мой ручной монстр

— Думаешь, ты сделал правильный выбор? Гробовое молчание. Хёну знает, что ответа не будет, но всё равно не перестаёт спрашивать. Это просто не даёт покоя. Правильный выбор однажды приведёт тебя к тому самому, пресловутому ощущению счастья. Но действительно ли это правильно, если ради этого приходится умирать? А был ли он счастлив? Хёну касается уже остывшей кожи. Осторожно касается, будто боится потревожить или разбудить. Багровое пятно на груди прикрыто бледнеющей простынёй, но он всё равно, кажется, не забудет его очертаний. Теперь. Пистолет в другой руке не даёт покоя. С щелчком предохранителя рука поднимается вверх. Почему же всё вышло вот так? Разве многого он просил и хотел? Всего лишь спокойствия своего города и спокойствия на душе. Такова цена этого спокойствия? Хёну всегда ставил долг превыше всего. Выше чужого мнения, выше чувств, даже собственных чувств. Выше собственных стремлений, в конечном счёте сведя все эти стремления к одному единственному долгу. В первую очередь — сделать всё так, как обязывают его форменные погоны, а уж всё остальное потом, если хватит сил. Именно поэтому Хосок сейчас отвечает лишь тишиной и мертвенной бледностью, синевой губ, которые больше не подарят мимолётной улыбки. Теперь тот, кто раньше излучал лишь тепло, даже для такой закостенелой сущности, как Хёну, способен лишь на холод, во всех его смыслах. Может быть, в этот день Хёну потерял самое важное, что у него было. Что дала ему эта чёртова служба и проклятые погоны. Хосок не отвечает и тогда, когда дуло обдаёт холодом волосы у виска. Хёну всегда знал, что никакой взаимностью тут и не пахнет. И никогда не запахнет: что бы он ни делал, чёртов Че Хёнвон уже отнял это сердце. И Хёну мог бы понизить его, отослать, да убить в конце концов — всё равно, ничего не изменится, он уйдёт, забрав с собой и это сердце. И, казалось бы, такому, как Хёну, должно быть плевать — да только вот клятая служба ещё не выжгла внутри остатки чувств, самой способности чувствовать. Так что Хёну лишь пользуется возможностью приказать — приказа командира нельзя ведь ослушаться? А Хосок лишь выполняет то, что обязан выполнить, но даже в такие моменты старается устроить всё так, чтобы улучшить положение чёртового Че Хёнвона. Хёну всегда чувствовал, знал и это, но просто плевать — пусть Хосок делает, что хочет, использует это, как хочет, а Хёну будет наслаждаться этим «здесь и сейчас». Этой фальшивой игрой во взаимность. И к сожалению, его спокойствию не хватало только одного (человека). Может быть, когда-нибудь — Хёну совсем перестанет чувствовать. И всё-таки, рука с пистолетом снова опускается вниз. Для кого-то всё кончено, но для него — ещё нет. Ещё нужно навести порядок и вернуть всё на места — кто-то получит по заслугам, кто-то ответит по заслугам, и кому, если не ему, довести дело до конца. В первую очередь ведь проклятая служба, и лишь после — всё личное. Хёну накрывает ладонью закрытые глаза уже остывшего тела. *** Глубокий вдох. «Один, два, три.» Чангюн открывает глаза и выглядывает из-за угла дома. Штукатурка осыпается под неловкими пальцами, но звуки её падения на асфальт глотает в себя дневной шум улицы: патрульный с внушительным автоматом за спиной проходит мимо, даже не обратив внимания на подрагивающую в тени дома фигуру. Чангюн выдыхает и быстро выскакивает на свет, идёт вперёд, низко опустив голову и пряча лицо в тени огромного капюшона — спасибо Хёнвону, сбежав с территории базы переоделся в привычные рядовому парню вещи, а форму бросил на том же месте, лишь оружие спрятал в рюкзак, надеясь, что применять его больше не придётся. От плотной ткани толстовки тянет едва уловимым парфюмом — Чангюн силится и не может вспомнить, кого именно обычно сопровождает этот запах, да и почти не думает об этом — сейчас гораздо больше заботит местонахождение Кихёна и, совсем немного, кровоточащее под тканью плечо — глупое ранение, избежал пуль, но напоролся на торчащую из стены арматурину, раньше служившую вероятно креплением для какого-то стеллажа. Перед глазами невольно тот день, теперь, кажется, безумно далёкий и ещё полный света: в толстовке уже Кихён, также прячет лицо и рыжие волосы в тени объёмного капюшона, а сам Чангюн в идеально отглаженной форме с блестящими пуговицами, переполненный предвкушения первого дня настоящей службы; неловкое столкновение в толпе, случайный взгляд; если бы тогда Чангюн узнал, как всё это закончится, он бы так и не дошёл до базы, догнал бы Кихёна и постарался бы уговорить уехать отсюда, вместе с его братом. Позволить им жить как прежде, вполне спокойно, а лично Кихёну — никогда не узнавать его. Сейчас бы очень пригодилась машина времени. Чангюн мотает головой, пытаясь отделаться от этих мыслей, и вдруг совершенно ясно осознаёт: едва уловимый запах на толстовке, точно такой же всегда преследовал Хосока. Да и размер очень даже ему соответствующий. Мельком Чангюн замечает впереди сразу несколько солдат, пытается оценить пути отхода боковым зрением, но бежать уже явно поздно — только привлечёт лишнее внимание, Чангюн достает выключенный телефон и сжимает в руках немного судорожно — создаёт видимость, что уж очень увлечён чем-то на его экране. Медленно идёт вперёд, надеясь лишь, что в этот раз пронесёт, но всё-таки постепенно смещается к краю улицы, выжидая момента свернуть во дворы. У Чангюна застывает что-то леденящее в горле, когда чужая рука зажимает его рот, кто-то без звука оттаскивает его в тень закоулка, прижимая к себе. Чангюн хватается за спрятанный под толстовкой нож, но тихий шёпот на ухо останавливает. — Твою мать, я чуть не откинулся. — шипит Чангюн, когда ему возвращают свободу действий и речи, и бьёт Хёнвона кулаком в плечо. Тот лишь коротко усмехается и сосредоточенно смотрит куда-то в сторону крыш. Принюхивается, доходит до Чангюна скоро. И надо признать, в обычной повседневной одежде Хёнвон концентрирует вокруг себя совсем другую ауру. — Ки был здесь, — говорит Хёнвон через паузу, хмурится и делает пару шагов в сторону, — но достаточно давно, надо поторопиться, пока запах совсем не исчез. — А где Хосок? — спрашивает Чангюн с недоумением, всё это время ожидав, что тот вот-вот появится откуда-то из-за угла. Хёнвон не отвечает и делает несколько медленных шагов в одному ему известном направлении, но Чангюн хватает его за локоть, буквально заставляя посмотреть на себя. — Где он? — Он ушёл. — взгляд Хёнвона не выражает ничего, кроме чего-то совсем неясного, на самом дне зрачков. Чангюн не может понять этого. — Куда? — Хана но мити, сказали бы японцы, — кривая ухмылка в ответ на непонимание на лице Чангюна, — дорогой цветов. Чангюну требуется несколько секунд на полное осознание, а ухмылка на губах Хёнвона сначала приобретает вид откровенно болезненной, а потом и вовсе пропадает. …зайдя в тот самый коридор, связывающий склад и подсобный выход, Хёну нашёл с десяток трупов своих солдат, в том числе и Хосока, а над ним — кровавую надпись во всю стену: «вы все сдохнете, я вернусь». Хёнвон больше ничего не хочет говорить и тянет младшего за собой, заставляя собраться и поторопиться — прямо сейчас нет времени на сожаления, этим можно будет заняться потом. — Как я и говорил, он пошёл в сторону строек. — бросает Хёнвон через плечо, цепляясь за слабый запах, ведущий его не хуже следов. Чангюн кивает и старается верить в то, что Кихён действительно добрался туда. …Кихён корчится на холодном полу и обнимает свои колени одной рукой. Другая онемела и почти не чувствуется, а каждая попытка пошевелить ею отдаётся лишь тупой, но очень ощутимой болью — регенерация регенерацией, но в этот раз прыжок с высоты нескольких этажей вышел очень неудачным, кость вылетела из сустава, и это не даёт регенерации запуститься. А каким образом удалось донестись сюда на трёх лапах, избежать столкновения с солдатами и выбить окно первого этажа недостроенного дома — остаётся загадкой даже для самого Кихёна. Хочется заскулить и отгрызть отёкшую конечность — но Кихён старается держаться, потому что первое может выдать его здесь, а второе лучше приберечь на самый крайний случай. Кихён чувствует до боли знакомую смесь запахов заранее, настолько заранее, чтобы успеть воспрянуть духом, а потом засомневаться в исправности своего обоняния, сетуя на возможные галлюцинации от не дающей покоя боли. На всякий случай отодвигается подальше от разбитого окна, в темноту соседнего помещения без окон, вероятно, ставшего бы ванной комнатой, и затихает. — Кихён? Голос Чангюна звучит тихо, но очень отчётливо. Кихён всё ещё не уверен в реальности этого, а потому не издаёт ни звука, но вырисовавшаяся из темноты фигура, а за ней и вторая, совсем не похожи на галлюцинации. — Боже, ты цел? — Чангюн падает рядом с ним и сразу лезет обниматься, что снова вызывает боль в чуть посиневшей руке и болезненное шипение. — Относительно. — Кихён морщится и отодвигает его здоровой рукой, кивнув на вторую. Чангюн тут же принимается извиняться, смотрит с сожалением и одновременно облегчением, чуточку нежностью — что нашёл его, и даже живым. Кихён старается выдавить сквозь боль подобие улыбки, а уже оказавшийся за его спиной Хёнвон вдруг давит на его припухшее плечо и лопатку рывком, заставляя дёрнуться и проматериться — Кихён даже готов врезать рефлекторно, но это вмешательство Хёнвона неожиданно приносит облегчение, рука уже поддаётся движению в суставе и наконец-то чувствуется растекающееся по тканям восстановление. — Спасибо. — рыжий бормочет под нос и смотрит на бывшего друга. Тот не отвечает ничего и садится чуть в стороне от них, как бы давая им время друг на друга. Чангюн снова обнимает его, теперь немного с опаской, боясь причинить ещё какую-то боль, Кихён обнимает в ответ, но по-прежнему смотрит на Хёнвона — на проскальзывающую в зрачках пустоту. Кихён не нуждается в свете, чтобы заметить её. Кихён уже не спрашивает, почему Хосока нет с ними — понимает всё по взгляду Хёнвона, слишком хорошо знает его, чтобы не понять, — смотрит с сожалением и тихой грустью, пытаясь без слов показать ему, что хочет поддержать. Хёнвон перехватывает его взгляд и только качает головой. Тогда Кихён переводит взгляд на Чангюна и обнимает в ответ чуть крепче. — Нам нельзя оставаться здесь очень долго. — голос Хёнвона звучит приглушённо, но всё равно отдаётся лёгким эхом в пустующем помещении. — Но мы не сможем покинуть город так же легко, как сбежали оттуда. — Чангюн смотрит на него. Хёнвон лишь приподнимает бровь: — А есть другие варианты? — Теоретически… да. — Чангюн кусает губу, а Хёнвон приподнимает бровь чуть более заинтересованно. Настораживается и Кихён в его объятиях. — Попробую попросить друга приехать за нами на служебном грузовике… попробуем выехать из города на нём, как лекарства для домашних животных. — Это может подставить его. — тихо говорит Кихён. — Знаю. Но охотники пока никаким боком не интересуются им, поэтому с ним есть шанс проскочить выезд незамеченными, пока не перекрыли все дороги. — Что ж, валяй, если не боишься. — Хёнвон пожимает плечами. — И желательно поторопиться. Чангюн кивает, отпускает Кихёна и поднимается на ноги. — Включу телефон и позвоню на улице, — сообщает он и уже разворачивается к выходу, — на случай, если они отслеживают его местоположение. — Надо переместиться на этаж повыше. — Хёнвон тоже встаёт. — Я с тобой. — Кихён подрывается следом за Чангюном: уже нет никакого желания отпускать его одного, потому что Кихён по крайней мере способен заранее почувствовать опасность. Хёнвон растворяется в темноте лестницы, а они осторожно выбираются на улицу, озираясь и прислушиваясь, Кихён пробует воздух на вкус, но пока всё спокойно — ещё есть время. Они отходят подальше от дома, к берегу узкой и совсем обмелевшей к зиме речки. Кихён чуть ёжится от пробирающегося под одежду холода. Чангюну тоже прохладно здесь — он снова обнимает Кихёна, крепко прижимает к себе одной рукой, чтобы согреться теплом друг друга, а заодно и снова почувствовать его своим телом — никто не знает, будет ли это последний раз, или один из ещё множества. — Думал, не увижу тебя больше. — Кихён едва слышно шепчет, пристроив подбородок на его плече. — Я тоже. — Чангюн оставляет невесомое прикосновение губ на рыжих прядях. Наконец включает телефон и подносит к уху. — Минхёк? Прости, если отрываю, и прости, что снова прошу тебя, сейчас мне… нам ужасно нужна твоя помощь, это буквально вопрос жизни и смерти, никаких шуток. Можешь приехать к стройкам? Третий дом, только приезжай на своей рабочей машине, я всё объясню здесь, сейчас нет времени и возможно меня прослушивают, пожалуйста, поторопись. — Чангюн завершает звонок, смотрит на экран телефона ещё несколько долгих секунд, а потом отключает и кидает его в воду. Обнимает Кихёна уже обеими руками. — Он приедет? — Да. — Думаешь, получится? — Надеюсь. — Что если его возьмут вместе с нами? Он пойдёт, как соучастник… — Понимаю, риск. Но выбраться по-другому гораздо меньше шансов, чем так. Идём обратно? — Чангюн чуть отстраняется и смотрит на парня. — Идём. — Кихён отпускает объятия первым и слегка сжимает его руку в своей. Нужный этаж, где в одной из ещё пустых квартир осел Хёнвон, Кихён находит безошибочно, а Чангюн в который раз думает, что волки всегда будут на шаг впереди до тех пор, пока люди хотя бы не имеют столь развитых органов чувств. Хёнвон встречает их вопросительным взглядом из мрака, Чангюн сразу говорит, что теперь осталось только ждать и быть наготове. И начеку. — Думаю, минут двадцать-тридцать, и он будет здесь. Двадцать-тридцать минут, и либо они смогут вырваться из ставшей тюрьмой системы, либо останутся в ней, может быть, уже навсегда. — Всё произошло так быстро, да? — опасаясь эха, Чангюн говорит чуть громче, чем шёпотом, когда они уже полулежат-полусидят в углу пустой комнаты, в обнимку и чувствуя друг друга сейчас по-особенному, особенно сильно в этой строительной пыли. — Что именно? — Кихён лежит на его плече с закрытыми глазами, отсчитывая в своей голове слишком долгие минуты. — Ну… это. — Чангюн чуть улыбается неловко. — Я так долго пытался завоевать твоё доверие, но потом всё так закрутилось, завертелось… И я даже не про события в целом, а про наши ну… чувства? — Так вышло, — Кихён только пожимает плечами и, кажется, совсем не чувствует неловкости, — никогда не знаешь, что тебя ждёт дальше, и зачем сопротивляться судьбе? Думаю, встреться мы в другое, спокойное время, всё развивалось бы также спокойно. Но на деле жизнь наша очень беспокойная, поэтому глупо тратить время на прелюдии, можно не успеть к основному действию. — Очень по-философски, — Чангюн тихо хихикает, уткнувшись в его макушку, — всё ещё не понимаю, в какой момент молчаливая вредина переключается на философа с красивыми словами. — Когда ей захочется, тогда и переключается. — Кихён даже не ведёт бровью. — Думая над тем, что будет дальше, я немного боюсь. — младший признаётся честно, а Кихён наконец открывает глаза: — Не бойся. Всё будет так, как суждено именно нам. Что бы не случилось, значит, так будет правильно. — Ещё кого-то из нас могут убить, они больше не будут церемониться. — Чангюн смотрит на него с беззвучной болью в глазах. — Могут, — Кихён соглашается, — лучше не думай об этом. Лишние нервы сейчас ни к чему. — Нужно было уехать до того, как это всё началось, надо было наплевать на чёртовы обязанности и не давать тебе уйти, а просто уехать вместе, сейчас всё было бы по-другому. Почему я не решился хотя бы тогда, когда Хосок с Хёнвоном приходили? Сейчас он был бы жив, а мы были бы далеко… — Чангюн обречённо роняет голову на грудь. — Не вини себя, — голос Кихёна звучит мягче, он касается его волос, убирая их от глаз, — ты не мог знать, как всё повернётся. Ты хотел как лучше, но это ведь не всегда возможно? — Я пропустил слишком много возможностей решить всё без последствий. — вздох. — Ну-ка перестань. В таком случае, надо начать с того, что тебе нужно было просто убить меня ещё тогда, и точно бы ничего не случилось. — Кихён пытается подавить смешок, но это выходит с трудом. — Честно? Я рад, что не смог этого сделать. Я бы лишил себя чего-то очень важного, своими руками причём. — а Чангюн, напротив, абсолютно серьёзен. — Тогда считай, что это плата за что-то очень важное, и не кори себя. Этим всё равно ничему не поможешь. — Ты циник. — Приходится. Это неожиданность для тебя? Чангюн только легонько пихает его. Но Кихён не реагирует на это — уже смотрит куда-то в сторону: — Кажется, он здесь. Чангюн подскакивает и быстро идёт к окну. В самом низу действительно стоит знакомый ему фургончик с эмблемой ветеринарной клиники, а Минхёк уже вышел из него и пытается набрать что-то в своём телефоне, оглядываясь по сторонам и зябко кутаясь в свою куртку от порывов ветра. Чангюн не успевает подумать о том, как привлечь его внимание, как замечает там же фигуру Кихёна, уже успевшего спуститься, наверное, на крыльях, не иначе. Судя по всему, Кихён просит его перепарковаться за домом, чтобы не привлекать чужое внимание сразу при въезде на улицу, потом скрывается вместе с Минхёком в доме, чтобы подняться к остальным через несколько минут. — Судя по тому, что вы прячетесь тут, произошло что-то действительно жёсткое. — сразу заключает Минхёк, едва завидев Чангюна, но немного напрягается, замечая незнакомое лицо. — Хёнвон. — представляется это лицо без особых эмоций, пока что оставаясь в тени. — Минхёк. — блондин кивает ему и снова смотрит на Чангюна, явно ожидая ответов на вопросы. Чангюн старается быть краток, сейчас описав лишь самое основное, остальное обещает рассказать во всех подробностях потом, пытается на ходу сочинить и обрисовать план следующих действий, даже почти готов сказать «двигаем». Первым настораживается Кихён. Поднимается на ноги, смотрит в сторону окна. Через пару секунд встаёт и Хёнвон, тоже смотрит туда, потом на Кихёна. Они обмениваются чем-то напряжённым совсем без слов, потом будто по команде поворачиваются к людям. — Что-то не так? — Минхёк первым оценивает это как тревожный знак, а Чангюн не успевает ничего сказать, как Кихён уже задирает его толстовку, заставляя вспыхнуть лёгким смущением от всей ситуации и непонимания действий, наклоняется к бинтам, охватившим его живот и грудную клетку, медленно ведёт рукой вдоль, а ещё через секунду — надрывает когтем белую ткань и достаёт совсем крохотный, но сыгравший с ними сейчас роковую шутку датчик. — Твою мать, твою мать, нет! — осознание сваливается на Чангюна так, что заставляет ударить по подоконнику в исступлении. А в объяснение настороженности оборотней из-за поворота в начале улицы появляется первая служебная машина охотников. — Предусмотрительный чёрт. — Хёнвон цедит сквозь зубы, виня себя за то, что недооценил Хёну: предполагал, что он сделает что-то такое, достал Чангюну другую одежду, но кто бы мог подумать, что и Хёну примет меру предосторожности. — Что теперь? — Чангюн произносит одними губами и смотрит на него. Хёнвон же прижимается к стене и осторожно выглядывает в окно: следом за первой въезжает ещё несколько машин и все они направляются прямо к третьему по счёту дому. Минхёк будто интуитивно понимает всю ситуацию, хоть и с трудом разбирается в ней, хватает Чангюна за руку и говорит быстро, быстрее чем всегда от внутреннего напряжения: — Они не знают меня, если успеем быстро спуститься и попасть в фургон… — Не успеем. — отрезает Кихён, замерший у окна на другой от Хёнвона стороне. — Слишком поздно. Из остановившейся поперёк бронемашины внизу выходят несколько солдат с автоматами и сразу целят их на вход в подъезд. Последним выходит солдат с рупором, окидывает дом взглядом снизу вверх. Чангюн делает шаг к окну, предварительно попросив Минхёка держаться подальше, чтобы его никто не заметил. — Им Чангюн! — усиленный рупором голос долетает до них достаточно отчётливо даже через закрытые окна. Как и звуки сирен, — Мы знаем, что ты здесь! Пытаться сбежать бесполезно, дом уже оцепили. Но помимо тебя внутри есть жильцы, которые могут пострадать, если ты не выйдешь сам. Не заставляй меня начинать штурм! — Они не знают про нас? — Кихён спрашивает с недоумением и смотрит на Хёнвона. Тот сжимает губы. — Видимо, нет. — У тебя есть три минуты, Им Чангюн! Выходи, без глупостей, и больше никто не пострадает! Напряжение концентрируется в воздухе слишком стремительно. Чангюн медленно проводит рукой по волосам. — Кажется, они правда не знают, что я не один, — проговаривает он также медленно, — а это значит… — Нет, Чангюн. — Кихён уже заранее знает, что тот собирается сказать, и ловит его руку, заглядывая в глаза. — Если выйду к ним — у вас ещё будет шанс покинуть город, — Чангюн говорит жёстко на этот раз, показывая, что не примет возражений, и убирает руку, смотрит на Минхёка, — вывезешь их? Минхёк чувствует себя не лучше Кихёна сейчас, внутри напряжённо дрожит и надрывается что-то, но едва ли он может помочь другу чем-то сейчас. А потому, постарается хотя бы не подвести: — Да. — Нет! — Кихён уже не может держать себя в руках, и Хёнвон сгребает его в охапку, не давая двигаться больше, прекрасно понимая, что так будет лучше и нельзя поддаться эмоциям сейчас. — Я выйду, подождите, пока все уедут, и уезжайте. — Чангюн старается не смотреть на него, чтобы не надрывать ещё больше итак образовавшуюся только что рану. — Не знаю, что будет дальше со мной, поэтому не пытайтесь ничего предпринять. Я сам найду вас, если вдруг представится шанс сделать что-то. — Чангюн! — Кихён уже балансирует на грани истерики, абсолютно непривычно для себя, но едва ли может сделать с этим что-то: его больше не спрашивают, а Хёнвон держит слишком цепко. Чангюн обнимает Минхёка. Долго и крепко, словно без слов говоря спасибо за всё, что было, за все года вместе, буквально за всё. Минхёк отвечает на это так же без слов. Потом Чангюн кивает Хёнвону, надеясь, что тот правильно понял его просьбу одним взглядом: «Позаботься о нём.» — Минута! — оповещает голос снаружи. Чангюн уже разворачивается в сторону двери, убеждает себя, что лучше сделать всё по-английски сейчас, но всё-таки не выдерживает и быстро подходит к Кихёну. Обхватывает ладонями щёки, порывисто целует, смотря в тёмные глаза — пытается напоследок запомнить их выражение и то, как странно падают тени на рыжие волосы. Помедлив, Хёнвон отпускает Кихёна, позволяя ему обнять Чангюна; провести эту последнюю возможность вместе. — Ты бы сделал также, окажись на моём месте, разве нет? — Чангюн шепчет, не отрывая взгляда от его глаз. — Всегда. — голос Кихёна надрывается, он цепляется за ткань слишком большой для его человека толстовки. — Ну вот, — Чангюн заставляет себя улыбнуться, — если не могу спасти нас обоих, хочу спасти хотя бы тебя. Кихёну мешает говорить ком у горла. Чангюн оставляет ему ещё один, последний поцелуй, три слышимых только Кихёну слова, а едва получив ответные три — отпускает и быстро уходит, теперь уже насовсем. Уходит, больше не оглядываясь, чтобы уже на улице позволить сковать свои руки наручниками и усадить себя в машину. Как бы сильно не хотелось, не смотрит на дом, в котором оставил всё самое важное — нельзя дать им понять, что там ещё остался кто-то, помимо законных жильцов. Кихён смотрит им вслед до тех пор, пока машина, увозящая Чангюна, не скрывается из вида. Обнимает себя за плечи.