Каркнул ворон

Они действительно стояли у входа. Его ждало воркование Амари, ее рука, обхватившая его бицепс, и удушающее молчание Моррисона. У гостиницы они вышли из машины, и Ана исхитрилась расцеловать их обоих — Джек замер, растерявшись от ее нежности. То, как Моррисон держал ее руку в своей, осторожно сжав большими пальцами выступающие на худых кистях косточки… Габриэль скрипнул зубами: маски на нем не было, но любовники были слишком заняты друг с другом, чтобы обратить на него внимание. Таким поведение Джека по отношению к своей боевой подруге было не всегда: он считал ее хрупкой. Мысль о том, с каких именно пор, неприятно кольнула Габриэля. В конце концов Моррисон оторвался от неё — по-другому не скажешь. Ана ещё секунду держалась за его ладонь — мягко, по-женски сжимая её кончики пальцев, и Габриэль видел, как Джек тает от одного этого простого жеста. Ледяная броня, которую Джек носил, — он снял бы её для Аны, но не для своего любовника — бывшего и нынешнего. — Береги себя, Джек, — попросила Амари. Интересно, если бы Габриэля здесь не было, она позволила бы себе сказать большее? Видно, что хотелось. — Я буду, — хрипло и тяжело, словно язык не слушается Джека, — Не пропадай. Ангела — пиши ей. — Буду! — передразнила его Амари, а потом вдруг развернулась и, в несколько шагов преодолев разделяющее их расстояние, подошла и крепко обняла молчаливого свидетеля их расставания. — Господи, как я рада, что вы вместе! Рейес закусил губу, кинул взгляд поверх седой головы на Моррисона. Тот смотрел на него с абсолютно непроницаемым выражением. Габриэль отстранил Амари, чтобы объясниться: — Еще будет время попрощаться. Я проедусь с тобой до первого же поворота и вернусь в номер через окно. — Рейес обитает здесь незаконно, — разъяснил Моррисон, — необходимо убедить администратора, что он покинул здание. — О как! — Ана улыбнулась, — Проказничаете, мальчики! Давай, забирайся обратно, Гейб, прокатимся, раз так! Джек смотрел им вслед всего пару секунд, а затем развернулся и зашагал в здание. Габриэль пропустил следующий поворот. И еще один. Когда он попросил остановить машину и молча вышел, Ана последовала за ним, удивленная и сбитая с толку. — Что случилось, Габриэль? — эта забота была нелепой. «Ты случилась, ” — стало бы хорошим ответом, — «До взрыва и после, когда упекла меня в Overwatch, ” — жалким ответом, обнажающим его собственное бессилие и прежние страхи. Но ведь тех больше нет: он потерял друга, потерял подругу… Но правду, черт побери, правду он может наконец узнать? — Удалось потанцевать? Кажется, Ана опешила. Задумалась на секунду: — Не то, чтобы у нас было на это время… — Почему ты переспала с ним? — выпалил и тут же пожалел об этом. — Что? — Амари наморщила лоб, явно не понимая, о чем речь, и Габриэль выдавил: — С Джеком. Почему ты переспала с Джеком, Ана? Глаза Амари широко распахнулись. — Решила проверить, насколько он бисексуален? — Ох, Гейб… — она неверяще покачала головой, — Нет же, нет! Откуда… Когда мы познакомились, он же был абсолютно… Он же любил тебя! Габриэль вздрогнул, будто от пощечины. — Не подскажешь ли, с какого точно года он любил только меня, Ана? — горло словно ножом резали, — Может быть, как раз после того, как Сэм подал на развод, устав ждать тебя из командировок? Ана замерла на месте. Медленно подняла руки и прикрыла глаза, уголки накрашенных губ опустились. — Габриэль… — потерянно прошептала она и замолчала. Ну вот, все то, чего он боялся — потерять Джека, потерять Ану — произошло. Тогда, и сейчас — в темном переулке, грязно, постыдно и мелочно — подходящий финал для дружбы длинною в жизнь. И легче не стало. Рейес отступил, собираясь развернуться и уйти, когда Ана неожиданно до боли сильно вцепилась пальцами в его руку, шаря взглядом по его лицу, и отчаянно затрещала: — Чертов дурак, такой же, как Джек, друг друга стоите! Я клянусь тебе, мы никогда не спали друг с другом! Фарией клянусь, понимаешь?! — стиснула его ладони, — Я… я… не могу говорить о том времени… Джек! Он знает, он расскажет тебе, обещаю, Гейб, поверь мне! «Да» — кивнул он. Кивнул, чтобы она прекратила быть такой — слабой, дрожащей будто в ознобе, испуганной и столь не похожей на прежнюю упрямую, уверенную в себе Ану. С трудом успокоив дыхание, она наконец отпустила его руки, уткнулись подбородком в грудь, прикрыв веки. Из-за чего он сейчас чувствовал себя так, словно это она — жертва? Почему именно с ней всегда так происходит? Звук собственных шагов по тротуару в наступившей тишине казался оглушающим. — Только не бросайте друг друга, — прошептала она уже ему в спину. Старая романтичная дура. О, нет, «бросать» Джека у него и в мыслях не было. Злости на Ану он никогда толком не наскребал. А вот Джек… Определенно, стоило остыть прежде, чем возвращаться в номер, но прохладный ночной воздух не смог остудить его мыслей ни за пять, на за десять минут. И все же торчать в подворотне в столь торжественном виде было по меньшей степени глупо. Свет в гостиничном номере был тусклым. Шаг в тень — прямо под прицел светлых глаз. Рейес застыл в своем великолепном смокинге и начищенных туфлях, не выпуская из рук маски. Горели лишь бра, Моррисон ждал его, только смокинг снял: рукава рубашки расстегнуты и по-деревенски подвернуты, верхние пуговицы извлечены из петель. Не вовремя вспомнилось: Джек тоже не любил официальный дресс-код и сопровождавшие его «удавки» на шее. Моррисон казался уставшим, глаза выдавали — был немного пьян, хотя при Габриэле выпил разве что пару бокалов. А еще непонятное напряжение, которое Габриэль ощущал в нем весь день, наконец, отпустило Джека. Считать это не составило никакого труда, сколько раз тот возвращался таким с совещаний: «Будто все кости вынули». Возможно, Моррисон также отчетливо видел сейчас и его собственную злость. Бросив маску на подоконник и закрыв окно, Габриэль зашторил черный проем и обернулся. — Все удалось? — спросив, увидел, как Джек нахмурился. — Что? — Попрощался с Аной? Моррисон взглянул на него с интересом, но спокойнее. — Попрощался… Ты говоришь так, словно мы расстаемся навсегда, — сдержанная улыбка, вежливая, не более того. Джек подошел к столу, взял вино, намереваясь убрать в сумку. Габриэль остановил его прикосновением, и Моррисон вскинул бровь в немом вопросе. — Ты странно ведешь себя, Джек. Тебе надо расслабиться. А мне надо выпить. Перехватил подаренную Амари бутылку, пальцы за две секунды свернули шею этой птички: никаких устаревших пробок — легкий хлопок, и темная жидкость заструилась в найденные тут же бокалы, один себе, второй — Джеку. Габриэль разлил почти черную в полумраке жидкость, слишком теплую и пахнущую терпким виноградом. Это вино Амари частенько покупала на их дружеские посиделки. Не особо любила зависать на кухне, но иногда, воодушевившись бокальчиком, могла сготовить им что-нибудь восточное, родом из своего детства. Если подождать, знакомый букет наполнит эту комнату воспоминаниями. Возможно, о том, как маленькая Амари спит под пледом на диване, пока полуночные гости негромко и совершенно притворно переругиваются за столом, как всегда только о работе, не забывая передавать по кругу блюдо с хававши. В то время Фария уже любила летать, обычно с того самого дивана и на ничего неподозревающих коллег своей матери. Нет, ждать определенно не входило в планы Габриэля. Сейчас всё, чего он хотел — здесь, и упускать такой шанс — слишком большая роскошь. Джек взял бокал, поискал что-то между растерзанных упаковок съеденной еды, покачал головой, а затем прошел к кровати и устроился у нее на краю. Габриэль опустился рядом на измятое покрывало, сунул бутылку в ноги и свободной рукой завозился с бабочкой. — Дай-ка мне, — Моррисон помог снять её, ослабил ворот, — Кажется, костюм можно больше не беречь? — смокинг отправился за ней на пол. Ботинки полетели кто куда. Моррисон оказался близко, плечом к плечу, теплый, остро пахнущий виноградом, он вертел бокал в ладонях, но смотрел — прямо, и Рейес досадливо отмечал, что он вновь погружен в свои мысли. На языке вертелись вопросы. И где же ты был, Джек? Выходил в сад? Интересная была прогулка? Прожить с тобой чёртову жизнь и не понимать, когда ты врешь, Джек? Рейес отвернулся, чтобы скрыть отвращение. Джек проворачивал какое-то дело, и Ана прикрывала его, как всегда это делала прежде. Они вновь водили Габриэля за нос, и он позволил. Нестерпимо хотелось рассмеяться. — И часто нам придется напиваться, чтобы заняться сексом? — пальцы Джека вертели бокал. — А разве мы много пили? Твое здоровье, Джекки. Джек словно что-то почувствовал, промолчал и чуть ли не залпом осушил свой бокал, потер рукою глаза. Где же ты накидался, Моррисон? Еще пара таких заходов, и ты как есть отрубишься. Останавливаться на этом не стоило. Рейес разлил еще раз. И снова. Джек забрал из его пальцев последний бокал. Встал, покачнувшись, но дошел и поставил тот на стол. Постоял, опершись о столешницу и низко наклоня голову. — Пора бы в душ и на боковую, — донеслось глухо и устало. Э, нет, трезветь ты у меня сейчас не начнешь. Габриэль подошел сзади, повел ладонями по плечам, зарылся носом в белоснежные пряди. Пальцы смяли гладкую теплую ткань рубашки, под которой было тело, знакомое каждым сантиметром кожи, солоноватой — вот сейчас за воротником — и горькой. Никакого парфюма не надо: тут тебе и нотки дуба, и полынь, и аромат жаркой соломы, а волосы по-прежнему словно пшеница, колют стриженными кончиками и пахнут солнцем. Под ладонью чувствовалось, как Джек сосредоточенно гонит в лёгкие воздух. — Танцевал с Аной? Джек не ответил — стоял, зажмурившись — они оба знали, почему. — Потанцуй со мной, — прошептал Габриэль вкрадчиво. Ладонь скользнула на чужую промежность — проследить: мысли Джека будут здесь, с ним, пусть тот и упрямо поджимает губы. Пришлось побудить его обернуться к себе — нежно и настойчиво, прижать к столу — в белоснежной полурастегнутой рубашке, в дорогих брюках, которые, тем не менее, оказалось довольно просто стянуть вниз вместе с бельем. Ещё проще — заглотить напряженный член: розовая головка моментально упёрлась в горло, и Моррисон шумно вздохнул, застонал откуда-то сверху, запустил пятерню ему в волосы, стянул с них ленту. Ощущение сильных пальцев в волосах было приятным, ноги Моррисона задрожали, и тот навалился на стол, устраиваясь удобнее — чуть сполз, согнув колени, сжал его плечо, резко выдохнул: — Ч-черт! Рейес сосредоточился на тихих стонах, на подрагивающем в ладони и в горле члене, иначе сдерживаться стало бы невозможно, а это стоило бы делать, чтобы получить от вечера максимум удовольствия. А Габриэль получит, теперь он был в этом уверен. Воздух с шипением вырывался сквозь стиснутые зубы Джека, пока его в полном смысле этого слова и со всем профессионализмом высасывали. Габриэль с наслаждением тянул в себя влажный запах Джека, разгоряченного, потекшего так, что и без кончи во рту накопилось маленькое озерцо, едва соленое, липкое: он сплюнул на пальцы, а затем просунул их в жаркое тело в одно движение, упер костяшки в морриосоновское очко. Тот застонал — протяжно, до сих пор непривычно слышать это от невозмутимого командира, и стал трахать себя его пальцами самостоятельно, запрокинув голову, насаживаясь. Спустя полминуты пришлось сжать его готовый выплеснуться член — Моррисон застыл, вздрагивая, точно загнанная лошадь, и Рейес, сам того не желая, ослабил хватку. Джек глотнул воздух и застонал, кончая, прикрывая головку рукой, но брызги спермы все равно полетели на живот и бедра, дострелили до груди, замарали поднимающегося с колен Рейеса. Габриэль утерся, помог Джеку раздеться, в то время как тот прижимался к нему с влажными поцелуями. Паскуда скорострельная. Моррисон даже улыбнулся ему, когда Рейес дал тому возможность залезть на постель. Джек сдернул одеяло вместе с покрывалом, подумав, попытался аккуратно вернуть одеяло на место, чуть не упав, почесал нос в смущении — вылитый Райнхардт в миниатюре, недаром они так любили выпивать вместе. Не торопясь, Габриэль разделся до боксеров, зачем-то тщательно развесил упавшее на стуле, отправился в постель и развернул за плечо собравшегося было уснуть Джека. — Нет, малыш, сначала дело. — Габриэль, нет, — попросил Джек — сонный пьяный голос звучал устало и мягко. — «Да, Габриэль.» Попробуй еще разок, Джекки. Джек смотрел на него долго, по взгляду было видно, как он приходит в себя — умеет же, зараза. Контроль над голосом вернулся к Моррисону вместе с хриплым. — Да, Габриэль, — и ладонью, без лишних раздумий скользнувшей по полоске волос под широкую резинку. Давно они не дрочили друг другу. Светлые пальцы нетерпеливо потянули резинку вниз, и Габриэль с удовольствием позволил раздеть себя. — Я тебя пропашу вдоль и поперек, — от шепота в ухо Джек вздрогнул, горячий внутри, вновь твердый и теплый — в его руке: нежная кожица члена вновь отступила, обнажая блестящую чувствительную головку, и Рейес рассмеялся, ловя неуверенность в чужом взгляде: — Хочешь в себя Солдата, Моррисон? — продолжил издевку, не прекращая движений руки, и Джек расставил ноги пошире, мускулы бедер видимо напряглись, когда тот приподнялся на пятках — в его ладонь. — Гейб, — выдохнул Моррисон, изрезанное шрамами стареющее ничтожество, блядская тварь — уговаривал себя Рейес. — Пожалуйста, Гейб, — голос спокойный, и это неправильно, потому что вот он, Джек, в смуглой ладони — весь одно стремление к нему, на встречу. Неужели только твое тело меня хочет, всегда хотело? Не успев додумать, Рейес набросился — впился в сливочное плечо поцелуем, потянул тюбик, не глядя в ищущие глаза любовника, выдавил много, слишком много смазки. Или не много: влажные пальцы одной руки протолкнулись в розовое очко, второй — сжали холодное стекло винной бутылки, оно предательски скользило, и Джека было необходимо отвлечь — кажется, он говорил какую-то ерунду про поцелуи? Целоваться Габриэль умел как никто другой, и он заполнил собой рот Моррисона до отказа. Руки Джека тут же крепко обхватили темноволосую голову, ступни попытались прижать его бедра ближе. Пришлось оторваться от пьянящих губ, выскользнуть из этого плена, дохнув влагой и жаром в порозовевшее лицо: — Сделай это для меня, — попросил, чтобы увидеть в глазах напротив непонимание за секунду до того, как узкое горлышко вошло — легко и плавно — внутрь. Запоздало осознавая, Джек попытался отодрать его от себя, но одна рука Моррисона уже была перехвачена, и теперь их могла разъединить только драка. И прежде, чем Джек бы не выдержал, ударил его свободной рукой, Рейс осторожно раскачал бутылку и ввел еще глубже. И замер. Они оба замерли. Светлая грудь дышала слишком часто и глубоко, и Габриэль потерялся, переводя взгляд с искаженных, плотно сомкнутых губ на мягкие розовые соски, на кажущиеся перламутровыми ниточки шрамов, на живот с седой дорожкой волос и на все еще темный, жалко поникающий член любовника. А затем вновь поднял взгляд к светлым озерам, сейчас не холодным и не теплым. Удивленным — именно таким было выражение лица старого друга. — Джекки. Давай, сделай это для меня, солдат. Прими полностью. Странно, что он рассчитывал на то, чего между ними не было десятилетиями. На позабытое Джеком умение подчиняться ему, когда-то давно — командиру отряда Overwatch. Но это внезапно сработало. Из Моррисона точно кости вытащили — настолько резко, одномоментно он расслабился там, внизу, и стекляшка пошла плавно и глубоко — до упора, до режущей боли, до дрожащих ног, до судороги и закушенной губы. На секунду оторопев, Габриэль почувствовал, как жар приливает к собственным щекам, горячими каплями выступил на лбу пот. — Малыш, — нежно промурлыкал, надавливая на донце, аккуратно крутя и проталкивая как можно дальше вглубь ненавистного тела, отпуская чужую руку, которая, удивительно, не ударила — спокойно легла на смуглое плечо. — Осторожно, — попросил Джек, и одно это слово, сказанное полушепотом, ударило в голову покрепче, чем пинта виски. Кожу будто опалило электричеством, и Габриэль кинулся в поцелуй словно в водоворот, гладил побледневшие щеки, выстанывая наслаждение, двигаясь всем телом вперед, вместе с легкими толчками бутылки пропахивая членом плоский живот Моррисона. И пальцы путались в черных волнах, и Джек отвечал ему не стонами — какими-то шипящими звуками — но отвечал, раскаляя воздух до предела, а Габриэль, не слыша собственных стонов, терзал напряженный рот — долго, так долго, что едва не кончил от одного лишь трения о чужой пресс, о мягкость внутренней поверхности молочных бедер, от прерывистого дыхания на своем лице. Его остановили губы Моррисона — почти синие. Холодный пот покрывал Джека везде, как если бы тот только вышел из душа, но светлая кожа, казалось, заледенела. — Шшшш, уже все, — хрипло произнес Рейес, целуя эти губы и медленно, миллиметр за миллиметром извлекая бутылку. Та с глухим стуком полетела куда-то в темноту. Раззявленная дырка не торопилась закрываться. Он бережно помог Джеку распрямить ноги, огладил низ живота. — Больно, малыш? — еле сдерживаясь — трясло от желания — прикоснулся пальцами к коже рядом с распахнутыми джековскими воротами: словно рота ебала. — Всё, Джек, всё кончилось, — успокаивая, погладил висок, и Джек закрыл глаза, прижался щекой к ладони, — Ты такой глубокий, такой мягкий там. Смазки снова стало много — Рейес не пожалел ее, отмечая, что трения и так не будет. Да он и не нуждался в том — был готов, всунул — легко, слишком просторно. Моррисон давно отпустил его плечо. Сильные ладони покоились на простыне почти без напряжения. И глаза напротив — вновь синие, синие будто небо в дни их молодости — не мигая следили за ним, и Рейес судорожно дышал через сцепившиеся зубы тьмой, ощущая, как свободно и влажно скользит внутри, опять надавил на живот, где прежде было холодно и больно, а сейчас — сейчас стало легче, нет так ли, Джек? Навалился, тиская грудь, потягивая седые волоски у сосков, сделал две фрикции — и излился. Поцеловал сжатые веки, погладил белоснежную голову, проследил кончиками пальцев полосу каждого чертового шрама на лице. — Ты молодец, Джек, молодец, солдат. Бережно перевернул Моррисона на бок, обнял: член выскользнул сразу, и по бердам Джека побежала смазка и сперма — Рейес чуть приподнял колено Джека — крови не было. Тот вздохнул едва слышно, укрытый одеялом, погружающийся в полупьяное сонное оцепенение. — Спокойной ночи, Джек, — Рейес переплел их пальцы вместе, скользнул языком в пересохший рот, и Джек сглотнул, обнял его одной рукой, — Спасибо. Долгое время он лежал, упираясь в Моррисона подбородком, вслушиваясь в спокойное дыхание спящего. Не в силах уснуть, боролся с возбуждением от мыслей, которые никак не желали отпускать, цеплялись острыми клювами за утомленное сознание, пока, в конце концов, мрачные крылья последней не накрыли его глаза блаженной пеленой сна: Чертова стекляшка — самое гуманное, что я в тебя всунул бы, будь на то моя воля, Джек. Он потерял где-то утро. Зашторенное окно не сумело скрыть солнечного света, и пусть шум улицы не проникал сюда, часы подтвердили: впервые за черт знает сколько времени Моррисон проспал — и выспался тоже. Пожалуй, это удивляло даже более того, что всю ночь он почти неподвижно провел в крепких объятиях Габриэля. Вспоминать о произошедшем Джек не хотел, и тело, как ни странно, ему подыграло: оно хотело пить, есть и в душ — все это вместе, но не воспоминаний — в кои-то веки. Особенно пить. Телефон, схваченный по пути в ванную, беспристрастно фиксировал постыдную беспечность Моррисона — за ночь поступило сразу два сообщения, и ни одно он не услышал. Первое: они покинут Швейцарию уже через несколько часов. Всё, что необходимо делать — дождаться обещанного трансфера. Второе сообщение пришло с того же номера, но было подписано Аной. Всего 4 слова. Джек долг вглядывался в них, не желая выполнять то ли приказ, то ли мольбу, неприятно кольнувшую сердце — неужели он и вправду надеялся, что без воспоминаний обойдется по крайней мере сегодня? В любом случае, без душа и плотного завтрака, если таковым можно считать первый прием пищи в самом разгаре дня, он был не способен думать ни об этом, ни о чем-либо другом. Порой необходимо просто жить — одним днем, одним моментом. Заставлять себя дышать, топтать горемычную землю грешными ногами. И не важно, что у тебя на душе. Несложное в общем-то дело. Габриэль встретил его из душа, легко прикоснулся рукой к еще влажной пояснице и сам скрылся в ванной. Джек проследил за ним, любуясь голой спиной: безупречная машина смерти — кажется, ей всегда и стремился стать Габриэль. Что ж, он этого добился. Заказ из кафе прислали в рекордные сроки, в подарок приложив знаменитое местное блюдо из жаренной картошки. Нехорошо это — примелькался телефон. Не ясно, о чем подумал администратор гостиницы, когда увидел в руках у курьера 4 больших картонных стакана, но половину чая Джек точно собирался осушить в одиночку. Габриэль вышел к тому моменту, как божественные ароматы горячей мясной пиццы и картофеля заполонили собой весь номер. Джек был рад, что переоценил свой аппетит: из них двоих Рейес оказался самым голодным. — Мы вылетаем через пару часов. Габриэль на секунду оторвался от картофельной лепешки, чтобы, глянув на него, кивнуть и вернуться обратно к завтраку. Джек наблюдал за ним, размышляя о вчерашних словах Габриэль, с которой он был согласен, над просьбой Аны, которую он, будучи прежним наивным глупцом, безусловно бы поспешил исполнить, но — не теперь. Нет, только не затем, чтобы вновь поболтать по душам со Жнецом — этим ожившим трупом с кладбища Ладлоу. И всё-таки он обязан Амари — разве то была его правда? И важно ли, что думает Солдат-76 о жизни покойного ныне командира Моррисона, если тот давно мертв? Рейес допил остатки своего чая, хмуро взглянул исподлобья, вытирая руки салфеткой — методично, палец за пальцем. Эти неспешные, грубоватые движения захватили внимание Джека гораздо больше, чем предстоящий разговор. — Хватит разглядывать меня, Джек, и вываливай, что ты там припас? Джек свел пальцы в замок, еще колеблясь. Задуманное по-прежнему казалось бессмысленным, и все же он поступит так, как поступил бы, когда глупые слова вроде надежды что-то для него значили. — Возможно, до тебя доходили слухи про развод Аны… — Оу, — Габриэль чуть наклонился вперед, локти уперлись в колени и ладони свободно повисли, но ощущение угрозы, исходящее от Рейеса подспудно, усилилось, — А как день-то хорошо начинался! Ну, расскажи, кто же истинный виновник ее развода? Сдается мне, муж. Не выдержал бремени правды? Моррисон уткнулся взглядом в свои руки. Признаваться в своем грехе… Та сделка с совестью сейчас не казалось столь чудовищной — возможно, потому как груз собственных преступлений давно перешагнул черту, за которой он потерял к себе уважение. — Я не знаю, кто это был… На губах Рейеса расцвела нехорошая улыбка. Главное не смотреть в карие глаза — что-то, всё же, в душе Джека пока не умерло. — Да? А помнится, в те времена вы с Анной чуть ли не ночевали другу друга… — Я не знаю, кто это был! — … после Египта ты вообще перестал вылезать из комнаты Амари, не так ли, Джек? — и тут Габриэль застыл. — Что значит, ты «не знаешь»? — Ана вернулась из Египта не невредимой. Их глаза наконец встретились. И Джек отвёл свои раньше. Говорить это слишком больно… Но Гейб уже догадался: — Изнасиловали? — беспощадно, в лоб, как они с Аной никогда не могли, — Её изнасиловали, — Габриэль зашелся смехом, больше похожим на скрежет металла, — Господи, блядь, Моррисон! Благородный принц как по нотам — ни слова, лишь бы не опорочить честь прекрасной дамы? Отсмеявшись, Габриэль с усмешкой продолжил: — «Просто не скажем Гейбу» — да? Дальше следовало что-то про мои чувства? — Её, — сухо ответил Джек. — Так подробности будут? Поджав губы и скрестя руки, Рейес откинулся на спинку стула, весь само ожидание. Что Джек мог сказать? Я понял, почему она хваталась за свою рубашку. Мне не нужно было видеть оторванные пуговицы… Мне знаком… запах хорошей ебли… Но впервые от него меня тошнило… Я сделал то, за что тебя позже отстранил, Гейб. Но убитый тобой Антонио вряд ли мог совершить подобное. Дети и женщины — то, что составляет последний заслон человечности для наших душ… То, что отличает людей от омников и от диких зверей. А те твари… Они все умерли. Я бы убивал их медленно, но наши ребята были на подходе, и мне пришлось делать всё быстро. Одни бросали оружие, другие успевали взмолиться о пощаде. Я не помню лиц. Я вообще мало что помню. Или вру себе, чтоб оправдаться хоть чем-то. А потом… Я отогнал от нее медиков, даже Циглер. Ангела просила и требовала осмотреть вызволенного из плена капитана. Но и Ана попросила тоже… Я замотал ее в свой плащ… Она отказалась от того, чтобы я взял ее на руки. И мы шли… И этот запах, муторный, липкий, тёк с нас словно грязь, казалось, оставляя видимые следы… Я дал ей отпуск на полгода, Габриэль, но она вернулась спустя три недели. Ты ее знаешь — упрямая и гордая, как все мы. Ана не рассказала мужу, и это прикончило их брак. Я не спрашивал ее и не в курсе, кто это был. Как много из них было… Он пытался выдавить из себя хоть полслова. Но перед взглядом стояла картина, которой он не мог найти описания, а темные глаза напротив смотрели разве что не с восторгом, полные губы изгибались в понимающей улыбке. Дико, неправильно рассказывать такое Жнецу. — Понятно… Хорошая сказочка, — Рейес поднялся. — Габриэль. — Долго сочиняли? Джек замолчал, изучая его лицо, стараясь запомнить этого — настоящего Рейеса. А кого он хотел увидеть? Также поднялся: — Пожалуй, нам пора собираться.