мой ручной монстр

Кровать как нельзя кстати оказывается рядом и ловит под спину в свои объятия, проседает под весом и слегка поскрипывает, укачивая, как в колыбели. — Эй, Кихён, я тебя больше никуда не отпущу. — Чангюн шепчет с запинками и улыбается, как дурак, прижимая к себе чужое тело и водя носом по изгибу шеи. — Ты где напиться успел? — Кихён фырчит в ответ и возится на нём, пытаясь найти более удобное положение, но Чангюн не даёт ему двигаться больше, сгребая в охапку. — Не поверишь. Я абсолютно трезв, — а дурацкая улыбка с лица не слезает, — просто очень рад, что ты вернулся. И злюсь из-за этого. Но больше рад. — Им Чангюн. Род — люди, вид — дурак обыкновенный. — рыжий хихикает ему в плечо и легонько кусает куда-то туда же, за что сразу получает по тому месту, из которого в другом обличии должен начинаться хвост. — Лучше скажи, зачем ты всё-таки вернулся! — голос Чангюна звучит обречённо, несмотря на то, что в глубине души он рад этому, как ребёнок. — Только потому, что тебя изгнали? — Я не знаю, — Кихён только задумчиво смотрит в потолок, рассматривая причудливую сеть переплетения узких полос света фонарей и лучей утреннего солнца, — просто так вышло. Я думал покинуть город, но перед этим заглянул в свою квартиру, чтобы забрать пару вещичек, и вдруг понял, что не смогу уйти, не рассказав обо всём. Я просто понял, ты имеешь право знать. — Знать что? — Чангюн чуть напрягается, но старается не показать этого, пока пропускает меж пальцев рыжие прядки. — У нас, волков, пары на всю жизнь. Один раз и навсегда, понимаешь? — Кихён продолжает смотреть куда-то вверх, но всё равно чувствует, как меняется взгляд парня рядом с ним, — если уж мы впустим кого-то в своё сердце, то с этого момента оно останется наглухо закрытым для всех остальных и сохранит в себе только одного, пока не остановится. Но жизнь без этого «единственного» потеряет свои яркие краски, свой особенный вкус, так что только и останется, что выть на луну и стать пожизненным одиночкой. Знаешь, я уже потерял абсолютно всё, что считал важным, кроме одного обыкновенного дурака. И я подумал, а чёрт с ним. Пусть ищут меня, пусть из меня сделают ковёр на парадном входе в пыточную для моих собратьев, зато моя жизнь будет иметь смысл и важность до самого конца. — Не знал, что ты умеешь говорить так много и так красиво. — Чангюн чуть улыбается, но закусывает край губы от дрогнувшего в нём смущения. Не может удержаться и закрывает глаза, тянется к чужим губам своими, и в этом поцелуе вся нежность и весь трепет, который только способен дать Чангюн, а Кихён и без слов понимает, нет, просто интуитивно знает сердцем — они оба чувствуют одно и то же. Они оба отдадут себя без остатка и пойдут вместе до самого конца. — Получается, вы совсем не заводите отношений, этот человек первый и последний? — Чангюну всё же не удаётся сдержать любопытства, когда они уже снова лежат в обнимку. — Не совсем, — Кихён даже не открывает глаз, слишком удобно пристроившись на чужой груди, — в основном мы балуемся около дружескими отношениями в подростковом возрасте, но всё это просто игры и не более. Настоящие отношения с настоящими чувствами всё равно случаются лишь однажды. Мы считаем, наши сердца с рождения связаны с другими сердцами, предназначенными нам, но узнаем мы об этом не сразу, а лишь когда придёт нужное время. Это что-то вроде истинности. Некоторые из вас называют это «соулмэйты». Но в отличие от вас, людей, когда мы заключаем союзы, мы не обещаем друг другу этого приторного «в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас», потому что мы итак знаем, что по-другому и не будет. Сильнее волчьей любви только смерть, и наверное, именно от нашего примера однажды вы взяли все эти клятвы, ставшие для вас условными. Потому что людям в большинстве своём не дано познать эмоциональную связь на таком уровне, иначе бы среди вас не существовало бы таких понятий, как «измена», «предательство» и «развод». Ваша реальность тухнет от того, что вы, люди, так и не научились любить. — Ну ты и философ. — Чангюн не может удержаться и хмыкает, смотря на их сплетённые пальцы. — Это из-за тебя. Они молчат ещё некоторое время, каждый думая о своём: Кихёну просто спокойно в его руках, и мысли крутятся соответствующие, а Чангюн обдумывает его слова и в глубине души не может не согласиться. И не зря когда-то в далёком детстве бабушка рассказывала сказки о Луне и её детях и украдкой говорила о том, что только тогда люди смогут жить в мире друг с другом, когда постигнут волчью мудрость. Тогда Чангюну это всё действительно казалось обычными старыми сказками. — Красивые… кто это? — тихо спрашивает он, заметив в руке Кихёна медальон с фотографией, с которой на него смотрят двое: миловидная женщина с яркими зелёными глазами и смуглый мужчина с мягкой улыбкой. — Твои… — Родители. — Кихён чуть улыбается, — Чжухон вылитый отец, такой же спокойный и мягкий, ну, а я взял всё от мамы. Она в школе была той ещё грозой. Тогда же они познакомились с отцом и больше не расставались. Они жили ещё в то время, когда вражда между нами и вами не была такой смертельной, можно сказать, они жили во времена мира между волками и людьми, любили друг друга, мечтали уехать за город и, в лучших традициях глупых сказок, умерли в один день. Кихён чуть мрачнеет, уже глядя куда-то поверх, в угол тумбочки, а Чангюн крепче обнимает за плечи: — Что произошло? — Одной безлунной ночью к нам нагрянули люди в форме вроде тебя: потребовали у отца выдать маму и детей охотникам. Он отказался и схватился за ружьё. Мама помогла нам с братом сбежать через окно, но сама осталась, чтобы отвлечь их. Мы слышали только выстрелы и шум, но потом я видел, как вынесли два тела. — Кихён делает паузу, а Чангюн ловит его руки в свои, чтобы поддержать. — В ту ночь пострадали почти все подобные семьи. Не знаю, почему именно, но тогда люди и решили развязать эту войну и этот тотальный геноцид. Тогда же мы перестали доверять людям, а в стае начали изгонять всех, кто связался с человеком. Точнее, каждому давали и дают выбор: отказаться от этого или стать изгоем, и знаешь, едва ли я могу назвать случай, когда выбор был в пользу первого варианта. — А такие ситуации вообще часто случаются? — Чангюн шепчет, крепко обнимая. — Совсем нет. Их и так было немного, и почти всех перебили в ту ночь, а остальные, запуганные этим опытом, и вовсе перестали контактировать с людьми, так что таких, пошедших против правил, единицы из сотен. Такое у нас считается неправильным и неприемлемым, но теперь я отлично понимаю Хёнвона. Чангюн смотрит вопросительно и напрягается от звука этого имени в очередной раз, но Кихён прижимает указательный палец к его губам, продолжая: — Чуть позже после всех этих событий изгнали и Хёнвона, потому что он не смог скрыть свою любовь к человеку. И не к обычному человеку, а к такому, как ты, и теперь мы с ним братья, так сказать, по несчастью, те, кому путь домой заказан. — К такому, как я? — Чангюн метает хаотичный взгляд с одного угла комнаты на другой. — Можешь сказать… — Ну я понятия не имею, кто это, но он приходил сюда вместе с Хёнвоном в тот раз. Запах никогда не обманывает. — Кихён улыбается, наблюдая за усиленной работой мысли в глазах напротив. — Чёрт… так всё ради него, слушай, мне кажется… — Чангюн с силой трёт виски, пытаясь стимулировать мозговую деятельность. Мысль прямо-таки вертится на поверхности, но ускользает от сознания, не давая ухватиться и собрать наконец весь этот пазл, который вроде бы складывается во что-то очень понятное, но тут же рассыпается на прежние сотни частиц. — Чангюн… — Кихён настороженно смотрит в сторону двери, прислушиваясь и пробуя на вкус воздух, и причина беспокойства не заставляет ждать: звонок раздаётся в тишине коридора громче, чем обычно. — Если это кто-то из наших, я выставлю их за порог, — Чангюн в мгновение холоден и обнимает рыжего, прежде чем встать с кровати, — теперь никто не причинит тебе вред, пока я жив. Кихёну хочется остановить его, он просто предчувствует что-то недоброе, но Чангюн только отмахивается и придерживает руку на пистолете, уходя открывать. — Нахрена вы опять припёрлись? У меня тут не проходной двор. — Чангюн хватается за рукоять пистолета, но Хосок быстро оттесняет его к стене, не давая сделать этого: — Зачем так агрессивно сразу? У нас дело. Видел последние новости? — Какие ещё новости? — Чангюн хмурится, но внимательнее следит за Хёнвоном, который особенно не внушает доверия сейчас. — Не стоит снимать часы, если не хочешь пропустить что-то важное. — Хосок качает головой, смотря на его правую руку, и говорит тоном строгого папочки. Затем тянет на кухню, заприметив часы там на столе. — Да какого чёрта? — Чангюн уже закипает, не понимая, почему с ним обращаются, как с ребёнком, и вырывается, оглядываясь и пытаясь понять, что делает Хёнвон, но лейтенант поворачивает его голову обратно к себе настойчивым движением. — Минут пятнадцать назад всем разослали это, — Хосок зажимает кнопку сбоку на панели часов и активирует голограмму с сообщением от Хёну: наиболее чёткое изображение рыжего парня с подписью «Ю Кихён» и сопутствующий файл с краткой информацией о нём и том, где его искать. — Капитан сказал, ему очень нужен этот оборотень и поскорее. — взгляд Хосока на Чангюна не выражает ничего особенного, будто бы он просто рассказал ему что-то совершенно обычное, и Чангюн окончательно теряется. — А ко мне какое дело? — медленно выговаривает он, явно чувствуя какой-то подвох, и кажется, Хосок уже собирается ответить ему что-то, но вместо него отвечает голос Хёнвона из-за спины: — Вот такое. Когда Чангюн оборачивается, у него внутри сжимается что-то и замирает в таком состоянии где-то у горла, мешая дышать. Хёнвон держит пистолет у виска Кихёна, придерживая его возле себя другой рукой, но смотрит скорее на Хосока, а тот выглядит удивлённым не меньше, будто не знал, чего ему ожидать. — Чангюн… как же так… — Хосок выговаривает тихо и невольно мечется взглядом от рыжего парня на голограмму и обратно, но никаких сомнений в том, что это одна и та же личность. — Предложение такое, — спокойно говорит Хёнвон, теперь смотря прямо в глаза младшего, — сейчас Хосок забирает его, и никто не пострадает. — Предложение не принимается. — бросает в ответ Чангюн и вскидывает свой пистолет, целясь прямо меж бессовестных глаз Че. На безэмоциональном до этого момента лице Кихёна мелькает едва заметное осуждение, а Хёнвон лишь усмехается, даже не дрогнув: — Тебе настолько плевать на свою жизнь? — Мне терять нечего. — в голосе Чангюна угроза, а палец уже показательно щёлкает предохранителем, но последнее действующее лицо вносит в этот хаос новый поворот: — Мне тоже. Чангюн краем глаза отмечает направленное ему в голову дуло и беззвучно матерится сквозь зубы. Теперь всё решит тот, кто сделает выстрел первым. — Опускай оружие, Чангюн, твоё положение самое невыгодное. — Хосок также снимает свой пистолет с предохранителя, показывая серьёзность своих намерений. Со стороны Хёнвона слышится такой же щелчок. А Кихён лишь надеется, что ему хватит времени, пока медленно тянет руку к забытому на краю мойки кухонному ножу, стараясь следить сразу за всей одичавшей троицей. — Чего ты добиваешься? — вдруг спрашивает Чангюн у Хёнвона, припоминая, сколько раз Кихён назвал его своим лучшим другом детства. — Тебя не касается. Это взрослые дела, — Хёнвон не может удержаться от усмешки и уже касается дулом пистолета рыжих прядей, останавливая дёрнувшегося Чангюна, — последний раз говорю, не мешай нам. Хосок отвезёт его на базу, а мы сделаем вид, что ты не был причастен. — Ну ты и крыса. — Чангюн шипит, уже чувствуя готовность стрелять. — Это ведь ты продавал нас всё это время? Я о тебе всё знаю, ублюдок. — Я передумал, сделаем вид, что он не причастен, но подрежем ему язык. — Хёнвон снисходительно улыбается, а Хосок делает два шага вперёд, держа Чангюна под прицелом. И собирается добавить что-то, но следующие события закручиваются настолько стремительно, что теряются в них сразу все. Чангюн успевает заметить только блеснувший в руке Кихёна нож, а Хосок — лишь то, как Хёнвон медленно оседает на пол, выронив пистолет и согнувшись. Сквозь сжатые вокруг рукояти ножа пальцы проступает тёмная кровь, и когда первые две капли встречаются с полом — все разом выходят из оцепенения. Кихён отшатывается к стене, Хосок стреляет уже в него, но Чангюн отталкивает его в этот момент, смещая траекторию выстрела и выбивая пистолет из рук. — Хёнвон! — Хосок пытается понять хоть что-то в этой суматохе, но мешающийся под руками Чангюн так и нарывается на драку, и драка произошла бы, если бы не слегка истеричный смех Хёнвона, внезапно раздавшийся откуда-то с пола. — Ну ты и сука, Ки… — Хёнвон почему-то не может перестать смеяться и одним движением выдёргивает нож, кидая его обратно в мойку, — хотя, от тебя это было так ожидаемо, совсем забыл, с кем имею дело. А Хосок не может поверить в то, что прямо на его глазах вспоротый наискось бок затягивается, вскоре оставляя на коже лишь тоненькую ниточку рубца. — Малыш, ты… — только по трясущимся рукам и бегающему взгляду удаётся понять, насколько в одну секунду потрясён Хосок. Осознание всего нахлынуло не просто резко, нет — будто ударило по голове отбойным молотком. — Такой же, как я. Правильно думаешь. — тоном, выносящим приговор, говорит откуда-то из-за плеча Кихён, уже успевший тенью проскользнуть за спину Чангюна. Хосок мотает головой, хватаясь за волосы, и будто сейчас закричит что-то вроде «не верю!», Кихён чувствует это так же, как Хёнвон. И Хёнвон бьёт его по плечу, заставляя собраться. — Он не врёт. — отрезает он, смотря прямо в глаза, и на долю секунды мелькает перед ними поджарый серый волк, неумолимо подтверждая этот факт. — Жаль, что ты узнал это таким образом, но что сделано, то сделано. Лицо Хосока выглядит бледным в цвет дрожащих на окне занавесок, а взгляд настолько потерянным, что Чангюн с трудом подавляет в себе желание обнять его и подбодрить, но понимает, что какая-то глупая фраза из серии «всё будет хорошо» только усугубит сейчас ситуацию. Они молчат несколько долгих минут, а потом Хосок резко вскидывает голову и смотрит с холодной решимостью, но совсем непонятно, что собирается сделать — скорее требует ответов и оправданий одним взглядом. — Заноза в заднице права, — Хёнвон говорит спокойно, без слов понимая, что от него хотят, — я виноват во всём этом. Да, это я продавал наших людей волкам, я подставляю Хёну, но это всё исключительно потому, что я всей душой его ненавижу, и единственное моё желание — сделать так, чтобы он поскорее сдох, или чтобы его скорее сняли с командирского поста и отдали эту должность тому, кто заслуживает её гораздо больше, — он указывает рукоятью своего пистолета в сторону старшего, — я просто ненавижу его. Думаешь, я не знаю, что ты спишь с ним? Пусть это «ради блага», но я могу назвать каждый день, когда ты делал это, потому что запах никогда не обманывает. Ладно, я смирился, плевать, но пока он остаётся нашим командиром, я не успокоюсь. Да, мои методы жестокие, да, грязные, но я уже близок к цели, а вы потом только рады будете. Хёну давно потерял свою компетентность. Хёнвон делает паузу, щурясь и чуточку улыбаясь, будто ему совсем не страшно открыться и раскрыть свою сущность, будто он совсем не боится суда или осуждения. — Я такой же, как он, но я не один из них, — пистолет перемещается в сторону Кихёна, — но и не один из вас, — теперь в сторону Хосока и Чангюна, — я сам по себе, они меня бросили, а вы никогда не примете, я никому в этом мире не нужен и никогда не буду на своём месте. Но по крайней мере я сделаю так, чтобы ты был на своём. Ты единственный, ради кого моя жизнь может иметь какой-то вес, и теперь ты знаешь всё, поэтому можешь сам решить, как поступить. — Хёнвон договаривает уже серьёзно и вкладывает в руку Хосока свой пистолет. — От твоей руки я умереть согласен, детка. Остальным бы посопротивлялся. Он снова улыбается ему, но теперь искренне и немного грустно, и вмешаться хочется уже Кихёну, но его останавливает чангюново «эй, только не на моей кухне», и приходится зажать ему рот. — Знаешь, несколько лет назад его изгнали из нашей семьи из-за тебя, — тихо добавляет Кихён, и Хосок косится на него, а Хёнвон смотрит очень неодобрительно, но это не останавливает, — просто потому, что он нашёл свою любовь в человеке. Он мог убить тебя или уйти от своих навсегда, но как видишь, ты всё ещё жив. Хосок долго молчит, смотрит уже на Хёнвона поверх прицела, но в итоге просто опускает руку и также молча садится на диван. — Не переживай, по крайней мере, ты не один такой. — Кихён кивает на Чангюна и решает сделать кофе, чтобы немного разрядить обстановку. — А мы все теперь в одной лодке смертников, мои поздравления. — А ты среди нас капитан идиотизм, потому что мог бы просто вернуться к собачьим братьям и залечь на дно, но ты почему-то всё ещё здесь. — вставляет Хёнвон, уже сидя на стуле. — А я твоими стопами пошёл, милый. — шипит Кихён и вручает ему чашку так резко, что едва не разливает кофе ему на штаны. — Неужели и тебя вышвырнули? — Ага. — Все проблемы из-за людей. В этом они вдруг отлично сходятся и замолкают, оставаясь сидеть напротив двух притихших на диване представителей человеческого рода. — Не хочу вмешиваться в вашу дружескую идиллию, — вдруг говорит Чангюн в полголоса, заставляя всех троих обратить на себя внимание, — но кажется, нам надо решить, что теперь со всем этим делать. — Всё ещё предлагаю позволить Хосоку сдать рыжего дурачка охотникам. — Хёнвон сама невозмутимость несмотря ни на что, а Чангюн снова кладёт руку на пистолет: — Если сдаём его, то сдаём и тебя. — Ага, а следом тебя, — морщится Хосок, — и меня заодно, наверное. Давайте без бредовых идей. — Я всего лишь шучу. И забыл поставить в известность, тебя ищут, — сообщает Хёнвон Кихёну таким тоном, будто это что-то из серии бытовых новостей, — они знают, как ты выглядишь, выйдешь на улицу — получишь пулю в лоб за первым же поворотом. — Спасибо за информацию. — Кихён делает глоток из своей чашки с таким же незаинтересованным видом. — Можем просто сделать вид, что ничего не было… что сегодняшнего дня не существовало в принципе. — Чангюн предлагает осторожно, окидывая взглядом каждого по очереди, и вроде бы собирается добавить что-то ещё, но его неожиданно прерывает Хосок: — Не выйдет. Сказали же тебе, его ищут, и то, что его найдут — лишь вопрос времени. Ему нужно пропасть из города. И тебе тоже. А про Хёнвона кроме нас — старший указывает рукой сразу на всех, — никто не знает. — Как ты себе представляешь это? — голос Чангюна становится обречённым, — сам видел, все знают, как он выглядит, предлагаешь нацепить на него маску? А я? Я не могу просто так взять и уволиться, это тебе не касса в магазине! — Знаю. — Хосок отмахивается, даже не прикоснувшись к поставленной перед ним чашке — слишком разбит внутри себя, чтобы заставить себя сделать хоть глоток. — Но ты должен понимать, если не увезёшь его отсюда, его убьют, и тебя заодно, за то, что прятал. — Чисто теоретически, — вставляет Хёнвон с другого конца кухни, — если снова схватишь ранение, сможешь выпросить увольнение в запас или хотя бы каникулы, чтобы поправить здоровье. Шин Хосок ведь у нас правая рука командира, замолвит словечко, и тебя отпустят, а в это время сможешь увезти свою ненаглядную собаку туда, где до неё не доберутся. Кихён кидает в него пустую коробку из-под молока. — Звучит безумно, но обнадеживающе, — Чангюн чуть улыбается, но убедить в этом старается скорее себя, — предлагаете мне кинуться в пасть волку следующей ночью? — Именно. — Хёнвон придерживает коробку носком, чтобы Кихён не мог снова ею воспользоваться, но рыжий и без этого выглядит настроенным радикально против. — Только без самоубийства, Ромео. Я с твоей Джульеттой возиться не буду. — Я присмотрю за ним, если что-то пойдёт не так, — тихо говорит Хосок, коснувшись ладонью плеча Чангюна, — постараюсь что-нибудь сделать. — Откуда такое стремление помогать нарушителю законов и кодекса охотников? — Чангюн вздыхает, а старший чуть сжимает руку: — Мы тут все разом теперь вне закона, и если не поможем друг другу, то останется рассчитывать только на себя. — Надеюсь, мы все разом сможем вылезти из этого дерьма так же удачно, как влезли. — мрачно усмехается Чангюн и протягивает ему ладонь. — Надеюсь. — Хосок жмёт её в своей, будто скрепляя это обещание. А Кихён всё же умудряется изловчиться и снова кидает в Хёнвона коробку из-под молока.

***

— Что с ним? — Хёну повышает голос, стараясь перекричать давящий на слух со всех сторон шум и гомон, пока помогает солдату затащить бессознательное тело в кузов автомобиля. — Я не видел толком, видел только, как он упал, — солдат старается уложить его удобнее, одной ладонью давя на прорванный бок в кровавых разводах на клочках формы, — волк сбежал. — Им Чангюн, ты прямо какой-то камикадзе, — проговаривает себе под нос Хёну, бьёт по щекам, чтобы привести в сознание, но это не помогает, — где там эти медики? — Не знаю, сказали, летят, сами нарвались на волков, — солдат кусает губы, теряясь и не зная, что ему делать. Из новеньких, видно. — Что сидишь, тащи аптечку, он три раза окочурится до их приезда! — грубый голос командира заставляет собраться и заняться делом, а сам Хёну убирает волосы с лица Чангюна и мысленно просит его держаться. — Бинты. — командует Хёну и рвёт остатки форменной куртки на нём, пытаясь открыть рану и хотя бы понять, насколько всё серьёзно. Но цепляется взглядом за изгиб шеи и замирает на долю секунды. Многолетний опыт борьбы с тварями не подводит и тут же подкидывает объяснение: на коже Чангюна волчья метка. Метка принадлежности. В последний раз такое приходилось видеть настолько давно, что Хёну даже не сразу верит собственным глазам. — Сначала к медикам его, — голос Хёну леденеет с каждым мгновением, а руки накладывают повязки чисто механически, — а затем в карцер. Солдат смотрит на него непонимающе, но ответов всё равно не получит: Хёну даже сам их ещё не получил.