dear dream

Все взрослые, будь то учителя, родители или просто продавец нарциссов в цветочном, говорят, что надо быть особенным. Хранить внутри какой-то, пускай даже маленький, драгоценный камень - свою индивидуальность. Говоря проще: тебе следует быть не таким, как все, чтобы тебя заметили, позвали на хорошую работу, ты нашел себе прекрасную вторую половинку, и вы прожили счастливо всю свою жизнь, оставили потомство, передали им это дохрена умное умозаключение и счастливо закончили свою жизнь. Ключ к успеху – быть необычным. Донхек уверен, что когда тебе уже чуть больше тридцати, это, быть может, сработает. Но когда ты по несправедливому стечению обстоятельств - обыкновенный подросток и только-только перешел в старшую школу, тебе стоит не выделяться. Не стоит показывать людям, что ты умный (Донхек зачеркивает это в своем мысленном списке – провалено), не стоит показывать, что ты что-то значишь (опять провалено) и, пожалуй, главное – не стоит надеяться на что-то хорошее. Донхек чувствует затылком ледяную плитку школьного туалета, горячую красную струю, стекающую по подбородку, и солоноватый привкус воды из унитаза, в котором он головой плавал примерно минут пятнадцать назад и теперь все никак не может отдышаться. В легких как будто огромное горячее море, лава из вулкана, и все от чего? От того, что Донхек в который раз забылся. В который раз поверил в свою якобы существующую особенность, которая ну просто обязана быть, а как иначе? В действительности же, кто он такой? Что он из себя представляет? Подросток из Кореи без определенной цели в жизни, с кучей комплексов и низкой самооценкой за спиной, который даже двух слов иногда связать не может. Так себе набор. Поэтому он даже не удивляется, когда в первый день вместо шквала аплодисментов он получает только обгоревшие легкие и собственного себя, лежавшего калачиком на грязной плитке мужского туалета – весьма жалкое зрелище и замечательный день в новой школе. «...наш отец часто говорил, что нужно всегда быть мужчиной и терпеть, даже когда боль накрывает тебя с головой; нужно давать отпор, несмотря ни на что, даже если тебя ловят в пустом школьном коридоре, скручивают до боли руки за спиной, ударяют под дых и валят на землю, по ощущениям будто бы ломая пару ребер. в тот день я пытался бороться, и жизнь вместо светлой полосы дала мне еще одну черную...» Ползком залезая в кабинку и кое-как закрывая дверь, Донхек валит свое тело на крышку унитаза и старается не разрыдаться – получается крайне хреново, если честно. Мечты о солнечном будущем во Флориде медленно таят сахарной ватой в руках, оставляя липкий неприятный след – вечное напоминание об еще одной глупости. «...в жизни только две полосы – черная и белая. мама уверяла меня, что после заката всегда наступает рассвет, но, казалось, моя ночь была исключением, и каждый раз, когда в небе исчезали звезды, как перед рассветом, я надеялся, что черный цвет окрасится в светлый...» Донхеку казалось, что ему не ребра сломали, а очередную звезду его полярной ночи, пока однажды на старом деревянном подоконнике, аккурат рядом с приоткрытым окном, не появилось что-то лишнее. Есть такие люди, которых встречаешь и сразу отпечатываешь у себя на коже оттенки их любимых черных кожанок, или грязные подошвы темно-синих кроссовок на прогнивших деревянных подоконниках, неожиданно запоминаешь крошечные жесты и повторяешь уже у себя в комнате, смотря куда-нибудь далеко, за сумерки Флориды. Есть такие люди, которые сами себе друзей выбирают, и когда Ли Минхен мимолетом смотрит на Донхека, куря у тайком приоткрытого окна, там, в школьном мужском туалете с подоконника, Донхек точно знает – ему теперь не сбежать, не отвертеться. Из этого выйдет либо что-то такое же серое, как донхековы многочисленные худи, либо такое же яркое, как солнце на рассвете, а может и то и другое сразу. У Минхена такие пропаленые краской светлые, почти как солнце, прядями торчащие из-под капюшона волосы; в глазах никакой заинтересованности от слова совсем. Он бегло пробегает по Донхеку своими карими, как осенние листья, глазами и отворачивается к окну. Донхеку на секунду даже становится обидно, и он непонятно зачем говорит: - Знаешь, ты мог бы его остановить. – Донхек успел заметить его, когда Джено остервенело затаскивал парня в туалетную кабинку. Минхен тогда, как и сейчас в принципе, курил и смотрел в запотевшее от сигаретного дыма из его рта окно. - Мог бы. – Минхен давит окурок об оконную раму; все еще не смотрит на Донхека. Однажды Ченлэ – по сути единственный друг Донхека, которого он смог найти здесь, во Флориде, за год – говорит о новичке из Канады. Ничего необычного в целом тот из себя не представлял: прогуливал уроки, держался отдельно, с первого дня заделался новым членом команды Ли Джено, но вместе их видели очень редко, и в целом из новой школы он ни с кем не водился, а большинство даже имени его настоящего не знали. - Его зовут Ли Минхен, я в списках на отчисление случайно увидел. – Донхек вообще-то уверен, что далеко не случайно. - Мне плевать, ты в курсе? - Ему правда плевать, но имя почему-то в памяти несмываемым фломастером, заело испорченной пластинкой. Когда через много-много недель Донхек встречает его среди многочисленных рядов полупустого супермаркета поздним вечером, сующего во внутренний карман темной кожанки какие-то леденцы, пока никто не видит, ему впервые за долгое время хочется улыбнуться. Минхен на мимолетную секунду даже удивляется, а затем подносит свой указательный палец прямо к донхековым теплым губам и шепотом, хотя, казалось бы, перед кем тут шептаться вообще, говорит: «Я возьму и тебе, если будешь молчать». Донхек молчит, лишь слегка ухмыляется, когда они выходят из магазина не пойманными; молчит, когда они сидят на тротуаре: Донхек все так же улыбаясь жует свои мармеладные конфеты, а Минхен, как обычно, курит свои любимые и смотрит то куда-то за пределы, то на донхеково довольное лицо. И расстаются они тоже как-то молча: Минхен доводит его до дома и уходит сам, ни разу не обернувшись. - Так почему не помог? – Донхек это почти шепотом договаривает, потому что Минхен встает как будто нехотя и подходит прямо к нему, припечатывая того к холодной стенке. - Я помогаю только своим друзьям. - Так давай дружить. Минхен медлит, как будто от этого его жизнь зависит, смотрит впервые неуверенно, а не безучастно, и легко кивает. - Давай.