И вновь цветёт сирень...

В целом, пропуская много лишних и ненужных нам подробностей, скажу, что моё приживание в местном высшем обществе проходило без особых проблем. Лицемерить и носить на лице неизменную маску любезности мне было нетрудно. Был, правда, один сложный, но обязательный «пунктик», который мне невольно пришлось начать осваивать — это верховая езда. И хотя я всю жизнь любила лошадей, подобное ближайшее с ними сближение почти начинало вызывать у меня отвращение к этим благородным животным. В частности, из-за постоянного страха упасть и переломить шею. Или оказаться затоптанной. А ещё этот вороной жеребец, находящийся в лошадином преклонном возрасте и зовущийся Тихий, то и дело как-то подозрительно косил на меня то одним своим бархатным глазом, то другим, и словно только и поджидал удобного момента для того, чтобы сделать мне какую-нибудь гадость. К счастью, моим учителем с первых же дней стал Никита, иначе я уже давно отказалась бы от этой неприятной и нежеланной затеи. Годы, проведённые им за, казалось бы, изучением морского дела, сделали из Никиты первоклассного знатока лошадей и искусства верховой езды. Так что не прошло и трёх недель, как я худо-бедно начала самостоятельно ездить и совершать недолгие одиночные прогулки. На дворе в это время уже во всю гремел июль. Сам императорский двор переехал из столицы в Москву, и хотя мы, к счастью, не принадлежали к его числу, а все же мы так же выехали из Петербурга в нашу усадьбу в Холм-Агеево всвязи с тем, что в те же места переезжал один очень «важный» господин, на чьё покровительство в адрес Никиты так рассчитывал Григорий Ильич. В общем переехали мы как раз через недельку после того самого императорского бала, о котором я теперь всю жизнь буду вспоминать одновременно и с восхищением, и с содроганием. Но не с большим, чем о том, что вскоре последовало в моей жизни. Но обо всём по-порядку. Считаю самым верным начать с нашего последнего вечера, проведённого на очередном балу в Петербурге. Мы тогда уже всё подготовили к отъезду и через два дня должны были отправиться в путь. Мои многочисленные новообретенные подруги до известия об этом шёпотом и с упоением, как и все предыдущие дни, обсуждали последний императорский бал, где и были мы с Никитой и Григорием Ильичем, и где императрица Елизавета, блистая во всей своей природной красе и роскошными нарядом с украшениями, прямо посреди залы в самом разгаре торжества, среди иностранных послов и гремящих родовыми фамилиями и титулами придворных, от души отхлестала по щекам первую придворную красавицу Наталию Лопухину. И только за то, что та имела дерзость явиться на бал с той же розой в волосах, что была и у самой императрицы, которую та затем тут же и срезала ножницами вместе с частью волос Наталии, бросив несчастную на полу бесчувственную и как ни в чем ни бывало продолжила веселиться. Это, а так же весьма неблагопристойный вид молодого наследника Петра, пугавшего гостей своими гримасами и неуместными шутками и вообще вскоре сбежавшего с устроенного в его честь праздника вместе со своими дружками, а так же то, что при входе на платья дам охрана ставила чернилами печати, дабы второй раз никто не явился в «старом» наряде на императорское торжество (за чем, кстати, следили очень рьяно) — все это и произвело на меня то весьма странное чувство. Восхищения перед роскошью и торжественностью и содрогания перед всем творящимся за фоном этого драгоценного блеска. Всей моей целью на тот день было смешаться с толпой и, ни дай бог, никак не привлечь к себе ничьё внимание. К счастью, мне это удалось весьма успешно. Но не буду задерживаться на том бале, ведь, по-сути, больший интерес он предоставлял скорее для историков, чем для меня; ведь императорский бал был таким, как и все прочие, только гораздо грандиознее, ну и так и кишел знаменитыми историческими личностями. А они к моей истории не имеют никакого отношения, так что лучше я поскорее вернусь к тому самому вечеру, который, как выяснилось впоследствии, сыграет немаловажную роль в моей судьбе. Подождав, пока дамы всласть наговорятся на тему Лопухиной, я только тогда сообщила о своём скором отъезде, после чего они всем своим видом принялись высказывать своё великое огорчение по этому поводу и старались как бы невзначай напроситься в гости, а заодно пронюхать причину этого отъезда. Я то отшучивалась, то пропускала мимо ушей их слова (не говорить же правду в самом деле!). Правда, один раз едва не подавилась воздухом от тонкого намёка одной из княгинь, что я, мол, не оттого ли уезжаю, что под сердцем завела себе кое-кого? — Нет-нет, что вы! — улыбнулась я, постаравшись как можно быстрее вернуть самообладание. — Дело вовсе не в этом, а лишь в том, что мы следуем воле Григория Ильича. — Ах, как жаль, моя дорогая, очень жаль! — всплеснула руками та самая княгиня. — Вам бы это было как нельзя более кстати. — Простите? — Ну как же? Вы ведь уже какой месяц обвенчаны? Пора, пора, моя дорогая, укреплять свои позиции в доме. Поверьте, ничто так не красит женщину, как положение матери юного наследника знатного рода! — Верно, — вмешалась одна графиня лет сорока пяти, так быстро обмахивая себя веером, что сама колибри могла бы позавидовать этой скорости. — И к тому же, поверьте моему опыту, моя дорогая — чем скорее подаришь супругу наследников, тем раньше добьёшься большего уважения и благосклонности с его стороны. — Ну, это уж как Бог даст, — промолвила я с легкомысленными видом, судорожно ища на что можно срочно перевести беседу. — А вы не заметили, что княгиня Докирёва что-то долго отсутствует? Уж не случилось ли с ней чего-нибудь? Здорова ли она? Так внезапно она покинула нас и до сих пор не вернулась… — Нет-нет, с её здоровьем точно все ладно, — отозвалась графиня. — Я краем уха слышала, что она сейчас имеет весьма деликатную беседу на не менее деликатную тему. — О, а о чём же именно? — вся загорелась от нетерпения княгиня. — Полагаю, мы сейчас все сами и узнаем, — сказала я, глянув на приближающуюся к нам княгиню Докирёву. Эта молодая и прелестная тридцатилетняя женщина, все ещё свежая и румяная как юная девица, шла к нам с весьма озадаченным и загадочным видом. — Ну, милые мои, — произнесла она подойдя к нам, — многого я на своём младом веку повидала, но чтобы такое!.. — Машенька, не томи же, — взмолилась одна из дам. — Что там такое у тебя стряслось? — К счастью, у меня такого никогда и не произойдёт, — ответила та, трижды сплюнув через левое плечо, и с виноватым видом посмотрела на меня. — Я надеюсь Вы извините меня, Марья Петровна, за то, что именно мне выпал жеребий сообщить Вам о том, что ещё до начала завтрашнего дня будет известно всему городу. — Что же такое случилось? — спросила я, ощутив в себе нарастающую тревогу от её тона. — Мой муж и свёкр здесь — вон они! — так что с ними все хорошо. А что же ещё за напасть могла случиться? Уж не дом ли горит? — Нет, тут не о том речь… — княгиня замялась, слегка закусив нижнюю губу. — Видите-ли… Дело это может и не получило бы ход, не попади письмо в руки моей тетушки, а уж вы все знаете, какого она у меня нрава!.. — Какое ещё письмо? — в конец растерялась я, а дамы, напротив, ещё сильнее навострили уши. — Которое некогда написала Ваша мачеха, Марья Петровна. — А, так речь про Анну, — вздохнула я с неким облегчением, но тут же спросила: — А что же там такое с тем письмом? Что моя мачеха умудрилась настрочить такого, что Вы иначе чем без удивления и без сочувствия и не говорите об этом? — Ой, милая моя, Вам ли говорить мне такое… Вы ведь ещё так юны, так погружены в своё счастье с молодым супругом, и подобные новости… — Давайте ближе к делу, княгиня, — в нетерпении перебила я эти наигранные ломания. — Я и дамы уже сгораем от любопытства. — Ваша мачеха — Анна Николаевна, — зачем-то уточнила княгиня, будто у меня была ещё другая мачеха, — как Вы, быть может знаете, до замужества с Вашим батюшкой, да упокоит Господь его душу, уже была замужем, да овдовела незадолго до второго брака. Так считали мы все, так думал и Ваш бедный батюшка, да теперь мы знаем, что жестоко обманут он был, как и мы все. — Пожалуйста, говорите точнее. — Ваша мачеха при живом первом муже повторно вышла замуж, выдав себя за вдову, а тот юноша, которого мы знаем как наследника князя Пётра Анисимова, на самом деле сын того самого первого мужа. — Подождите, — остановила я княгиню, говорившую с видом человека, открывавшего нам страшный заговор против человечества. — Я никогда не назову Анну близким мне человеком, к которому во мне имеется хоть капля какой-либо привязанности, не говоря уже о любви. Но все же она, как ни крути, является частью семьи Анисимовых, к коей принадлежу и я. И потому я хочу знать — Вы уверены, что сказанное Вами является правдой? И на каком вообще основании Вы заявляете подобное? — Я же уже упоминала про написанное Анной письмо — вот на его основании я и говорю эти страшные вещи. Она, как оказалось, имела неосторожность вести со своим первым благоверным редкую, и оттого весьма трогательную переписку. И вот одно из тех писем было получено моей тётушкой нынешним вечером. — Как же оно у неё оказалось? — спросила одна из дам. — Полагаю его похитили ещё в те далёкие годы, и с той поры нашу княгиню наверняка тайно изводил некий шантажист. И теперь за что-то он послал письмо как раз в руки той, которая непременно пустит его в свет — такова уж моя тетушка, для неё просто смысл жизни состоит в том, чтобы изобличать людские пороки и старые грехи. — Да уж, знаем — сама старая дева, так и другим теперь жизни портит, — проворчала другая дама, явно некогда обиженная этой «тётушкой». — Но тут я полностью на её стороне — это же просто откровенный обман! — Ах, какой скандал! При живом муже повторно обвенчаться, да ещё и с сыном обманывать… Какое беспутство! Да ещё и иметь при этом наглость писать такие письма. — Я бы сказала — глупость, а не наглость. Наверняка эта задумка — дело рук её первого муженька. Состояние у бедного князя было изрядное, так отчего же не позариться на этот лакомый кусочек? А Анна собой совсем не дурна, даже до сих пор. — А вам всем не приходит в голову, что письмо, пришедшее к Вашей тетушке, может быть самой обычной подделкой? — вставила я наконец своё слово, на деле же уже догадываясь, о каком письме идёт речь — это наверняка то самое, что было выкрано из тайника Григория Ильича. Но зачем было кому-то его пускать в дело, да ещё таким образом?.. — Дорогая моя, мне понятны Ваши сомнения, — противно-сочувственным голосом сказала княгиня Докирёва, — но почерк Вашей мачехи сложно не узнать. А моя тетушка неоднократно видела как он выглядит, так что ошибки быть не может. И сам факт, что Анна именно сегодня вдруг прислала хозяевам этого дома извинительную записку и не явилась на бал, чего с ней ещё никогда не случалось, говорит о многом. Вы не находите? Она знала, что письмо будет отправлено, знала, что о её многолетней лжи и страшном обмане станет известно сегодня вечером, и потому по глупости, как оказалось весьма свойственной ей, укрылась за стенами дома, на который у неё вскоре не будет никаких прав. — То есть? — Я про то, моя дорогая Марья Петровна, что у Вас теперь есть все шансы вернуть себе во владение то, что было отобрано у Вас обманом. Ведь раз сын Анны, Дмитрий, не является сыном князя Анисимова, значит иных наследников князя, кроме Вас, больше не остаётся. — Одного мифического письма не достаточно для подобных выводов, — глухо отозвалась я. — Марья Петровна, — улыбнулась княгиня Докирёва, — поверьте, дыма без огня по-любому не бывает. Но не позднее завтрашнего дня тетушка лично привезёт письмо в мой дом и мы самолично сможем увериться в написанном там. Но Вы не волнуйтесь, дорогая, ведь Вы же ей совсем не дочь и потому её тень ни в коем случае не ложится на Вас. Напротив, Вы теперь как никогда выигрываете на её фоне! Ведь Вы же — такая чистая, совсем ещё юная, обманутая девочка… — Простите… — перебила я её. — Мне… Что-то немного дурно… Нужно домой. Где Никита? — Да-да, Марья Петровна, конечно — поезжайте сейчас домой, — участливо сказала княгиня. — Для Вас это сильное потрясение, не так ли? Конечно же, Вам нынче уже не до бала. Поезжайте, отдохните как следует, а завтра я буду ожидать Вас у себя на чай, и, даю слово, письмо к тому времени, как и моя тетушка, будут у меня в доме. Зная её могу без сомнений говорить, что она теперь ни за что не выпустит из своих ручек такую бумагу. Наскоро попрощавшись с дамами и в сопровождении княгини найдя кочующих по залу Никиту с Григорием Ильичем, я, при помощи своей спутницы, коротко обьяснила им сложившуюся ситуацию. На лице Никиты выразилось нескрываемое удивление, а вот на Григория Ильича нашла самая настоящая грозовая туча. Недобро нахмурившись при взгляде на Докирёву, князь велел Никите сейчас же возвращаться со мной домой, а сам он намерен был остаться здесь ещё на некоторое время. — В случае если тетушка нашей глубокоуважаемой княгини пришлёт ещё одного лакея с неотложными новостями или же кто-нибудь ещё узнает что-либо об этом… происшествии, то я просто обязан быть одним из первых, кто узнает о том. Поезжайте. И, Никита, позаботься о своей жене — на ней просто лица нет, насколько девочка потрясена такими ужасными известиями о своей прежней, пусть и не кровной, но семье. Наскоро простившись с хозяевами дома, мы с Никитой поспешили к нашей карете, к которой не стали даже посылать лакея, дабы Гаврила подогнал её поближе к крыльцу. — Я так и знала, что добром эта история не кончится, — пробормотала я, когда колеса тронувшейся кареты загремели по каменной дороге. — О чём ты? — спросил Никита. Чёрт, ведь он же не в курсе, что я знала о существовании этого письма, как и о том, что оно было украдено! Но объяснять этого совсем сейчас не хотелось. Прикусив язык я немигающим взглядом уставилась в окно, делая вид, что не расслышала слов Никиты и полностью погружена в свои мысли. — Странно все это, — сказал наконец Никита. — Откуда вдруг взялось это письмо? Почему его отправили тетке этой княгини? Зачем нужно было так в открытую заявлять всем о его существовании? Да и где само письмо-то? Оно вообще существует? — Обещала завтра показать у себя в гостях. Это я о Докирёвой. — Хорошо. Но где доказательство, что письмо настоящее? — Я уже спрашивала об этом. Говорит, что её тётка безошибочно узнала почерк Анны. — Это ещё ни о чем не говорит. Любой почерк можно подделать, да так ловко, что вовек не отличишь, где подлинник. — Я знаю. Только обществу это не объяснишь. Для них это такой сладкий кусок, что они будут теперь терзать его максимально долго, невзирая ни на какие доводы и логические вопросы. — Да… Хорошо, что ты в данной ситуации оказываешься только в выигрыше, а иначе и тебе не удалось бы миновать этой кровожадной стаи. А уж общество как никто умеет сживать со света тех, кто оказывается в его немилости. — Знаешь, я не хочу говорить об этом, — нахмурилась я, потерев отчего-то занывшее сердце. — Не по-душе мне обсуждение этой темы. Все вышло как-то слишком грубо и скверно… Неужели нельзя было по-совести отдать письмо Анне? Или, на худой конец, в мои руки? Зачем тут же бежать и на весь свет рассказывать обо всем? То же мне, моралисты чёртовы. Подобные дела нужно непременно обсуждать с теми, кого они касаются. Вдруг Анна и вправду считала своего первого мужа мертвым, а потом вдруг узнала, что он жив? Что если князь Анисимов был в курсе всех этих событий? А может это вообще самое настоящее мошенничество?.. По-любому нельзя вот так бежать и трубить вокруг себя о случившемся… Слушай, на душе неспокойно, — с жалостью глянула я на Никиту. — Давай заедем к Анне. — Но зачем?.. — Не спрашивай. Нехорошо мне, чувствую, что поговорить с ней я должна. Заедем, прошу тебя. Это очень важно, я уверена в этом. — Ну хорошо, заедем, коли так, — согласился Никита, хотя было видно, что он не понимает, на кой чёрт мне это нужно. Да если бы я сама знала, а не только чувствовала ноющий зуд в груди! Гаврила по моей просьбе не жалел коней, да и нам хотелось уложиться в эту поездку и вернуться домой до того, как Григорий Ильич опередит нас, поэтому уже минут черёд десять мы въезжали в ворота усадьбы Анисимовых. — Хозяева дома? — спросил Гаврила у лакеев. — Да, хозяйка с сыном изволят дома находиться. — Передайте, князь и княгиня Оленевы в гости к ним пожаловали. — Не в гости, а на короткий разговор, — вмешалась я, уже выскочив из кареты и взбежав по лестнице к дверям. — О, Марья Петровна, Рады видеть Вас, — лакеи тут же расступились передо мной и раскрыли двери. Там, в коридоре, едва я ступила за порог, ко мне вышла сама Анна. Взъерошенные волосы, безумный остекленевший взгляд, бледное до зеленого оттенка лицо, и словно судорогой сведённые руки и рот до дрожи ужаснули меня. — Анна, что с тобой? — Уходи, — прохрипела она. — Зачем ты приехала? Со мной все кончено, я вовек не отмоюсь от этого позора. Но мой сын… Дмитрий… Я видела как ты приехала, Марья, и вот сошла к тебе… Прошу, не брось брата. Я же своё сделала для его спасения. Произнеся эти слова едва слышно, Анна как подкошенная рухнула на пол. Краем глаза я увидела, как к нам из недр дома несётся напуганный до смерти Дмитрий, как вокруг мечутся лакеи и слуги, а мозг в этот миг мог думать только об одном, причём навеянном каким-то неизвестным чутьём. — Разжать ей рот, живо! — закричала я, не узнавая свой голос. Хорошо, что нервы у Никиты оказались крепкие, не в пример прочим окружавшим меня. Он тут же сел возле меня на полу и взялся за лицо Анны. Рот у неё оказался зажат не столь сильно, как я предполагала — Никита сумел разжать челюсти одними пальцами. Велев ему держать как можно крепче и ни в коем случае не отпускать, а так же тащить лакеям любую посудину, хотя бы простой поднос, я как можно глубже сунула руку в рот Анны и попыталась вызвать у неё рвоту, молясь чтобы ещё не было поздно. Да, я не опоздала. Точнее не опоздала та неизвестная сила, что руководила мною в эти минуты. Когда из Анны всё вышло, она просто на глазах начала оживать, словно в неё кто-то принялся вдыхать едва не утерянную жизнь. Тут я уже передала Анну в руки Гаврилы, так как сама я больше не ощущала в себе сил дальше заниматься ею, да и запоздалый стресс уже давал о себе знать. — Марья, — услышала я голос Дмитрия. — Что же это?.. — К матери иди, — отмахнулась я от него. — Пускай посмотрит в глаза тому, ради кого она это сделала, думая, что тем самым поможет ему, и кого едва не сделала сегодня несчастнейшим из людей. Иди же к матери, кому говорят?! Только рявкнув на юношу я донесла до него смысл того, что ему следовало сделать. Дмитрий тут же побежал вслед за слугами, унёсшими обессиленную Анну, ну, а я, поддерживаемая Никитой и с подергивающимся левым глазом спросила у оставшегося возле нас лакея где мы могли бы дождаться, пока Анне станет лучше. — В гостиной, Марья Петровна, Вас проводить? — Да, проводите нас, — сказал Никита. — Сюда, прошу Вас. Может… эм… чаю там… — Нет, спасибо, почему-то совсем не хочется, — без раздумий отказалась я. Думаю Никита придерживался того же мнения.