Ответы Шакала

— Ты издеваешься, да? — уши Табаки моментально становятся малиновыми от возмущения, он нервно дёргает себя за серьгу, усугубляя покраснение одного из них. — Небось мечтаешь сбагрить меня туда, ну, признайся, вредняк? Прямо-таки спишь и видишь, как избавишься наконец от надоедливого общества маленького непутёвого Шакальчика, так ведь?       Сфинкс грустно усмехается, оборачивается к Слепому, тот продолжает отстёгивать ремни протеза с привычно безмятежным выражением лица. Шакал всплескивает лапками и набирает в грудь побольше воздуха. Все в стае понимают, что теперь его негодующую тираду остановит разве что землетрясение или большой-пребольшой торт, но ни того, ни другого в прямой видимости не наблюдается, и Табаки голосит в своё удовольствие. — Что я там забыл, спрашивается? На-Кой-Чёрт мне там оставаться, поведайте, господа хорошие, а?! Кто по собственной воле туда стремится в трезвом уме и твёрдой памяти?! Рыжий не в счёт, там его родильные стены и главная кормовая база. Но, заметьте, даже он не жаждет долго там разлёживаться! Зуб Чёрного даю! Почему я никогда там не оставался? Очень просто! Потому что моя система лечения самая эффективная и быстродействующая. Да-да, и если бы все придерживались рекомендаций одного мудрого человека с богатым жизненным опытом, у нас была бы самая здоровая стая в Доме! — Ага, здоровая такая стая алкашей, — вклинивается в монолог Шакала Лэри, помахивая сапогом, надетым на руку. Сапог поблескивает свеженамазанным гуталином. — Чего это сразу алкашей?! — еще больше возмущается Табаки. — От хорошей лечебной настойки никто никогда не сопьётся, не то количество принимаемой дозы. А потом, это, конечно, основное, но не единственное звено в моей лечебной методе. Для того, чтобы быстро выздороветь, необходима забота, ласка и бережное отношение к больному. Я не устану это повторять. А от вас, изверги, разве дождешься ласки и нежности? Приходится добирать где обломится! И такие места ни капельки не похожи на Могильник, уж поверьте мне на слово! Лог снова подаёт голос, натягивая сапог уже на ногу. — А на что похожи? Кто это о тебе заботится больше, чем мы, чучело огородное? Интересненько...       Табаки вздыхает и тут же живо представляет коридор с ковровой дорожкой, сладкие запахи чая с малиной, духов и шерстяной пряжи, звон маленьких колокольчиков в струящихся волнах волос, серые спинки котов, пушистые опахала их хвостов, мягко задевающие руку, и... стройные ноги, будто выточенные выдающимся скульптором, бесконечные ноги в сетчатых чулках с ажурной резиночкой прямо там, высоко-высоко в небесах... А облака сиреневато-фиолетовые, как шляпка гриба из рода Мицена. — Эй, ты там жив? — Глаза закатил и рот раззявил. Цирк! — Пните его кто-нибудь быстрее! Табаки оживает без посторонней помощи, но озвучивать свои воспоминания не собирается, сердито поглядывая на Слепого и Сфинкса. — Да уж, есть люди подобрее и пободрее вас, и места, где обогреют даже такое вот чучело. Главное — умение расположить к себе, настроить, так сказать, эмоционально-коммуникативный контакт, правильно донести свои надежды и желания, а уж это я умею получше вас, буки вы необщительные! А потом, вот как вы думаете, почему на медосмотре меня не оставляют в Могильнике с симптомами простуды, ангины или чего там еще? А? Аа! Всё поэтому же. Потому что я умею договариваться даже с Пауками, — Табаки гордо выпячивает грудь увешенную амулетами и бусами, расправляет жилетки, демонстрируя самого себя во всей красе. — Во мне самом, между прочим, есть немало паучьего, наверно, поэтому я хорошо понимаю их язык и они меня просто обожают! Шакал перебирает в воздухе длинными пальцами, действительно напоминающими паучьи лапы, что шустро бегут по паутине, и начинает петь, кривляясь, писклявым голоском: Дует, дует ветер — паучок ползёт. Он из паутины ниточку плетёт. Влево, вправо, влево, вправо. Ниточка не рвётся, Влево, вправо, влево, вправо. Паучок смеётся. Дождик вдруг закапал — паучок ползёт. Он из паутины ниточку плетёт. Кап, кап, кап, кап, кап, кап. Ниточка не рвётся, Кап, кап, кап, кап, кап, кап. Паучок смеётся.       Табаки внезапно замолкает и смотрит на свое запястье, там в появившемся на миг просвете между браслетами еще утром на коже была свежая царапина от когтей Нанетты с каплями запёкшейся крови. Это он точно помнит. Была, а вот сейчас и следа от неё не осталось. Не очень чистая, смуглая кожа без единого шрама. И синяки, шишки на Шакале не держатся, исчезают, не успеешь оглянуться, а болезни выветриваются за день-два, да и не болел он тяжело, сколько себя помнит. Но только разве о таком кому-то расскажешь? О таком лучше и самому забыть... Ну, или притвориться, что забыл. Ведь как оно бывает? Вот взять хотя бы ту самую дурацкую царапину: Тут и Там Нанетта, как обычно, летит, неправильно высчитав траекторию Оттуда — Сюда, и рушится на руку с браслетами. Но Круги каждый миг ширятся, расходясь, и вот уже Здесь и вот Там, и Там тоже, Табаки успевает убрать руку в правильный момент, а Нанетта приземляется кубарем на подушку Лорда. Эти Тут и Тамы словно склеиваются, руки без царапин начинают преобладать над поцарапанными запястьями, все руки без царапины становятся едины и единственно существующей левой рукой. Понятнее он не объяснит даже сам себе.       Воспоминание о своих сверхспособностях навевают тоску и тревогу, собственно, как и посещение Могильника... слишком много там обитает душ, только и мечтающих напомнить о его настоящей сущности.       Шакал поднимает голову в сторону подоконника. Там сидит Волк отражением в стекле. Табаки показывает ему язык, Волк беззвучно хохочет. Шакал начинает бормотать, остальные не расслышат: "Живой, слишком живой для мёртвого, живее многих живых. И не смотри на меня так... разошлись пути-дорожки, оборвались паутинки. Я Тут, а ты Там. Вот и развлекайся, бесись со своими мертвяками. Без меня."       Наворчавшись, Шакал обиженно поджимает губы и поворачивается к окну спиной, но от образов в голове так легко не отвернешься, если уж они всплыли. На самом деле, кроме главной темы-табу о часах, у Табаки есть еще множество запретных штук, о которых почти никто не знает, и большинство из этих тем так или иначе связаны с Могильником, например: ни в коем случае не смотреть на беспалую ладонь Ральфа, особенно поблизости с лазаретом; не разглядывать трость Стервятника там же; не смотреться в Могильнике в зеркальные и стеклянные поверхности; не глядеть и не пересекаться телом с тенью Януса; если слышишь голоса, необходимо заглушить их весёлыми песнями; если вновь попадутся Её чётки, нужно засыпать их горой бус и амулетов...       Зубчатая окружность шестерёнок, бусинки из скорлупок, стекла, камня, зёрен, а с другой стороны - деревянные шарики чёток - между ними непреодолимая пропасть, её не перепрыгнуть, эти нити не связать вместе. Дальний коридор Могильника, когда-то на его месте стояла придомовая церковь, в земле, под неподъёмной плитой, до сих пор тлеют кости, безымянный палец с обручальным кольцом и мизинец в довесок сюрпризом — мальчик-с-пальчик. Глаза Матушки Анны выцвели, потускнели, смотрят с немым укором... Тарантул помнит их лазурными, как весеннее небо, помнит звонкий смех и колокольный звон, что оборвал улыбку, разделил их навечно. Ветер в форточке завывает стариковским ядовито-едким голосом: "Я дам Дому новую шкуру. Миллионы историй и игр. Я стану отцом для всех твоих ненаглядных детей. Буду любить их так, как ты не сможешь. Буду иметь их так, как тебе не дано. И ты поймёшь, что была не права. В конце всех концов..." Табаки кричит что есть мочи, сжав кулаки и уставившись в подушку с озверевшим выражением лица: — Концы в воду!! Бесконечность —не предел, а только начало! Всем купаться! Македонский тут же подхватывает его на руки и быстро уносит в ванную. Табаки не сопротивляется, наоборот, сам заползает в душевую кабинку и крутит вентиль до отказа, продолжая выкрикивать странные фразы. Мак стаскивает с него одежду уже под потоками воды, сам наполовину мокрый. Шакал потихоньку успокаивается, подставив лицо под струи, а Янус в это же самое время неотрывно глядит на бегущую воду из крана, застыв над раковиной в своем кабинете.