглые камушки, похожие на снятые с нитки бусинки. Тут она внезапно прервала это занятие, до сих пор так поглощавшее ее, и впервые взглянула на нас. Точнее, сперва бросила короткий взгляд на Никиту, растянув при этом свои тонкие губы в какой-то странной улыбке, не то нежной, не то грустной, и затем она в прямом смысле слова впилась в меня своими черными глазами. От этого я невольно вздрогнула, ощутив как в меня словно воткнулись сотни мелких иголок. Но затем, почти сразу же, ее взгляд снова смягчился, и она, взглянув на Марью, сказала: — Иди. Нашей подруги в этот же миг не стало в палатке, будто перо выдуло ветром. Женщина же в это время убрала камушки в мешочек, висевший у неё на шее, и подошла к нам, обойдя каждого по кругу, не сводя при этом немигающего взгляда. Не знаю, что ощущал Никита, но во мне эти действия ничего, кроме дискомфорта и скрытой тревоги, не вызывали. Так и тянуло за язык спросить напрямую: «Какого черта ты бродишь вокруг нас, как будто мы товар какой-то?» — Успокойся, Агния, не жди здесь ни от кого зла для себя и для друга твоего, — вдруг произнесла она, посмотрев на меня уже с улыбкой. — Как я и ожидала, нрав у тебя, как у воды — тихий, мирный, но одно лёгкое дуновение ветра — и спокойствие нарушено. И только усиливаются поднявшиеся волны, когда пытаешься удержать себя в пределах своего русла. «Да она будто мысли прочла!» — подумала я, вмиг проглотив осаждающий меня зевок, вызванный ее размеренным, мягким, гипнотизирующим голосом. — Так и есть, — ещё больше улыбнувшись ответила мне она. — Я слышу всё, о чём ты думаешь. И ты, — она перевела взгляд на Никиту. — И они, — взглянула уже в сторону выхода из палатки, откуда доносились звуки голосов. — Вы и есть их Мать? — спросил Никита. — Да. Я велела им звать меня именно так. — Мы рады встрече с Вами… — И я тоже, — прервала она его и мечтательно прикрыла глаза неестественно длинными ресницами. — Как давно я видела этот день… И то, что было до него. То, как вы росли, каждый в своём мире, со своими правилами и нормами… — тут она вздохнула, улыбка исчезла с лица, а взгляд снова приобрёл печальный вид. — И мне с незапамятных времён дано видеть всё. Вы наверняка заметили у меня в руках камни? С их помощью, по тому, как они сложатся, как мерцают, я могу предвидеть будущее. Для прошлого и настоящего они мне не нужны — я вижу его и так. Да, мне дано видеть всю жизнь, начиная с ее зарождения, и заканчивая тем самым днём, когда потухнет её последняя искра в этом мире, как и я вместе с ней… Нет ничего ужаснее, чем знать всю свою судьбу, и я порой завидую вам — вы можете быть счастливыми, придумывать самые лучшие варианты будущего, не ведая же истины, какой бы она не была… — Тогда к чему всё это говорить? — вмешалась я. — Чтобы мы теперь думали, что впереди нас ждёт нечто такое, что вы посчитали нужным скрыть от нас из-за того, что это нечто будет слишком ужасным для того, чтобы мы знали об этом заранее? — Я же говорю — совсем как вода, — она опять улыбнулась. — Вот уже и первые волны разыгрались. Плохое ли будущее, хорошее ли будущее, — а знать о нём не следует никому. Так или иначе, с момента его раскрытия, будущего того уже не будет. И на что оно заменится — известно лишь немногим. Все вы идёте по туману, и никто не знает, на что в нём попадёт. «Мать» во время этой речи подошла к одному из столиков, взяла одну из шкатулок, раскрыла ее, взяв оттуда щепотку какого-то порошка, и бросила его в воздух. — Я была рада встретить тебя вживую, Никита, но на этом пора расставаться. Ты славный юноша, чьё сердце переполнено добротой и отвагой. Будь таким же всегда, и не бойся того, что предопределено ещё до твоего рождения. Прощай, больше мы не увидимся. Порошок, который сперва разлетелся мерцающими золотистыми искрами, сгустился, завернулся в какой-то вихрь; я и глазом моргнуть не успела, как мы оказались полностью поглощены им. Когда же он рассеялся — а рассеялся он всего через пару секунд — то я чуть не воскликнула от испуга. Я стояла в своей комнате… глядя на саму себя, читающую учебник физики за своим письменным столом и делающую нужные записи в тетради. Рядом в клетке хлопал крыльями Карл, то и дело выкрикивая одну из своих любимых фраз: «Опять подглядываешь?» Раздавшийся с кухни голос мамы, зовущий «меня» обедать, заставил меня подскочить на месте. «Скоро буду, ещё две минуты!» — ответила вторая я, в то время как сама я чуть не снесла стену, побежав на кухню. Сердце пропустило несколько ударов, а на глаза невольно набежали слезы, когда я увидела родителей… Мама, в своем обычном, удобном плюшевом домашнем костюме, защищённом фартуком со множеством рисунков круассанов и Эйфелевых башен, жарила котлеты, а папа, одетый в свой любимый темно-синий халат, с интересом читал новости в своём планшете. На мгновение изображение помутилось, а меня словно током ударили — это «я» прошла сквозь меня. «Ну что, дочка, поедем?» — спросил папа. «Конечно, мы же уже договорились». «Вот и хорошо — развеяться не помешает. К тому же и дождь закончился». «Пока не ешьте, горячо!» — сказала мама, положив «мне» и папе котлеты на тарелки. «Разломите, чтобы быстрее остывали, да салат берите. Поедим и поедем. Мало ли сколько проходим там». — Прогулка и вправду затянулась, — сказала внезапно появившаяся возле меня Мать, неслабо напугав меня. — Где Никита? — выпалила я резко. — Он у себя дома, не беспокойся. Мне нужно было лишь увидеть его, но не говорить. И ты там же в своей комнате. — Как же это возможно, если я здесь? — Там тело, а здесь твоя душа, Агния, иначе ты не была бы невидимой для них и «ты» не смогла бы пройти сквозь тебя. Думаю, ты уже поняла, в каком моменте из твоего прошлого мы находимся. — Да, — упавшим голосом ответила я. — Сейчас мы поедем в парк, где я попаду в туман и перенесусь в XVIII век… Мама! Папа! Понимая, что хоть меня никто не видит и не слышит, я всё равно подошла к родителям и поцеловала каждого из них. «Что ты сказала, Агния?» «Ничего, мам». «Странно, а мне показалось, что ты сейчас звала нас… Бывает». «А мне на щеку, кажется, муха только что садилась». — Сказал папа. «И тебе?» — воскликнула мама. «Так, всё, перед тем как уехать закроем здесь всё скатертью — не хочу потом всё перемывать на столе из-за этой гадости». — Скажите, зачем я сейчас нахожусь здесь? — повернулась я к Матери. — Хотите поиздеваться надо мной? — Нет, напротив, я хочу лишь напомнить тебе твою жизнь, ту, к которой ты должна вернуться. Видишь, насколько твоя любовь к родителям сильна? Услышать и почувствовать душу практически невозможно, если только сама душа не возжелает того с огромной силой, или же человек должен обладать особым даром. У тебя и у твоих родителей нет подобных даров, иначе бы они слышали всё, о чём мы сейчас говорим. Значит, дело в твоей любви к ним. — Да ты просто ведьма! — воскликнула я. — Только я смирилась с тем, что навсегда застряла в прошлом, только поняла, что и там я могу стать счастливой, как ты вновь разорвала мои едва затянувшиеся раны! Надавила на самое больное! Ведьма! — Да, я — ведьма, — спокойно ответила та. — Только не в том понятии, которое ты вкладываешь в это слово. Семь поколений в нашей семье у младшей из семи сестер рождалось по семеро дочерей, и именно мне, последней седьмой дочери из этих поколений, достался древний дар, обещанный при соблюдении этих условий. Мне отведено бессмертие, я вижу и знаю всё, я могу творить чудеса, пусть и не всевозможные… Но всё это при ещё одном условии — мне, то есть моему телу — душа же у меня не ограничена в свободе — нельзя выходить за пределы той поляны, куда привели вас с Никитой мои дети. Да, своих у меня никогда не будет, это ещё одна плата за то, что я имею. Но я начала собирать людей из всех стран и всех времён у себя, собирать тех, кто дошёл до края, кому нечем больше дорожить в обычном мире, кого судьба выталкивает и гонит из него. Так и начала собираться моя семья, в которую пока последней пришла Марья. — Зачем же ты привела нас к себе, если вход у вас туда только для избранных? — А ты сама не догадываешься? — Есть предположение, но… — Да, дело в тебе. Точнее в том, что ты попала в чужой век. — Но ты-то здесь причём? Неужели ты хочешь сказать, что собираешься вернуть меня обратно? — Сама я не могу насильно вернуть тебя, это можешь сделать только ты, я же могу лишь дать такую возможность. — И что же это за возможность такая? — поинтересовалась я, чувствуя как ко мне сбегается холод с мурашками, хотя, по ее утверждению, я сейчас была вне тела. — Дело в том, что, да, душа у тебя вне тела, но она по-прежнему связана с ним, от этого ты и продолжаешь всё чувствовать, — ответила она на мои мысли, попутно сняв с шей скрытую до этого под платьем кожаную ладанку, лишенную каких-либо узоров и рисунков. — Это тебе, держи. Внутри лежит маленькая склянка, в которую я налила несколько капель зелья, которое, если его выпить такой как ты, возвратит обратно в твоё время, в тот самый момент, когда другая «ты» исчезнет оттуда, дабы вновь отправиться в тот путь, что прошла ты. С тем же сотрётся здесь память о тебе и о делах твоих, и всё, что было нарушено пребыванием твоим, восстановится. — То есть, выпив то, что лежит здесь, я смогу вернуться домой? — дрожащим голосом переспросила я, приняв в руки эту ладанку, боясь заглянуть во внутрь. — Да, и жизнь вернётся на круги своя. — Но… — я огляделась вокруг себя, посмотрела на родителей, на «себя», и в упор взглянула на ведьму; — А если я не хочу? — Хочешь, — уверенно ответила та. — А как же Никита? Он останется здесь, забыв меня, а я вернусь и буду помнить о нём всегда? — Да. — А если я хочу остаться с ним? — Это невозможно, Агния, подумай, о чём говоришь. — Я прекрасно понимаю, о чём говорю. Да, я очень, очень люблю родителей! Но я не могу выпустить из рук то счастье, что послал мне случай, или же судьба, не важно. — Ни тебя, ни Никиту не ждёт здесь счастье! Агния, не делай глупостей, не может быть хорошо в том, чего не должно быть! Не забывай своих же рассуждений, бывших столь разумными! — Я уже по-другому рассуждаю. — Оставшись здесь, ты будешь занимать не своё место, ты будешь жить судьбой Марьи, коей бы она была, не попади девочка ко мне. Эта несчастная судьба, Агния! — Ты же вроде как не раскрываешь подробностей будущего, почему же ты говоришь сейчас мне про то, какая ждёт меня участь. — Да потому что ты не должна оставаться! Вспомни Тихонова, вспомни всех остальных — думаешь они дадут тебе житьё? Ты понимаешь, что и сама гибель несёшь за собой? Понимаешь, что из-за того, что ты останешься, случится… — тут она осеклась, явно прикусив язык. — Ладно, ты и так уже достаточно знаешь. Выпей зелье как только вернёшься в дом Никиты, пока ещё не поздно, и просто сотри всё это. — Вот что я скажу; да, ты и вправду ведьма, я не могу не поверить в это, учитывая всё то, что я вижу вокруг себя. И спасибо тебе большое за подарок, который наконец-то открывает мне дверь домой. Ту самую дверь, которую я так долго искала! Я действительно верю, что это зелье поможет мне, тебе незачем обманывать. Но раз ты читаешь мысли, что в прошлом, что в настоящем, то ты должна понимать, что ничто на свете не заставит меня покинуть Никиту. По крайней мере сейчас… Я просто не могу этого! Называй это как хочешь — эгоизмом, глупостью… Или же просто любовью. Я не знаю, доводилось ли тебе любить когда-либо, но если ты знаешь что это такое, то не станешь и дальше заставлять меня добровольно сделать то, что лишит меня её. Или же даруй и мне забвение, какое будет и у Никиты! — Это невозможно — забвение, касаемое прошлого, невозможно. Здесь тебя забудут лишь потому, что всё вернётся в тот миг, когда ты должна была с ними впервые встретиться, только этого не произойдёт. То есть ты так и останешься несбывшимся будущим. — Значит, я буду сбывшимся будущим. Это моё решение. — Это решение касается не только тебя, Агния. — У твоего зелья есть срок годности? — Нет, оно будет действовать и через тысячи лет. — Значит, если же мое решение будет ошибкой, то, значит, и в моих же руках будет возможность её исправить, — я взглянула на ладанку, которую сжимала в кулаке. — Но не сейчас… Только не сейчас! Воцарившееся после этих слов на некоторое время молчание прервал её вздох: — Да, так и должно быть… Всё верно. Именно так — несмотря на всё, Судьба соединяет то, что нечаянно развела в два столь далёких друг от друга века. — То есть как это «нечаянно развела»? — Это значит, что и Судьба порой совершает ошибки. По-своему, но совершает. И на что только не приходится тогда идти, чтобы вернуть всё на свои места… — Я хочу лишь счастья… — словно оправдываясь, сказала я. — Знаю. Я всё это знаю… Твоё решение справедливо и имеет место быть. Только не расставайся с зельем. Ты — не я, тебе не известно, когда оно может понадобиться. — А всё-таки может? — Да. — Но почему? Что произойдёт? — Я не смею говорить. Агния, просто живи и сама всё поймёшь. А теперь, — она сделала несколько шагов назад, а пространство вокруг нас снова заполнилось тем мерцающим порошком, — нам пора прощаться. — Постой, ты ведь говоришь что всё видишь и всё знаешь — как на Земле появилась жизнь? Почему вымерли динозавры? И откуда всё-таки люди? — И это всё, что ты хочешь узнать от такой, как я? — чуть ли не рассмеялась она, но тем не менее подошла ко мне вплотную и прошептала на ухо ответ. — Теперь ты довольна? — Вполне, — присвистнула я. — Вот и хорошо. Эта тайна ни на что не влияет — всё равно никто в это не поверит — поэтому я и открываю её. — Спасибо тебе. Значит, всё, теперь прощаемся? — Да, прощай. — Прощай… А имя у тебя есть? — Да, Рада. — Прощай, Рада. Мы ещё увидимся? — Всё возможно… Порошок начинал сгущаться, совсем скрыв её от меня. Я ощутила падение, как во сне, не видя при этом уже ничего, кроме темноты. В себя я пришла уже лёжа в кровати в своей комнате в доме Никиты. За окном виднелись первые признаки зари, при взгляде на которую всё только что произошедшее казалось дурным сном. Однако сон не мог оставить у меня в руках кожаную ладанку с веревочкой, заглянуть в которую я так и не смогла пока себя заставить…