Наизнанку

Я застыла, боясь издать даже шорох. Боевик сомневался несколько секунд, нажал на спусковой крючок, автомат щелкнул. Черт! Черт! Проклятие! Я едва не вздрогнула от ужаса, едва не закричала от увиденного лика неминуемой смерти, но сдержалась. – Проклятие! – нервно сказал боевик на арабском. – Старый кусок ослиного говна! Осечка за осечкой! Второй боевик взглянул на меня, пнул разок, затем сказал: – Видишь? Она дохлая. А ты получше следи за оружием. Оставь бабу в покое. Пусть валяется. – Аллаху акбар! – послышался восторженный вдали крик. – Аллаху акбар! – крикнул боевик в ответ, направил автомат в небо, загромыхали выстрелы, внушая тихий ужас. – Аллаху акбар! – фанатично повторяли они, неистово стреляя, будто стая озабоченных сектантов. Уроды. Мерзкие, гадкие уроды. Я стиснула зубы, чуть не разрыдавшись. Перебили целую кучу людей, перебьют еще больше, и будут убивать, восславляя имя бога? Им их поведение кажется богоугодным? Какие же они мрази. Я одновременно ненавидела их и жалела за то, что против них так подло использовали религию. Но это следствие их глупости. Поведение боевиков посеяло в моей душе семена жестокой ненависти, я поклялась, что никогда не прощу этих ублюдков. Когда они ушли, я с усилием встала, чуть не свалившись с ног. Трупы. Горы безмолвных трупов. Стреляные гильзы. Холодная и засохшая кровь. Внутренние органы. Обезображенные и окровавленные тела, лежавшие в могильной тишине. Лишь ветер жутко завывал, гоняя пыльные позёмки. Я взяла винтовку за ремень, устало брела между трупами, таща ее по земле. Глаза слипались. Я хотела упасть и вырубиться на месте, но было нельзя. Жажда постепенно высушивала организм, во рту было как в пустыне. Желудок переваривал сам себя. Я подошла к телу солдата, валявшегося на краю окопа. Взглянула на его искаженное предсмертным ужасом лицо, сердце сжалось до боли. Прости, парень. Я просто хочу жить. Я вытащила из вещмешка покойного флягу, пошевелила – заплескалась вода. Облизнула пересохшие губы, языком почувствовала соленый привкус крови и пыли. Мерзость. Вытянула из сумки солдата армейский сухой пайок. Я корила себя за мародерство, но иначе поступить не могла. Хлоя мародер лучше, чем Хлоя труп. Нужно было выжить. Меня ждали. Ждали дома. Наверное, ждали.... Я надеялась на это всем сердцем. Опорожнив флягу, съев из пайка все, что не нужно было готовить, я побрела по пустыне. Шагать было тяжело. Ветер поднялся сильный, пыль нещадно била по щекам, я прикрывала лицо рукой. Страх не отпускал даже на секунду. Кто станет держать вертолет на пункте эвакуации из-за одного потерявшегося солдата? Откуда мне было знать, что я не наткнусь на засаду жестоких боевиков, и что мне не отрежут голову пилой дружбы? Оставалось только надеяться. Но даже надежда не могла быть вечной и меркла с каждой секундой, как солнечный свет. Совсем стемнело. Я почти ничего не видела. Брела в темноте, спотыкалась о дурацкие камни и иногда со стоном падала. Зловеще завывал ветер, то подталкивая меня в спину, то бросаясь потоком в лицо. Я забралась на бархан, заковыляла по гребню. Мышцы становились ватными, непослушными, я чувствовала, что они могли отказать с минуты на минуту. Даже не смотря на изнеможение, я продолжала упорно двигаться дальше. Хотелось вернуться на базу, хотелось получить от почтальона весточку, что Макс мне написала. После нескольких часов в аду я поняла, насколько сильно Макс не хватало. Вспоминалось, как мы приехали в Нью-Йорк. Как были напуганы ритмом большого города, как бомжевали, пока пытались устроиться. Как Нью-Йорк цинично и безжалостно жрал нас, разжевывал проблемами. Как я воровством добывала нам еду, когда закончились деньги. Есть хотелось до состояния больной невменяемости. Я едва не отчаялась до проституции, но Макс отговорила меня. Вспоминалось, как мы поддерживали друг друга в самые тяжкие моменты, когда хотелось сдаться, хотелось разбить башку о стену. Мы стояли в смердящем нечистотами Бруклинском переулке. Макс, разбитая и отчаявшаяся, горько плакала мне в грудь. Майка мокла от слез. Макс не привыкла к жестокостям уличной жизни, не привыкла к постоянной нужде и низкокачественной пище. Не привыкла к прерывистому беспокойному сну в шалаше на свалке. Не привыкла ворочаться на жесткой доске в постоянной тревоге, боясь быть зарезанной и обобранной бандитами или бомжами во сне. Не привыкла использовать грязные куртки, как одеяла. Мне было легче, я привыкла к бедности, к жесткости, а вот ей приходилось несладко. Я нежно гладила ее по голове и успокаивала, когда она плакала. И это работало. Она приободрялась, утирала слезы, набиралась энергии, мы продолжали жить дальше. Мы учились радоваться даже тогда, когда все было очень паршиво. Не смотря на трудности, мы умели наслаждаться тем, что были вместе. Мы гуляли по набережной и держались за руки, а потом долго смотрели на закат, уходя поздней ночью. Я копила деньги, покупала хорошую еду, устраивала ей маленькие праздники. Потом нам удалось накопить на дешевую комнату. Я чувствовала, что Макс была рядом, что нам все по плечу, пока у меня все не пошло насмарку. Я надеялась, что Макс не проигнорировала очередное письмо. Ирония. Вся моя сраная жизнь как гребаный день сурка. Макс кинула меня в детстве, отправив в игнор, но тогда мне хоть было с кем общаться, тогда у меня были близкие, а теперь…. Теперь не было никого, кроме знакомых по казарме, но они только знакомые. Нужной и важной для меня была лишь Макс. Сейчас как никогда была нужна ее поддержка, ведь я не бросала ее в трудные моменты, иногда даже рискуя жизнью. Но она снова на меня забила. А писать, кроме нее, было некому. Не хотелось в это верить. Я была уверена, что смогу вернуться на базу, смогу получить от нее письмо. Это было единственным, что могло сгладить страшный эффект, оказанный первым боем на психику. Макс не могла про меня забыть. Уверена, она бы никогда так гнусно не поступила. Я с ужасом вспоминала трупы, с боязнью думала о пережитом обстреле, взрывавшиеся в воображении снаряды пугали меня. Только мысли о Макс, только мысли о ее письме позволяли забыть о кошмаре, укоренявшемся в сознании. Макс, казалось, провела между мной и подступающим безумием четкую границу. Главное, чтобы граница не оказалась зыбкой. Я не знала, как долго шла, но путь не имел конца. Чувство времени пропало давно. Кругом бесконечные барханы, бескрайняя пустыня захватила поле зрения, протянувшись до горизонта. Дорога длилась целую вечность. Я словно попала в петлю Мебиуса и думала, что никогда не выберусь из этой томительной хронологической ловушки. Катастрофическая усталость решила все проблемы. Ноги заплетались, перестали держать, я грохнулась с гребня крутого бархана и покатилась. Мир безудержно вращало перед глазами, я билась руками и ногами, песок лез под форму, рвался в глаза и уши. Макс, помоги мне. Пожалуйста. Мне плохо, Макс. Я прекратила катиться, застыв на месте, подобно трупу. Видела темное небо, на фоне которого вилась черная пыль, поднимаемая ветром. На душе стало так паршиво, так гадко, что захотелось пустить себе пулю в лоб. Достало. Измотано взглянула на винтовку, подумала, что лучше бы меня пристрелили во время штурма города. Вяло подтянула винтовку к себе, обняла, будто любимую игрушку. А может, самой все прекратить? Медленно сунуть дуло в рот, зажмуриться, немощно надавить на спуск, а потом раз, и все. Все муки закончатся. Все прекратится. Возможно, даже, я увижусь с отцом. Я все равно никому не нужна. На глаза навернулись слезы, хотя плакать было почти нечем. Жажда высушила истощенный организм практически полностью. Ветер стих, небо стало чистым. Звезды. Так много мерцающих звезд, что я даже успела испытать надломленный восторг. Измученный и разбитый восторг, такой же, как я сама, но все же, восторг. Было классно посмотреть перед кончиной на такую бездонную красоту. Я неуверенно засунула дуло винтовки в рот, ощутив языком холод и горечь металла, руки боязливо тряслись. Мне все равно конец. Идти я дальше не могла, устала, а умирать от голода не хотела. Слишком страшно и мучительно. Еда у меня была, вода тоже, но пустыня казалась слишком бесконечной. Я потеряла веру в то, что смогу хоть куда-то добраться. Ближайшее место, где меня не убьют, находилось очень далеко. До него никакой еды не хватит. Положила дрожащий палец на спуск, собиралась зажмуриться, но вдруг посмотрела вдаль. Одна звезда была особенно яркой, сияя над горизонтом. Даже подозрительно яркой. И она двигалась, приближаясь ко мне. Классно. Я испытывала предсмертные галлюцинации? Или нет…. Звезда плавно сбавила высоту, полетела над пустыней. Послышался отдаленный гул вертолетных лопастей, мощно рассекающих воздух. Это был вертолет. Он завис надо мной, пыль взметнулась в воздух, меня обдало потоками ветра. Сощурилась от света прожектора, и, не выдержав изнеможения, погрузилась в темноту, потеряв сознание. Макс, помоги мне. Помоги!