И вновь цветёт сирень...

Однако у погоды были иные планы на этот день — только Гаврила закончил сервировать накрытый белой скатертью стол и растапливать самовар, как за окном послышался усиливающийся шум листвы, а вдалеке, за кромкой леса, показались серые, местами чернеющие, тучи. А когда камердинер, не доверяющий никому другому в доме заботу о своём барине, то есть о Никите, сам принёс какую-то посудину, похожую на супницу, в которой оказалась дымящаяся каша, приготовленная, как он сам сказал, полусонной поварихой, крайне удивлённой столь раннему подъему господина, послышались первые отдалённые раскаты грома. Когда же мы закончили свой скромный завтрак, дополнив его по ломтику вчерашнего хлеба, так как новый ещё не успел испечься, и двумя чашками горячего чая, в окно барабанили первые тяжёлые дождевые капли. Понятно было, что в течении ближайших часов о прогулке можно забыть, а возможно и на весь день — небо затянуло со всех сторон, и не было видно ни одного просвета, несмотря на довольно сильный ветер. Так что вскоре мы с Никитой оказались в просторной гостиной, где мы уселись в кресла возле растопленного Гаврилой камина, вооружившись, для прикрытия, захваченным из библиотеки словарём латыни. Оглушительные раскаты грома время от времени приглушали мои рассказы про витамины, иммунитет, кинематограф и космическую отрасль. Камин окутывал нас сухом теплом и приятным ароматом, яркие языки рыжего пламени причудливо извивались, горящие дрова время от времени потрескивали… Камин, а так же сидящий поблизости в соседнем кресле Никита, дарили мне ощущение спокойствия, уюта, и какой-то уверенности в полной безопасности. И мелькнуло ещё что-то, маленькое, едва различимое, которое вдруг появилось на душе, словно чернильное пятнышко. Но оно тут же пропало, не дав мне толком ощутить его. Так что я вскоре забыла про него и продолжала тихо радоваться тому, что гроза нарушила наши планы и мы не пошли ни на какую прогулку. Сидеть вот так, возле камина, и полушёпотом разговаривать обо всем подряд — хотя и говорила почти одна я, — это было намного лучше, чем идти куда-то. Затем, повинуясь внезапно нахлынувшему на меня порыву, я соскользнула с кресла на пушистый ковёр, сняла кроссовки и отбросила их куда-то назад, с наслаждением вытянув ноги к теплу, и, расплетая порядком надоевшую косу и расчёсывая волосы пальцами, продолжала рассказывать про то, как сделать рассчет для запуска ракеты в космос, просто упиваясь одной из своих любимейших тем. Наконец, исчерпав всё, что я могла рассказать, я, не в силах замолчать после столь долгой болтовни, затянула тихое «м-м-м», наслаждаясь звуками грома и шумящего дождя. — Иди же сюда, — поманила я к себе спустя какое-то время замявшегося в кресле Никиту. — Что там наверху сидеть? Места полно: на этом ковре поместятся ещё четыре меня. Ну же, иди вниз, тут так тепло от камина. Помявшись ещё мгновение, Никита все-таки уселся рядом, коснувшись моего носа внешней стороной ладони, сказав при этом: — Ты случайно не замёрзла? Ой, у тебя нос холодный! — воскликнул он, отдёрнув руку, словно обжег её. — Тогда я… сейчас. Принесу ковёр… то-есть одеяло… плед, вот. Проговоря этот сбивчивый текст, Никита выбежал из гостиной, оставив меня одну на ковре, в замешательстве щупающую свой нос. Странно, почему ему показалось, что я замёрзла, если он у меня тёплый?.. Вскоре Никита вернулся, держа в руках скрученный в колбаску шерстяной плед. — Вот, накройся, сразу станет теплее, — с этими словами он развернул его и накрыл им меня. — Спасибо, — поблагодарила я его, не став спорить и говорить, что мне совсем не холодно. — А почему ты стоишь? Не стесняйся, садись рядом, я же не кусаюсь. — Может хочешь чаю? — спросил Никита, почему-то избегая моего взгляда. — Так я принесу… — Всё, садись уже! — я успела ухватить его за руку и с силой потянула вниз. Поддавшись мне, Никита все же уселся, зачем-то теребя правой рукой рукав своего камзола на левой руке, и упорно уводя взгляд куда-то в бок, делая вид, что ему вдруг стали очень интересны висящие на стене рога лося. — Почему ты вдруг застеснялся меня? — спросила я, внимательно вглядываясь в него. — Что случилось? Ты же ещё с утра без всяких проблем сидел рядом со мной. А что же сейчас? И не отнекивайся, я всё вижу. — Я и сам не могу понять, — пожал он плечами. — Просто… Когда я слышу твой голос, когда смотрю на тебя… на твои волосы, на лицо… И в какой-то момент… мне вдруг показалось, что… Нет, я не знаю как тебе сказать об этом… И не только тебе — я даже себе с трудом признаюсь в этом. — Почему же? — поинтересовалась я, смутно догадываясь уже, в чем тут причина. — Потому что это непозволительно… Сама даже мысль о том… — даже при свете огня было видно, как порозовели его щеки, и это ведь вовсе не от жара. — А я, кажется, знаю, о чем ты подумал, — сказала я со вздохом, видя, что он не собирается продолжать, и укрыла его плечи половиной своего пледа. — И если я не права, значит, рассказы про чутьё любящего сердца — это только рассказы. Я сейчас спрошу, а ты просто ответь мне — да, или нет, — но только честно, ты не умеешь лгать мне. Ты… представил… нас вместе? Никита дернулся, словно его ударило током, и он ещё сильнее отвернулся от меня, обхватив свою грудь руками. Наконец, несколько раз глубоко вздохнув, он промолвил глухим голосом: — Да, я посмел себе представить на мгновение… Нет, ничего во мне не меняется. Я все тот же слабый бастард, что явился тогда вечером к тебе на балкон. Прости, прости, Агния. — Дай мне руку, — сказала я несколько повелительно, протянув к нему свою. — Пожалуйста. Никита быстро бросил на неё взгляд, и, по-прежнему не смотря на меня, выполнил мою просьбу. Я тут же сжала её, накрыв сверху второй рукой, и, пересев так, чтобы Никита не мог отвернуться от меня, взглянула на него твёрдо, сказала, безуспешно пытаясь унять нарастающее в груди волнение: — А теперь, просто слушай, и не перебивай. Не будем повторять тот разговор, что был тогда, в моей комнате в Москве, все равно я хочу сказать совсем другое. Знаешь, я не намерена ничего таить от тебя, и будь, что будет. И лучше я скажу это сейчас, чем буду продолжать ждать и надеяться неизвестно на что. Никита, ты ведь знаешь, что я люблю тебя. Ну, да, конечно, ты это знаешь…   Сердце уже готово было проломить грудь, а мозг отказывался перенести на язык ту мысль, что родилась в нём и всего за несколько секунд разрослась до невероятных размеров, заняв в нём почти все место. Я люблю его, он любит меня… Я остаюсь в этом времени, имея в руках ключ от двери домой, только ради него… И все это, сколько бы я теперь не думала об этом, неизбежно выводит к одному… — Так, наверное, не делают, — переведя дух, продолжила я, продолжая безотрывно смотреть на Никиту, который уже не прятал лицо, хотя взгляд у него был по-прежнему мрачный, но по-мере того, как я говорила, он начинал проясняться. — У вас, по крайней мере… Но у нас это встречается, и ни для кого это не в новинку… Знаешь, а я и не думала, что это так сложно!.. Ладно, сейчас скажу. Вот только воздуха наберу, и сразу же скажу. Я… я приняла окончательное решение, осталось только твоё слово. Итак, Никита… Давай… давай поженимся. Последнюю фразу я не сказала, а словно выплюнула вместе с воздухом, сразу же после этого зажмурив зачем-то глаза и затаив дыхание, словно в меня вот-вот должна была ударить одна из тех молний, что сверкали на улице. Два слова, всего два простых слова, но какого же труда стоило мне их выговорить! Я не понимала до конца, почему я вдруг решила это сказать, не понимала так же, что это шло от того пятнышка на душе, от того нового чувства, что я начала ощущать рядом с Никитой. Что эти изменения надвинулись на меня так же внезапно, здесь, возле камина, как эта гроза за окном, точно так же принеся в душу беспорядок и полный хаос. — Это наш единственный путь, — прошептала я, так и не открывая глаза, ощущая как дрожь пробегает по руке Никиты, которую я продолжала держать. А может это просто мои руки дрожали. — И твой батюшка вчера сказал, что если мы вдруг решим… то он только поддержит. Я не могу больше видеть, как ты боишься лишний раз взглянуть на меня, как я все время думаю о правильности своих поступков. И если так всё вышло… Если такова… судьба… У нас остаётся только это… А уж после всего того, что было в последние дни… — Агния… — вымолвил чуть слышно Никита. Затем он вдруг отнял у меня руку, заставив тем самым раскрыть глаза, и я увидела, что он уже стоит, тяжело и часто дыша, смотря на меня, словно я какой-то призрак, внезапно свалившийся ему на голову. — Пойдём… Я… ты должна её увидеть. Не дав больше никаких пояснений, куда идти и кого это я должна увидеть, Никита протянул мне мои кроссовки, которые я взяла, но не стала почему-что надевать, и так и побежала босая вслед за ним. Оказалось, что наш путь лежал на чердак. Тут я уже, опасаясь заноз, вставила ноги в кроссовки, не завязывая их, и взялась за протянутую руку Никиты, который первый поднялся туда. Чердак был всё тем же, да за ночь ничего и не могло измениться. Только из-за грозы в нем было темнее, и, если бы не подсвечник с одной свечой, которую Никита забрал из рук попавшейся нам по-пути горничной, то было бы трудно что-либо увидеть. — И что же? — спросила я, оглядывалась в недоумении. — Кого ты хотел мне показать? — Сейчас… — отозвался он, поставив подсвечник на сундук и взяв что-то стоявшее у стены, покрытое посеревшей от пыли тканью. Когда эта ткань была отброшена, я увидела, что под ней скрывался портрет. На нем была изображена красивая, юная девушка, сидящая вполоборота за письменным столом, положив изящную белую руку на закрытую книгу. На ней было надето белое платье с розовыми цветочками на корсаже, и с голубыми бантами на юбке, из-под которой виднелась слегка выставленная ножка, обутая в туфельку. Длинные русые волосы свободными волнами спадали ей на грудь, и второй рукой она поправляла вставленную в них у левого уха белую розу. Синие глаза девушки, ярко выделяющиеся на ее белой коже, смотрели с какой-то печальной лаской, а коралловые губы были чуть тронуты улыбкой. Чем дольше я смотрела, тем больше ощущала, что не могу оторвать взгляд от этой картины. Девушка на ней была изображена столь натурально, словно она вот-вот заговорит, и я даже уже представляла, какой у неё должен быть нежный, почти ангельский, голос. Эта была истинная красавица, чистая, как юный цветок, омытый росой. Никакая Анна Николаевна даже близко не стояла рядом с ней. Но кто же это? Почему Никита решил показать мне этот портрет? И почему он смотрит на него с таким благоговением? Тут меня осенила догадка: — Никита… Это что, твоя мама? — Да, — ответил он дрогнувшим голосом. — Это её единственный портрет, написанный как раз незадолго до того, как она забеременела. — Какая она красивая… — Да, совсем как ты. — Нет, что ты, я и рядом… — Вы разные, да, но всё же ты для меня столь же прекрасна, как она. Её звали Людмила… — Никита запнулся, но тут же продолжил: — Она была сирота, и единственная дочь из обедневшей семьи небогатого дворянина. Я так и не смог ни от кого узнать его имени. Гаврила рассказывал, что раньше портрет висел в гостиной, но, когда она умерла, отец велел сжечь его, так как не мог больше смотреть на неё. Гаврила как-то сумел спасти портрет, чтобы я, как он сам сказал, знал, какая она была. Поэтому я в детстве уходил сюда: не только ради того, чтобы сделать запись в своей книге, но и чтобы смотреть на неё. — Наверное она была очень добрая… — Очень. Гаврила говорит, что если ангелы действительно порой спускаются с небес, то она была одним из них. Агния, — Никита оторвался от портрета и взглянул на меня, не меняя того взгляда, которым он смотрел на свою маму, и взял мою руку. — Я её никогда не видел вживую, но мне кажется, что я знаю её лучше, чем кого-либо. И ты стала для меня совсем как она. Не в том смысле, что как мама, а в том, что так же дорога и сокровенна. Пойми, я боюсь, что однажды с тобой может произойти то же, что произошло с ней. И я так же знаю, что это будет конец для меня. Матушки не стало, но я остался жить. Не будет тебя — уйду уже и я. Я не смогу, как отец, всю жизнь тосковать. Я не таков. Может так мог бы Саша, или Алёша, они более твёрдо стоят на земле и живут своими целями. Но у меня нет такой целей, нет такой мечты, которая могла бы заменить тебя. — Но почему со мной должно что-то случаться? — спросила я, кусая губы, чтобы унять наворачивающиеся слёзы. — Почему у тебя такие мысли? — Потому что я должен был раскрыть тебе мой главный страх, — опустив голову произнёс он. — Тот, из-за которого я мучаюсь каждый день. Ты должна его знать. — Ну что ж, теперь я знаю, — как можно ласковее сказала я, тронув его плечо и взглянув на портрет. — И так же я знаю, что она не хотела бы, чтобы из-за того, что случилось с ней, её сын потом мучал себя всю жизнь. Ты говоришь, что она была ангелом, но ведь я не ангел, и не нежная девочка. Поверь, я чиста точно так же, как искупавшаяся в грязи овца*. Но раз уж судьбой было так устроено, чтобы именно я стала той, кого ты ставишь ровней твоей матери, то неужели только для того, чтобы я повторила её судьбу? Никита, я уже не повторяю её судьбу, и не повторю и в дальнейшем, я знаю это. Поверь в это так же, как верю я. Лицо Никиты сияло — не осталось ни малейшего следа той мрачности, смущения и испуга, которые я видела в гостиной. Когда я закончила говорить, он, оставив портрет, оперев его стену, взял мою руку и встал на одно колено. И, взглянув на меня с нежностью, сказал: — Если Господь меня слышит, то я клянусь ему, клянусь тебе, Агния, клянусь перед изображением моей матушки, столь же священной для меня, как икона, — что никогда не допущу того, чтобы тебе пришлось однажды пожалеть о своём выборе. В мире не будет более преданного и любящего человека, чем я. Агния, я не смею, и никогда не посмею, что-либо от тебя требовать взамен, ведь ты уже сделала меня самым счастливым… И не ты, а я должен спрашивать тебя об этом. Агния, ты и вправду хочешь стать моей женой? — Конечно! — воскликнула я. — Для чего же я тогда предлагала, если бы не желала того? Эй, только не сойди мне тут с ума! У тебя глаза уже помутнились… — От счастья с ума не сходят, — сказал он, поцеловав мою руку, которую продолжал держать. — От него только умирают, если его становится слишком много. И я, кажется, уже недалёк от этого… — Так, сейчас я сделаю тебя таким «счастливым», что ты больше не будешь мне тут молоть эту чепуху! — попыталась я сказать грозно, но сразу же после этого подавилась смехом, встав на колени рядом с Никитой, и прибавила уже серьёзно, глядя ему прямо в глаза: — Не смей умирать, ни от счастья, ни от чего-либо другого. Ведь я так же, как и ты, не смогу перенести этого. Ты понял? — Обещаю вам, княжна моей жизни. Словно два магнита, влечённые силой взаимного притяжения, мы медленно приблизились друг к другу, и до поцелуя оставалось всего каких-то два сантиметра, я уже ощущала на лице его дыхание, как сбоку от нас что-то с грохотом стукнулось об пол. Повернув одновременно головы в сторону шума, мы увидели замеревшего в дверях Гаврилу, возле которого валялась какая-то деревянная шкатулка, содержимое которой белым порошком рассыпалось по-полу. Ёлки-палки, опять он! Да это уже просто на шпионаж смахивает. — Ты всё слышал? — спросил у него Никита. Гаврила лишь чуть шевельнул губами и дёрнул рукой, взявшись за косяк, словно боялся упасть. — Барин… — выдавил он наконец из себя голос. — Да как же это… А, как же?.. Ну, это… В общем… Да, слышал, — сознался он наконец. — Григорий Ильич вчера дал мне своё согласие на наш брак, — сказала я, цепляясь за руки Никиты, будто Гаврила мог его сейчас отнять у меня. — Я же ведь всё видел, — пробормотал Гаврила, качая головой. — Эти взгляды, эти шепотки в стороне от всех, эти перемены в настроении… Эх, — всплеснул руками приходящий в себя камердинер, и расплываясь в улыбке. — Барышня, да что ж Вы оправдываться передо мной начинаете? Бог с вами, дети, я-то тут при чём? — И тем не менее ты здесь. — Да это всё Маня, барин. Сказала, что вы, мол, стрелой пробежали мимо неё с княжной, подсвечник отняли, и в общем напугали её. Ну я и пошёл глянуть, вдруг что не так? А тут вон оно что… — А, послушайте, — начала я несколько робко, — а как вообще все это устраивается? Я знаю многое, но вот как проводят… это, как его? Венчание? Что нужно делать? — Не беспокойтесь, уж я об этом позабочусь, — заверил меня Гаврила. — Завтра можно все устроить? — Завтра? — Да, завтра, — кивнул Никита. — А ты когда хотел? — Я-то ничего не хотел говорить, просто это так быстро… Ох, как же?.. — И ещё одно — нам бы удержать это в тайне, чтобы никто за пределами дома ничего не узнал до возвращения князя Григория, — прибавила я. — Ты про Анисимовых? — спросил Никита. — Да, и про Тихонова в том числе. Я не хочу, чтобы эти люди что-либо узнали до того, как узнает Григорий Ильич. — Ну, что ж, думаю, мы сможем устроить и то, и другое, — довольно улыбнулся Гаврила. — Батюшка Никон — крестный Никиты Григорьевича, так что нам нужно идти прямо к нему. Его церковь всего в пяти милях отсюда, и я думаю, если дождь затихнет, то я заеду к нему и предупрежу обо всём. А вот кольца… А и это не проблема! Кольца мы сделаем. А вот платье… И его сделаем! Наши девки за вечер и за ночь сошьют такое платье, что любо дорого! Ткань наверняка найдётся, у этих всегда в запасах имеется такое. — Я думаю, что подойдёт и моя одежда, — попыталась возразить я, но Гаврилу уже было не остановить. — Нет-нет, ни в коем случае! Крестьянский сарафан, толстая рубаха? Барышня, да какой же это наряд для венчания? Не беспокойтесь, глядишь не перетрудятся раз в сто лет поработать. Так, друзья у жениха имеются, аж целых два… Ничего, все равно венец держать буду я, а они пусть радуются, что просто смотреть будут. Так, ну, а для невесты подберём подругу… Есть у меня парочка неплохих, но это ещё успеем выбрать. Так, что у нас завтра? А, как раз среда. Отлично, венчаться у нас нельзя по вторникам и четвергам, а в среду можно. Так, что там нужно ещё обустроить?.. Ох, как же я ждал этого! Последние слова Гаврила воскликнул как ребёнок, получивший долгожданный подарок на праздник, и вприпрыжку покинул чердак, продолжая что-то оживлённо говорить. — Словно это он собрался венчаться, — усмехнулась я и тут же дёрнула Никиту за рукав, указывая на картину: — Смотри! Улыбка твоей мамы! Она стала больше! — Больше? — Никита тут же впился взглядом в портрет. — Агния, но я не вижу изменений. — Я уже тоже не вижу, — растерянно произнесла я. — Наверное показалось из-за свечи… Хотя я знаю, что не показалось. Но даже если всё-таки да, то я всё равно уверенна, что она должна сейчас быть рада. Хотя бы просто потому, что её сын счастлив, и рядом с ним та, которая выбирает его вместо возвращения домой. Вскоре мы, обсудив ещё несколько моментов, касаемых деталей предстоящего венчания, убрали портрет обратно, где он и стоял, и спустились с чердака. Что-то нам подсказывало, что Гаврила уже весь дом перевернул с ног на голову, и кому-то нужно было хотя бы частично поставить его обратно.