И вновь цветёт сирень...

Как только до меня дошёл смысл сказанного, сердце невольно сделало скачок с двойным переворотом. — Как это понимать? — прошептала я в ответ на слова Григория Ильича. — В кабинете объясню, — коротко бросил он мне, нахмурив свои лохматые седые брови, сурово нависающие над зелёными глазами. — Я никогда не думал, что такое возможно, — продолжил он спустя минуту, когда мы расположились в креслах в той самой комнате, где мы недавно едва не поссорились при нём с Никитой. — Но приходится признать очевидное — я ограблен. Причём пропало не только само завещание, но и прилагаемые к нему бумаги. Не знаю, когда это произошло, а главное — как? Никто из слуг ни слова мне не сказал про какое-либо проникновение в мой дом, будто ничего и не было, а спрашивать я пока что не стал. Да и Лука, дворецкий наш — это же истинный цербер! Мимо него ни одна муха никогда незамеченной не пролетала. На его честность я тоже полагаюсь как на свою собственную. Так что я словно в тумане… — Но ведь здесь, помимо него, ещё есть слуги, — сказала я. — Кого-то могли подкупить… — Подкупить-то могли, да только напрасно бы золото потратили — о наличии этого тайника в доме знали только мой отец, твой батюшка и я. О нём даже Никите ничего пока неизвестно, что уж про дворню говорить! — Да, странно… — пробормотала я, ненадолго задумавшись. В самом деле, странно всё это. Если, по уверениям князя, о тайнике никто из ныне живущих, кроме него, не знал ничего, то как тогда объяснить пропажу завещания, и, как я поняла, других важных документов, оставленных на хранение Григорию Ильичу покойным Анисимовым? Грешным делом мне в голову закралась мысль, что мой тесть… мог и придумать всё это. Но я попыталась тут же отмахнуться от этого вздора. — Но ведь тайник как-то же появился в доме, — произнесла я вслух. — Значит, если с его создателем заблаговременно не разделались в целях сохранения тайны, кто-то да мог ещё прознать о тайнике. — Меня немного пугает твой образ мыслей, Марья, — усмехнулся князь. — «Разделаться» — просто как про какого-то телёнка сказала. На самом деле, я уже думал об этом, — продолжил он серьёзно, — и эта мысль не может существовать; мой отец создал тайник своими руками, он был настоящий мастер на эти дела. И проговориться о нём он не мог — он был не из болтливых, а такие обычно долго думают прежде чем что-либо сказать. А ему как никому другому было важно держать наличие тайника в секрете. — Но вы ещё сказали, что князь Анисимов… мой отец, тоже знал о тайнике? Не может ли быть такого, что он сказал кому-нибудь о нём? — Вот это уже более реально, — согласился князь. — Хотя он наверняка понимал, что о таком лучше не распространяться, а всё же сгоряча — кровь у него вскипала быстро — мог выпалить лишнего. Пускай и не напрямую, ведь для хитрого и умного человека и смутного намёка может быть достаточно. Тут уже сам собой возникает вопрос: кому он мог о нём сболтнуть? — Тому, с кем у него могла зайти речь о хранящемся в нём. — Ты про Тихонова? — И про Анну. Мог же он, к примеру, сказать или намекнуть ей, что у него есть что-нибудь на графа? А там уже можно было и докрутить мысль до наличия тайника. И все же, Григорий Ильич, я бы искала предателя среди дворовых. Ведь и вы сами могли ненароком обронить неосторожное слово, даже если считали, что вы находитесь в одиночестве. — Марья, — князь хмуро на меня взглянул. — Ты всерьёз считаешь, что я, зная, что у меня там хранится, стал бы говорить о подобном, даже отдалёнными намеками? — Не сейчас, так прежде… — И прежде не мог. — Ну, а как ваш отец рассказал вам о тайнике? Силой мысли что ли? вас могли именно тогда и подслушать и запомнить эту информацию. Даже если они ничего не слышали о конкретном расположении тайника в доме, то о его наличии точно знали. Человеческая память, знаете ли, вещь очень странная — некоторые вещи в ней ни за что не хотят оставаться, а прочее так намертво заседает, что ничем уже оттуда не выгнать. Другое дело, что в этих наших нынешних домыслах уже нет никакого смысла — бумаг-то нет… А что-нибудь ещё в нём лежит? — Да, ведь я был абсолютно уверен в его надёжности. Потому и держал там кое-какие ценности. Но из всего остального, помимо бумаг, пропало лишь одно кольцо. — Кольцо? — Да, кольцо. Золотое, с изумрудом — он огранён под каплю, — с россыпью брильянтов вокруг главного камня. Само по себе оно для меня не особо ценное (тут я едва не закашлялась), но меня удивляет, отчего выбор вора пал именно на него — ведь у меня там лежат и другие драгоценности, почти все из которых в несколько раз дороже этого кольца. — Может… а откуда оно вообще у вас? — спросила я, поборов навящевую мысль, что я более чем удачно вышла замуж (шутка, я о таком совсем не думала в тот момент). — Это было одно из колец матери Никиты, — ответил с тенью грусти князь. — Только она его никогда не любила, если не сказать — ненавидела. Не знаю, откуда оно взялось у неё, но, кажется, оно появилось незадолго до нашего знакомства. — А вы уже обращались в полицию? — Нет, — промолвил князь. — Сперва я хотел именно так и поступить, но потом подумал; а что это нам даст? — Да, действительно, — пробормотала я. — Если это и вправду дело рук Анны или Тихонова — а кому ещё нужны эти бумаги? — то обращение в полицию ничего не даст. Они их либо уже уничтожили, или же, так как скорее всего это сделал именно Тихонов, они будут объектом торга… Хотя какой в этом смысл? — тут же перебила я саму себя. — Нет бумаг — нет проблем со мной как с наследницей, и нет проблем с прошлым в виде их брака. Так зачем предлагать выкупать то, что может погубить твоё же будущее? Только ради денег? Так у них уже в руках наследство князя Анисимова! То есть моего отца… Никакой выкуп не даст им такого же состояния, зато бумаги могут лишить их его. Так что от бумаг скорее всего и пепла уже не осталось. Да и обращение в полицию будет выглядеть самым настоящим посмешищем… — Ты так думаешь? — Да вы и сами так думаете, князь, иначе уже обратились бы. — Что есть, то есть, — вздохнул Григорий Ильич, откинувшись на спинку кресла. — Да, действительно, обращение это будет смешно… Какое-то никому неизвестное завещание, бумаги непойми о чём… Да меня просто насмех поднимут! Скажут, что, мол, начал разум терять на старости лет. Ведь доказательств у меня никаких не осталось, кроме пустых слов. — Но кольцо… — А что «кольцо»? На что оно мне? Раз матушка Никиты его ненавидела, значит нет в нём для меня ничего памятного и дорогого. — Но неужели мы вообще оставим эту кражу без внимания? — А почему бы и нет? — произнёс спустя минуту раздумий князь. — Я сам подумывал об этом, но наш разговор лишь убедил меня в верности такого решения. Лучше вообще не подавать виду, что кража была обнаружена нами. Слуги ведь молчат… — Григорий Ильич, а вам не кажется, что лучше всё-таки обратиться в полицию? — предположила я. — Но только по поводу одного кольца. Про бумаги можно ничего и не говорить. Скажите, мол, хотел подарить невестке, а не обнаружил. Тайник всё равно ведь уже найден посторонними, так что пользоваться им более не стоит. — Я уже и не пользуюсь. — Тем более. Так мы покажем, что ничего такого, что следует скрывать, не произошло… — Ага, и при этом умолчим про бумаги? — скептически усмехнулся Григорий Ильич. — Нет, Марья, никуда я обращаться не буду. Тайник мой больше не пригоден, да, но и на посмешище выставлять себя не посмею! Но в конце концов, — он тепло улыбнулся мне, взяв обеими руками мои руки, — всё это, как я считаю, только к лучшему. Судьба избавила нас от лишних хлопот и проблем; я достаточно богат, чтобы дать тебе всё то, чего ты лишаешься, в том числе и собственный дом — я подарю вам с Никитой эту усадьбу! Но главный… самый главный свадебный подарок… — князь отвернулся, с трудом скрывая взволнованную улыбку, — я должен исправить давнюю ошибку, и признать наконец моего Никиту… Пора сделать его законным сыном, законным князем Оленевым. А тебя — княгиней Оленевой. Согласись, возня с этими бумагами и с никчемным кольцом не стоят этих забот… — Князь… Надо было что-то сказать, а всё предатели-слова как нарочно разбежались в разные стороны! — Не мучайся, Марья, — ласково улыбнулся он мне, погладив по голове, — я вижу, как ты пытаешься подобрать слова, но не знаешь, какие. Не нужно, — он поцеловал меня в лоб, — не надо. Благодарность не всегда выражают словами. Просто… люби моего сына, ведь в этом теперь его истинное счастье, и большей награды мне и не надобно. — Князь, я готова вам поклясться, что для меня так же нет большей награды… Ведь люблю я его… Очень люблю… Всё, щеки горят пуще магмы!.. Надо срочно переменить тему… — Только как княгиня я вообще непригодна, — прибавила я со смущенной улыбкой. — Я умею лишь играть на рояле и фортепьяно, да петь, и всё… Языков не знаю (про английский умолчу, вряд ли настоящую Марью ему учили), танцевать не умею… — Вот мне беда! — всплеснул руками со смехом князь. — Нашла, из-за чего смущаться! Я найму для тебя учителей, и ты, с твоим умом и сообразительностью, уже очень скоро нагонишь и перегонишь всех самых образованных дам Петербурга! — Только не в танцах… — вздохнула я. — Почем ты знаешь, даже не попробовав? — князь взглянул мне прямо в глаза. — Всё зависит только от труда человека и его старания. А теперь пойдём, я велю подать нам чай в библиотеку. Да, Никите ни слова о нашем разговоре! — прибавил он, когда мы поднялись с кресел. — В моем сыне чересчур развито чувство справедливости. Там, где мы с тобой поступим по разуму, он будет действовать лишь по велению чести и долга. Сама понимаешь, до добра это его не доведёт, особенно в данном случае. — Вы хотите, что бы я врала ему? — не без недовольства сказала я. — Не врала, а не говорила всего, а это разные вещи. Пойми, это же только ради его же блага. — Но как в таком случае объяснить наше столь долгое отсутствие? — Так и скажем ему, что это наш с тобой секрет. А потом, когда я его признаю законным сыном, мы ему скажем, что именно это и обсуждали здесь наедине. Я закусила губу, но спорить не стала. В конце концов, нельзя не согласиться с тем, что Никите и вправду лучше не знать о бумагах, как и о кольце. Только опять придётся врать… Неужели мне так и суждено всю жизнь врать кому-либо? — А учителей я подберу тебе уже сегодня, — весело произнёс Григорий Ильич, когда мы уже шли в библиотеку. — А занятия начнём с завтрашнего дня. — Только ищите тех, у кого терпение покрепче, — усмехнулась я. — И вперёд никому из них не платите. Я могу с полной уверенностью заверить вас, что учителя будут очень быстро от меня сбегать.