Ответы Шакала

      Гиена чихает, зависнув в полёте над головой Крысиного вожака. Слюдяные узорчатые крылья противно трещат над ухом. Густое облако пыльцы разлетается по Второй, оседая на спальниках, пустых бутылках, на разорванных пополам джинсах Гибрида и прочем хламе. Демонический хохот и клацанье зубов. Всё вертится и летит кубарем, как в барабане стиральной машины, стены плывут, к горлу неумолимо подступает тошнотный ком. Рыжий погружается в водоворот болотисто-зелёной мути, рывком снимает очки, но и это не спасает. Птичье зелье, добытое Логами, помноженное на Шакалиную настойку, да плюс фирменный набор колёс из Могильника — употребить всё это вперемешку и на голодный желудок было явной ошибкой.       Взгляд с трудом фокусируется на трепыханиях рядом с собой. Какое-то разноцветное крошево, пёстрый клубок, скачущий над столом. Всклокоченная гиена приклеилась лапками к липкой поверхности и дёргается, пытаясь вырваться, как ошалелая муха? Браслеты на запястьях позванивают, привлекая внимание, Рыжий клюёт на приманку и утыкается в них носом. В замызганной ладони Шакала зажата вилка, он тычет ею по столешнице, пытаясь наколоть продолговатый кусок картошки фри. Тот последний кусочек, что остался от картофеля, пожаренного на утюге две бутылки до... Жёлтый червячок настырно не даётся Табаки, и это вызывает новый шквал возмущённого верещания. Шакал противно дрыгается, сидя по-лягушачьи прямо на столе, да ещё стучит по нему кулаком. Интересно, прилипнет окончательно или...? Кулак с морщинистой дряблой кожей сотрясает стол еще раз.       Серебряный паук в кольце на пальце шевелит лапками, и ладонь Рыжего начинает ныть как при ожоге. Из-под седых косматых бровей его прожигают угли горячего презрения. Старик гнусно ухмыляется, и как по сигналу стихает гул голосов посетителей забегаловки. Реальность решает продолжить верчение, окружающее плывёт, убыстряясь: лицо старика, обезображенное кривым шрамом, картина с морским пейзажем на стене, стопка фотографий испуганных до полусмерти девушек, накинутое на голые ноги полотенце с розами и маками, одинокий огнемёт за соседним столиком. Что за...? Рыжий морщится от сменяющихся нелепых картинок и скрипучего голоса Тарантула: — Сколько?! Сколько тебе надо... Глаза старика притягивают к себе, растут, набирая объём, и впитывают в себя черноту. Огромные обсидиановые блюдца двоятся, еще и еще... Их уже восемь, разных по величине, но одинаково жутких. Щетинки на морде здоровущего паука такие же блестящие и чёрные, как глаза и всё тело. Жвалы челюстей двигаются, пережевывая паутину судеб жителей Дома. В его глазах — коридоры и комнаты, кровавые драки и поцелуи под лестницами, скорлупки штукатурки и кричащие рисунки на стенах. В одной из пар паучьих глаз Рыжий видит Габи, в старинном бальном платье, танцующую с человеком в чёрном, с цилиндром в руке. Бальный зал с лепниной, такой же, как на потолке большей библиотеки. Пара кружится всё быстрее. Порхающая ткань платья превращается в перья: танец синей и чёрной птицы. В клюве ворона зажат полупрозрачный аквамарин с тёмной сердцевиной. Камень — глаз, и в то же время — земной шар, покрытый мировыми океанами. Волны прибоя лижут пятки, на губах привкус соли и воспоминания о поцелуе. Тонкая полоска берега от края до края да бесконечное море, сливающееся с лазурью неба. Человечек с шоколадного цвета кожей играет на барабане четырьмя руками. Тёмные дреды змеисто подметают песок, музыка льётся, перекликаясь с песней моря. Голос четырёхрукого шелестит, отдаляясь и затихая: — Ты уже забыл многое из того, что было. Осталось вспомнить то, чего не происходило вовсе...       В руках Рыжего чёрное перо и нанизанные на него две бусинки: огненный янтарь и тёмно-синий лазурит. Бусины распухают на глазах и превращаются в подушки с затейливой этнической вышивкой. Занавес молочно-белого кальянного дыма расходится. Весь пол заполнен пушистыми коврами, цветастыми подушками, восточными сладостями в широких блюдах. Индус в белой чалме смотрит меланхолично-отстраненно и протягивает Рыжему мундштук кальяна. Крысиному вожаку начинает казаться, что они вдвоем, в этой комнате со стенами из живых переплетающихся лиан, с висящими на них пустыми птичьими клетками, с ворохом острых терпких запахов и воспоминаний, — они вдвоем провели уже много часов: разговоров, вопросов и ответов, обид и прощений. Вот сейчас индус с глазами его старого друга отвечает на очередной вопрос, а задавал ли он его? Во всяком случае, вряд ли вслух. — Со мной всё в точности наоборот, не как с ней, к счастью или к сожалению. Чтобы убить окончательно, нужно уничтожить меня на всех Кругах, прикончить все воплощения и образы. Но мир — это всего лишь волны света в наших глазах. Для кого-то я могу умереть очень просто. Прекращая верить мне... в меня, человек сам обрывает нить, связывающую нас. Не я, как это кажется со стороны — зеркал вокруг гораздо больше, чем принято считать. Не я, а он сам. После завершения Круга, после выпуска, почти все забывают... и меня больше нет для них.