dear dream

Джэхен сжимает листок в ладонях, на секунду забывая как дышать. Старые, невесть какого года, часы тикают на стенке так громко и настойчиво, что скоро висок продырявят. Юно хочется их разломать-сжечь-уничтожить, но он прикован какой-то непонятной, сверхъестественной возможно, силой к креслу. Будто корнями прирос, аккурат к сидению. Донхек оставил письма? Для чего? Все это: от первой, выделенной карандашом, буквы до легкого сгиба бумаги в руках (как бы Джэхену не хотелось не) - походило скорее на прощание. Скребущее острыми когтями в грудной клетке чувство уже нельзя было игнорировать, в подкорку въелось, в кожу черным мылом, и паника, паника, паника. Но, быть может, это шутка? Да, шутка. Определенно. Сейчас Джэхен пойдет туда - в левый коридор первого этажа и там, в своем аквамариновом свитере и c растрепанными волосами будет сидеть Донхек. Будет улыбаться, притягивая к себе голые ступни и скажет: «Поверил, хён?». Поверил. Джэхен встает и кладет листок в карман джинс, медленным шагом подходит к двери, дотрагивается до темной ручки и открывает. За ней – невероятно длинный коридор. Смотрит: обои те же, что и в прихожей, те же моргающие светильники, та же массивная мебель из темного дерева и открытая дверь в конце коридора. Та дверь, что указана в прошлом письме. В давящей тишине, продвигаясь все ближе к заветной комнате, парень слышит тихие перешептывания и расслабляется. Действительно же, шутка. Он чувствует себя как в детстве, со всеми этими играми в прятки, которые Донхек устраивал чуть ли не каждый день. В их маленькой квартирке места на просто постоять не было, не то что спрятаться, и Донхек из раза в раз залезал под светло-желтые шторы. Конечно, маленькие детские ножки не заметить было невозможно, но правило пряток с младшими братьями номер один гласило: делать вид, что ищешь. Ищешь, ровно до того момента, пока Донхек с громким смехом не выпрыгивает из-за шторы, обнимая Джэхена за поясницу с коротким: «Я выиграл!» Да, выиграл. Даже в этот раз выиграл, когда Джэхен аккуратно заглядывает в комнату и понимает, что перешептываниями оказался лишь работающий с помехами телевизор. - Донхек? Ты здесь? – В ответ лишь оглушительная тишина, даже телевизор прекратил работать. – Хватит уже, выходи. Джэхену не хотелось признавать, что он боится. Что он опять стал ребенком, всего метр ростом, даже меньше, как в детстве, остался один в пустом доме в грозу, в пижаме и с плюшевым мишкой в руках. Хочется, как в детстве, маму позвать, чтобы шкафы проверила – вдруг монстр притаился. Но Юно не ребенок. Юно двадцать один, взрослый вроде, но все еще, если монстр придет, спрячется под одеяло, подминая его под себя. Донхека в комнате не оказалось, значит, хочешь-не хочешь, а придется играть по правилам и найти вторую записку с дневником. Взгляд Джэхена падает на несуразно стоящий в середине комнаты домик из подушек и одеял. Могу поклясться, вы делали такие, когда были детьми. Прятались от родителей, читали с фонариком книги, приводили друзей и прятались с ними, обмениваясь любимыми машинками. Юно, совсем как тогда, в лет так пять, как минимум, делал такие из стульев в кухне, стаскивал с холодильника печенье с шоколадной крошкой и сидел там, пока буря снаружи (иногда и внутри) не закончится, либо до того, пока мама не найдет. У его матери, казалось, сердце чувствовало: что-то не так. Был ли это материнский инстинкт, или, как она сама говорила, просто феи нашептали, но в любую, даже самую страшную бурю, она была с ним. А было ли так с Донхеком? Джэхен не знал. Джэхен уехал слишком рано, юношеский максимализм вскоре взял свое. От Джэхена ни слуху ни духу в последние года два, лишь короткие разговоры по телефону, длинные письма от отца и с геометрической прогрессией разрастающееся чувство вины у Юно под ребрами. Под толстым пледом импровизированного бункера – маленький фонарик, дюжина подушек, тетрадка в темно-коричневой обложке и тот же листок. «надеюсь, что найти эту записку не составило огромного труда. в любом случае, начнем с дня моего переезда, но прежде, чем ты откроешь дневник, я, наверное, должен буду пояснить: я хотел сюда ехать. вот честно. оглядываясь назад, я вижу себя эгоистичным и жалким. даже для себя слишком жалким, хен. все эти проблемы начались еще задолго до Флориды, в далеком 6 июне 1990 года. мне тогда только-только исполнилось 17 и мир уже казался чередой несправедливостей и разочарований. я был откровенно глуп. но вспомни свои 17, хен. поспорим, что все расказни про санту в рождественскую ночь тебе уже в лет 9 казались идиотизмом. если нет, то… господи, я считал тебя умнее. кто вообще может поверить в бородатого мужика, раз в год, всего за одну ночь, доставляющего подарки? прости, мы отклонились от темы. было 6 июня 1990 года, день моего рождения, а вместо подарка - родители сказали, что мы переезжаем. каково это: узнать, что тебе придется бросить всех своих друзей и переехать за океан, в чужую страну, едва зная язык? откровенно говоря – хуево. но меня ничего не держало. друзей особо не было, школа давалась с натяжкой, поэтому Флорида была моим билетом в один конец в рай (не забывай, так считал семнадцатилетний Донхек). солнце, жара, пляжи и молочные коктейли – что может быть лучше? а теперь открывай дату 23 июня.» \\\ Калифорния встречает палящим солнцем, что, в целом, было свойственно для такого аномально жаркого лета. Дорожная пыль оседает на светлых джинсах, а легкий румянец загара – на слегка веснушчатых донхековых щеках. Калифорнийское лазурное небо над головой никогда не сравнится ни с одним сеульским, которое Донхек успел по мельчайшим оттенкам разобрать за свои полные семнадцать. Старый папин аудиопроигрыватель в кармане передавал какую-то из песен Майкла Джексона, а спина ныла от лямок тяжелого рюкзака с вещами, пока Донхек весьма неуверенно поднимался в свою новую комнату. Ему не нравился этот дом. Он казался таким явным пережитком прошлого, что сохранял атмосферу не мистической таинственности, как это бывает со старыми домами, а скорее скучного и ветхого бабушкиного домика. К тому же, было в нем что-то такое, от чего Донхека в дрожь бросало, каждый раз заглядывая под огромную высокую кровать. - Донхек! - голос матери резко прорезал тишину концелярским ножом так, что парень вздрогнул. - Ты там уже устроился? Ли осмотрел небольшую комнатку, всю покрытую бесконечной пылью, с раскрытым окном – коротким путем прямо в открытое море. Он чувствовал, что тут всегда будет лишним.