Ответы Шакала

      Под полозьями кресла-качалки скрипят половицы. За перилами веранды — туман да полумрак чащобы. Старичок зябко кутается в плед и подслеповато моргает, вглядываясь в темноту за ступенями. Вперед и назад раскачивается кресло. Вперед и назад движется маятник в башне времени, рассекает Круги на осязаемые сердцем пласты, отдельные свершения, зыбкие моменты. Кач-кач Старичок перебирает пальцами бусинки на леске. На щелястый пол веранды падает шишечка хмеля, стрекот цикад в сосновых ветвях становится громче, навязчивей.       Много ли на свете открытых веранд с деревянными перилами, круглыми столами, покрытыми клеенкой, с плетеными креслами у стен? Два силуэта проступают всё четче, набирая объем и цветность, веранда немного меняется, в углу появляется сейф и холодильник, перила покрываются чешуёй облезающей краски. Люди не замечают старичка, а вот он видит и слышит их прекрасно. – Ходоков не любят, – Слепой придвигает к Сфинксу полную чашку и кладет рядом сигарету. – Никто. Даже Прыгуны. Так что ни один Ходок никогда не признается, кто он, если не уверен в собеседнике. Сфинкс непослушными пальцами подхватывает сигарету, дожидается, когда Слепой чиркнет зажигалкой, закуривает. – Иногда я тоже ненавижу Ходоков...* Старикашка начинает хихикать и кричит что есть духу, всё равно они не услышат: — А Прыгунов и Ходоков на самом деле не существует! Глупые, глупые детки. Сфинкс, так и не осознавший, что он давно уже может перемещаться из мира в мир целиком, не оставляя своё тело валяться пустой шкуркой. Туда и обратно, когда захочет, шагая по граням как по ступеням лестницы. Слепой, считающий, что Ходоков в Доме всего несколько. Не знающий, что ему могут помочь перетаскивать домовцев не только со стороны Изнанки, но и с противоположного края. Ведь Прыгунов и Ходоков не существует не потому, что их нет, а потому, что все без исключения — прыгучие и летучие Ходоки. Стоит лишь довериться и верить. Но вера и доверие — очень редкое явление. Мысли путает белый мотылёк, что крутится у носа, старик рукой отгоняет его и ворчит: — Да, милок, вот так всегда. Либо доверия и веры маловато, либо самомнения и наглости перебор. А друзья говорят и говорят дальше, еще о большем умудряются промолчать, не ведая о присутствии третьего собеседника. Слепой сидит за столом вполоборота, он говорит привычно тихо и безэмоционально, но Сфинкс вдруг вспыхивает, его ладони вздрагивают, будто их вновь обожгло огнём. — И всё же попробуй. Попробуй объяснить, – произносит Слепой. – Все это время ты рассказывал, почему мне невозможно объяснить, за что ты так любишь Наружность. Привел уйму примеров, но толком ничего не сказал. Так что попытайся еще раз. Закидай меня словами, спрячь за ними свой страх. Может, получится лучше. Может, в этот раз я не услышу, как бросаю тебя здесь с чокнутыми соседями и парой консервных банок в холодильнике, а сам исчезаю с демоническим хохотом, потому что так велел мне мой Господин Серое-Здание-в-Три-Этажа!*       Крик того, кто никогда раньше не повышал голоса, разрубает пространство надвое. Соскочившая пружина ударяет по маятнику и шестерни сходят с оси. Отчётливо слышен треск стола, по которому ударяет кулак. Треск костей глубоко под землёй, в фундаменте Серого Дома. Треск, и падает толстая сосновая ветвь на веранде безвременья, бьет в нос острый запах смолы. Материки расходятся всё дальше, а кресло-качалка продолжает раскачиваться на месте. Старичок жалостливо причмокивает, нахмурившись, всматривается в парней перед ним. На каждом из удаляющихся друг от друга материков лежит человек, спелёнутый как жертва гигантского паука. Слепой связан по рукам и ногам жизненными обстоятельствами, долгом. Сфинкс — своими выводами и умозаключениями, появившимися после шести лет ужаса на Изнанке.       Разговор продолжается. Вопросы падают сигаретным пеплом в банку, которую никто никогда не опорожнит. Возможно ли уйти в мир, в реальность которого не веришь? Можно ли ради страхов самого близкого друга предать ожидания и надежды остальных? Два человека напротив друг друга. Невидимый старичок — Хранитель Времени — между ними, раскачивается в кресле, струны-паутинки от сердца к сердцу стонут, натянувшись до предела, обрываются нити, державшие их вместе. Останется хоть одна? Время на веранде застыло на месте, кресло качается, а времени в Доме совсем почти не осталось.       Слепой всё еще надеется что-то объяснить, его речь полнится нотками искреннего расположения, даже нежностью. Так непривычно ловить эти эмоции в вечно ровном голосе вожака: – Лес не здесь. Туда не попадешь вот так, запросто. Не найдешь дорогу. Он или приходит к тебе сам, или нет. Лес ни под кого не подлаживается. – А это место, значит, подлаживается? – уточняет Сфинкс. – Можно сказать и так. – Можно ли считать реальным место, которое под кого-то подлаживается?*       Старичок вздыхает вместе со Слепым. Когда-то Наружность тоже подлаживалась под людей. Была едина с природой, подмигивала своим жителям солнцем, гневалась на них ураганами и градом, подшучивала мистическими совпадениями. Слушала и была услышана. А теперь люди загородили солнце небоскребами до небес, решили, что умеют управлять погодой, провозгласили все чудеса своими собственными достижениями. Стала ли Наружность более реальной для них теперь? Видимо, стала. С Лесом такие шутки не пройдут. Мало кому он откроется, покажется. А кто залезет без спроса, через форточку, сам пожалеет о содеянном. Лес ни под кого не подстраивается. Зато дает своим детям исключительную возможность — самим подлаживаться под него, оборачиваться, становиться теми, кем они были изначально, но позабыли. Хотели бы стать, да не получалось. – А вдруг Русалка не может выбирать? Вдруг она вообще не из нашего мира? — Что это значит, Слепой?*       И эти последние вопросы остаются без ответа. Внешность старичка неуловимо меняется. Некоторые морщинки разглаживаются, черты лица заостряются, брови становятся косматыми, а губы кривит недобрая ухмылка, растягивая шрам по скуле. Праотец Дома, дух пространства СероДомья, сжимает ладонью подлокотник кресла, кольцо с пауком поблескивает серебром. Он предоставил своим детям самим выбирать свой Путь. Сотни дорог, тысячи открытий и побед, миллион ошибок и разочарований. Где чье место? Какой мир для каждого из них станет родным? Пусть сами решают, растут, меняют и множат миры. Старик закрывает глаза. Веранда пропадает, остается лишь круглый стол с лужицой от дождя на клеенке. И зияющий проём окна, стекло которого разбил летящий красный дракон. _____ * Диалоги взяты из дополненного издания "Дом, в котором" Мариам Петросян