мой ручной монстр

Чангюн сжимает челюсти почти до скрипа, но внешне старается совсем никак не показывать, что ему больно. Медсестра затягивает бинт на бедре ещё туже. — Ты сильный. — девушка наконец заканчивает превязку и чуть улыбается ободряюще, готовя шприц с обезболивающим. В той бойне Чангюн получил удар когтистой лапой в бедро, но за всё то время, пока находится на базе, не издал ни звука. Такое всегда вызывало уважение у медицинских работников. А Чангюн просто не привык показывать свои слабости хоть кому-то. — Мне неприятно это признавать, — Хёну опирается на стол, обводя взглядом каждое лицо возле него, — но сегодня нас просто продали этим тварям. Чангюн чуть напрягается, прислушиваясь к словам командира за столом. — И предатель среди нас. Только командирскому составу было известно место и время нашей сегодняшней засады. Хёну останавливается взглядом на стоящем напротив. Каждому из этих людей он доверяет как себе, и потому тот факт, что один из его подчинённых — чёртов крот, ранит ещё сильнее. — С сегодняшнего дня будет усилен контроль за каждым членом патруля. — Хёну закладывает руки за спину и выпрямляется, а его взгляд становится холоднее. — Лучше предателю сознаться во всём добровольно, пока ещё есть возможность. Я всё равно обязательно найду его. Чангюн прикрывает глаза и откидывается на спинку стула. В ноге тянет неприятной болью, но сейчас это почти не заботит. Чангюн даже не может предположить, кто из сотоварищей мог продать их. А главное, зачем. События совсем недавнего ада уже почти перемешались в памяти в какую-то мрачную субстанцию из обрывков криков, волчьего воя и рыка, мелькания тел и теней, боли и крови. Ему самому досталось от какого-то волка, и Чангюн уже успел было подумать, что это конец для их отряда — оборотни действительно откуда-то знали всё и смогли окружить совершенно незаметно и без возможности выбраться. И всё было бы именно так, если бы не группа Хосока, успевшая прийти на помощь буквально в последний момент и вытащить остатки охотников из пасти смерти. Но до сих пор остаётся загадкой, почему оборотни не знали о том, где находится вторая группа ночных охотников. Или почему не стали нападать на них. Крот продал только часть информации? А может, цель не в уничтожении всего отряда, а в смерти кого-то конкретного..? Чангюн шумно вздыхает и снова открывает глаза. Слишком сложной обстоит вся эта ситуация на данный момент и совершенно ни одной идеи, кто её виновник. Где-то в глубине души Чангюн искренне боится, что это кто-то из тех, кому он сам доверяет. От навалившихся мыслей отвлекает внезапное перемещение капитана на другом конце помещения базы. Чангюн невольно провожает его взглядом, отмечая, что капитан направляется прямо к койке Хосока. Чангюн не слышит, о чём говорит Хёну в полголоса, но по выражению лиц понимает его беспокойство за состояние младшего. Сам Хосок получил серьёзный укус в плечо, но всё равно умудрился убить напавшего на него волка. Кажется, лейтенант убеждает, что всё в порядке, подтверждая это привычной яркой улыбкой, а у Чангюна замирает что-то на долю секунды — Хёну наклоняется вперёд и касается щеки Хосока, стирая с кожи кровь. Чангюн вдруг замечает нечитаемый взгляд Хёнвона, наблюдающего за ними с другой стороны, и хочет просто присвистнуть. Среди командующей верхушки творится что-то странное, и Чангюн даже не знает, действительно ли хочет разобраться во всей этой Санта-Барбаре, или проще сделать вид, что совсем не замечает этой атмосферы. Похоже, остальные присутствующие придерживаются именно второго варианта. Чангюн вдруг решает, что их отношения — их проблемы, а ему пока с головой хватает и своих, разрешением которых как раз стоило бы заняться. В квартире снова встречает абсолютная тишина, и Чангюн уже даже начинает беспокоиться, но Кихён находится сидящим в кухне и по-прежнему смотрящим в одну точку. — Ты ранен? — без каких-либо эмоций спрашивает он, медленно поднимая взгляд. Чангюн прихрамывает до стула и осторожно садится, медленно выпрямляя ногу. — Как ты узнал? — Чувствую твою кровь. — тихо отвечает Кихён, а взгляд почему-то не отводит, как всегда делал это обычно. — И беспокойство. — Нас продали. — помедлив, Чангюн всё же почему-то решается рассказать. — Из-за чьего-то предательства мы попали в ловушку к вашим. Теперь капитан устроит допросы и проверки каждому из нас. — Если меня найдут здесь, ты станешь первым подозреваемым? — заключает Кихён всё тем же безэмоциональным голосом, а Чангюн наконец поднимает глаза на него: — Похоже на то.. — Может, теперь-то ты хочешь меня убить? — интересуется Кихён, намекая на насмешку только поднятой бровью. — Нет. — Почему? — Не знаю. — Чангюн отвечает через паузу, но абсолютно честно. Ему и самому очень хотелось бы понять, зачем он делает всё это. Зачем своими руками притащил к себе большую рыжую проблему. — Ну ты и чудила. — Кихён отворачивается к окну, задерживая немигающий взгляд на кусочке луны за стеклом. За всё это время Чангюн ни разу не видел, чтобы он моргал, но уже почти свыкся с этим. — Ты так и не поел? — Чангюн устало проводит руками по лицу, мельком взглянув на по-прежнему нетронутый кусок мяса в углу. — Не могу. Только теперь Чангюн заметил явную сеточку вздувшихся серым сосудов на шее и руках Кихёна. — Двое суток. — Чангюн тянет руку, невольно пытаясь коснуться выступающей на посеревшей коже вены, но натыкается на ледяной взгляд и убирает руку. — Недолго осталось. — Кихён прикрывает глаза. Будто бы ждёт того самого «недолго». Чангюн скользит взглядом по цепи на его шее и вдруг решает, что нужно срочно что-то делать. Не хватало ещё, чтобы все эти усилия завершились волчьим трупом на его кухне. Чангюн уходит молча. Небо на улице встречает уже совсем по-утреннему светлым. И даже странно, что после такой изматывающей и нервной ночки ему совсем не хочется спать. Причина наверное в полудохлом рыжем парне на диване в его кухне. Чангюн совсем не представляет, как решить проблему с кровью, бездумно бродя по улицам и надеясь, что решение само снизойдёт на него каким-то волшебным образом. Чангюн слабо представляет, где можно достать какое-нибудь подходящее животное и не вызвать подозрений. Но что-то подозрительное внутри так и дёргает настороженно: «И почему только этот пёс ещё не сожрал тебя самого?». Чангюн старается думать, что в этом виновата хоть какая-то его благодарность за спасение, а не достаточно крепкая цепь. *** — Эй, паршивец, надеюсь, хоть это поможет. — извещает прямо с порога Чангюн, едва заперев за собой дверь. Утро уже в самом разгаре, а Чангюну наконец подвернулась маленькая надежда. Кихён снова находится в кухне, полулёжа-полусидя на диване, и, возможно, просидел так все эти несколько часов, но даже сейчас только немного поворачивает голову на хозяина квартиры. — Я так ничего и не придумал, но.. он прибился ко мне во дворе.. и может.. — голос Чангюна звучит как-то неуверенно и даже извиняющесе, когда он достаёт из-под толстовки небольшого щенка. Кажется, малыш едва научился видеть, и почему остался один посреди огромного и опасного города — совсем непонятно. Чангюн долго смотрит в глазки-бусинки и осторожно чмокает в розовый нос, прежде чем положить щенка на колени Кихёна. Решиться принести его стоило ему огромных усилий и долгого разговора с совестью. Кихён опускает взгляд на щенка и поднимает руку, а тот вдруг начинает возиться и льнёт к его ладони. Как к своему. — Я выйду, ладно? — Чангюн абсолютно точно уверен, что не готов наблюдать за грядущим убийством, и уже собирается уйти, но тихий голос Кихёна останавливает его: — Чужие щенки — святое. Я не могу причинить ему вреда. — Подожди, то есть, — Чангюн даже разворачивается к нему снова, — котят убивать можешь, а щенков — святое? — Ваши кошки не нашей крови. — жёстко бросает Кихён, а Чангюн устало прикрывает глаза. — Значит, его кровь не годится? — Нет. — И что мне с ним тогда делать? — Можешь оставить себе. Но вопреки своим словам, Кихён осторожно прижимает щенка к себе, а тот жмётся доверчиво и начинает елозить и, похоже, принимает его за самку и пытается нашарить соски, но короткого рыка рыжего оказывается достаточно, чтобы угомонить ребёнка. — А ваши дети, — вдруг спрашивает Чангюн, немного заворожённо наблюдая за этой тёплой сценой, — рождаются как щенки или как люди? — По-разному, — Кихён медленно поднимает взгляд, — но до пяти лет они не умеют контролировать себя и перекидываются самопроизвольно. Поэтому мы прячем их от людей до этого времени. — А это случайно не.. — Нет. Это обычный щенок. — Кихён смотрит на наконец уложившегося спокойно пёсика. — А у тебя есть..? — Нет. Чангюн не знает, что ещё сказать, и только молча смотрит за парнем и его движениями. И кажется, будто бы Кихён даже не выглядит таким мрачным и холодным, возясь с малышом. Можно подумать, оборотни действительно способны на светлые и хорошие чувства. Чангюн трясёт головой. Не об этом сейчас надо думать, а часы над столом оповещают, что до крайней черты осталось уже меньше суток. Будто подтверждая это, Кихён вдруг отпускает щенка, словно против воли опуская руки и как-то обмякая всем телом. Будто потеряв значительную часть сил в один миг, а Чангюну кажется, что тёмная сеточка сосудов исполосовала кожу уже совсем явно и приобрела какой-то сиреневый оттенок. Ощущение, что наблюдаешь методичное утекание жизни из этого существа. Чангюн чувствует нарастающую слабость и в себе и думает, что в первую очередь сейчас стоит поспать. А перед работой снова отправиться на улицу и поймать хоть кого-то, хоть опять кошку. Хотя морально к такому он совсем не готов. Чангюн заваливается на кровать, даже не раскладывая её, и отрубается почти моментально, едва успев подумать о том, что через пару часов нужно снова вставать. Даже не замечает забравшегося к нему на кровать щенка. Только вот когда Чангюн просыпается снова — на часах уже почти девять вечера, а это значит, что через полчаса он уже должен быть на базе. Чангюн клянет весь свет, бегая из комнаты в комнату и собираясь в ускоренном режиме — кажется, первый раз за долгое время, когда он так сильно проспал. Всё-таки, не стоило так пренебрегать сном в предыдущие дни. — Эй, ты только держись! — Чангюн отмечает мимоходом, что рыжий волк снова лежит на полу и едва подаёт признаки жизни, и внутренне искренне разрывается. Но выбрать не работу не позволяет долг. — Не вздумай подохнуть, мешок для блох, я скоро вернусь! И достану тебе кровь! Волк даже не реагирует и только с трудом втягивает воздух. *** Он заставляет себя распахнуть глаза, а когда это сделать наконец удаётся — кругом ночная темнота и полная тишина. Мир вокруг окрашен в чёрно-белые оттенки, и только выделяются ярким фиолетовым вздувшиеся вены на собственных руках. Он чувствует сковывающие мышцы судороги, но всё равно кое-как садится, неестественно заламывая суставы. Сознание мутит и ведёт, очертания окружающих предметов стёрты какой-то белёсой дымкой, оставляя лишь неясные силуэты, а запах лаванды безжалостно давит со всех сторон. Лаванда, лаванда, лаванда. Как будто сразу везде, но на самом деле — внутри. Никак не затягивающуюся рану в боку тянет безумной болью, будто что-то безжалостно прорастает прямо через отравленную ядом плоть, разрывая её ещё больше. Чёртова лаванда. Тело отказывается подчиняться, будто чужое и совсем ватное, суставы не гнутся в привычное положение, выворачиваясь в другие стороны. Он корчится на полу и пытается протолкнуть хоть немного воздуха в отяжелевшие лёгкие, но весь он словно насквозь пропитан этой лавандой. Неужели это тот самый страшный конец, о котором ему столько говорили старшие..? Только вот в затухающем сознании отчаянно и как-то злобно бьётся мысль «..я не хочу умирать..». Он снова пытается встать, опираясь уже на волчьи лапы, и это тело пока слушается куда лучше человеческого. Так значит, это и есть его истинный облик..? Цепь на шее натягивается, напоминая о невозможности уйти отсюда, но он лишь глухо рычит через силу и делает большой прыжок. Крепкая попалась, чтоб этого человека. Он хватает сталь зубами и сжимает челюсти изо всех отступающих сил, метаясь в разные стороны. Злобная решимость доживаюшего последние минуты неожиданно придаёт сил и глушит тупую боль, обостряя инстинкты и возвращая былые возможности — наконец слышится звон, и он выпускает изо рта оборванный конец цепи. Конечно, человек хорошо постарался, заперев свой дом на все замки, но едва ли что-то может удержать обезумевшего на грани жизни оборотня. Он мечется по комнате, бросаясь на диван и стол, сшибая какие-то вещи в припадке отчаяния, а потом вдруг цепляется за показавшуюся из-за облаков луну и уже бездумно несётся прямо к ней. Три мощных прыжка, звон осыпающегося на подоконник от удара стекла и резко обволакивающий со всех сторон ночной воздух. Чёрт, он уже успел соскучиться по этому вкусу свободы. Благо от земли отделяют всего четыре этажа и тяжёлое приземление не ощущается вообще никак — в отравленной лавандой крови разносится адреналин и подстёгивает дикое желание выжить во что бы то ни стало. Слишком рано, чтобы умирать. Совсем не та ситуация, в которой он согласен умереть. Обострившееся обоняние выхватает запах человека где-то рядом. Кажется, это ребёнок. Он внутренне ухмыляется. Глупые люди, глупые родители этого ребёнка. В такое время никому не стоит бродить по улицам, игнорируя правила комендантского часа. Если, конечно, жизнь дорога. Ведомый запахом тёплой плоти, он рычит и ускоряется, ныряя прямо во тьму переулка. Сегодня ему потребуется не одна жертва.