И вновь цветёт сирень...

…Внутри всё похолодело. Тихонов! Этот голос я узнаю из тысячи… А вот и он сам — отделился от окна, какой-то нервной и дерганой походкой подойдя к нам. Вид у него был устрашающий: лицо осунулось, в ссадинах, под глазами тёмные мешки, спина ссутулилась… Я сперва отшатнулась от него назад как от призрака, но успела остановиться — нельзя загонять себя, прижимаясь к стене! Лучше уж стоять посреди комнаты, крепко держась за спинку кресла, как за последнюю спасительную опору. — Один возглас, и я с удовольствием понаблюдаю, как ты сдохнешь на руках у своего проклятого Никиты, — дрожа от внутренней ярости вымолвил он, выставив вперёд правую руку с зажатым в ней пистолетом. — Мне даже не будет жаль, что ты так и не стала моей, хотя должна была, обязана! «Только у дьявола могут быть такие бездонные, полные мрачного огня глаза… Боже, как же страшно вот так стоять напротив него!..» — Ненормальные… — всё, что я смогла прошептать, силясь побороть лезший в голову страх. — Сойдёшь с ума, когда тебя целыми днями пытаются изловить! — вновь подала голос Фаина. — Бедный мальчик несколько раз был на волоске от гибели! Уже изловили почти всех его друзей. Знаешь, чего их теперь ждёт, а? И по чьей, спрашивается, милости, всё это устроено, а? Конечно же это старый князь с твоей подачи, змея, устроил охоту на них! Как жаль, что они тогда не попали ему в прямо в сердце! — А ты… — я развернулась в сторону Фаины. — Ты… мать… сын… Ты мать Тихонова! — Да! — с какой-то вызывающей гордостью произнесла она. — Да, я его мать. Как и Митьки, мужа Аннушки. Вот, кстати, твоя мачеха хотя бы послушная девушка, умеет уважать мнение старших и мужчин и не перечить им. А тебя так мне и не удалось воспитать должным образом… Прости, Евгений… — Не печалься, это не помешает мне достигнуть своей цели. — Так вот в чём всё дело… — я в свою очередь вскинула голову, стараясь смотреть на них с насмешкой и презрением. — Вот почему ты так упорно настаивала на моём замужестве с ним. Вот почему его всё ещё не сумели найти. Он прятался у тебя, в доме Анны! — Да, я даже ради этого недели три назад переехала из Москвы в эту деревню. И скольких же трудов мне стоило укрыть его тайно от всех! Даже от Анны с Митькой. — А в случае внезапной встречи и обыска, хотя вряд ли такое было возможно, он просто назвался бы именем своего брата. Близнецы, как ни как! Удобно. Но, постойте, ведь они же вроде как уже давно осиротели?.. — По бумагам — да. Но мать не та, которая чернилами записана, а та, которая родила. А это была я! Крестьянская девка, дочь кухарки… И такая вдруг милость оказана со стороны барина! Хорошо, что его жена была неспособна на рождение детей, и по доброте своей приняла моих мальчиков как родных. — И один в результате вырос обычным человеком, а второй стал чудовищем, — подытожила я. — И, как ни удивительно, а именно второй явно является твоим любимцем… — Только потому, что он первый узнал правду обо мне! Я вообще не хотела раскрываться, до гроба хранить свою тайну, но известие, что Митя погиб… Я не вынесла бы без Евгения! — Полно, мама, — произнёс Тихонов. — Брат оказался жив, что ещё нужно? Да, он всё ещё не знает про тебя, как и Анна… — Как, она не в курсе? — удивлённо спросила я, перебив его. — Конечно же нет! — воскликнул Тихонов. — Разве можно доверять такое этой блестящей курице? В голове с яростью стучала огромными красными буквами мысль: «Опасно!» — а воздух в комнате был наэлектризован до предела. Боже, как же подбирать слова, дабы не попасть под эту молнию? Как говорить и о чём, чтобы этот ненормальный не нажал на треклятый курок или не вытворил ещё что ужасное? Подумать об этом у меня совсем не было времени, поэтому приходилось соображать максимально быстро. Не уверенна, что это получалось именно так, как стоило в то время… — А мне, значит, можно, да? — сказала я следом за возгласом Тихонова, и, набравшись смелости, шагнула вперёд. — Послушайте, чего вы хотите добиться? Зачем вы пришли в дом тех, кто первее прочих желает изловить вас? Что вам нужно? Убить кого-то? Вы могли сделать это и прежде, и уж тем более не тратили бы время на разговоры. Тогда вам нужна я, верно? Да бросьте вы уже этот цирк, оба! Понимаете же уже, что этому никогда не бывать. Ну не сложишь то, что изначально никак не складывалось. Так зачем продолжать этот балаган? Кричать я не буду — не дура, что бы устраивать подобное под дулом пистолета! — но и препятствовать вам не стану. Уходите по-хорошему. Уходите! И оставьте в покое меня и самих себя. Ведь сами не живёте, и мне ещё жизнь травите. Как собаки на сене — сами не едят, но другим не дадут. Прекратите же, Христом молю! Освободите всех нас. Я умолкла, дыша тяжело и часто, словно из воды только что вынырнула. Тихонов на протяжении этой речи невыносимо прожигал меня взглядом, правда глаза его матери были ещё более противные, колючие… Мне не показалось, что он что-то принялся усиленно обдумывать, так как, стоило мне закончить, он без остановки выпалил: — Я уже говорил много раз, что жизни без тебя у меня не будет. Это не я тебе, а ты мне её травишь!.. Но что толку в сотый раз объяснять одно и то же? — прибавил он с какой-то смиренной тоской. — Тебе всё равно нет дела до моих слов, так же как не было никакого дела и твоей матери… Нет, ты права, дальше так продолжаться не может, пора заканчивать эту комедию. Я и в самом деле зашёл слишком далеко и выбраться обратно у меня практически нет никаких шансов. Но ты говоришь, что даёшь мне шанс беспрепятственно уйти после всего? Хорошо, я воспользуюсь этим и уйду, как и должен был сделать ещё ранее… Так, минутку, а с чего это он вдруг задний ход включил? Я же не сказала ничего выдающегося, не проявила чудеса гения… Почему вдруг сменил позицию? Да и Фаина, похоже, не понимает, чего на этот раз в голову ему взбрело — смотрит в полнейшей растерянности. А пистолет-то он всё ещё держит направленным в мою сторону! — Как ты сюда попал? — спросила я, дабы возникшая напряжённая пауза не слишком затягивалась. — Да ещё и незамеченным. — Парик, одежда, усы поддельные… — фыркнул он. — Да мало ли существует способов маскировки! Прибыл чуть позже кареты, назвался вашим слугам лакеем из дома Анисимовых, что вслед за хозяйкой поехал, дабы поручение ей от мужа передать… Мог бы и именем брата назваться, да, но знающие нас люди никогда не спутают где я, а где он. Да ещё эти ссадины… Проще было так. А сюда, в гостиную, через окно залез. Опасно, Марья Петровна, оставлять окна в доме распахнутыми без присмотра! Хотя нынче такая славная погода, несмотря на осень… — Всё понятно… — я покосилась на пистолет. — Вот через окно и вылезай на свободу и скачи на все четыре стороны. Хотите условиться с матерью, где вам встретиться в следующий раз — пожалуйста, я уйду и дам вам возможность поговорить… — Подожди, — повелительно произнёс Тихонов, по-прежнему не убирая пистолета. — Я сказал, что согласен уйти, но я не говорил, что хочу попасть в лапы ваших слуг или твоего мужа. Уйду я только при твоём сопровождении; доведёшь меня до самой окраины леса. — То есть как это? — воскликнула я, тут же представив себе в голове все возможные последствия, связанные с этим. — Да никуда я с тобой не пойду! Вы что, в самом деле? Я и так отпускаю тебя… — И вот как мне верить в то, что как только я выйду отсюда, ты не поднимешь тревоги? Ты бы уже давно это сделала, не направь я на тебя пистолет. А когда ничто тебя не будет сдерживать… Нет, я не стану так рисковать. Ты проведёшь меня без всяких препятствий и недоразумений до леса, а там, — я обещаю! — я сразу же отпущу тебя и навсегда уйду. — И что ты сделать намерен, если я откажусь? — поинтересовалась я, скорее для того, чтобы выиграть время на обдумывание дальнейших действий. — А разве я даю тебе выбор? — он улыбнулся как кот, готовый вонзить когти в беззащитную мышку. — Твоё присутствие будет моей защитой и уверенностью, что меня не поймают раньше времени, а в лесу я уж сумею затеряться, подними ты на ноги хоть все полки императрицы. — Сынок, ты уверен, что хочешь поступить именно так? — робко спросила Фаина. — Нет, я совсем не хочу поступать именно так, но сейчас у меня нет иного пути. А раз так, то придётся делать нежеланное. Иди, — велел он матери, — и отвлекай их там как только можешь. А про Марью скажи, что ей стало дурно в доме и потому она решила выйти прогуляться, и что скоро уже вернётся. — А если кто захочет пойти за ней?.. — А ты позаботься, чтобы не захотели! — в нажимом произнёс Тихонов. — А про всё остальное ты и так всё знаешь… — Марья Петровна, простите за беспокойство, но я тут узнать у вас хотел… Я едва не закричала от радости и испуга, когда Гаврила, в своей неизменной манере, широко распахнул дверь в гостиную и в замешательстве так и замер на пороге, изумленно взирая на раскрывшуюся его глазам картину. Фаина вскрикнула и отшатнулась в ужасе назад, и, не прошло и двух секунд, как Тихонов, издав сдавленное рычание, подскочил ко мне, больно ухватив за руку своей огромной лапищей, и я краем глаза заметила мелькнувший справа от меня пистолет. — Я же велел не просто закрыть дверь, а ещё и на замок запереть! — проскрежетал он зубами и прибавил громче: — Только шевельнись, старый дурак, и тут же распрощаешься со своей барыней! — Батюшки… — с расширенными от ужаса глазами прошептал Гаврила. — Ты чего делаешь, изверг? — Умоляю, помоги!.. — в ужасе прошептала я, с мольбой смотря на верного камердинера. Но что он может сделать?.. — Фаина, отопри окно — приказал Тихонов. — Живо! И следи, чтобы нам никто не вздумал помешать. Не то твоей питомице конец. «Подумать только, мать выгораживает!» — подумалось мне, в то время как Фаина поспешила выполнять приказание. — Перелезай, — грубо толкнул меня Тихонов, подведя к распахнутому окну. Я хотела было протестовать — куда мне лезть с моим начинающим расти животом? — но выбора вновь не имелось. С максимальной осторожностью перелезла я на землю, сам же Тихонов потратил на это в три раза меньше времени, чем я, так и удерживая меня под прицелом. — Куда он делся? — спросил Тихонов у Фаины, ухватив меня снова, и глянув в покинутую нами комнату. — Улизнул! Я же велел тебе следить, что бы он на месте оставался… — Вон они, барин, вон они! Вместе с голосом Гаврилы я услышала многочисленный топот ног, как лавина приближающийся в нашу сторону. Вместе с тем раздавался и звучный лай собак. — Вот тебе раз! — усмехнулся Тихонов, и, хотя я его не видела в своём положении, но чувствовала, что он нагло улыбается, как человек, уверенный в своём преимуществе. В это время показались спешащие в нашу сторону Никита, Гаврила, и следовавшие за ними наши мужики, двое из которых с трудом удерживали рвущихся вперёд псов, так и заливающихся недобрым лаем. — О, а вот и твой обожаемый муж, — шепнул мне на ухо Тихонов. — Хочет выпустить на меня всю свою свору, что людскую, что псовую… А предупредить их этот ваш камердинер не потрудился, что я вооружён? И никакая собака не успеет добежать до меня прежде, чем я нажму на курок. — Стойте, — сказал Никита, велев всем остановиться в двадцати шагах от нас. — Он держит у её головы пистолет. — Какая наблюдательность, князь! — издевательским тоном сказал Тихонов. — Вам бы иметь её прежде, ещё до замужества с моей невестой. — Сзади, осторожно! — воскликнула вдруг Фаина истерично. Тихонов тут же с молниеносной скоростью, увлекая меня за собой, отскочил в сторону, противоположную дому, и встал так, чтобы видеть и Никиту с его людьми, и тех, кто подкрадывался к нам со спины. Это были трое наших лакеев, вооружённых ружьями, и целящихся в нашу сторону. — Не стрелять, княгиню заденете! — повелительно крикнул им Никита. — Граф, — продолжил он затем, — вы ведёте подлую игру. Если у вас есть основания требовать у меня удовлетворения, как того требуют законы чести, то я весь к вашим услугам. Но зачем вам втягивать в это Марью? Учитывая, что она моя жена, и вы угрожаете лишить её жизни… — Князь, умоляю, давайте без пустого красноречия обойдёмся! — перебил его Тихонов, медленно отступая со мной назад. — Вы правы, сейчас моя игра на честность не претендует. Но око за око, как говорится. Сперва вы женитесь на девушке, которая уже была помолвлена со мной… — Против воли, хочу напомнить! — встряла я. — Вот именно, — поддержал Никита. — Граф, я понимаю, всякий бы огорчился на вашем месте, потеряв невесту незадолго до венчания. Но самое последнее, что вы можете сделать в данной ситуации, это мстить любимой женщине. Ведь это я в итоге стал её мужем, значит я занял ваше место в её сердце, и потому не с ней, а со мной вам следует выяснять отношения. Выбирайте соперника равного своим силам! Как он был сейчас прекрасен! Ситуация не помешала мне оценить это смешание благородства, смелости и желания любой ценой защитить меня. Боже, и ведь он сейчас добровольно хочет проставить себя под тот удар, что витает надо мной! Нарочно отводит злость Тихонова на себя. А ведь Никита не может не помнить, что только из-за него он, Григорий Ильич и Гаврила были ранены. Тут меня словно ослепило от всколыхнувшегося воспоминания, связанного с нашим с Никитой посещением «Матери», и её слова, обращённые к нему: «Ты славный юноша, чьё сердце переполнено добротой и отвагой. Будь таким же всегда, и не бойся того, что предопределено ещё до твоего рождения…» Да, после этого она кинула в воздух щепотку порошка, который возвратил нас обратно в дом Никиты, но при этом позволил моей душе на короткий миг взглянуть на своё прошлое — как раз перед тем, как мы с родителями поехали в парк… И тут уже как в ускоренной съемке мелькали перед глазами те картинки, как и наш разговор с «Матерью», замедлившийся только с того момента, когда я приняла в руки ладанку с зельем, способным вернуть меня обратно: «А если я хочу остаться с ним?» «Это невозможно, Агния, подумай, о чём говоришь». «Я прекрасно понимаю, о чём говорю. Да, я очень, очень люблю родителей! Но я не могу выпустить из рук то счастье, что послал мне случай, или же судьба, не важно». «Ни тебя, ни Никиту не ждёт здесь счастье! Агния, не делай глупостей, не может быть хорошо в том, чего не должно быть! Не забывай своих же рассуждений, бывших столь разумными!» «Я уже по-другому рассуждаю». «Оставшись здесь, ты будешь занимать не своё место, ты будешь жить судьбой Марьи, коей бы она была, не попади девочка ко мне. Эта несчастная судьба, Агния!» «Ты же вроде как не раскрываешь подробностей будущего, почему же ты говоришь сейчас мне про то, какая ждёт меня участь?» «Да потому что ты не должна оставаться! Вспомни Тихонова, вспомни всех остальных — думаешь они дадут тебе житьё? Ты понимаешь, что и сама гибель несёшь за собой? Понимаешь, что из-за того, что ты останешься, случится… — тут она осеклась, явно прикусив язык. — Ладно, ты и так уже достаточно знаешь. Выпей зелье как только вернёшься в дом Никиты, пока ещё не поздно, и просто сотри всё это…» — Пока не поздно… — одними губами произнесла я, не вымолвив ни слова вслух. — Гибель за собой несёшь… Так вот что я не могла вспомнить! Вот какие слова так упорно не хотели показываться в моей памяти! Гибель за собой несёшь… И теперь понятно, почему Рада так настаивала на том, чтобы я выпила зелье. Она знала, она видела, что Тихонов устроит всё это! И в любой момент, держа в руках пистолет, он может совершить непоправимое… Может выстелить в любого из нас! Неизменно висящая у меня на шее ладанка, хранящая в себе драгоценное зелье, практически как каленое железо жгла сейчас мою кожу… Как и сама мысль о том, что я всё ещё имею шанс выпить его и тем самым покончить со всем этим кошмаром… Но какой ценой?! Навсегда потеряв Никиту, да и неизвестно ещё, что будет со мной и ребёнком… — Князь, — произнёс меж тем граф, отвечая на слова Никиты, так как все эти мои мысли мелькнули в голове быстрее, чем падающая звезда на ночном небе. — Князь, можете не сомневаться — вы один из первых, с кем меня страсть как тянет поквитаться! Ведь вы действительно тот, кто стал главной причиной моей потери в лице Марьи. Не будь вас, и она была бы вынуждена выйти за меня, или уйти монастырь, о чём она в последнее время думала с огромным ужасом. Но вы… ладно, не стану повторять это опять. — Так отпусти же девку, окаянный! — воскликнула гневно Федосья, стоящая в команде Никиты. — Вот именно! — внезапно раздался голос Агафьи, только что вперевалку подбежавшей к ним. — Коль меж собой грызться собираетесь, так не втягивайте в это девку, которая к тому же тяжела! Достаточно ты уже всего натворил, не бери ещё один грех на душу! Надо же, Агафья встаёт на мою сторону… Или просто хочет на всякий случай прикрыть себя? — Отпущу её — и тогда лишусь уверенности, что меня не застрелят в этот же миг, — ответил Тихонов, коснувшись указательным пальцем моей брошки в виде бабочки, которую мне ещё тогда в Москве подарил Никита, и которую я уже давно забрала из дома Анисимовых обратно себе. — Хотя, надо признаться, мне нравится держать в руках её жизнь. Поглядите сами — такая юная, хрупкая, прекрасная… совсем как эта бабочка на её груди. Ах, как же сладостно ощущать в своих руках этот жалкий трепет её крыльев, которые я могу обломить всего одним движением пальца! Но ещё приятнее будет увидеть, как она полетит на волю, не скрою. И это полностью в ваших руках, князь. — Что вам нужно? — сурово спросил Никита, оставаясь с виду спокойным, оттого он казался ещё более грозным, чем если бы дал волю своему негодованию. — Совсем немногое — разговор, наедине, без единого свидетеля. Как Марья Петровна уже знает, я не принимаю вызовов на поединок, я дал себе в этом клятву. Поэтому, если князь в свою очередь поклянётся своей честью и жизнью нашей милой Марьи Петровны, что никто из вас не посмеет идти за нами и никоим образом пытаться изловить меня, а тем более убить, то я клянусь в свою очередь отпустить Марью и более того — оставлю вот этот пистолет лежащим здесь на земле. Таким образом я буду безоружен, как, надеюсь, и вы, князь. — Вы хотите только разговора? — переспросил, нахмурившись, Никита. — И о чём же, позвольте поинтересоваться? Раз вы ради него готовы отпустить Марью, которая, как вы верно утверждаете, единственная всё ещё защищает вас от наших пуль и собак. — А не всё ли равно о чём он будет, если в случае вашего согласия на него Марья будет свободна? — сказал Тихонов. — Да и повторю, что всё своё оружие я оставлю здесь, поэтому вам нечего бояться. Хотя, когда речь идёт о любимой жене, то у вас не должна даже возникать мысль о возможной опасности для себя, хотя я и обещаю, что таковой нет. — Речь не о страхе, а в попытке понять, почему именно на разговор вы хотите обменять свободу Марьи… — Вы хотите, чтобы я предложил ещё что-нибудь дополнительно? — Тогда это выглядело бы уже более правдоподобно, — парировал Никита. — Но зато мне ничего «другого» не нужно. Повторяю — либо разговор, либо… — Уже понятно, что будет вторым «либо»! — перебил Никита. — Можете не утруждаться в повторении. — Барин, не соглашайтесь, — шептал Гаврила. — Обманет… — Этот змей точно что-то задумал, — добавила Агафья. — У него никогда не бывает ничего просто так, я уж знаю. Каждый говорил что-то своё, и каждый пытался по-своему высказать мысль, что не нужно этого делать. Что добром это не окончится… Но как же тогда нужно было поступать? Никто не знал… Все только глядели с непередаваемым выражением возмущения, растерянности, бессилия и огромного желания растерзать Тихонова на кусочки. Всё на миг замерло, как бы готовясь к главному рывку… — Не нужно, не соглашайся… — прошептала я в свою очередь Никите, хотя уже видела по твёрдости на его лице, что решение безвозвратно принято. «Всё будет хорошо, не бойся за меня», — сказал мне его молниеносный взгляд, полный грустной нежности и уверенности в правильности своего поступка. — Хорошо, я согласен, — сказал он затем громко. — И я клянусь вам, граф, клянусь жизнью Марьи и своей честью, что никто из моих людей не последует за вами и не предпримет никаких попыток навредить вам. Теперь ваша очередь — отпускайте мою жену и оставляйте на земле оружие. С этими словами Никита снял с пояса свою шпагу и уложил её на землю. Тихонов же, едва слышно усмехнувшись с оттенком злорадства, с силой вдруг толкнул меня вперёд, что я едва не отступилась и не полетела на землю. Но к счастью Гаврила, стоящий в этот момент, ближе всех ко мне, успел поймать меня. — Никита, прошу, нет… — снова прошептала я, судорожно ухватившись за верного камердинера, и с бессильной мольбой взглянула на Никиту. — Всё будет хорошо, — повторил он с ободряющей улыбкой. — Верь в это, как верю я. — Я ведь всё ещё могу застрелить любого из вас, — подал голос Тихонов. — В том числе и вашу Марью. Но уговор есть уговор. Только пускай ваши лакеи сперва уберут прочь свои ружья и отойдут от них на двадцать шагов назад. И собак, собак в псарню загоните и заприте! Учтите, что ваша псарня у меня на виду сейчас. — Выполняйте, — резко приказал Никита. Пришлось им сделать всё, как сказал Тихонов… — Вот это другое дело. Теперь моя очередь. С этими словами Тихонов нарочно замедленно положил пистолет за землю, затем резко распрямившись и отступив на несколько шагов назад, зорко следя за каждым из нас. И при этом всем своим видом красноречиво показал, что никакого тайно спрятанного в одежде оружия у него нет. — Что ж, князь, как видите от своего оружия я избавился, как и обещал. Прошу следовать за мной. Здесь недалёко есть небольшая полянка возле оврага, там мы и поговорим с вами. Надеюсь ваши люди достаточно послушные псы и не нарушат вашей клятвы? — Никто из них не пойдёт за нами, я обещаю, так как это мой приказ, — строго произнес Никита в ответ. — Очень хорошо. Поверим в это. — А если всё же пойдём? — подал вдруг голос один из лакеев. — Он ведь больше не угрожает княгине!.. — Тогда вы своими глазами убедитесь, что подобные шутки со мною очень плохо заканчиваются, — с пробирающей до дрожи интонацией произнёс Тихонов. — Все останутся здесь и это не обговаривается, — снова повторил Никита, уже уверенным шагом направившись к Тихонову, попутно на миг коснувшись моей руки, как бы говоря: «Ты в безопасности, и это главное. А обо мне не беспокойся». А вот невозможно не беспокоиться… Я первое время в оба глаза следила за тем, как они вдвоём удаляются в сторону леса, чувствуя, как душа рвётся пойти за ними следом, дабы лично удостовериться, что всё будет в порядке, и временами бросала взгляд на оставленный Тихоновым пистолет. А может нет причин для этой тревоги? Без оружия же, а сообщников Тихонова поймали, так что засады не может быть… Если только он новых людей не нашёл. Хотя где ему их взять, если вся округа, и даже за её пределами, уже все знают, что Тихонова ловят? Так, а Фаина, пока мы все были отвлечены, похоже уже улизнула! Вот ведь крыса какая… Надеюсь теперь её дорога завернет в сторону какого-нибудь болота, коих в этих лесах полно. Гаврила меж тем уже передал меня в заботливые руки Федосьи, которая, вместе с мельтешащей возле Агафьей, пыталась привести меня в чувство — я была словно в трансе, никак не реагируя на чьи-либо слова. — Матушка, без вас нам не решиться — скажите, может всё же пойти кому-нибудь за ними? — уловила я наконец слова Федосьи. — Нет, наверное не нужно, — ответила я чуть подумав. — Никита этого бы не одобрил. Он же поклялся, что, если Тихонов отпустит меня и оставит оружие, то он пойдёт с ним один, и никому из нас нельзя следовать за ними… Граф вроде свою часть уговора выполнил, так что выполним и мы свою… Кстати, Агафья, а где Анна Николаевна? — Да без чувств лежит в столовой. Упала как колосок срезанный аккурат до того, как к нам, аки буря, Гаврила прибежал и про вас кричать начал… Опоил кто-то голубушку мою снадобьем снотворным; я уж убедилась в том, покуда к вам не поспешила… — Интересно только для чего и, главное, кто это сделал? — проговорил Гаврила, с опаской подойдя к пистолету и аккуратно подняв его с земли. — Вот ведь, подумать только; вещь такая дорогая, а сколько же зла могла сотворить! Тут громкий возглас испуга и изумления Агафьи заглушил собой перешёптывания слуг. Все вздрогнули, не понимая в чём дело, и вопросительно уставились на неё. — Ты чего орешь? — спросил за всех Гаврила. — Это… — Агафья указала на пистолет Тихонова. — Это же один из тех пистолетов, что пропали у нас аккурат неделю назад! Барыня так злилась, так злилась! Ведь эти пистолеты нашему Джимми на прошлые именины подарил сам губернатор… А Джимми их, как на беду, в имении оставил! — Пистолеты? — с замершим сердцем переспросила я. — Ты говоришь — пистолеты? — спросил уже Гаврила задрожавшим голосом. — Значит их было… — Два их было, точно знаю — сама чистила их несколько раз. Я едва не задохнулась от нахлынувшего осознания этого известия: — И они у вас пропали? А теперь один тут, был в руках у Тихонова… Значит, второй… Значит и второй тоже у него! Вот почему Анну опоили — чтобы пистолет не признала и о втором не разболтала! Что же ты молчала прежде, Агафья?.. Снова тело предприняло действие быстрее, чем я о том успела подумать; вырвавшись из рук Федосьи я, не чувствуя ног, ломанулась в ту сторону, где недавно скрылись Никита с Тихоновым. Зачем я это сделала, спросите вы? Не лучше ли было послать туда вооружённых людей, устроить с ними засаду? Ай, да не до здравого размышления в то время, когда тебя за горло душит страх за любимого человека! Ты в это время думаешь только об одном — быть там, рядом, видеть его, и, в случае чего, броситься меж ним и грозившей ему опасностью, не страшась уже ничего… И никакие оклики уже не долетают до разума, никакие мысли не способны остановить… Ты бежишь, чувствуя липкий холод ужаса, и всё время кажется, что ты вот-вот не успеешь, что чья-то ужасная костлявая рука дотянется до цели раньше тебя, а ты, как назло, несмотря на все старания бежишь очень медленно, как в кошмарном сне… Я продиралась сквозь раздирающие моё платье кусты, то и дело натыкаясь на ветви деревьев, чудом успевая избежать лицом встреч с ними, и беспрерывно спотыкаясь об их выступающие из земли корни… Тихонов говорил о небольшой полянке возле оврага; кажется я понимала, о каком месте идёт речь. Не так уж много оврагов здесь невдалеке от дома. Мне казалось, что силы вот-вот оставят меня, что я прямо сейчас обессиленная упаду здесь посреди чащи… Но какая-то незримая сила словно подтолкнула меня вперёд, позволив совершить последний рывок, благодаря которому я наконец достигла небольшой лужайки, которую полукругом обступал меняющий свой окрас лес, а с другой её части начинался крутой спуск в низину. Я в ступоре замерла на краю этого обрыва, на дне которого лежало старое поваленное дерево, чьи корявые ветви напоминали сведённые судорогой пальцы, так и замершие навеки после мучительной предсмертной агонии. Но никого здесь не было, лишь я, да пока что редкие опадающие листья, печально кружащиеся в своём последнем танце, дарованном на прощание безжалостной природе… Только я подумала, что ошиблась с направлением, или же просто всё уже закончилось и Тихонов ушёл, а Никита вернулся обратно, как за спиной раздался свист, заставивший меня подскочить на месте и тут развернуться в его сторону. — Так-так-так… — отчеканил Тихонов, выходя следом за Никитой, которого он — да, вы угадали, — держал на прицеле того самого второго пистолета. — Марья Петровна… Не думал, что вы будете той, которая первая решится броситься за нами! Вы были скорее похожи на ту, которая лишится чувств как раз после нашего ухода. Но нет, я ошибся на ваш счёт… Но вы оказались смелее — или безрассуднее, — чем я думал. И уж точно быстро бегаете. — Ну зачем ты прибежала? — произнёс Никита с отчаянием. — Ты же была в безопасности! А здесь иного и не могло быть… — А может мне не нужна была эта безопасность? — возразила я, как утопающая пытаясь найти хоть какой-нибудь выход. — Евгений, — продолжила я, — вынуждена признать, что и я ошибалась на твой счёт. Ты из тех, кто никогда не отступит от своей цели, даже если цена ей будет непомерной для тебя… Но речь сейчас об ином — будет очень странно, если следом за мною никто не побежал, так что вскоре весь наш двор окажется на этой полянке, и тогда тебе не уйти… — А я и не пойду никуда, — усмехнулся он безжалостно. — У меня ещё имеется несколько сладких минут торжества, которыми я наслажусь сполна. Спасибо, Марья, что дала мне эту возможность! Эта большая награда за все те годы, что минули с той поры, как я повстречал твою мать… И вот теперь — держать на прицеле сразу её дочь и мужа этой дочери!.. И кого же из них выбрать, м? Может совет дадите? — Имейте честь хотя бы не причинять вреда женщине! — сказал гневно Никита, оборачиваясь к Тихонову. — Я знал, на что иду, соглашаясь на ваше предложение. Я ни минуты не сомневался, что ваше обещание — обман. Так оно и оказалось, когда вы выхватили из того дупла этот пистолет! Трус вроде вас не мог поступить иначе… — Только трус в вашем положении будет бросаться оскорблениями в лицо тому, кто вооружён. Правильно, ведь и так слаб… — Всё это было устроено из-за меня, — произнесла я перебивая Тихоновв, не давая дрожи пробиться в голосе. — И только ради меня ты пошёл на всё, что сделал. Я не стану умолять тебя ни о чём, но скажу только одно — если отпустишь Никиту, то я пойду с тобой. — Что? — переспросил в изумлении Никита, явно не поверив своим ушам. — Да, пойду с тобой, — повторила я громче. — Ты ведь этого добивался, верно? Так радуйся, Евгений, ты достиг своей цели. Я даю тебе своё согласие стать твоей. Согласие, которого тебе не дала Мария. Ещё не поздно, у нас есть время бежать… Решайся скорее, погоня скоро будет здесь! Только отпусти Никиту, иначе вместо восхищения твоему упорству я всю жизнь буду испытывать лишь отвращение к тебе, как к человеку, который дерётся только против тех, кто так или иначе уступает тебе. Прости, Никита… Я вижу, как тебе невыносимо слышать эти слова! Но это моя единственная возможность отвести от тебя удар, под который сама же и подвела… Я, несущая за собою гибель… «Зелье… — шептало мне подсознание. — Выпей зелье! Самое время…» Нет, не время, пока ещё имеются иные пути… Тихонов выглядел ещё более озадачено и растерянно, чем Никита. Он, казалось, считал, что всё это ему только что послышалось. — И ты всерьёз готова пойти со мной? — не веря уточнил он, прищурив глаза. — Да, говорю же! — тут мой взгляд упал на траву под моими ногами, где я разглядела среди листвы кольцо, которое я машинально подняла. Это же кольцо с изумрудом, огранённом в виде капли и с россыпью брильянтов по краям! Это же то самое, которое было украдено из тайника Григория Ильича в Петербурге. — Я подарил его твоей матери, а она взяла и передарила его матери твоего мужа, — с неожиданной грустью сказал Тихонов. — Я так надеялся, что однажды оно станет принадлежать мадам Тихоновой, урожденной Марье Петровне Анисимовой… — И ты дождался, — с этими словами я надела кольцо на безымянный палец левой руки, так как на правой было моё обручальное кольцо, и стараясь не встречаться взглядом с Никитой. — Марья надела это кольцо. А теперь… о, поздно, они здесь! Невозможно было ошибиться — Гаврила и мужики навели такой шум на весь лес при приближении к нам, что все местные животные, наверняка, разбежались прочь на несколько вёрст отсюда. Нет, ну нельзя было хотя бы попытаться не выдавать себя так явно?! Мелькнувшая было робкая улыбка счастья на лице Тихонова тут же погасла, сменившись разочарованием и разрастающейся яростью раненого зверя, чуявшего приближение желавших добить его охотников. — Да, поздно… — с ужасающей мрачностью произнёс он, опустив руку с пистолетом. — Мне уже не воспользоваться тем счастьем, которое ты готова была дать мне взамен на жизнь твоего мужа. Но неужели ты действительно настолько его любишь, что на самом деле готова была пойти со мной? Можешь не отвечать, я и так знаю, что ответ будет «да». При этом он с яростью взглянул на Никиту, который, при звуках приближающейся погони, усмехнулся едва заметно, и тут же вновь постарался принять хладнокровный вид, хотя моё присутствие не давало ему это сделать в полной мере. Я же инстинктивно начала приближаться к Никите, уже начиная радоваться тому, что сейчас всё закончится, а он шагнул так, что бы по возможности закрыть меня собою от Тихонова… Не сомневаюсь — теперь Гаврила не упустит возможности поквитаться с Тихоновым! — Сейчас меня либо поймают, либо застрелят как бешеного пса, — продолжил Тихонов, чьи глаза загорелись вдруг каким-то лихорадочным огнём. — А вы вернётесь домой, постараетесь поскорее забыть об этом, и вновь будете счастливы, любя друг друга… Неужели только ради этого я прошёл через всё то? Нет, я достаточно успел ощутить, каким могло бы быть моё счастье, которому уже никогда не бывать, и потому я не допущу, чтобы эти страдания испытывал только я один! Всё произошло словно в замедленной съёмке, и при этом так быстро, что я даже не сразу осознала это; Тихонов вскинул руку с пистолетом, в это время на границе леса показался Гаврила, а Никита одним сильным рывком повалил меня на землю. И тут грянул выстрел… Залп сотен пушек не оглушил бы меня сильнее, чем этот один единственный выстрел! Сперва я начала судорожно осматривать себя… Глупая, на тебе ни царапины! Не для тебя был предназначен этот выстрел… — Что ты сделал?.. — изменившимся от ужаса голосом произнесла я выставляя вперёд руки, тщетно попытавшись поймать падающего Никиту… — Что ты наделал?! Он выстрелил в Никиту! Выстрелил в тот момент, когда он повернулся к нему спиной, толкнув меня на землю, чтобы пуля не попала в меня… Нет, этого не может быть! Ничего этого нет, нет… Нет Гаврилы, схватившегося с отчаянным криком за волосы, нет мужиков, показавшихся из леса и замерших в растерянности… Нет этого обезумевшего лица Тихонова, засмеявшегося во весь голос… И Никита не ранен, нет! Нет крови, проступающей на его одежде, нет побледневшего лица, нет закрывшихся глаз… Сейчас этот мрак рассеется у меня перед глазами и я проснусь в нашей с Никитой спальне, обниму его ещё крепко спящего, и выдохну облегченно, что это был только сон… Но это не сон… Это правда случилось… Случилось… — Убийца… — растянула я это слово в полном боли вопле. — Ты убил его!.. — Да, и давно уже нужно было это сделать! — воскликнул Тихонов, продолжая смеяться, отбросив в сторону уже ненужный пистолет и раскинул руки в стороны, с каким-то наслаждением закрыв глаза: — Давай; кричи, рыдай! Я никогда ещё не испытывал такого наслаждения от горя своих врагов, как в этот день, будь он проклят! Силы внезапно нахлынули на меня… Я с несвязным криком набросилась на него, вонзив ногти в это ненавистное лицо… Я хотела разорвать его на части, выдавить глаза, загрызть зубами! Кажется я и в самом деле укусила его… Но точно расцарапала знатно за те две секунды, пока он не отбросил меня от себя с отвратительными проклятиями. Я очень больно ушиблась плечом при этом падении, но мысль о том не сразу постигла меня — я увидела, как земля на краю обрыва, куда отшагнул Тихонов после моего нападения, внезапно обвалилась под его ногами и он, беспомощно взмахнув руками, с испуганным возгласом провалился в пустоту… А вслед за тем раздался какой-то звук удара, за которым тут же последовал такой крик, от которого я и поныне временами вскакиваю в ужасе посреди ночи, обливаясь потом! Это не описать словами… это было просто настолько ужасно, что нет слов, подходящих под описание этого предсмертного крика… Хотя, так наверное кричат в аду грешники, попадающие на раскалённую до красна сковородку… Судорожно подползла я к обрыву, глянув туда всего на миг, и тут же отшатнувшись назад, прижав руку ко рту, ощутив сильный рвотный позыв. Тихонов, с искаженным лицом, ставшим совершенно неузнаваемым, упал прямо на те сухие ветки поваленного дерева, самые крепкие из которых пронзили его как колья… Не знаю, был ли он ещё жив, когда я глянула туда, но эта пробиравшая его судорога, сотрясавшая все тело… Вот в такие моменты сильнее всего желаешь избавиться от своей памяти! Но я довольно быстро забыла о нём, так как иная мысль завладела теперь мною — Никита!.. Гаврила уже сидел возле него, крепко сжимая Никиту в своих объятиях, раскачиваясь из стороны в сторону, шепча что-то неразборчивое, и при этом у него по щекам градом лились безудержные слёзы… Не нужно было ничего спрашивать чтобы понять, что сделать ничего невозможно, что рана эта смертельна… Я подползла к ним, не в силах уже подняться на ноги, и ухватилась за Никиту, чувствуя как меня начинает колотить от нервной дрожи, хотя глаза оставались сухими… С большим трудом я заставила руку не дрожать и нащупать на его шее пульс… Есть, бьется! Он ещё жив! «Зелье, живо!» — уже с размаху отвесило мне подсознание пинок. Нечего думать… Теперь выбора точно нет. Либо сейчас, дав ему возможность жить без меня, либо позволить ему умереть… Но я не позволю, не посмею просто! Руки совсем не слушаются… Срываю ладанку, скорее разорвав, а не развязав её, и едва не выронила выпавшую на руки склянку… Так, затычку эту только зубами можно выдернуть… Кто так сложно делает?! Едва не сломала зуб, но зато пробки больше нет… В один миг, словно боясь, что потом мне не хватит решимости, я залпом выпила зелье, прозрачное с виду как слеза, не почувствовав даже его вкуса. Да его и не было, совсем как вода… — Что это?.. — захлебываясь спросил Гаврила, увидев мои действия. — Что вы только что выпили? — Не бойся, это был не яд… Пусти меня к нему. Гаврила не стал ничего отвечать, посторонившись в сторону, обхватив себя руками и трясясь от безудержного рыдания, а я переложила Никиту себе на колени. Я зажала одной рукой его рану, а второй провела по его волосам, жадно вглядываясь в каждую черту его прекрасного лица… Если ведьма не обманула, то вскоре мне никогда больше не увидеть его… Губы Никиты шевельнулись едва заметно и я тут же наклонилась поближе к нему. Вот что я смогла разобрать: — Прости… Люблю… Веки его чуть дрогнули, на миг открыв его полные боли и грусти зеленые глаза… И этот взгляд, с промелькнувшей в нём нежностью, сказал мне всё гораздо яснее, чем все возможные слова. — Это ты меня прости, это всё моя вина. Но я же всё и исправлю, — с улыбкой сказала я ему, ощутив первые скатывающиеся по лицу слёзы. — Прощай, Никита… Я люблю тебя. Я вновь наклонилась к нему и поцеловала в последний раз, оставив на его лице две капли своих слёз… Не обманула ведьма!.. Внезапно я потеряла ощущение пространства… Всё вокруг меня закружилось в каком-то вихре, унёсшим за собой всё окружавщее меня, как-будто ветер сдул песочную картину. До последнего я прижимала к себе Никиту, ещё чувствуя на щеке его слабеющее дыхание, но и его вихрь забрал из моих рук… Мерцание, вспышки, треск, словно ломались деревья… Густые клубы дыма, заполонившие всё собою, окрасившись в ядовито-зелёный цвет… Я не пыталась двигаться, не пыталась сделать ни единого шага… Меня охватила полная апатия. Будь, что будет, мне уже не важно, куда меня несёт эта масса… Я и не заметила, как под спиной ощутила колючие холодные камни, на которые меня бережно вынес туман. Не сразу поняла, что кругом меня высокие склоны оврага с пышной зеленой листвой деревьев… Где-то сбоку от меня что-то упало со смачным стуком. С трудом поворачиваю голову и вижу свой пёстрый рюкзачек… Надо же, и его время выкинуло, можно сказать — выплюнуло! О, а вот и мои некогда белые кроссовки приземлились… — Девушка, вам нужна помощь? — послышался вскоре поблизости настороженный голос какой-то молодой женщины в тёмном спортивном костюме и наушниками в ушах. Сперва я чуть ли не с ненавистью взглянула на неё, словно это она была причиной всему случившемуся, но постаралась взять себя в руки: — Да, пожалуйста, помогите мне подняться. Я протянула ей руку, всё ещё испачканную в крови… Никиты… смешанной с кровью с лица Тихонова, и попыталась встать на ноги. Нет, не выходит! Не держат, подкашиваются… Придется только сесть, трясясь от все усиливающейся колотящей дрожи, сменявшейся приливами лихорадочного озноба и изводящего жара. — Что с вами произошло? — продолжила допрос женщина полным сочувствия голосом. — Может позвать охрану? А там и врача… — Нет-нет, не нужно… — мне вот только общения с охраной и врачами сейчас не хватало! Тут я окинула-таки взглядом себя… Надо же, на мне всё ещё то светло-голубое платье, с запачканной кровью юбкой… Вообще вид у меня наверняка тот ещё — вся в крови, в одежде под старину, вся трясусь, взгляд безумен… — Эта кровь не… Тьфу, чуть не сказала, что не моя! А чья она тогда, спрашивается? Вот тогда точно проблем с охраной и прочими не оберёшься. — Это не совсем моя кровь, — быстро исправила я себя. — Просто я помогала одному художнику из нашей творческой группы рисовать картину, а ему вздумалось почти всю её сделать красной, да ещё и руками при этом размазывать всю краску… Вот я и окрасилась, да и, забывшись, об юбку вытерла… А сейчас… за родителями я пошла, они сказали, что где-то тут будут, и оступилась на склоне этого оврага… — Не удивительно в таком-то платье и при этой темноте, — сказала женщина, вроде как поверив в мой миф, или только сделав вид, что поверила… — Да… Простите, но не могли бы вы помочь мне тем, что позовёте их? Они, сейчас я вспоминаю, должны быть там впереди, возле камней… Возле Девьего камня. Скажите им, что их дочь Агния зовёт их к себе. Что мне трудно идти. Этим только вы и можете помочь мне. Дальше мы уж разберёмся с ногой. Приобретённая привычка врать, похоже, сработала и на этот раз… Или ей уже просто хотелось поскорее свалить от меня. Но так или иначе, а она продолжила свою прерванную пробежку по направлению к камням… Я же всё ещё не владела своим телом. Запоздалый шок наслаивался на тот пережитый ужас, осознание случившегося огненными тисками сдавливало грудь лишая воздуха… С трудом ухватилась я за вырывающиеся от пальцев застежки молнии на рюкзачке и быстро расстегнула его, едва ли не с головой закрывшись в нём… Телефон, вот что я искала среди своей одежды, в которой я и попала в прошлое, среди своей фаты, которую я по какой-то причуде завернула сюда, среди иконок и венчальных свечей, среди тёплой кофты, бравшейся на случай непогоды, нетронутой бутылки воды, паспорта, кошелька, новой упаковки мятной жвачки, тетради, пары ручек… Надо же, а наручные часы, показывающие уже пять сорок, а не половину шестого (на этом времени они и замерли у меня тогда…), лежали прямиком на… учебнике истории Российской Империи! Надо же, время даже эту книгу возвратило из пепла обратно… Так, вот наконец и телефон найден. Включился, не разряжен больше… Первым делом набираю в Интернете сегодняшнюю дату, сумев на это время совладать с пальцами. Так и есть: май две тысячи восемнадцатого года… Круг сомкнулся, рок завершил свою работу и всё вернулось на свои места: я в своё время, а там, в восемнадцатом веке, всё возвратилось в изначальную точку, события с которой пойдут дальше уже без меня… А как же мой ребёнок?! Вроде ничто не указывает на то, что его во мне больше нет… Неужели он сумел зацепиться и возвратиться сюда со мной? Кажется да… — Агния! — расслышала я тут голос мамы. — Агния, что с тобой? Что это… за… Боже, вот они!.. Мама, папа… Бегут ко мне со всех ног, как в далёком детстве… Снова тревога и испуг за меня на их дорогих лицах… Что-то они говорят мне, усаживаются возле, с нескрываемым изумлением смотрят на мою одежду и кровь… Берут за руки, гладят по волосам, заглядывают в лицо, осматривают раскрытый рюкзачек… Их смятение мне понятно — всего около десяти минут назад дочь отошла от них, и вот она уже находится в историческом наряде, с ещё более отросшими волосами, выбившимися из былой причёски, запачканная кровью… Хорошо, что сообразили полицию не звать или охрану. Видимо мама, или они оба, поняли, что нечистое тут дело… А я словно ничего не чувствую… Хотя нет; чувствую. Только словно и нет… Пусто, просто пусто на душе. Сделав, что должна была сделать, спасая Никиту от гибели от той пули, я возвратилась туда, где он ни по каким законам не может быть жив… Я спасла Никиту для его времени, но в своём у меня будут только воспоминания о нём… И его ребёнок, если, дай Бог, с ним всё в порядке и мне не кажется, что он у меня на месте. Эта была та мысль, что не давала разрывающей изнутри боли разойтись слишком сильно, соседствующая с осознанием, что родители рядом. Но предел всё же настал: я судорожно ухватилась за колени, уткнувшись в них лицом, и из меня вырвалось-таки рыдание, принесшее, пускай и небольшое, а всё же облегчение… …Запоздало я сообразила, что кольцо Тихонова всё ещё у меня на руке. Это было в тот момент, когда родители повели меня прочь от оврага, и я на время остановилась возле ручьев, с отвращением смывая кровь со своих рук и попытавшись тщетно оттереть пятно с платья. В два счета возвратилась я в овраг, стянув по ходу бега кольцо с пальца, и зарыла его там в землю, недалёко от места, где я, как подсказывает память, наткнулась на туман. Нет, не смогу я смотреть на вещь, принадлежащую тому, кто сотворил такое со мною и с тем, кого мне отныне предстоит всю оставшуюся жизнь любить только по-памяти…