Полицейская Академия

       — Ты уверена, что он не унёс работы домой? — шепчет Эмма.       Тина кивает, не сразу соображая, что Монтгомери не увидит, если только не обзавелась ещё одной парой глаз на затылке.        — Он вошёл в кабинет сержанта Клафлина с результатами тестов, а вышел без них.       Втроём с Джо они убийственно медленно плетутся по лестнице, стараясь производить как можно меньше шума. Получается так себе. Хилл плохо справляется с волнением и поминутно наступает Голдштейн на пятки — та шипит и приглушенно сыплет проклятиями, бросая на парня свирепые взгляды. И зачем только увязался за ними?       На самом деле Тина безумно рада участию друга в их маленькой авантюре и уверена, что Эмма тоже, хотя та скорее отгрызёт себе руку, чем признается в этом. Монтгомери по настроению страдает демонстративно-феминистическими замашками. Оно и не удивительно, когда растёшь в семье военных.        — Может, скажете всё-таки, что не так с тестами? — в который раз спрашивает Джо.       Эмма, хитро щурясь, улыбается уголком губ.        — Да, Тина, может, скажешь ему?       Голдштейн сердито косится на блондинку, чувствуя, как от стыда горят уши. Ей до сих пор хочется провалиться сквозь землю в самое пекло, чтоб её никчёмные мозги расплавились в адском пламени. Это же надо было так нелепо проколоться!       Ей практически не приходится заучивать лекции по криминологии: она довольно скоро учится абстрагироваться от неуместных мыслей, пробуждаемых густым волнующим голосом капитана, и обнаруживает, что благодаря его своеобразной подаче, материал складно и рационально откладывается в её памяти.       Так что с промежуточным тестированием Голдштейн управляется в половину предоставленного срока, уверенно обводя правильные ответы в аккуратные, почти идеальные кружки. В следующую половину она просто валяет дурака и украдкой наблюдает за Грейвсом.       Мужчина неспешно расхаживает между рядами, излучая волны индифферентности и, однако же, натренированный цепкий взгляд не упускает ни одного лишнего движения курсантов. Непросто, наверное, уследить за потоком из трёх отрядов по тридцать человек.       Тина вздыхает, думая, как должно быть скучно Грейвсу прозябать среди кучки неопытных недотёп после годов командования зрелыми офицерами полиции, занимаясь действительно серьёзной работой. Они должно быть жутко его раздражают, хоть он и никогда не подаёт вида, оставаясь собранным и хладнокровным, в отличие от того же Томпсона, брызжущего слюной по поводу и без. Ни разу не прибегая к оскорблениям и даже не повышая голоса, капитану в кратчайшие сроки удалось завоевать не только беспрекословное подчинение рекрутов, но и их уважение и симпатию, чего лейтенанту не видать, как и — Голдштейн уверена — трёхкратной награды Департамента полиции Нью-Йорка.       Погруженная в мечтательные размышления о благородных качествах их нового криминалиста, Тина задумчиво выводит каракули на краешке лекционного листа и, опустив взгляд на своё творение, издаёт потрясённый вскрик, мгновенно оказавшись в центре всеобщего внимания.        — Простите, — пищит, вся покрываясь алой краской под вопросительным взглядом капитана.       Мужчина, задумчиво сведя брови, сменяет первоначальный курс и направляется к расшумевшейся курсантке. Паника застилает глаза девушки белесым туманом, но она всё же успевает спрятать злополучную бумагу под остальные лекционные листы и даже почти убедительно скрещивает пальцы перед собой в расслабленном жесте.        — Всё в порядке, курсант? — Грейвс возвышается над Тиной, внимательно изучая её пунцовое лицо.        — Да, сэр. Прошу простить.        — Вы, кажется, уже закончили? — переводит взгляд на сложенные бланки. — Позвольте.       Грейвс забирает её результаты и спускается к кафедре, по пути собирая готовые ответы у других. Когда он отходит на безопасное для её душевного спокойствия расстояние, Тина тяжело выдыхает, игнорируя нетерпеливые толчки от Эммы. Она тянется к лекционной распечатке в твёрдом намерении немедленно уничтожить за собой улики, способные в свою очередь уничтожить её.       Пальцы, перебирающие листы, порядочно трясёт, отчего бумаги в них колышутся, словно подхваченные ветром. Осознание страшного, просто кошмарного промаха приходит не сразу. А когда до Голдштейн, наконец, доходит, ей кажется, она переносит микроинсульт. По крайней мере, в течение следующих секунд она не чувствует своего тела, а перед глазами пляшут чёрные кляксы. А затем все чувства возвращаются разом, и это похоже на внезапное погружение в ледяную прорубь. У неё вырывается тихий стон отчаяния.       Грейвс вскидывает голову, мгновенно отыскав среди толпы фигурку Голдштейн, с которой сегодня явно что-то происходит, и наблюдает теперь уже противоположную картину: вместо зардевшейся Тины — опасно побледневшую. У курсантки ни кровинки на лице, краше только в гроб кладут. Да что с этой девушкой такое?        — Курсант Голдштейн, что у вас происходит? — устало трёт переносицу.        Девушка мгновенно вскакивает с места, опустив голову.        — Простите, сэр. Этого не повторится.       Он замечает, как в больших карих глазах — оленёнок Бэмби, ей Богу — собирается влага и дрожит нижняя губа, прихваченная аккуратным рядом белых зубов. Она вот-вот заплачет.       Неужели из-за теста? Нет, у Тины не должно было возникнуть проблем с вопросами: она достаточно хорошо осваивает криминологию. Тогда в чём дело?       Сердце мужчины предательски сжимается в груди; первое побуждение — подойти и узнать, в чём дело. Утешить. Но он понимает, что так нельзя. Не перед глазами девяти десятка человек. И даже потом, наедине. Нельзя уделять ей особое внимание, до добра его это не доведёт.       Усилием воли он заставляет себя кивнуть и взмахом руки позволяет ей опуститься на место. После занятия он выяснит, что не так. В конце концов, они пока ещё его курсанты и он несёт ответственность за каждого из них.       Голдштейн садится и с трудом противится порыву спрятать лицо в ладонях.        — Да что с тобой, Тина? — Эмма теперь уже настойчивее теребит рукав девушки, в попытке заглянуть ей в глаза.       Что с ней? Да ничего особенного! Подумаешь, всего лишь вместе с бланками сдала Грейвсу ещё и лекционный лист, на полях которого её почерком, украшенная завитушками и сердечками, значится надпись «Голдштейн + Грейвс = ГолдГрейвс». Дура! И-ди-от-ка! Это же надо было до такого додуматься! И не просто осмелиться озвучить в мыслях, но ещё и написать! Боже мой, как она посмотрит ему в лицо? А никак, видимо, пора собирать вещички.        — Я пропала, Эмма, — убито шепчет.       После занятия Тина подлетает к столу Грейвса с просьбой на секунду вернуть ей тест, но безуспешно: капитан лишь удивлённо вскидывает бровь и покачивает головой. Как ей кажется, разочарованно. Забирает всю стопку и выходит из аудитории.       Тине приходится во всём признаться Монтгомери, потому что во-первых, ей нужен совет, а во-вторых, она просто лопнет, если будет держать всё в себе. К счастью, Эмма не смеётся над ней и не задаёт лишних вопросов. Она предлагает пробраться в кабинет сержанта Клафлина и исправить бедственное положение девушки. Не по доброте душевной, конечно, просто Эмме будет не хватать Тины, если её выпрут. Так она говорит, а у Голдштейн теплеет на сердце. Как здорово знать, что ты не одна перед лицом внезапной катастрофы.       Ну, а Джо… С ним всё выходит случайно. Он просто незаметно подсаживается к ним за обедом как раз, когда Эмма выкладывает план будущей «операции» — с того момента в их команде одним сообщником больше.        — Помните, что делать? — решительно спрашивает Монтгомери, когда они добираются до нужного этажа.        — Помните, что будет, если нас обнаружат? — в ответ произносит Голдштейн, мучаясь запоздалыми угрызениями совести. Во что она втянула друзей?        — Нас исключат, — широко улыбается Хилл и подмигивает несчастной девушке. — Не волнуйся, подруга, до этого не дойдёт. Мы же всё продумали, — улыбка парня тает под ироничным прищуром Монтгомери. — Эмма всё продумала.        — И так, приступаем, — кивает блондинка.       Шаг первый: Тина и Джо занимают позиции в противоположных концах коридора, карауля оба прохода.       Шаг второй: Эмма прошмыгивает к кабинету и вскрывает замок карманным комплектом складных отмычек. «Не спрашивайте», — безапелляционно заявляет вытянувшимся лицам друзей.       Шаг третий: Эмма меняется местами с Тиной, и та пробирается в комнату.       Тина осторожно прикрывает за собой дверь и оказывается отрезана от остального мира полумраком помещения, освещённого только светом уличных фонарей. Судорожно сглатывает, борясь с некстати подступившей паникой. Надо успокоиться, она не одна, друзья подстрахуют, если что. Главное помнить: когда Эмма подаст знак, нужно сматываться из кабинета и со всех ног нестись к Джо, а услышит голос Хилла — бежать в противоположную сторону. И молиться. Молиться, чтобы они не заголосили одновременно. Всё просто, как дважды два.       Трясущимися пальцами она достаёт мобильник и включает фонарик — узкая полоса света расталкивает густые тени, на секунду ослепляя её. Тина подбегает к массивному письменному столу и торопливо водит подсвечивающим гаджетом по поверхности. Луч фонарика выхватывает из темноты смутные образы сложенных книг, различных папок, кипу каких-то, несомненно, важных бумаг, красивую рамку с фотографией семьи сержанта Клафлина, письменный настольный набор из красного дерева и ещё кучу всего. Но тестов нет.       Тина нервозно убирает со лба вспотевшие волосы и принимается дёргать за ящики стола. Закрыты. Дьявол! А если они там?!       Внутри ледяной лужей растекается тягучий страх, парализуя мышцы и затормаживая движения девушки. Телефон начинает соскальзывать из липких от пота пальцев, и она крепче перехватывает его, шаря глазами по помещению. Рывком оборачивается вокруг оси и оказывается лицом к высокому офисному шкафу на всю стену.       Поток искусственного света, подрагивая, скользит по нижним полкам, когда глаза вдруг цепляются за знакомую распечатку. Тесты! Губы девушки растягиваются в победной улыбке; пульс так громко стучит в висках, что ей кажется, она оглохнет.       Тина с сумасшедшей скоростью перебирает листы и выдыхает с большим облегчением, когда свидетельство её внезапного умопомрачения ложится, наконец, в ладонь. Она исступлённо комкает бумагу и прижимает к груди, чувствуя, как по ту сторону сердце вырывается наружу.       Вырубив фонарик, Голдштейн на всех порах бросается к двери и чудом успевает вовремя затормозить. Голоса. Она слышит голоса. Эмма с кем-то говорит, но не за поворотом, где должна была задержать любого, кто поднимется на этаж, а уже в коридоре — если Тина выйдет, то окажется в ловушке. Ей отрезали путь к бегству. Как же так?! Неужели Монтгомери уже подавала знак, а она прозевала? Что же теперь делать? Ей конец!       Голоса приближаются, и Тина сбрасывает оцепенение, начиная действовать на одних инстинктах. Вперёд дорога заказана, значит нужно отступать. Она разворачивается, лихорадочно осматривая помещение. Безумный взгляд останавливается на громоздком столе, с трёх сторон закрытом почти до пола. Девушка стремглав бросается обратно, падает и на коленках проползает под столешницу между двумя рядами ящиков, забиваясь как можно дальше в угол, и как раз вовремя. Ключи лязгают в замке — дверь распахивается, впуская в помещение яркий свет из коридора.        — Мисс Монтгомери… — раздаётся усталый мужской голос, и Тина узнала бы его среди тысячи других.       Грейвс! Девушка зажимает себе рот, стараясь дышать глубоко и бесшумно. Что он тут делает? Он же ушёл ещё днём! И что ему дома не сидится!        — … честно говоря, не думал, что промежуточное тестирование вашего взвода обернётся для меня такой головной болью. Сначала мисс Голдштейн ударилась в слёзы, теперь вы просите непонятно о чём.       При упоминании собственного имени, Тину бросает в жар от стыда. Господи, какой же истеричной дурой она, должно быть, выглядит в его глазах.        — Мистер Грейвс, сэр, — Эмма уверенно, по-военному, чеканит каждое слово, и Голдштейн тихо дивится её самообладанию в откровенно патовой ситуации. — Прошу вас уделить мне всего несколько минут, я только хотела обсудить с вами кое-какие моменты в своих ответах.        — Что ж, проходите, разберёмся.        — Сэр, прошу простить мне некоторую наглость, но до отбоя всего ничего — если вас не затруднит, может, поговорим снаружи? Я как раз успею до общежития вовремя.       Голдштейн от удивления даже забывает дышать. Вот это выдержка! Эмма блефует напропалую, а у Тины сердце вот-вот отстучит похоронный марш. Если их сегодня не исключат, она исполнит любое желание подруги!        — Вы правы, Монтгомери, — после недолгого молчания задумчиво начинает Грейвс, и Тина с забрезжившей надеждой затаивает дыхание. Ну же, уступите девушке, капитан, идите! Пожалуйста! — Я совсем забыл о времени. Уже поздно, вам давно пора быть у себя. Обсудим всё завтра.        — Но, сэр, — в отчаянии просит Эмма.        — Не стоит так беспокоиться, это не итоговая аттестация.        — Капитан, пожалуйста…        — Спокойной ночи, курсант.       Грейвс закрывает дверь, давая понять, что разговор окончен. Тина в безмолвном ужасе вжимается в угол. Они остались одни.       Персиваль утомлённо выдыхает и скидывает с себя верхнюю одежду — пиджак летит на подлокотник кресла прямо перед носом у Тины. Она вздрагивает и сильнее зажимает себе рот. Ей кажется, если она разожмёт пальцы, трепещущее как загнанный зверёк сердце выскочит наружу. Такой дикий, разрывающий барабанные перепонки набатным гулом страх она не испытывала очень, очень давно.       Мужчина, тем временем, включив настольную лампу, подходит к окну и, раскрыв одну створку, окидывает улицу долгим бездумным взглядом. Он полной грудью вдыхает долгожданную прохладу, но воздуха всё равно не хватает. Он задыхается. Грейвс нетерпеливо расслабляет петлю надоевшего галстука и разворачивается спиной к ночи, опершись о подоконник.        — Вам там не тесно, Голдштейн?       Вдох. У Тины округляются глаза. Выдох. Кровь отливает от лица. Вдох. Резкий подъём. Выдох. Глухой стук головы о столешницу и слабый писк.        — Вы целы? — мужчина еле сдерживается, чтобы не закатить глаза. — Ради Бога, выходите и постарайтесь не убиться при этом.       Через секунду девушка предстаёт его взору растрёпанная, бледная, как жертва нападения вампира, и пристыжено потирающая голову. Она не осмеливается посмотреть в лицо капитану.        — Сильно ушиблись? — спокойно, без гневливых ноток.       Она мотает головой, ещё ниже опуская виноватый взгляд.        — Тина, Тина…       Грейвс укоризненно качает головой и отталкивается от подоконника. Он подходит медленно, хищной поступью, заполняя собой всё пространство, давая ей возможность сполна вкусить своё зависимое положение. Подавляет. Каждая клеточка её тетивой натянутого тела впитывает его свинцовый, гипнотический взгляд. Он слишком близко. Дальше прятаться некуда — она поднимает голову. По позвоночнику скользит холодок, перебирая одну за другой все косточки. Дрожит.        — Оно того стоило? — очень тихо; ей приходится поднапрячь подводящий слух. — Так бессмысленно рисковать всем?       Она молчит, но не отводит глаз. Съёживается, запутавшись в паутине узоров его радужки, которые вблизи оказываются совсем не чёрными. Насыщенный ореховобурый. Сердце пропускает удар.        — Можете хоть представить, что вас ожидало, если бы сюда вошёл кто-то другой? Вас и вашу подругу немедленно исключили бы.       Она бы рада что-то сказать, объясниться, но язык безнадёжно онемел и прилип к нёбу. И тут совсем некстати она замечает, как его взгляд очерчивает её губы. Показалось? Нет, совсем нет. Боже. Он. Смотрит. На её губы. В груди становится тесно из-за резкой нехватки воздуха. Атмосфера между ними мгновенно накаляется и шипит, разбрасываясь искрами.       Грейвс на секунду прикрывает глаза и глубоко вдыхает.        — Тина, — сипло, надсадно, — я всё ещё жду ответа. Не испытывайте моё терпение.       Да он просто дьявольски зол на неё! По-чёрному, до смерти зол. А она навоображала себе невесть что… Определённо, этот мужчина пагубно влияет на её умственные способности.        — Мистер Грейвс, сэр, мне так жаль, — умоляюще смотрит на капитана. — Это всё моя вина, не наказывайте, пожалуйста, Эмму. Прошу вас!       Персиваль раздражённо проводит по нахмуренному лбу, разглаживая сердитые складки, и разводит руки.        — Не понимаю. Что за проблемы у вас могли возникнуть с вопросами, что вы, наплевав на все правила и порядки, вламываетесь в кабинет старшего по званию? Мне казалось, вы успешно осваиваете материал.        — Сэр, я просто хотела…        — Что, Тина, ну что вы хотели?        — Просто кое-что проверить, убедиться…        — И чтобы разрешить свои сомнения, вы подставляете не только себя, но и курсанта Монтгомери, пробираясь в основной корпус под самым носом у всего руководящего состава, — мужчина не поднимает голоса, но каждое слово так и бьёт хлыстом. — Слишком много усилий ради одного теста, результаты которого ни на что не влияют, и вы это знаете. Вы мне лжёте, Тина.       Щёки девушки опаляет огнём жгучего стыда. Она непроизвольно тянет руки к груди, чтобы унять неистовый галоп мечущегося в перикардовой клетке сердца.        — Что это у вас в руке? — вдруг спрашивает Грейвс.       Голдштейн растерянно опускает взгляд, и у неё мгновенно пересыхает горло. В панике она забыла убрать в карман скомканный лист бумаги со своими — чёрт бы их побрал! — нелепыми каракулями.        — Ничего, — слишком поспешно, задыхаясь, исступлённо мотая головой.        — Тина…       Девушка прячет кулак за спиной и пятится к двери.        — Сэр, это ерунда, просто бумага, ничего особенного, — путается в словах, молясь, чтобы пол под ногами разверзся и поглотил её глупую, безмозглую тушу.       Мужчина удивлённо вскидывает брови.        — Полагаю, эта ерунда и есть причина вашей безрассудной выходки.        — Нет, капитан, это не так, просто…        — Достаточно! — властно обрывает, вскинув руку. — Хватит с меня ваших глупых отговорок на сегодня. Я считал вас более рассудительной, Тина. Я разочарован.       И это задевает сильнее, чем, если бы он накричал, выставил вон, отправил домой. Это бьёт в самое сердце тупым заржавелым кинжалом. И всаживает, выкручивает, надавливает, пока она не захлёбывается фантомной кровью.        — Капитан, прошу вас…        — Тина, прекратите, — он сокращает между ними расстояние до каких-то ничтожных дюймов. — У вас была возможность объясниться, но вы предпочли прятаться за трусливым лепетом. Ваше ребячество — ещё полбеды, попались — что ж, и это бывает. Но, как будущий поборник закона, вы должны научиться отвечать за свои поступки и слова, Голдштейн. И мой совет вам на будущее, — он наклоняется к её уху, обжигая дыханием нежную кожу, — не пользуйтесь духами, когда нужно прибегнуть к конспирации. Вас выдал ваш аромат.       Он отводит голову и наблюдает, как расширяются её зрачки, заполняя всю радужку. Отворачивается и подходит к столу.        — Утром жду ваши с мисс Монтгомери соображения на тему «почему не стоит врать руководству». Семь страниц на каждую. Всё ясно?        — Да, сэр, — тускло, безжизненно.       Опустошённая, разбитая, униженная. У неё не хватает сил на что-либо ещё. Никаких больше попыток оправдаться. Он ясно дал понять, что не хочет её слышать. И видеть.        — Можете идти.        — Да, сэр.       Онемевшие пальцы берутся за дверную ручку, ощущая отрезвляющий холод металла.        — Тина.       Она мгновенно оборачивается; сердце подпрыгивает в надежде хоть на одно утешительное слово. Хоть что-нибудь, что даст понять: он не разочаровался в ней окончательно. Но наталкивается лишь на жесткий взгляд.        — Я против спартанских условий в системе обучения, но в следующий раз одной объяснительной вы не отделаетесь.        — Да, сэр. Я поняла.       Мужчина кивает, позволяя ей уйти.       После полутьмы кабинета, резкое освещение коридора застилает глаза пляшущими искорками. Она ступает и ей кажется, что ноги будто проваливаются в пол. В голове засел плотный туман, мешающий мыслям подать тревожный сигнал сердцу. Это спасает от боли. Но не долго. Тина успевает дойти до поворота, когда ноги подкашиваются и она сползает по стенке на пол, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. До сознания долетает смутный гул голосов, кажется, её кто-то окружает, но ей не сразу удаётся распознать в беспокойных лицах своих друзей.        — Тина, Тина, успокойся, дорогая…        — Что он сказал? Он хочет исключить тебя?        — Не бойся, милая, мы всё исправим, только не плачь!       Она всхлипывает и мотает головой. Пытается взять себя в руки. И вскоре ей это удаётся. Вытерев слёзы протянутым платком, она громко шмыгает и поднимается.        — Меня не исключат. Никого из нас. Пойдёмте отсюда, пожалуйста, я потом всё расскажу.

***

      В кабинете все ещё витает аромат её парфюма. Лёгким, нежным запахом ванили и жасмина пропитан, кажется, каждый атом воздуха. Откинув голову на спинку кресла и прикрыв глаза, Персиваль размеренно дышит, глубоко вбирая в лёгкие волнующие нотки. Одна его рука безвольно свисает с подлокотника, в пальцах другой подрагивает небольшая фотокарточка, на которой, чуть щурясь, улыбается молодая женщина в обмундировании курсанта. На фотографии, подписанной девятью годами ранее, женщина с короткой стрижкой каштановых волос и смеющимися карими глазами лучится счастьем: она только что окончила Полицейскую Академию и стала офицером полиции 34-го участка.