И вновь цветёт сирень...

Я была готова к этому. Точнее была уверенна, что готова. Но оказалось, что нет… — Беременна… — как в трансе повторила я вслед за восторженным объявлением Глафиры. — Вот, я же говорила вам, матушка! — вслед за тем раздался радостный возглас Федосьи. — Я нисколько в этом не сомневалась… Но, погодите, нам же надо теперь барину написать!.. — Обожди, — успела я ухватить её за рукав. — Не убегай так скоро. Глафира, ты свободна. Пойди к Настасье и скажи, что барыня велела дать тебе хлеба с сыром и рубль… нет, два рубля за работу. — Благодарствую, барыня. Дай Бог вам здоровья, — с поклоном ответила ещё более просиявшая старушка. Ещё бы, ведь два рубля — это весьма щедрая сумма. Если так пойдёт и дальше, то вскоре эта старушка целое состояние на мне наживёт… — Ты письма пока никому не отсылай, — сказала я Федосье когда Глафира ушла. — Я потом сама напишу. — Конечно, хорошо… Только знаю я, как вы их пишите, барыня, — лишь бумагу понапрасну жжёте и ни одну не отправляете. — Откуда знаешь про это? — машинально спросила я, хотя мысленно уже не принимала участия в разговоре. — Пепла под вашим столом и запаха гари на весь дом уже вполне достаточно, хотя мне и своими глазами довелось сие увидеть. Матушка, не лучше ли мне самой написать Григорию Ильичу и Никите Григорьевичу? Или вы хотите обрадовать их по приезду? Просто мы же не знаем сколько им там ещё нужно проездить, а с таким известием Никита Григорьевич уж точно смог бы вернуться домой пораньше! Как ни как, а жена первого ребёночка готовится подарить семье. — Ребёнок… — пробормотала я в такт своим мыслям. — В восемнадцать лет… — Согласна. Наконец-то! — произнесла Федосья, видимо неверно истолковав моё состояние. — Вы даже задержались немного. На год или на два можно было и пораньше. У нас-то дворовых так вообще уже с пятнадцати, а то и четырнадцати девки начинают… — Я не была замужем, — резко прервала я её, очнувшись ненадолго. — О, ну конечно же, — примирительно промолвила Федосья, и, судя по её виду, вмиг ставшему очень уж кротким, моё выражение лица её изрядно напугало. — Я ведь ничего не хотела сказать плохого… Конечно вы не были замужем и потому и деткам неоткуда было у вас взяться, ведь девицу порядочнее вас нужно ещё найти… — Надеюсь ты это же повторишь и в присутствии моего мужа, если это однажды потребуется, — пробормотала я негромко, но и так, чтобы Федосья меня расслышала. — Господи, матушка, отчего такие мысли у вас? — изумилась она. — Всякое бывает, — бросила я в ответ. — Никогда не знаешь, чего и от кого что ожидать. «Мне ли не знать об этом…» — прибавила я уже про себя. Действительно… В жизни бывает всякое. И порой такое, чего совсем не ожидаешь. Вот ещё этой весной я была школьницей, готовящейся к выпускным экзаменам и к поступлению в университет. А что же теперь? А теперь я — женя князя, носящая под сердцем ребёнка… «Ты всего лишь мадам Оленева, — вздрогнув вспомнила я слова Никиты. — Но готова ли ты прожить так всю жизнь? Не нужно отвечать, я и так знаю, что не готова. Так стоит ли жертвовать тем, чего ты можешь достичь в своём времени, в замен однообразной, тяжёлой, полной ненужных тебе обязанностей жизни здесь, в восемнадцатом веке?» Да, я и вправду не готова… И теперь я ощущала это как никогда острее. Я не готова жить вот так, являясь лишь инструментом для рождения новых князей из этого рода! Ведь я именно им и являюсь по-сути; зачем же ещё нужны жёны в нынешнее время? А я не хочу раз за разом оказываться в таком положении… Минуту, и кто же теперь будет следить за моим состоянием? Та самая Глафира? И где же гарантии, что она меня не угробит? Она или любой «современный» доктор? А сама мысль о том, что будет, когда истечёт срок и наступит решающий момент… Боже, испытывала ли я ещё хоть раз за всю жизнь подобный страх? Нет, я не хочу всего этого!.. — Марья Петровна, — долетел до меня голос Федосьи. — Я правда вижу на вашем лице страх? Матушка, чего же вы боитесь? Помните, что вам послан великий дар. Истинное счастье любой женщины являют собой только её дети. И бояться тут совершенно нечего… «Да, разве только того, что меня всё это запросто может убить…» — Да я понимаю всё это, — поспешно вмешалась я, не ощущая желания слушать чьи-либо нравоучительные подбадривания. — Конечно же это счастье… И раз я здорова, то так и должно было рано или поздно случиться… Опять на свои мысли свернула во время разговора! — Что ж, — вздохнула Федосья, приняв вид бабушки, мягко дающей указания своим неразумным внукам. — А коль так, то отчего страху-то браться? — А история с матерью Никиты тебе на ум совсем не приходит? — сорвавшимся голосом спросила я. — И любые другие в том же роде? — А вам разве не приходят на ум истории о дамах, которые благополучно родили множество детей? Почему же обязательно думать о том, что всё может быть плохо? — А как же статистика? — выпалила я, совсем не задумываясь о том, что значение этого слова ей не понятно. — Можно думать о чём угодно, надеяться и верить в лучшее, но разве это изменит то, что происходит в жизни? — В вашей пока ещё ничего не произошло, поэтому советую вам немедленно успокоиться, — уже строго произнесла Федосья. — Вы боитесь за себя, это видно, и я понимаю этот ваш страх. Но зато я никак не возьму в толк — а о ребёнке вы совсем не беспокоитесь? Вас пугает только то, что связано с вами, или вас также пугает и возможность того, что он так и не увидит жизни? — Как я могу чувствовать что-либо, если я даже ещё не смирилась с мыслью о том, что он где-то там во мне растёт? — Ну так смиритесь! — воскликнула Федосья. — Иначе и себе навредите и ребёнка загубите. И тогда, поверьте, вам уже и не вспомнятся былые страхи за себя… С этими словами Федосья быстрым шагом вышла из спальни, подло оставив меня одну со своими мыслями. Нет, ну что это такое? Как она вообще посмела говорить со мной в таком тоне? Я, вообще-то, её барыня!.. Откинувшись на подушки и закрыв глаза я попыталась успокоить хаос внутри себя. Мелькавшие картинки из прошлой жизни перемешивались со свежими воспоминаниями, образы родителей смешивались с образами Григория Ильича и Никиты, и в центре всего этого вихря находилось нечто, что я пока не могла разглядеть и ощутить. Но это было что-то такое, к чему я невольно тянулась, к чему раз за разом возвращался мой взгляд… «Если я сейчас выпью зелье, — подумала я, — то всё обратится вспять… Но что именно обратится? И что же тогда будет с ним?» При этой мысли я невольно вздрогнула, ощупав руками свой живот, никак пока не выдающий присутствия в нём постороннего жильца. Я правда боюсь за себя… Причём очень боюсь. Но Федосья, будь она неладна, нарочно навела мои мысли на то, что постепенно начинало завлекать весь мой разум. Ребёнок… Пока ещё что-то очень маленькое, совсем не похожее на будущего человека… Но уже живущее и растущее во мне. Крохотная песчинка, жизнь которой теперь полностью зависит от меня. И ведь из этой песчинки может вырасти вторая я или же второй Никита… «Григорий Ильич как нарочно увёз тебя именно сейчас, — закусив губу подумала я. — А ведь мне как никогда нужен кто-то рядом… Федосья не в счёт — она уже начала воображать себя моей воспитательницей. Нет-нет, из всех людей мне сейчас нужны или родители или ты… Но мои родители ещё даже не родились, поэтому остаёшься только ты. Но и тебя нет рядом! Оставил меня здесь в одиночестве… Хотя какое же это теперь одиночество? — тут же усмехнулась я, всё ещё держа руки на животе. — Одиночеством это никак не назовёшь. А Григорий Ильич как чуял, что мне не стоит ехать с ними — ну куда мне, в самом деле, трястись в дороге с таким подарком?» Полежав ещё немного, вдохнув пару раз почти до треска лёгких, я приняла такое решение — возвращаться в двадцать первый век я всё-равно пока не собиралась, значит буду глубже пускать корни здесь. Вынашивали же как-то прежде женщины детей, значит смогу и я. Обязана просто. И я это сделаю, использовав для этого все имеющиеся у меня знания, какими бы скудными они не были. А пока первым делом надо отменить назначенную на завтра встречу с Тихоновым. Вскоре должен приехать Корсак, надеюсь в компании Белова, и вот тогда можно уже и встретиться. В конце концов следует учитывать здешние нравы — встреча замужней дамы и её бывшего жениха, в то время как только что выяснилось, что эта самая дама в положении, можно расценить как душе угодно. Нет-нет, никаких встреч без надёжных свидетелей. Конечно, двое посторонних мужчин в доме без присутствия мужа — тоже так себе выглядит… Но здесь хотя бы у Никиты есть полное доверие к ним обоим. Остальное уже менее важно. — А теперь следует написать письмо благоверному… — сказала я самой себе, уложив на письменный стол лист чистой бумаги и окунув острый кончик пера в чернила. Так… а что же писать? Точнее — как лучше всего распределить текст? А в принципе, о чём тут конкретно думать? Просто бери и пиши так, словно говоришь это словами…

Милый князь… После вашего с Григорием Ильичем отъезда я нашла записку, которую вы оставили для меня. Вы писали: «Вздохни свободно, насладись временем, которое будет принадлежать тебе одной, как и прежде. Я же буду считать часы до момента нашего воссоединения, и сделаю все от меня зависящее, чтобы ты не смогла рассердиться на меня за то, что я слишком долго отсутствовал». Но есть ли у меня эта самая свобода? Могу ли я дышать спокойно, пока тебя нет рядом? И дня не проходит в разлуке с тобой, чтобы в душе у меня не было тяжёлой печали. Где же ты? Отчего не вижу я твоих писем? Быть может ты не пишешь потому, что злишься на меня за то, что я не попрощалась с тобой перед отъездом? Если так, то грешно тебе винить меня в том и так жестоко наказывать. Ты не раз сравнивал меня с живительным лучшем восходящего солнца… так скажи мне, для чего солнцу проливать свой свет, если возле него нет того, кто воззвал его к жизни? Да, моё солнце на миг ослепло от своего света, именуемого гордостью, но оно не в силах ежедневно испивать горькую чашу яда, зовущуюся виной… Как мне жить здесь одной и не думать о том, каково тебе где-то там, в далёких землях? Каково терзаться мыслью, скучаешь ли ты обо мне так же, как и я о тебе? Я не в силах больше терпеть, Никита… Возвращайся, прошу тебя, возвращайся. Ибо ты как никогда нужен здесь, у нас дома. Мы будем ждать тебя… Мы — это я и тот, кто по истечении срока станет наследником или наследницей рода Оленевых. Передай мой сердечный привет Григорию Ильичу и скажи ему так же, что Федосья вместе с этим письмом пошлёт ему более официальное, с подробными отчетами о нашей жизни без вас. В одиночку можно читать только начало, а концовку лучше вам вдвоём. Твоя навеки преданная Марья А. О.

Вот такое вот первое письмо получилось… Прежде ведь мне так и не доводилось писать кому-либо, благополучно сваливая это на других. А стоит ли вот так вызывать у Никиты чувство вины? Может и нет… Ай, да ладно! Как написала — так и написала, менять уже ничего не надо. А не то не выкарабкаешься до самого их возвращения. Хорошо, что Григорий Ильич научил меня писать на русском языке XVIII века, а то написала бы сейчас послание… Запечатав письмо, поставив на конверте восковую печать с гербом Оленевых, и кликнула Федосью, которая, как и ожидалась, не слишком-то далеко ушла. — Письмо для Никиты Григорьевича, — сухо произнесла я, протянув зажатый меж двух пальцев конверт. — Пошли его сегодня же, да напиши письмо от себя Григорию Ильичу, где подробно сообщишь ему о том, что творилось у нас за всё время их отсутствия. — Хорошо, — кивнула она. — Вообще про всё? — Да, про всё. Ничего не скрывай, но только без преувеличений и домыслов. Что знаешь — то и пиши. — Поняла. — Федосья, — я встала и положила руки ей на плечи, доверчиво взглянув ей в глаза. — Не суди обо мне так строго, как ты это делаешь. Я растерялась, да, и, как ты и видела, очень сильно испугалась. Я и сейчас ещё боюсь, но страх этот, пойми ты, вовсе не означает, что я не рада, и что мысли о ребёнке меня совсем не тревожат. — Марья Петровна, — улыбнулась Федосья. — Да разве я могла подумать иное? А потому резка с вами была, дабы в разум прежний вернуть вас. — Вот я и вернулась. Спасибо. Да, ещё кое-что забыла, — я вновь уселась за стол. — Надо записку Тихонову отправить, что не приму его завтра. Напишу, что голова очень уж болит. — Вам бы совсем его не приглашать, барыня, — вновь аккуратно посоветовала Федосья. — Не могу уже, ничего не поделать. Но лучше уж пусть приедет тогда, когда я не одна здесь буду. Вестей от Корсака и Белова не приходили? — Приходили — Алексей Иваныч пишет, что он и его друг Александр будут у нас дня через три. — Вот и хорошо. Значит встречу с Тихоновым на недельку отложим. Да, — я предостерегающее подняла руку, — и глядите, не проболтайтесь никому за пределами нашего дома о том, что я ребёнка ношу! До возвращения Никиты Григорьевича и Григория Ильича это для всех будет тайной.