И вновь цветёт сирень...

Два дня подряд я говорила с Никитой про Петербург, упорно выводя всё возникающие разговоры на нужную мне тему. Иными словами — промывала мозг, каюсь честно. В ход пускались самые разные доводы, зачем нам нужно поехать туда именно сейчас; начиная с простого моего любопытства и заканчивая скорейшим объяснением с князем Григорием. Последнее, как и следовало ожидать, действовало лучше всего. В итоге на третий день, рано утром, мы (я, Никита, Белов, Корсак и Гаврила с Федосьей) загрузились в карету и тронулись в Москву, дабы высадить там друзей Никиты. Ведь учеба в Навигатской школе будет длится ещё примерно месяц, а тот вынужденный отпуск, взятый ими по причине их «болезней» (полагаю выдавший им эти отпуска в тот же вечер был очень весёлый где-нибудь в трактире) приблизился к опасной точке. Могло уже получиться как побег, а за это у них по-уставу чуть ли не ссылка в Сибирь. В общем мы поехали в Москву, решив что Никита будет по-прежнему будет считаться непригодным для учебы, ну, а после его как-нибудь отобьёт князь Григорий. К тому же здесь морским военным нельзя жениться до определённого возраста, а у нас, извините, этот пункт весьма неплохо нарушен. Опять-таки, вся надежда на князя Григория, что он и здесь сгладит возможные неприятности. Главное только сперва умаслить его самого. Изрядно протресясь до Москвы, высадив, как и планировали, Белова и Корсака с их вещами, пообещав писать письма и обязательно встретиться с ними ближе к августу, мы затем завернули в тот самый дом, который арендовал Никита, когда учился в Навигатской школе, и где я впервые повстречалась с ним… Мы не забыли помянуть то событие, что и привело к тому, что я следом за тем в подробностях рассказала Никите о своём перемещении. — И вот представь, какого мне тогда было, что я даже заплакала тогда на полу в том сарае… То есть в лаборатории Гаврилы, — так закончила я, сидя с Никитой в гостиной. — Я прекрасно помню. У тебя тогда был такой потерянный и испуганный взгляд. Трудно было не догадаться, что с тобой случилась большая беда. — Но, как оказалось, беда эта оказалось совсем не бедой, — я ласково улыбнулась ему, покручивая своё кольцо на пальце. — Вот уж воистину, никогда не знаешь, чего следует ожидать от следующего дня. Да даже в следующую минуту. Так мы и проговорили по-простому весь оставшийся вечер, а на следующее утро продолжили путь в Петербург. Признаться, с каждым днём становилось всё волнительнее и волнительнее — сколько за жизнь я прочитала рассказав классиков, сколько картин мне доводилось видеть на тему Санкт-Петербурга! Не говоря уже о фильмах. И вот он, шанс увидеть этот город в самом начале его жизни! Когда он ещё так свеж и нов, и пока мрачная атмосфера страшного периода блокады ещё не коснулась его… В своём воображении я оживляла всё, что мне было о нём известно, соединяя это с рассказами Никиты, и воссоздавала в голове просто настоящие ожившие картины каких-нибудь художников. То я видела длинные набережные, с идущим вдоль них стройным рядом усадеб, то видела гуляющих по городу элегантных дам и галантных кавалеров, мимо которых проносились быстрые экипажи, с запряженными в них прекрасными белями конями. То я переносилась в блестящий танцевальный зал в самый разгар какого-нибудь бала, где меня в миг подхватывал вихрь танцующих пар и уносил вслед за собой в своём воздушном потоке… Да, мечты мои были очень красивы, и даже немного было страшновато разбить их об действительность. Ведь это же всё только впечатления, сложившиеся под влиянием взглядов других людей. Но зато я буду знать настоящий Санкт-Петербург восемнадцатого века, а оно стоит того, чтобы не оправдать каких-то чересчур завышенных ожиданий и соответствии красивым мечтам. Не буду описывать наш долгий путь; это весьма унылая и невесёлая картина, учитывая то, что нас упорно сопровождал мелкий дождь и пасмурные небеса, и перескачу на несколько дней вперёд. А именно; на наш въезд в город и прибытие в дом Оленевых. По-сути, на первый взгляд Санкт-Петербург оказался очень похожим на Москву, разве что виднелось больше строящихся домов (не удивительно, город-то основан всего в мае 1703 года, и многие князья и им подобные ещё только продолжали в нём обосновываться), и между каменными цветными усадьбами временами ещё попадались старые деревянные дома, некоторые из которых почти сгнили, затерявшиеся в городе как скрипучие старушки среди пёстрой толпы молодых девиц (наверно и так же ненавидящие их). Видимо они ещё остались со времён Петра I. В каком-то смысле разочарование в моих мечтах посетило меня сразу же — я увидела самый обычный город, не ощутив ничего величественного и возвышенного ни в его длинных набережных, ни в домах, ни в экипажах, ни в редких прохожих. Всё было обычным, серым из-за погоды, и сырым. Своими впечатлениями я поделилась с Никитой. — Подожди, ещё успеешь привыкнуть к нему, — ответил он с усмешкой. — Пройдет лишь несколько дней, и ты по-другому взглянешь на этот город. — Вполне возможно. К тому же мы столько дней в пути… Да и мне и не сам фасад нужен, а то, что внутри него. — Вот вскоре ты и с его внутренним миром ознакомишься. А он, поверь, не похож на то, что снаружи. Для же меня этот город неразрывно связан с моим детством. Почти на каждом шагу можно что-нибудь вспомнить… Вот, смотри; сейчас мы сворачиваем на Большую Введенскую улицу. Видишь вон там черепичную крышу старого гостиного двора? Надо же, там, как и прежде, кружатся голуби, а в лавках суетится народ… Когда-то отец купил мне здесь «Историю войн Навуходоносора». Эта книга была так велика для меня, что я едва нёс её сам, но при этом не хотел ни в коем случае отпускать её. В результате мы вместе с отцом донесли книгу до дома; точнее больше нёс он, а я только держался за неё. Кстати, она так и должна лежать в библиотеке до сих пор. А вот и собор показался… Да, теперь можно только гадать, где в этой церковной ограде спрятан за разросшимися кустами сирени тот лаз, через который я мальчишкой пробирался на берег Невы, чтобы издали наблюдать за каменными бастионами и куртинами* Петропавловской крепости. Так, а вот и зеленый приземистый дом священника, сад, полицейская будка у фонарного столба, поворот… и вот он, родительский дом! Эх, и как нас встретит батюшка… Я как заворожённая слушала рассказ Никиты. Его голос был так нежен и трепетен в этот момент… По мне даже слегка пробежали мурашки. Безусловно, с такой позиции любой город предстанет пред тобою в абсолютно ином свете. В это время во дворе дома, завидев подъезжающую барскую карету, начался лёгкий переполох — люди забегали туда-сюда, слышались оханья, возгласы… На крыльце нас встречал старый человек, которого Никита шепотом представил мне дворецким Лукой. — С прибытием, батюшка, — учтиво промолвил старик, кланяясь чуть ли не до земли. — Извините уж, не изволили никак ожидать вас… — Как поживаешь, Лука? — добродушно спросил Никита. — Да слава Богу… — А остальные? — Слава Богу… — Ну и славно. А что батюшка? Дома ли? — Дома, — раздался голос самого Григория Ильича, вышедшего на крыльцо в домашней одежде и с трубкой в зубах, с нескрываемым изумлением смотря на сына. — Добрый день, батюшка… — Здравствуй, друг мой. Какими это судьбами, Никита, тебя занесло ко мне? — Не награждайте меня званием судьбы, я ещё не доросла до того, — произнесла я, только сейчас показавшись из кареты. — Здравствуйте, Григорий Ильич. Извините за это внезапное вторжение, спровоцированное мною, но на то есть весьма весомая причина, виновницей которой так же являюсь я. — Марья? — Григорий Ильич даже забыл про свою трубку, застыв с ней на месте. — Как… Что случилось? Ты здорова? — Ну, как выражается ваш милый Лука; слава Богу, здорова. Тут немного другое дело… — Значит, письмо моё не могло вас застигнуть… — не дослушав меня промолвил князь. — Какое письмо, батюшка? — А? Да так, ничего особенного, Никита, не тревожься, — при этих словах князь бросил мне выразительный взгляд, так что мне стало немного не по себе — походу тревожиться есть о чем… — Пройдемте-ка лучше в дом, друзья мои, погода больно уж скверная для болтовни под небом. Дворня уже разбирала наш багаж под руководством Гаврилы, на которого Лука, как и сам Гаврила на него, не по-доброму поглядывал. Видно было, что оба едва терпят друг друга, и готовы во вред всему делать всё наперекор друг другу. Понятно, походу между ними идёт борьба за первенство в доме и в глазах господ. Князь Григорий, пока они там разбирались с вещами, сам ввёл нас в дом, проведя прямо в свой кабинет. По дороге к нему мы миновали красивую, просторную гостиную и необъятную библиотеку, посреди которой располагался стол, совсем как в столовой. Удобно — можно обедать или ужинать, не покидая этого царства неиссякаемых знаний. — Ну-с, дети мои, и что означает этот нежданный визит? — произнёс князь Григорий в кабинете, не уступающим в своём просторе и гостиной, и, отложив трубку, уселся в своё красное бархатное кресло возле камина, жестом предлагая нам присесть на стулья со спинками в виде лир, стоявшие чуть поодаль. — Говорите же поскорее. — Дело в том, что… — я запнулась, взглянув на Никиту. — Да? — поторопил нас Григорий Ильич. — У нас, батюшка, есть для тебя известие. — Ну-с, так говорите же! Вы оба словно языки хотите заглотить, да те, как на зло, в горло не лезут! — Сейчас всё объясню, — я поднялась со стула, приняв, как мне показалось, довольно храбрый вид, хотя под пронизывающим взглядом старого князя это было почти невыполнимо, и заговорила без остановки: — Клянусь сразу и всем чем захотите, что во всём этом была только моя инициатива, а Никита лишь дал на то своё согласие. Ведь когда речь идёт о любви, то здесь не до рассуждений, Григорий Ильич, и действовать следует быстро… Только вы не серчайте, прошу вас; говорю, что это произошло только из-за меня, и я же и настояла на том, чтобы как можно скорее лично известить вас о том что произошло… Но вы ведь сами видели, что мы любим друг друга, а так как наше чувство в любой момент могло быть лишено возможности узаконить его, то мы и решили вопреки всем принятым правилам и обрядам… или чему-либо ещё. Короче, мы… — Обвенчались, — договорил за меня Никита, не моргнув и глазом. — И теперь мы законные муж и жена. Выражение лица князя Григория во время моей «речи», а так же после последних слов Никиты, достойно было того, чтобы его увидеть. Это было и изумление, и растерянность, и гнев, и радость… и ещё чего-то, что невозможно было различить в этом миксе. Наконец, как и ожидалось, гнев взял верх. Но гнев этот был пока смирный — видимо из-за меня, — Григорий Ильич лишь порывисто подскочил с места, быстро пройдя из одного конца кабинета в другой, и, круто развернувшись, предстал перед Никитой, который поднялся ему на встречу. — Это правда? — спросил он у сына. — Да, отец. Извини, что мы всё сделали без тебя… — Извини… — усмехнулся Григорий Ильич, потирая ладонью левую бровь. — Извини… Нет, милый мой, думаешь эти твои извинения нужны кому-нибудь? Так вот, значит, отчего у вас на руках кольца. Тон, с которым он это говорил, заставил меня всю похолодеть внутри — так выглядит затишье перед бурей. Ноздри князя раздувались как у быка, глаза его были готовы в любую секунду метнуть смертоносную молнию, кожа лица наливалась багровой краской… Не вовремя всплыли в нём гены его отца! — Марья, пожалуйста, выйди. Мне нужно поговорить с… твоим мужем. Этот нарочито спокойный тон пугал гораздо больше любого крика. Нет, уходить нельзя… Катастрофа витает в воздухе. — Марья, послушайся отца, — требовательно произнёс Никита, твёрдо глядя ему в глаза. — Если желаете обсуждать дела касательно управления домом или политику, то, ради бога, меня здесь тут же не будет. А в любом другом случае… — Покуда я здесь ещё хозяин, княгиня, то вам придётся соизволить меня слушаться, — произнёс с напором Григорий Ильич, немного обидев меня этой своей «княгиней». — Нет уж, княгиня не изволит сего, — решила я не отступать от своего, как и планировала. — Ведь я вижу, Григорий Ильич, что вы очень злы и неспроста собираетесь погнать меня отсюда. Нет, я Никиту не оставлю. Хотите злиться, кричать; пожалуйста, я в вашем распоряжении. Но его вам и пальцем не тронуть!.. — Марья, — шепнул мне Никита, так как я уже стояла между ним и князем. — Прошу, уйди. Не надо защищать меня от собственного отца. Коль наше безрассудство справедливо вызывает его гнев, то только я должен принять его на себя. Не заставляй меня твоим упрямством ощущать себя последним подлецом и трусом. — А ты не заставляй меня идти наперекор моей совести! — я забыла про Григория Ильича и повернулась к Никите. — Думаешь, коль я толкнула нас к этому, то теперь буду отсиживаться за стенкой? — А мне-то что, по-твоему, делать? Стоять сложа ручки и прятаться за твоей спиной? Разве за такого человека ты пошла под венец? — Я пошла за того, за кого и пошла, то есть за тебя! Но и ты знал кого берёшь в жены. Так что ты в курсе, что я упряма, и очень упряма. И не пойду никуда, чего бы ты не требовал! — Нет уж, уйди, будь добра. В конце концов я имею право на приватный разговор со своим отцом! — А он и мне в какой-то мере отец, так что и я имею право на разговор с ним, когда мне того захочется. — Это ведь не простая болтовня, Марья… — Я в курсе, что не простая. Потому и не двинусь с места. — Да для чего же? — воскликнул Никита. — Чтобы только оттянуть время? Этот разговор все равно состоится между нами, так лучше сразу… — А его, значит, и после не будет! Потому что я опять встряну в него, и так до тех пор, пока не увижу, что отец твой и не думает больше испытывать злость на тебя за то, что ты не побоялся последовать своему сердцу и принять решение. — Марья, некоторые разговоры, как бы не хотелось, но должны состояться. Без них невозможно идти дальше, ведь эта недоговорённость так и будет тяготеть над душой. — Так и говорите, пожалуйста! Только при мне. — При тебе нельзя. — Отчего же? Никак от того, что разговор этот должен не помочь, а только усугубить ситуацию? — Марья! — воскликнул, не выдержав, Никита. — Мы так с тобой поссоримся! — А отчего ж нет? Если и сорриться, так уж ссориться! Здесь, в Петербурге, в кабинете твоего отца и при его личном присутствии. Лучшего момента нам и не найти! Давай, начинай, а я пока посижу и послушаю, — с этими словами я уселась на стул Никиты. — Да ты подумай, о чем говоришь. Что с тобой? — Со мной ничего, а вот что с тобой? — Со мной всё в порядке, если только не считать нормальное желание защищать жену от неприятностей отклонением от нормы! — А ты вообще знаешь, что именно для этой самой жены является неприятностями? Тут мы вынуждены были прерваться — князь Григорий, раскрасневшись ещё больше, повалился в кресло со взрывом хохота, видимо прорвавшемуся несмотря на всё его усилия сдержаться. Мы в недоумении переглянулись, сразу же забыв про свой спор. — Ну… знаете ли… дети… это просто… и театр с вами не нужен! — проговорил князь, прерываемый ещё не утихшим смехом, и утирая платком кончики глаз. — О чём спорят, зачем спорят — и сами не знают! Напридумывали чего-то, нарешали за других, и вот щетинятся теперь друг на друга… Просто как кошка и собака, честное слово. — С животными попрошу не сравнивать. — Марья, против правды не попрешь. — Извини нас, отец, — пробормотал смутившись Никита. — Мы во второй раз… — Разозлили меня? Да откуда вы это всё берёте, в конце концов? Ну, может сперва я и разозлился, узнав о таком своеволии с вашей стороны, как венчание, но теперь… — он снова расхохотался, — после такого… спора… ой, нет, ну как на таких сердиться? Ведь оба вроде взрослые люди, а словно всё ещё на одиннадцати годах болтаются. Я не сержусь на тебя, — князь Григорий подошёл к Никите, положив обе руки ему на плечи. — Теперь. А ведь по-началу так и хотел треснуть тебя по отсутствующему горбу. Но да ладно — у тебя на то теперь жена имеется. Только вы с ней не ссорьтесь при мне, а то я не знаю на чью сторону мне вставать. Меж двумя детьми выбирать — это как-то непривычно… Лучше будьте едины во всём. — Благодарю тебя, отец! — произнёс Никита с радостью, поцеловав его руку. — Да, спасибо вам, Григорий Ильич, — сказала я, подойдя к ним и просто обняв обоих сразу, насколько хватило длины рук. — Хорошо, что вы не сердитесь на нас. — Конечно нет! Но дайте, что ли, благословить вас… Вскоре мы разошлись ненадолго перед предстоящим обедом. Мы с Никитой в двух словах исчерпали наше короткое разногласие и направились на осмотр самого дома и знакомство с дворней. Признаться, некоторые из них были весьма симпатичны, но в основном это были безобразные лица, с противным подобострастием глядящих на меня, когда они узнали что я их новая госпожа. Такие трясутся когда ты к ним лицом, а в спину скалят тебе последний оставшийся в пасти зуб. С ними нельзя будет проявлять слабину ни в чём. После прекрасного обеда, проведённого, правда, в молчании, и во время которого нам наперегонки прислуживали Лука и зачем-то нахлобучивший на себя парик Гаврила, князь Григорий на секунду отозвал меня в сторону и шепнул еле слышно; «Марья, зайди ко мне, нужно поговорить. Завещание твоего отца исчезло».