И вновь цветёт сирень...

Так не хотелось просыпаться… Мне снился такой чудесный сон! Будто я опять попала в детство и в зоопарке каталась на лошади, а родители шли по-бокам от меня и страховали. Но, как бы ни хорошо было в воспоминаниях, а в реальности всё же лучше. Разлепив веки, налившиеся свинцом после бессонной ночи, я с удивлением заметила, что нахожусь одна в комнате. «Наверное я спала так долго, что он не в силах был и дальше дожидаться. Однако который час?» — с этой мыслью я тщательно огляделась, но часы здесь отсутствовали. Было все что угодно — забитые книгами шкафы, столик с зеркалом, на котором стоял белоснежный кувшин; письменный стол, заставленный чернильницей, новой бумагой, подсвечником, перьями и ещё какими-то баночками, и стоявший возле раскрытого настежь окна и ведущей на балкон двери; два сундука с округлённой крышкой; большой камин; пара кресел… Но часов нигде не было. «И снова этот серо-голубой тон… Словно это любимый цвет у хозяина дома. Ну да ладно, не самое худшее, что могло бы быть. Только жаль, что часов нигде нет. В этом доме их вообще не особо жалуют. Но и так понятно, что уже далеко не утро». Я откинулась обратно на подушки, решив пока никого не искать и воспользоваться моментом тишины, чтобы немного подумать спокойно. Итак, теперь я жена князя. Пускай незаконнорожденного и пока что не признанного отцом официально, но все же князя. Но это именно «пока» неофициального; не думаю, что князь Григорий так и оставит Никиту. Конечно, он сейчас очень сильно может рассердиться на нас за эту вольность с венчанием, и только начавшие налаживаться отношения отца и сына могут пострадать, но я-то на что? Если понадобится, то встану стеной между ними и буду до посинения защищать Никиту. По-любому всю ответственность я сразу перевалю на себя, тем более, что так и есть. О возвращении назад я уже и не думала — не сейчас, когда передо мной раскрываются такие блестящие возможности! А именно; собственными глазами увидеть нынешний Санкт-Петербург, побывать на приёмах в высших кругах, а ещё, быть может, посетить дворец и лично пообщаться с императрицей. Григорий Ильич ведь сам же говорил мне, что отец Марьи в своё время помог ей, а значит у меня есть все шансы на аудиенцию. А ещё, вполне возможно, мне светит побывать на настоящем балу во дворце… Это же настоящая живая история! Сколько людей бы продали душу за один взгляд на то, в чём я могу полноценно учавствовать и жить! «Если когда-нибудь вернусь домой, то напишу подробную книгу обо всем, что увижу. Историком я всё равно никогда не стану, но получится весьма занимательный рассказ. Будут, конечно, говорит, что это очередная фантазия, псевдоистория и тому подобное… Ай, да какая разница! Я-то буду знать, что всё написанное будет правдой. А пока, — я соскочила с кровати, — надо как-то заставить себя шевелиться». Я несколько раз присела, покрутила руками, сделала наклоны во все стороны, покрутила головой; словом провела полноценную утреннюю (подозреваю, что уже дневную) зарядку, во время которой окончательно утвердилась в своём намерении поехать в Петербург. Ну не мог мой мозг жить без определённой цели — сперва этой целью было возвращение домой, вчера главной целью было венчание, а теперь, за отсутствием первых двух, он сразу же нашёл себе новую. «Но сперва дождёмся известий от Григория Ильича. Сколько там дней-то добираться до Петербурга? Чёрт, знаю сколько ехать на машине, а вот на карете… Какая же у неё скорость? Лошадей же беречь следует, свои всё-таки. Да ещё и состояние дорог стоит учитывать… Ну, допустим, если взять среднюю скорость шесть километров в час… Ехать от Москвы до Питера, если чётко по-прямой, шестьсот тридцать четыре километра. Ну, по-прямой, разумеется, не проберешься, значит уже получается гораздо больше. Так, учитывая расстояние, среднюю скорость… Ёлки-палки! Нет, спасибо, не буду я никаких известий дожидаться столько дней — сами поедем следом». — Ой, проснулись наконец, матушка? — раздался за спиной ласковый голос Федосьи, замершей в двойных дверях комнаты. — Доброго утра, барыня. А я как раз шла взглянуть, почивать Вы ещё изволите, аль нет. — И ты здравствуй, Федосья. Который час? — Дело к двенадцати подходит. — Понятно. А где Никита Григорьевич? — Барин встали около получаса назад, и не велели будить Вас. Ушли от Вас только минут десять назад, и то только потому, что там… эта… гостья. — Какая ещё гостья? — с прищуром поинтересовалась я. Так, опять повторяется история с Марьей? Спокойно, держи себя в тисках… — Да эта, мачеха Ваша, — с неприязнью ответила Федосья. — Вы уж извините меня, старую, но скажу как на духу — ужаснейшая женщина. Держится с таким видом, будто сама императрица, не меньше! А сама даже поздороваться не соизволит. А как глядит-то глазёнками своими ядовитыми!.. — Я знаю какова моя мачеха, и, поверь, обожаю её не меньше тебя, — сказала я, поведя плечами. Вот уж действительно неприятная новость… — Потому-то я говорила, что венчание наше пока стоит в тайне удержать. Хотя это вряд ли выполнимо — не вы, так кто-нибудь другой проболтается, если начать целенаправленно вынюхивать. Сколько народу-то вокруг церкви бродило. А когда она пришла-то? — Явилась с утра пораньше. Говорит, что вчера ещё желала переговорить, да не дождалась никого. Известное дело, ведь нас вчера долго не было. Вот сегодня опять приехала. — О чём же она так настойчиво переговорить желает? — Да не знаю толком. Слышала, что Никита Григорьевич говорил ей, что Вы, матушка, мол, больны шибко и никак никуда уехать не можете. «Понятно, — усмехнулась я про себя. — Забрать обратно в дом хочет». И к чему ей, спрашивается, такое рвение? Наоборот, без меня им там должно быть гораздо лучше, как и мне без них. Да и потом — нет меня, нет и проблем с завещанием; всё достаётся им. — И всё лично с Вами переговорить желает, — прибавила Федосья. — Ну, желает, так желает, — равнодушно сказала я. — Посмотрим, чего ей от меня нужно. — Постойте! — Федосья удержала меня у выхода. — Куда Вы в одной рубашке? — Ну давай в одеяло завернусь. Одежды-то у меня всё равно нет, кроме той старой и венчального платья. — Но уж нет, в старую я Вам не позволю вырядиться — Вы теперь княгиня, и выглядеть должны подобающе! Куда Вам крестьянские сарафаны и рубахи?.. Ну, ступайте в ночном… Только, вот, — Федосья сняла с себя длинный мягкий пуховый платок и набросила его на меня, — в нём получше будет. И ещё, — она взяла с кресла неиспользованный мною чепец, покрытый завязанными в банты розовыми лентами, и нахлобучила его мне на голову, — вот теперь другое дело! — Спасибо, — выдавила я из себя. — А теперь пропустишь? — Конечно, Марья Петровна, конечно! Вы теперь более менее прилично выглядите, а значит можете смело ступать. — Погоди, ступать… А в чем идти-то? Где та моя обувь, которую я носила до венчания? Нет, и не думай возражать! Я привыкла к ней и пойду только в них. Принеси, пожалуйста. Только когда я получила свои дорогие кроссовки, игнорируя намекающие вопросы Федосьи на их счёт (ей явно нетерпится узнать, откуда вообще взялось такое), я спокойно пошла вниз. Строить предположения о предстоящем разговоре мне не хотелось — и так всё было понятно, — главное лишь скрыть от неё… «Черт, кольцо забыла снять!» — подумала я, тут же стянув его с пальца. Только куда девать?.. Ну да, конечно — надо отдать его на время Федосье, что я тут же и сделала. — Вот она, голубушка наша, — произнесла Федосья в раскрытую дверь, ведущую в библиотеку, где сидели Никита и Анна, и отступила, давая мне зайти во внутрь. — Здравствуйте, Никита Григорьевич, — произнесла я учтиво, нарочно проигнорировав Анну, словно и не заметила её, и сделав что-то вроде книксена*. Правда, едва удержалась, чтобы не разразиться смехом. — Здравствуйте, Марья Петровна, — кивнул он мне, бросив короткий красноречивый взгляд, и указал на стоявшую позади него Анну; — к Вам пожаловала Ваша мачеха, Анна Николаевна, и желает переговорить с Вами. У Вас достаточно сил для этого? Я предупредил княгиню, что Вы не совсем здоровы и если Вы ещё не готовы, то она подождёт… — Благодарю да заботу, Никита Григорьевич, но не беспокойтесь за меня — мне тяжело много двигаться, ходить, куда-то выезжать, но на разговор мне должно хватить сил. — В таком случае, — Никита подошёл ко мне, взял за правую руку и, проведя большим пальцем по моему безымянному, взглянув на меня при этом одобрительно, подвёл к кушетке. — В таком случае я оставлю вас. Если что; и я, и слуги, — мы все будем неподалёку. Оставшись наедине с Анной, я невольно вздрогнула, когда та впервые за это время взглянула на меня, до сих пор не сводя глаз с окна. До того этот взгляд был… не то, что бы злым… даже наоборот. Скорее они были переполнены тяжёлой грустью. И что ещё странно — на правой руке у неё появился перстень с красным рубином. Раньше она не надевала никаких колец… — Ну, здравствуй, Мари, — сказала она, присев напротив меня. — Мне сообщили неприятную новость, что ты заболела… — Здравствуй. Да, есть такое дело… — Замужество и вправду немного сродни болезни, — произнесла она, как-то хитро взглянув на меня при этом. — Я не понимаю, о чем ты… Анна сразу же улыбнулась:  — Вижу, по лицу твоему вижу, что не ошибаюсь я. — Я не замуже… — тут я осеклась: Ладно, в свою очередь вижу, что отпираться нет смысла. Да, я действительно вышла замуж. Теперь ответь; как ты узнала? — Да не трудно было догадаться. Нужно было лишь сложить в едино два факта; первый — это ваше вчерашнее долгосрочное отсутствие, ну, а второй — это дошедшие до меня слухи о том, что кто-то вчера венчался в Никольском храме. Вот так я всё и узнала. Скажу по-правде, я не ждала от прежней Марьи ничего подобного, но с той поры, как ты пропала тогда на несколько дней, ты очень сильно изменилась. И я не скрою, что в каком-то смысле рада этому… — Чем же это тебя так радует? — спросила я. — Тем, что я теперь не претендую на наследство князя Анисимова? — Нет, совсем нет… Не будем пока говорить про наследство, отложим эту тему для более подходящего времени. Меня радует, что ты можешь то, чего не могла когда-то я, будучи такой же девочкой, как ты сейчас. И твоя решительность даже немного восхищает меня. — Скажи, а для чего ты приехала? — с нетерпением спросила я. — Только чтобы узнать, действительно ли я замужем? — Нет. Вчера я приезжала с целью забрать тебя домой. Но, так как твой дом теперь здесь, в семье Оленевых, то я и права на то не имею. Да и желания тоже. Хотя граф Тихонов намекал мне после твоего отказа, чтобы я, мол, вразумила тебя, пока не вышел срок. Но он, получается, вышел досрочно, — вздохнула Анна и протянула мне правую руку со своим зловеще поблескивающим перстнем. — Я не хочу, чтобы ты считала меня за врага, Мари. Конечно я не смогла заменить тебе мать, но я не виновата, что не чувствовала к тебе любви, как к родной дочери — это не в нашей власти. Но я всегда была твоим другом, и я хочу сказать, что ты всегда найдёшь его во мне, чего ты, быть может, пока все ещё не замечаешь. У тебя теперь начинается новая жизнь, и поверь мне, изменения будут очень серьёзные. Так что в чем-нибудь тебе скорее всего может понадобиться совет, который я всегда буду рада дать тебе. Странно, это ли говорит настоящая Анна? Я бы меньше удивилась, если бы она сейчас начала орать на меня и угрозами заставлять вернуться в дом. Но чтобы делать комплименты, предлагать дружбу и советы… Нет, это точно странно. К тому же при взгляде на её руку что-то неприятно сжималось во мне в районе желудка… — Я не ожидала такого от тебя, Анна, — сказала я, проигнорировав руку и подойдя к окну, от которого недавно отошла Анна. — Откуда вдруг взялась такая любезность? Раньше такого не было. — Может ты просто раньше не замечала, что я всегда была добра к тебе? — произнесла она, и я увидела в отражении как она убрала руку, но при этом положила её на юбку, а не сложила их по своему обыкновению. — Ну, а всё-таки? — продолжала допытываться я, все сильнее ощущая нарастающую во мне тревогу. — Мари, неужели я так редко общалась с тобой, что ты ищешь в моих словах какой-то двойной смысл? — несколько обижено сказала Анна, подойдя ко мне и снова протянув свою руку с перстнем, на сей раз к лицу: — Ты так бледна, дитя моё, дай взгляну… — Нет… я… голова… Отшатнувшись от неё как от чумной, я нетвёрдым отошла к кушетке, оперевшись на спинку чтобы не упасть. Мне и вправду подурнело возле неё, я ничуть не актёрствовала. А эта тянущаяся ко мне рука, сквозь набежавшую на глаза пелену, вообще показалась мне какой-то когтистой лапой. — Мари, что с тобой? — участливо произнесла Анна где-то сбоку. — Может присядешь? Ты просто зеленеешь на глазах… — Нет, спасибо, уже лучше… — проговорила я, успев в последний момент убрать руку со спинки кушетки, прежде чем ладонь с этим ужасным перстнем легла сверху. — Ты извини, но… Я не могу больше. Опять стало плохо. Поговорим в другой раз. Никита! На мой зов в библиотеку сразу же вбежала Федосья, а вслед за ней и Никита: — Что случилось, Марья Петровна? — Дурно мне стало… — Ей стало плохо прямо во время разговора, — встряла Анна, подойдя к Никите и протянув ему руку с перстнем. — Вы помогите ей, ну а мне, стало быть, пора уезжать, Никита Григорьевич. Проводите меня?.. — Никита Григорьевич, прошу Вас, отведите меня в комнату, — сказала я нарочно слабым голосом, ухватив его за руку, уже тянущуюся к Анне, и не дав тем самым её коснуться. — Матушка, так я сама отведу Вас… — Нет, спасибо, Федосья. — Отрезала я, и прибавила; — Я боюсь упасть, а Никита Григорьевич скорее поддержит меня, чем ты. Не обижайся, просто он сильнее. До свидания, Анна, — я взглянула на неё, чуть вздрогнув при ужасающей ненависти, мелькнувшей в её глазах, обращённых на меня. — Я дам вам знать, когда почувствую себя лучше. Насчёт вещей не волнуйтесь, любезный Григорий Ильич предоставил мне достаточно одежды, — я уже буквально выталкивала ничего не понимающего Никиту из библиотеки. — Да, Анна, красивый у тебя перстень. Только цвет у камня очень уж ядовитый, так и хочется помыть его. — Я такого в нём не нахожу, — взгляд Анны вновь пронзила обращённая на меня ненависть сквозь маску беспокойства. — До свидания, Мари, надеюсь вскоре тебе станет лучше и мы возобновим наш разговор. — С большим удовольствием. — Объясни же, что это только что было? — спросил Никита, когда мне удалось-таки затянуть его на второй этаж и закрыться в комнате, в то время как Федосья и Гаврила провожали Анну внизу. — Ты как с ней здоровался? — без ответа выпалила я, пронзительно взглянув на Никиту. — Так же, как и со всеми дамами из высшего общества — поцеловал руку… — Какую? С перстнем? — Нет, без него… Да объясни же наконец!.. — Никита уже начинал сердиться. — Она никогда раньше не носила перстней. — И что? — А то; ты читал когда-нибудь про то, как в старину травили? — Попадалось такое. — А было ли там про кольца, на которых торчали мелкие заусенцы, смазанные ядом? Ты возьмёшь человека за руку, оцарапаешься, а спустя некоторое время копыта откинешь. — Читал я о таком. Но неужели ты хочешь сказать, что тот перстень Анны Николаевны был отравлен? — А что, в твоих глазах она прям как небесный ангел? — вспыхнула было я, но тут же прикусила язык: — Да, именно это и хочу сказать. Говорю же, она никогда их не носила. Ее руки всегда обычно сложены вместе, а тут обе порознь — с чего бы это? И она все время в библиотеке пыталась коснуться меня рукой с этим кольцом. Зачем?.. — Агния, не сходи с ума — ну зачем ей это нужно? Наследство Марьи уже достанется им, ты для них не представляешь никакой угрозы. «Сама я не мешаю ей больше, а вот по науськиванию Тихонова — очень может быть…» — Да и потом, — продолжил Никита, — что это за способ — отправить надетым на руку кольцом? Она скорее сама об него поранится прежде, чем до тебя доберётся. И где уверенность, что ты обязательно оцарапаешься? Да и наконец, если бы это было правдой, то ты вряд ли бы так легко определила в Анне «отравительницу». Она бы постаралась сделать это более незаметным способом. — Не знаю право… Может я и вправду переборщила. Но всё-таки, прошу, будь осторожен с ней. Для моего спокойствия. — Ну разумеется. Только и я прошу тебя — не подозревай каждого человека во враждебных намерениях к тебе, только из-за чего-то, что может показаться подозрительным. — Хорошо. Будем считать, что я ошиблась. Забудем же это, к тому же всё сегодняшнее списано на болезнь. Давай лучше о другом поговорим: например о Петербурге… А всё-таки я не уверена, что ошибалась… Очень всё странно, и предчувствие ещё ни разу не обманывало меня. И Тихонов мог что угодно напеть Анне в уши, как и пригрозить старым шантажем… Но настаивать на развитии этой темы не стоит, это и вправду уже на паранойю смахивает. А то так ещё поссоримся с Никитой ненароком, а этого совсем не хочется в первый же день нашего брака. Лучше начать подготавливать почву для поездки в столицу. Подальше от всех этих Анисимовых и Тихоновых…