Арракис - Блэк полукровка

А начало было таким: Моя мать, Айрис Блэр, родила меня в 1978 году 23-го января, в понедельник, в Лондоне. Она назвала меня «Арракис». Дурацкое имя, мне оно не нравилось. Сама мать была родом из Ньютон Мернс – это недалеко от Глазго, Шотландия. Воспитывала меня одна, отца не было, но денег хватало. Как ей удавалось сводить концы с концами, я не знал. Мои же заботы в то время ограничивались простыми делами: вовремя поесть, достаточно поспать, подать сигнал, если что-то стало неудобным. Можно сказать, что это было счастливое время, если бы еще его помнил. Всё было хорошо, пока не умерла мама. Она ушла за покупками и не вернулась. Что на самом деле произошло, я не знал и не мог знать. И никто не знал. Тогда в стране было много таинственных исчезновений, люди пропадали, просто выйдя на улицу, часто случались взрывы газа, реже - терракты ИРА. Хотя последние заявили о прекращении активных действий несколько лет назад, но в это не верили. Моя жизнь резко переменилась. Правительство, власти, или, еще точнее, органы соцзащиты, поместили меня в приют для сирот, где я и жил следующие два с небольшим года. Мать я тогда уже не помнил. Осталось только неясное чувство тепла, защищенности и счастья. Каждый приютский мечтает, что его родители вернутся, придут и заберут его домой, где все друг друга любят, где тепло, светло и уютно. Многие мечтают, чтобы их родители оказались очень богаты и даже знамениты – если не короли, то графы и герцоги, известные актеры и певцы, просто они случайно потеряли своего ребёнка, но когда найдут, то всё наконец-то станет хорошо, все будут счастливы. Но и многие мечтают не о богатых родителях, а хоть о каких-нибудь. Я точно знал, что моя мать умерла. Некоторые воспитатели пытались быть аккуратней с детской психикой и отвечали на вопросы уклончиво: «Твоя мама пропала, а тебе нужно жить дальше». Но были и такие, что прямо говорили: «Твоя мама умерла, не надейся, что она вернется». Не берусь судить, кто из них был более прав, те, что прямо говорили, или те, что пытались сохранить надежду. Про отца никто из воспитателей не знал. Все вели себя по-разному, когда я спрашивал про отца. Кто-то обзывал мою мать шлюхой, что нагуляла ребенка и не смогла позаботиться, кто-то кривился при упоминании отца, ругая этого совершенно незнакомого и неизвестного мужчину, что бросил молодую женщину с ребёнком на руках, кто-то совершенно безразлично сообщал, что ничего не знает. Пожалуй, этим безразличным я был наиболее благодарен. Сам я был довольно умненький и красивый внешне, взгляд женщин нередко зависал при виде такого миленького ребёнка, поэтому к концу 1983 года я нашел своих новых родителей. Не очень молодая бездетная пара решила меня усыновить. У меня появилась своя комната, новенькая одежда, куча игрушек. И всё бы хорошо, но буквально через несколько дней произошло что-то странное. На рождество мне подарили подарок, и столько радости у меня было, что воздух вокруг засветился, начал мерцать, а сам я взлетел почти под потолок. Кроме меня по комнате летали и другие предметы. Это был магический выброс. Тогда я ничего об этом не знал и радовался странностям со всей своей детской непосредственностью, полагая, что это и есть то самое волшебство, о котором мне говорили приемные родители и которое обязательно приходит к людям в канун рождества. Но «родители» не разделяли мою радость: почему-то светящийся разноцветный воздух и летающие предметы их напугали. «И чего страшного?» — не мог понять я. Мои новые родители оказались не моими, они сказали, что ошиблись, забрав меня из приюта. У них просто был очень похожий на меня сын, которого они потеряли по дороге из Кардиффа в Лондон, вот и подумали, что это я. Но сейчас они вспомнили, что у их сыночка была на шее особенной формы маленькая родинка, а у меня её нет. Короче, они вернули меня в приют, рассказав воспитателям, что рядом со мной происходит всяческая чертовщина и им не нужны проблемы. Пару дней после всего этого воспитатели относились ко мне насторожено и осторожно расспрашивали меня о случившемся. Я старался не сболтнуть ничего лишнего, потому как реакция моих приемных родителей меня порядком напугала. А потом в приюте появилась пара странных людей в нелепых халатах и в плащах, они ходили по приюту с палочками и все забыли о том, что возле меня происходит что-то необъяснимое, и я тоже забыл. Но вот внутри возникло что-то странное: неудовлетворенность, обида, чувство, что меня предали. Это неудовольствие было направленно внутрь меня. Я стал замкнутым и хмурым, не понимая толком, что же во мне поменялось. Никто особо и не пытался со мной общаться после этого – даже местные хулиганы из старших групп не трогали, и воспитатели старались не давить. Что-то пугающее их во мне появилось. Пусть я оставался всё таким же красивым внешне, но стоило посетителям детского дома взглянуть мне в глаза, так сразу же их желание усыновить меня исчезало. От этого я начинал ненавидеть себя еще больше. Всё шло по заведенному порядку. Особо не нарывался, хотя и ощущал в себе какую-то силу, уверенность. Стоило мне посмотреть человеку в глаза, как он начинал рыскать взглядом и становился неуверенным в себе, как жертва перед хищником. Так бы всё и продолжалось, но в приюте появилась новая воспитательница, у которой был сын немного постарше меня. Сама миссис Уоррен была строгой и пунктуальной женщиной, но это было только показухой. Строгость её была способом самоутвердиться за счет тех, кто слабее. Воспитательница брала своего сына с собой на работу. Парень довольно быстро стал «атаманом» в одной из шаек в средней группе. И чем-то я не понравился этому мелкому оболтусу. Наверное, его задела моя независимость. Мать оболтуса обеспечивала ему надежную «крышу», оказывая покровительство и прикрывая все проказы сынка. Взрослый всегда может накричать на ребёнка, сломав его уверенность в правоте, при этом так вывернет ситуацию, что ребенок не просто не станет никому жаловаться, но еще и будет уверен, что его самого накажут, если он это сделает. Я сам один раз был свидетелем, когда мама будущего преступника (а кем еще может стать молодой Уоррен, когда вырастет?) кричала на девочку, доводя до её сведения, какая она «дура» и «мерзавка». Меня та ситуация никак не касалась, поэтому я решил не влезать в это дело, хотя видел, что всю ссору затеял сыночек воспиталки. Стейси – хорошая девочка, но довольно боевитая, поэтому не заплакала и не убежала, а решила дать отпор – поцарапала Тима, когда тот её пнул просто проходя мимо. Теперь она глотала слёзы, пытаясь объяснить, что Тим первый начал. А воспитательница, мама Тима, доводила до её ума в грубых выражениях мысль, что её самооборона совершенно неадекватна, что её следует поместить в больницу для психов, где таким девочкам самое место и так далее. Наверное, я бы обо всём забыл, но через пару дней Тим попробовал надавить и на меня.        — Эй, Ара, — затолкал он меня назад в класс, когда я собирался выйти, идя последним, — Ты не в курсе, что сильно мне задолжал? Нужно упомянуть, что в приюте был развит детский рэкет. Младшие должны были платить старшим «за охрану». Плата была не обязательно деньгами, это могла быть игрушка или интересная вещь, конфеты или услуга. Последняя чаще всего подразумевала какую-либо шутку, например, прокричать петухом сто раз или вызвать из унитаза джина и загадать ему три желания. Какие были услуги у старших, я не знал. Меня никто не трогал, и я старался лишний раз ни к кому не лезть, но раз уж ко мне полезли, то посмотрю по ситуации, как действовать. В этот раз ситуация оказалась серьезней.        — Ты должен отработать свой долг перед обществом, — распинался малолетний вымогатель, — Ты должен кое-что сделать.        — И что я должен, по-твоему, сделать? — поинтересовался я, хотя ничего из его требований выполнять не собирался. Но вдруг дело на самом деле пустяковое и проще будет поддаться?        — Скоро рождество, попечители, «шефы» нашего приюта, сделали в этом году подарок и привезли много конфет, — рассказывал Тим. — Твоя задача пролезть на кухонный склад и принести мне пару коробок с конфетами или шоколадками. Я видел не так давно, как одного из мальчиков сильно ругали за то, что он что-то украл с кухни, даже полицейский приходил. Мальчик пытался оправдываться, сваливая вину на Тима. Тогда я не придал этому значения, но теперь думаю, что парень на самом деле выполнял "поручение".        — Нет, Тим, — ответил я, — Мне не нужно, чтобы за мной пришел полицейский.        — Что ты там вякнул? — начал злиться Тим. Или только изображать злость. Его мать к этому моменту уже заняла должность заместителя директрисы приюта и, скорее всего, скоро бы сама стала директрисой. Тим постепенно становился наглее, пропорционально росту влияния его матери. Будь у него отец, возможно он бы смог дать вовремя воспитательного леща и привести сыночка в чувство, но вовсе не обязательно.        — Ты не понял, Ара, — угрожающе заговорил Тим, ухватив меня за грудки, — Я тебя не прошу, а приказываю. Не послушаешь, тебе будет плохо.        — Приказывай своим холуям, — указал я подбородком, на стоящих за его спиной подельников, — А с меня ты ничего не получишь, где сядешь, там и слезешь.        — Ты что, восстал, сопляк? — со злым задором спросил Тим. Вопрос был риторическим. — Сейчас мы тебя с парнями научим уважать старших. — С последним словом Тим обозначил мне удар в челюсть, показывая, что до физической расправы остался один шаг, и у меня остался последний шанс согласиться на кражу. Неизвестно, почему на Тима не действовал хмурый взгляд, и почему он «прикопался», именно к Арракису. Скорее всего, он увидел в независимом мальчике силу, которая была вызовом его авторитету, препятствием к восшествию на новую ступень к вершине власти.        — Отцепись от меня, — уверенно сказал я Тиму, при этом ухватившись за его руку в середине предплечья, чтобы оторвать его от себя. Неожиданно в детском теле оказалось много сил, и я, сжав кистью руку Тима, сломал ему лучевую кость. Тим вскрикнул и отпустил меня. В глазах у него появилась не то что неуверенность, а страх вперемешку со злостью. После чего мелкий вымогатель поспешно ретировался со своими подпевалами. Пока еще думал о том, насколько сильно влип в неприятности, мама Тима уже примчалась к месту происшествия, а я, к своему стыду, не только не додумался побежать к кому-нибудь из воспитателей, чтобы попытаться протолкнуть свою версию событий, но и вообще растерялся, что даже не покинул "место преступления". Мать Тима не стала ни о чем спрашивать, а сразу начала меня избивать. В руках у неё был какой-то тонкий, но жесткий шнурок, удары которого причиняли очень болезненные ощущения. Била она сильно, но аккуратно, как я понял спустя время. В случае чего она смогла бы легко доказать любому инспектору, что была в праве наказать дрянного мальчишку. У Тима была целая толпа свидетелей, и он мне ничего практически не сделал. Я же сломал ему руку. Как ни крути, а все факты против меня. Миссис Уоррен кричала на меня и лупила, как мне тогда казалось, не глядя. Думал, что она меня убьет. Страх затопил тогда так, что в глазах потемнело и удары остановились. А открыв глаза, я увидел, что мир изменился: все краски выцвели, зрение было не бинокулярным, а полностью объемным и резким до боли. Увидел, что из меня вырывалась тьма, что стала течь сквозь Миссис Уоррен и её сыночка, отчего они дергались, будто под действием электрического тока. Скорее всего, эта тьма их бы и убила, но в тот же момент я вспомнил свою мать, настоящую мать, потом как меня усыновили, вспомнил свою первую магию, странных людей с палочками, рисующих незамкнутую букву «О». Но течение воспоминаний не остановилось, и я вспомнил, что раньше жил в России, в другом времени. И мысль, что я в мире Гарри Поттера зажглась в сознании и в чувствах сверхновой. Волна магии разошлась от меня во все стороны, выбив в помещении стекла из окон, сломав люстру, раскидав мебель. Даже в стенах появились трещины. А тьма, что выходила из меня, опала на пол ошметками темного марева и втянулась обратно. Миссис Уоррен и Тим лежали на полу возле стен и натужно хрипели. «Бежать!» — билась в моём сознании мысль, и я побежал. Не знаю как долго, но когда остановился, то просто упал без сил и, забившись в угол в каком-то переулке между домов, просто уснул.