И вновь цветёт сирень...

Прошло не меньше часа, прежде чем в доме наконец-то появился лекарь, за которым с запиской от Дмитрия ездил один из лакеев. Вскоре после этого в гостиной перед нами предстал раскрасневшийся от злости Гаврила, ругающий на чём свет стоит этого самого лекаря, который посмел самым беспардонным образом прогнать нашего камердинера от несостоявшейся самоубийцы. После того, как Гаврила как следует отвел душу, он вопросительно посмотрел на нас с Никитой: — А что, собственно, случилось-то? Я про эту, Анну… Зачем эта фарфоровая дура яду наглоталась? Или это её хотели?.. — Да сама она наглоталась, никто ей ничего не подсыпал, — перебила я его. — Она сама практически напрямую сказала нам об этом. А вот зачем… вроде бы и понятно, но всё же вопрос всё ещё открыт. — Полагаю она сама и расскажет тебе обо всём, — сказал Никита. — Мне? — Ну да, не мне же. Ты ей, как ни как, падчерица, росшая у неё на глазах. К тому же, ты только что вырвала её с того света. Кому, как ни тебе, открыться ей? Нужно только дождаться, когда она будет в состоянии здраво мыслить. — По-моему, ей это по жизни не дано, — возразила я. — Иначе она к яду и не приближалась бы. — У неё было бы оправдание. Она хотела смыть позор с себя и сына… — Очень удобный способ, при условии полного отсутствия мозга, сбежать от всех проблем, оставив живым, помимо огромного горя, ещё бóльшую кучу проблем, чем было у них до этого. Но, по-любому, поговорить всё же не помешает. Хотя бы для того, чтобы она больше и не думала повторять сегодняшнее безумство. — Ну, на вторую попытку у неё вряд ли достанет решимости. — Хотелось бы, — полушёпотом произнесла я, бесцельно рассматривая гостиную, в которой мы сидели. Петербургский дом Анисимовых значительно разнился с домом в Москве. Если там была тяжёлая, до безвкусицы изобилующая роскошью обстановка, то здесь всё было настолько легко, светло, простенько и нежно, как принарядившаяся в домашнее платье девица. Возле нас на круглом столике разменяно тикали часы, созданные в образе некоего дворца, из ворот которых несколько минут назад под лёгкую, как ручееек, музыку, выезжали светские кавалер с дамой. Во дворе они разъехались в противоположные стороны, но затем, покружившись немного, снова съехались, описали ещё по одному кругу в обе стороны, и так и уехали вместе обратно во дворец до наступления следующего часа. Спустя ещё несколько минут моё терпение начало неумолимо покрываться трещинами, да и я уже представляла себе назревающий неприятный разговор с Григорием Ильичем (который уже, наверняка, если не вернулся домой, то точно был на пути к нему) и потому я решила предпринять попытку прорваться к Анне и поговорить наконец. В случае неудачи мы незамедлительно отправлялись бы домой, иначе неизбежный нагоняй только удвоился бы. На счастье Анна уже была в сознании, поэтому, несмотря на то, что лекарь, действительно оказавшийся редким (хотя скорее наоборот) гадом, не хотел меня ни в какую пускать, она сама попросила меня зайти. Слугам и возмущенному донельзя лекарю велено было уйти, сидящего же у постели Дмитрия, приподнявшегося было, наоборот попросили остаться. — Тебе тоже нужно узнать всё то, что я намерена открыть Марье, — так объяснила эту просьбу Анна, слабый и дрожащий голос которой никак не был похож на её обычный звонкий и уверенный. — Прежде всего, — продолжила она, когда дверь закрылась, а я уселась на стул, который только что был занимаем лекарем, — я хочу сказать тебе, Марья, что я никогда не поблагодарю тебя за то, что ты сделала для меня. Нет-нет, не говорите сейчас ничего. Оба. Дайте мне сперва всё сказать, иначе я с мыслей собьюсь, а они и так кружат в голове как в встревоженном улье. Да, я не поблагодарю за спасение моей жизни, ибо ни мне, ни моему сыну она не принесёт никакого счастья. Напротив, то, что я сделала, было единственным способом спасти нас. А теперь… теперь я больше уже никогда не решусь на такое (я про себя шумно выдохнула с облегчением). Да, не решусь… А дальше-то что? Теперь… который час? — Да почти половина одиннадцатого. — Вот. Через полчаса он прийдёт и если я всё ещё буду жива, то письмо немедленно будет послано тётке княгини Докирёвой. Самый верный и надёжный способ доставить его всему обществу. Эта старая карга не упустит такой лакомый кусочек… Только моя смерть могла спасти нас от такой участи. — Анна, — вмешалась я, крайне удивлённая и содрогнувшаяся от догадки, — о каком письме ты говоришь? Не о том ли, в котором ты писала… — я неуверенно глянула на Дмитрия, но, вспомнив, что Анна сама велела ему остаться, и решив, что только правдой тут можно что-либо решить, я продолжила; — В котором ты писала отцу Дмитрия? Я про настоящего отца, твоего первого мужа, за которого ты вышла ещё до брака с князем Анисимовым. — Откуда… откуда ты знаешь? — дрогнувшим голосом спросила Анна, приподнявшись на постели. — Так ведь письмо уже находится в руках тётки княгини Докирёвой. Твоя жертва ничего бы не изменила; ведь тот, кто поставил тебе подобное условие, сам же и нарушил его. Стоило видеть лицо Анны в это мгновение. Наверное ни одному физиономисту не под силу описать словами всю ту гамму эмоций, что смешались на нем в это мгновение. Видно, то же творилось и в её душе, так как Анна, рухнув обратно в постель, закрыла лицо обеими руками, содрогаясь всем телом не то от нервного потрясения, не то от беззвучного рыдания. Дмитрий продолжал хранить молчание, несмотря на то, что от него так и фонило изумлением на версту вокруг, ну, а мне совсем не хотелось брать на себя роль пояснителя. Пускай это делает его мать, в конце концов, это её прямой долг. Наконец Анна отняла руки от лица, на котором теперь была запечатлена печать невыносимой внутренней боли, и, голосом полным горечи, она сказала, обведя нас мутным взглядом: — А ведь все оттого, что я тогда не сдержала себя! Я ведь считала, что он умер… А я любила его, любила так, как это возможно лишь один раз в жизни. Вы и представить не можете, — Анна при этих словах резко уселась, — каково мне было в тот день, когда я получила известие о его гибели! И главное, я не могла даже в последний раз увидеть его, попрощаться — проклятое море поглотило самое благородное и дорогое мне сердце в свою пучину, вместе с кораблём и всем экипажем. Всё, что осталось от них, — это выброшенные на берег жалкие обломки, — здесь Анна склонила голову вперёд как помятый сапогом цветок. — А ведь Дмитрий просто хотел заработать денег, для меня и для нашего будущего первенца… Да, сынок, я дала тебе имя твоего истинного отца. Чуть позже я расскажу тебе подробнее о нём. Сейчас мне нужно довести до конца свою исповедь. Так вот, в один день я стала вдовой, обреченной на нищенское существование. Мне даже и помочь никто не мог — я знала, что у моего несчастного мужа был брат, но я его даже и в глаза никогда не видела, а у меня самой никого из родных и нет — всех до единого схоронила ещё в раннем детстве. И ведь у меня даже ничего не осталось… Всё, что должно было достаться мне по наследству, ушло на оплату долгов, коих набралось даже больше, чем стоило наше скромное имущество. Так вот и вышло, что я в семь лет осталась без крова над головой и без поддержки. Спасибо хоть монашкам из того монастыря, что стоит в десяти верстах от моей родной деревни — по доброте своей вырастили они никому ненужную сироту, — но что меня ждало впереди? Я тогда достигла семнадцати лет и у меня было лишь два пути — принять постриг или каким-то немыслимым образом выйти замуж. До последнего я склонялась к выбору первого, ведь в мирской жизни меня не ждало ничего, кроме унижения и бедности, а в монастыре я была как в родном доме; монашки были моими старшими сёстрами, а наша добрая игуменья стала для меня практически родной матерью. Дело уже шло к постригу, где-то два дня оставалось до него, как в один вечер — никогда не забуду ту декабрьскую вьюгу! — в ворота постучался, как мы сперва посчитали, заблудившийся путник. Высокий, черноволосый, с прекрасным открытым мужественным лицом, в дорожной одежде, и опирающийся на толстую грубую палку, сделанную из ветки дерева. Мы проводили его в нашу монастырскую гостиницу — иной раз к нам забредали уставшие или заплутавшие путники, и у нас им никогда не отказывали в крове. Он оказался очень измученным, из правой ноги у него сочилась кровь… Я с двумя сёстрами, под присмотром игуменьи, остались на ночь возле него. Вот тогда мы и узнали, что он моряк по ремеслу своему, а здесь он потому, что ехал навестить брата, но тот уже год как уехал в Москву. А Дмитрий как раз перед тем и провёл год в плавании и ничего о том не знал. В тот день он направился в Москву, и тут на них возле леса напали лихие люди — ямщик при этом сбежал, может он с ними и заодно был, — а Дмитрию пришлось отбиваться. Налетевший буран помог ему скрыться от разбойников, иначе ему, даже с его силой, никогда не удалось бы отбиться от шестерых матёрых мужиков. Потом Дмитрий наугад пошёл по прямой, опираясь на подобранную ветвь как на посох, и ему повезло наткнуться на наш монастырь. Дня три бушевала буря, да такая, что ни пройти ни проехать, а монастырские ворота так вообще завалило наглухо! Пришлось повременить с тем, чтобы перевезти Дмитрия в ближайшую деревню. Я все эти три дня была возле него, и, как мне кажется, наша игуменья совсем не противилась тому. Мы с Дмитрием то подолгу разговаривали, то просто молчали и прислушивались к завываниям вьюги, то я тихо пела ему священные тексты, то с замиранием сердца слушала удивителтные рассказы о его приключениях. По прошествии этих трёх дней буря за окном наконец утихла, но зато переместилась в два молодых сердца… Ещё спустя неделю мы, с благословения игуменьи и сестёр, обвенчались, и так я стала счастливой женой моего Дмитрия. Мне было всё равно, что он, хотя и графского рода, а всё же совсем небогат: всего с двумя десятками крестьян и со стареньким, небольшим, но очень уютным домом. Не знаю, может оттого я и была так счастлива, что вышла не по расчёту, а по велению сердца. Так прошло около двух лет. За это время Дмитрий пару раз на несколько месяцев уходил в плавание. И вот, когда стало известно, что у нас наконец-то появится долгожданный малыш, он ушёл в очередное плаванье… вы уже знаете, что из этого вышло. Тогда я поняла, что, если останусь в деревне, то просто погублю себя и ещё неродившегося ребёнка. Там у нас не было никакого будущего без отца и мужа. Я собрала свои немногочисленные вещи и в тот же день направилась в Москву. Я была ещё молода, красива, и в том была моя единственная надежда… И она оправдалась — я встретила князя Анисимова. Он проникся моим горем, к тому же сам в то время потерял любимую, с которой они не были обвенчаны, но подарившей ему дочь. Вот мы с ним и объединились в союз; иначе наш брак и нельзя было назвать. Но в одном пришлось соврать этому доброму человеку, которого я, если не любила, но точно уважала и ценила, — что мой ребёнок его родной, а не от моего первого мужа. Думаю он и сам догадывался о правде, но по одним ему известным причинам не стал пытаться это оспаривать. И вот однажды, когда моя жизнь наконец-то так наладилась, я получила письмо… Гром среди ясного неба не так бы потряс меня, как потрясло оно! Написанное почерком мужа, оно сообщало мне о том, что он жив! Да, жив! Что он не утонул, что он всё это время живёт в Голландии, что он знает о моем втором замужестве, что не упрекает меня за это (ведь я должна была позаботиться о ребёнке) и что я, если того пожелаю, могу в любое время возвратиться к нему. Он не просил немедленного ответа, понимал чем для меня окажется весть о том, что он жив. Лишь попросил рассказать поподробнее о нашем малыше. Я думала, что моё сердце вот-вот разорвётся! Надо было бы посоветоваться с Петром, но в тот миг я не могла соображать трезво — я написала ответное письмо. Потом ко мне от него пришло ещё одно и я снова ответила. Так несколько месяцев длилась наша переписка. Зря я её держала в тайне… Как я теперь жалею, что не рассказала Петру обо всём сразу же! Затем в нашем с Дмитрием общении случился долгий перерыв. Я уже не знала, что и думать, как вдруг наконец-то получила долгожданное письмо. В нем он извинялся за своё долгое молчание, объяснял это тем, что у него были небольшие проблемы, но что теперь уже всё хорошо, и что он хочет ещё почитать о сыне. Вот тогда я и написала то самое письмо, которое и стало для меня роковым… Через две недели к нам с Петром прибыл посетитель. Я не удержала возглас ужаса, когда увидела кем он был — это же мой Дмитрий, мой муж! Не сразу я заметила жестокость в тех глазах, которой у него никогда не было, ту кривую усмешку вместо обычной мягкой улыбки… Это был не Дмитрий — то был его родной брат. Они оказались близнецами. Только при взгляде на него я вспомнила, как Дмитрий вскользь упоминал однажды об этом. Он вообще всегда мало говорил о своём брате, и теперь я понимала почему. Это поистине жестокий, холодный как камень и безжалостный человек. Не выбирая выражений, он произнёс обличительную речь перед Петром, рассказав ему о моих письмах. Ох, как он издевался надо мной! Как рвал мою душу! Он говорил, что его брат на самом деле ненавидит меня за мою измену, что у него в Голландии уже давно есть новая жена, что я для него теперь не более, чем старая красивая кукла, с которой некогда любили баловаться и которую хранят в памяти лишь из жалостливой нежности к прежним временам… После чего негодяй обещал моё последнее письмо выставить на всеобщее обозрение, если мы не заплатим ему денег и если я не напишу и не отправлю ещё одно письмо, в котором сообщу Дмитрию, что более не нуждаюсь в нём и что он может меня забыть… в общем, в таком духе. И если больше никогда не буду ему ничего писать. Пётр дал ему денег и прибавил, как мог только он один, что шантажисту не место в его доме, и что он здесь и сейчас намерен скрестить с ним шпагу, если тот сию же минуту не уберётся прочь. Позже у них, насколько мне известно, была ещё одна встреча, но в подробности я не была посвящена. Только с тех пор Евгений раз в месяц, а то и два, обязательно заходил в наш дом… — Евгений? — вырвалось у встрепенувшегося Дмитрия. — Да. Евгений. — Так значит речь о… — Да, речь о графе Тихонове. Он — брат-близнец твоего родного отца. Подумать только — лицом так схожи, а как различны они внутри! Я очень виновата перед тобой, — Анна взглянула при этом на меня, — ведь это по моей вине ты едва не стала женой этого человека. Желая спасти себя и сына, от него я готова была бросить тебя в его когти. — Но с какого боку ему нужно было жениться на мне? Он шантажировал тебя, он шантажировал… отца, который, как я поняла, не хотел предавать тебя. Но я-то тут при чём? — А дело в наследстве, как я полагаю. Чтобы оно не досталось мне и моему сыну, иначе он всем открыл бы мою тайну. Даже если бы он сразу не предоставил доказательств, то брошенное им зерно быстро проросло в виде сплетен, сомнений и злословия, а там уже и доказательства сами собой нашлись бы… При жизни твоего отца всё ещё было более менее спокойно — Пётр оберегал нас своим влиянием и силой. Евгений даже ни разу не встретился с тобой за все его посещения. Но после смерти Петра Евгений словно с цепи сорвался — с развязанными руками он уже чувствовал себя нашим полноправным хозяином. И тут ты внезапно пропадаешь… Это на время сбило его с толку и я даже уже надеялась, что он совсем оставит нас в покое. Даже ездила к нему на переговоры, но ничего, кроме насмешливой любезности, не получила от той встречи. Либо по твоему возвращению ты становилась его женой, либо он губил меня и Дмитрия. Иного пути не было. И, словно читая мои мысли, он сказал, что если я надумаю писать в Голландию брату, то тогда он не станет меня жалеть, что погубит и меня и его. Видя, что это не особо страшит меня, он… он спросил, дороги ли мне жизнь и здоровье моего сына? Боже, я была как в ловушке!.. Я ни минуты не сомневалась, что он был готов причинить тебе вред, сынок. Потому делала всё, что он мне велел… И помощи я ни от кого не могла получить. Да что бы это дало? Дмитрий, дай воды, у меня в горле пересохло… Спасибо. К счастью ты, Марья, сумела вырваться из его когтей, выйдя замуж за сына одного из достойнейших людей. А то, что было сегодня… Я сама его утром вызвала и напрямую спросила; что мне сделать, чтобы прекратить этот многолетний ад, отравляющий мне жизнь и ежедневно грозящий нам гибелью? Вы уже знаете, каким было условие прекращения этого шантажа… Да, Бог даровал мне красоту, но забыл вложить в эту голову хоть каплю разума. Как, как можно было поверить, а тем более сделать то, что он велел?.. Анна с этими словами снова закрыла лицо руками, в бессилии откинувшись на подушки, и, отвернувгись от нас, тихо заплакала. — Матушка, — тихо позвал её Дмитрий, мягко поглаживая по голове. — Матушка, прошу Вас, только не плачьте. Благодаря милости Бога, Марья спасла Вас… — Да, в то время как я её несколько раз едва не погубила! — вскричала Анна. — Забудем о прошлом, — сказала я, потирая пальцами нывшие виски. — Теперь, когда всё наконец-то ясно, о нём не следует более вспоминать. Разве только, чтобы больше не повторять прежних ошибок. Все мы не без греха. Так что не будем ставить прошлое в упрёк. Лучше подумаем о настоящем. Как теперь быть с этим письмом?.. — Ясное дело — я вызову Тихонова на дуэль! — воскликнул Дмитрий, гневно сверкнув глазами. — Пусть кровью ответит за то, что он сделал с моей матушкой! За все те страдания, что он ей причинил! — Во-первых, Тихонов наверняка такую возможность предвидел и давно дал дёру. Да и где доказательства, что он причастен к публикации этого письма? Только на посмешище себя выставишь. А во-вторых; даже не думай нам тут о дуэлях! — сурово сказала я. — Считаешь, ему хватит совести драться честно, а не нанести из-за кустов удар в спину или не пустить внезапно в ход пистолет? Тогда уж закупи заранее для матушки целую телегу яда, ибо бóльшей беды чем твоя гибель, да даже твоё ранение, для неё нет. Вы бы лучше подумали о старшем Дмитрии. Он и вправду жив? — Не знаю, — тихо всхлипнула Анна. — Я уже давно ничего не знаю… Не во что верить, не на что надеяться. — Так никуда не годится, Анна. От этого зависит, что нам следует делать дальше. Если он действительно жив и находится в Голландии, то тебе надо во чтобы то ни стало отыскать его. И так как я абсолютно уверенна, что рассказ про какую-то его новую жену — просто наглая клевета, — то ничто не помешает тебе снова стать его законной супругой. Тогда и у света вопросов никаких к вам не будет, да вы вообще сможете переехать из России в Голландию подальше от всех. — Но если это не так? Если Дмитрий умер, а все эти письма были подделаны его извергом-братом? — Тогда нам ничего не будет стоить доказать, что и посланное тётке Докирёвой письмо — такая же подделка. Не знаете что ли, как это делается? — улыбнулась я, вставая со своего места. — Обязательно подумайте над своим дальнейшим планом действий. Я же, если вдруг понадобится какая-то помощь, завтра утром отбываю в Холм-Агеево. — Как, ты бросишь нас?.. — Не по своей воле, Дмитрий, — Григорий Ильич ещё несколько дней назад назначил отъезд. Да и, если честно, я вам вряд ли смогу чем-либо ещё помочь. Ты, Анна, главное больше не совершай таких глупостей, которые невозможно исправить человеческими силами, а с остальным вы и сами в состоянии справиться. Во всяком случае я не самый опытный и потому не самый лучший советчик в данной ситуации. Поправляйся, Анна, а ты, Дмитрий, смотри за ней и береги её. Мне же пора с Никитой домой возвращаться, а не то уже нас придётся спасать от гнева Григория Ильича. Прощайте. Желаю удачи. Так, расставшись с ними, мы, то есть я с Никитой и с всё ещё сердившимся на лекаря Гаврилой, который за время моего отсутствия успел «нечаянно» сделать тому какую-то мелкую гадость в отместку за его бестактность и бесцеремонность (к сожалению я так и не узнала какую именно), отправились домой. Нам, как и ожидалось, не удалось вернуться раньше Григория Ильича — наша карета въехала в ворота как раз спустя минут пять, как он сам приехал. Пришлось рассказать ему обо всём. Нахмурив взгляд и молча пройдясь несколько раз по комнате, он коротко бросил нам, чтобы мы готовились к завтрашнему отъезду, а к этой теме он намерен вернуться позже. Никите же я ещё во время дороги до дома вкратце рассказала о том, что поведала мне Анна. Только что-то вновь почему-то удержало меня назвать ему имя Тихонова. Григорий Ильич, как я понимала, также намеревался держать это имя в тайне от своего сына. Видимо мы оба на уровне чутья намеревались уберечь Никиту от возможных неприятных последствий, связанных с этим человеком.