Полицейская Академия

Писалось под Philipp F. Kölmel — a good time       Тине хорошо. На душе легко и радостно. Она мягко сжимает маленькую податливую ладошку в своей руке, и в груди расползается приятное тепло. Она ступает размеренно и неспешно, чтобы белокурой малышке не приходилось бежать. На один шаг Тины приходится три семенящих шажочка её очаровательной спутницы. На предложение Тины поднять её на руки, девочка безапелляционно заявляет «я уже большая» и уверенно топает дальше. Впрочем, немного подумав, разрешает девушке понести за неё котомку, под завязку наполненную сладостями.       Голдштейн улыбается.       — Тебе не холодно, милая?       Ей не холодно. Она решительно качает головой и нетерпеливо тянет Тину вперёд, с восторженным любопытством разглядывая всё, что попадается им на пути.       Девочка, в самом деле, прелестна, и похожа на свою крёстную, Куинни, даже больше, чем на родную мать. Ярко-синие, точно два сапфира, глаза горят волнением и неподдельным удовольствием, привлекая очарованные взгляды прохожих.       Девочка счастлива. Время от времени она любовно разглаживает складки своего лазурного платьица и поправляет вуаль миниатюрной конусообразной шляпки с голубой ленточкой.       Тина собиралась провести этот отгул с товарищами из Академии, но планы приходится изменить. И она ничуть не жалеет.       Манхэттен завораживает. Манхэттен кружит голову. Манхэттен празднует канун Дня Всех Святых.       Витрины магазинов пестрят гирляндами, фигурками летучих мышей и пауков. Сверкают щербатыми улыбками тыковки-головы, вываленные прямо на тротуары перед лавками и на крылечки домов. Щеголяют в диковинных костюмах и стар, и мал. Взрывы хохота, чарующая игра уличных музыкантов, праздничные песнопения витают в воздухе, кружат, погружают в магию Хэллоуина.       — Энни, смотри, — Тина показывает на мима, одетого призраком.       Девочка поначалу пугается, затем почувствовав себя увереннее, заливается смехом.       — Тинни, сюда, сюда, — Энни вдруг тащит её в сторону, маленький пальчик взмывает вперёд: — Постучимся и в этот дом?       — Милая, у тебя полный мешочек конфет, там уже просто нет места, — девушка для наглядности демонстрирует ей переполненную котомку.       — Пожалуйста, — Энни просительно складывает ладошки. — Всего один дом!       — Ну, хорошо, — Голдштейн сложно отказать малышке. — Только этот — последний.       Девочка прытко взлетает по ступенькам и тщётно тянется к звонку. Притоптывая от нетерпения, ждёт, пока Тина приходит на помощь. Они слышат, как по дому разносится трель, и улавливают тихие шаги. Дверь щёлкает и отворяется.       — Сладость или пакость! — весело выкрикивает Энни.       Тина поднимает взгляд, и улыбка неестественно застывает на её лице. Сердце сиротливо замирает и проваливается; к щекам приливает жар. Это несправедливо! Почему с ней всегда такое происходит? Почему из всех домов в Манхэттене, Энни указывает на этот?       Мужчина в проёме озадаченно выгибает бровь. Его всегда прилежно уложенные волосы сейчас находятся в легком беспорядке. Простая футболка и трикотажные штаны смотрятся так по-домашнему, что у девушки перехватывает дыхание.       — Мисс Голдштейн? — первым в себя приходит мужчина.       — Мистер Грейвс, сэр, — потерянно лепечет Тина, — я… мы…       Энни неуверенно отступает и жмётся к девушке, привлекая внимание Персиваля.       — Простите, сэр, — Голдштейн собирается с мыслями, — Я не знала, что это ваш дом…       Если бы знала, бежала без оглядки. Если бы только знала, и ноги её не было бы в этом районе.       Будто мало ей почти каждый день видеть его в Академии, отчаянно уговаривая глупое сердце не бесноваться. Стиснув зубы дожидаться конца пары, чтобы первой сорваться с места и бежать, спасаться от обжигающего взгляда. Трусиха. Потому что до потери рассудка боится разглядеть в глазах мужчины разочарование. Или, что ещё хуже — безразличие.       Грейвс опускается на корточки перед девочкой, а у Тины кружится голова. Она изо всех сил борется с назойливым воображением, рисующим совсем другую реальность: вот, мужчина опускается перед ней на одно колено и протягивает…       Боже, Тина, уйми свои бесстыжие фантазии, наконец!       — Как твое имя, принцесса? — его низкий голос обволакивает, ласкает и, кажется, действует одинаково одуряюще как на девушку, так и на её крошку-спутницу.       — Я — Энни, — девочка краснеет и сильнее жмётся к Тине.       Голдштейн смотрит и молча дивится: и этот маленький ураган несколькими минутами ранее беззастенчиво вламывалась в дома незнакомцев, требуя выкуп и вгоняя Тину в краску.       — Энни, у меня, к сожалению, нет конфет, — извиняется мужчина. — Но, возможно, ты не откажешься угоститься безумно вкусным фруктовым пудингом?       У девочки загораются глаза; она с надеждой смотрит на Тину. Грейвс тоже смотрит. Выжидающе. И Тина падает, тонет, пропадает в густом шоколаде. Нужно отказаться. Извиниться и увести Энни. Ну же, Голдштейн, ты можешь. Вместо этого она согласно кивает девочке, и та радостно вскрикивает.       — Тинни тоже любит пудинг, — с детской непосредственностью заявляет малышка, когда они проходят в дом за мужчиной.       — Как ты думаешь, ей понравится банановый? — заговорщицки шепчет Грейвс, и Голдштейн кажется, что её просто разорвёт от нахлынувших эмоций.       — Думаю, понравится, — доверительно сообщает девочка и, подумав, добавляет: — Мне очень нравится.       Тине нравится шоколадный, и вовсе не пудинг.       «Располагайтесь», — мягко произносит мужчина и удаляется за лакомством. Пока Энни удобно устраивается на мягкой софе, Тина со сдерживаемым любопытством осматривается в гостиной и приходит к выводу, что дом мало похож на холостяцкое логово. Вокруг аккуратно прибрано и всё лежит на своих местах. Однако некоторая аскетичность обстановки выдаёт отсутствие женской заботы: не хватает незначительных на первый взгляд, тем не менее, придающих очагу домашний уют безделушек.       Тина с интересом замирает у книжных полок, обставленных многочисленными томами по криминалистике, психологии, антропологии и даже медицине. Девушка нежно проводит пальцем по жестким корешкам, представляя, как их касалась твёрдая рука Персиваля Грейвса. К щекам приливает кровь из-за всколыхнувшихся в груди чувств.       Она поспешно отворачивается.       На глаза попадается заключенная в изящную рамку фотография на журнальном столике. На ней Грейвс обнимает маленькую темноволосую девочку. Глаза обоих искрятся неподдельным счастьем. Это наверняка его дочь.       Тина не замечает, как больно прикусывает губу, не в силах оторваться от фотографии. Виски мужчины ещё не тронуты сединой, а во взгляде читается беспечность, присущая молодости. Лицо его ещё не знало отпечатка горя, наградившего душу неизлечимыми ранами.       На каминной плите в другой части комнаты стоит ещё одна фоторамка, изображающая уже троих. Его покойная жена, понимает Тина, но не успевает подойти ближе.       — Я заставил вас ждать, — Грейвс опускает на столик поднос с чаем и банановым пудингом.       — Мы недолго ждали, — искренне выдаёт Энни, вызвав тёплую улыбку Персиваля.       — У вас очень уютно, — Голдштейн чувствует необходимость что-то сказать, но выходит как-то тихо.       — Благодарю, Тина, присаживайтесь.       «Тина...». Он снова назвал её по имени. Кажется, её душа вот-вот взмахнёт крыльями и распрощается с бренным телом. Она, наверное, никогда к этому не привыкнет.       Да что ж такое, в самом деле, краснею, как школьница!       — Энни — ваша племянница? — интересуется мужчина, наблюдая, как девочка с аппетитом уплетает угощение.       — Нет, сэр. Энни — крестница моей сестры. Куинни обещала сопровождать её сегодня, но утром почувствовала себя неважно.       — Скорейшего выздоровления вашей сестре, — учтиво произносит Грейвс и обращается к малышке: — У тебя очень красивое платье, Энни.       — Спасибо, — довольно зардевшись, отвечает та. — Мне его крёстная сшила! А шляпку подарила Тинни.       Она ещё что-то лопочет, энергично жестикулируя и забавно морща носик, а Голдштейн украдкой любуется идеальным профилем мужчины. Он внимательно вслушивается в суетливый лепет девочки и смотрит на неё, не отрываясь. Губы чуть растянуты в ласковой улыбке, в глазах плещется щемящая нежность — у Тины тоскливо сжимается сердце. Ему, должно быть, вспомнилась дочь.       Пока Грейвс с искренним интересом расспрашивает Энни, а та наслаждается внезапно перепавшим вниманием взрослого «дяди», Тина принуждает себя попробовать пудинг. Нежный десерт приятно ласкает язык, но всё равно застревает в горле. Потому что в Тине клокочет вулкан эмоций. Тина сама сейчас словно пробудившийся вулкан.       Она сидит в гостиной Персиваля Грейвса. Персиваля. Грейвса.       Боже, помоги!       Энни доедает своё лакомство и громко благодарит мужчину.       — Тинни, нам пора, — неожиданно рассудительно заявляет девочка, — мама будет волноваться.       Стоп. Это должна была быть её фраза. Хоть у одной из них мозги не размякли в желе!       В прихожей Голдштейн не успевает обуть девочку: Персиваль её опережает. Он аккуратно зашнуровывает её сапожки, а Тина не отрывается от его длинных ловких пальцев.       — Тинни, а вы с этим дядей — друзья? — Энни бесхитростно заглядывает в глаза девушки.       Голдштейн застывает. Она готова поклясться, что во взгляде Грейвса мелькают озорные искорки.       — Энни, мистер Грейвс — мой…       — Да, мы с Тиной — друзья, принцесса, — мужчина ласково проводит по волосам девочки.       «Мы с Тиной — друзья…». Слова срываются с его языка так просто, так легко. Густой голос Грейвса вмиг проникает в душу, вызывая сладостную дрожь.       — Тогда мы придём ещё, — решительно сообщает девочка, и Голдштейн хочется провалиться сквозь землю.       — Я буду ждать, принцесса.       Тина неловко топчется и робко улыбается мужчине.       — Спасибо за угощение, мистер Грейвс, и простите за нашу бесцеремонность.       — Это вам спасибо, Тина, — Персиваль помогает ей надеть плащ. — Вы скрасили мой вечер.       По пути домой Энни взахлёб делится впечатлениями о своём новом знакомце, осыпая Тину градом вопросов. Девушка рассеянно кивает и отвечает невпопад. На её губах расцветает мечтательная улыбка. Она и представить не могла, что этот день может стать ещё прекрасней.       «Мы с Тиной — друзья…». Он больше не сердится на неё. Он в ней не разочарован.       Тина думает о том, что волшебство случается не только в Рождество.