Этайн, дочь Хранительницы

      Последний августовский вечер не очень задался: не успели настать сумерки, как набежала тучка и закапал мелкий противный дождик. Но темноволосый паренек все равно не торопится домой, ждет чего-то или кого-то у кустов терновника близ городской стены. Вот, наконец, в кустах раздается шорох, и из тайного лаза появляется закутанная в плащ фигурка.       — Танни, привет... — тихо звучит ломающийся голос паренька-подростка.       — Привет, давно ждешь, Кайл? — в ответ мелодичный звонкий голосок.       — Не особо, ты ж вовремя! Тебя уже Рыжуха ждет, а я сегодня на Лысике. Как договорились, всё в силе?       — Да, сегодня напоследок поработаем в тулмене. Интересная штука получиться должна. Твоя помощь очень понадобится!       И вот уже две смутно различимые в полумраке тени всадников движутся в направлении виднеющихся вдалеке очертаний поросшей дубами возвышенности, одного из многих разбросанных по Камбрии «холмов Мерлина», про каждый из которых жители окрестных ферм свято верят, что вот он-то как раз самый взаправдашний и есть. Впереди скачет Танька: в полумраке она уверенно различает не только контуры предметов, но и все их детали и даже цвета, поэтому быть первой сейчас ей правильнее. Хотя сама дорога давно хорошо знакома обоим.       Меньше четверти часа пути — и они на месте. Танька первая соскакивает с лошади, дожидается Кайла, потом вручает ему повод Рыжухи.       — Привяжешь лошадок — и давай ко мне!       А сама уверенно направляется к неприметному углублению на склоне холма. Тянет вверх торчащий в нем древесный корень, нажимает на только ей видимый в полумраке камешек — и распахивается потайная дверь. Щелчок — и из только что еще темного лаза появляется тусклый желтый свет — маленькое сидовское чудо, разгадка которого, в общих чертах, известна и Кайлу. Кайл ныряет навстречу светящемуся пятну — и лаз опять закрывается.       Рядом с холмом — легкое шевеление. Охрана, как всегда, начеку. Таньке и невдомек, что и занятия с братом, и дружба с Кайлом, и все ее сумеречные маршруты давно известны обоим родителям: служба безопасности не дремлет. Но без нужды никто в ее дела не вмешивается: с оружием Владимир управляется более чем профессионально, а у Кайла репутация, согласно всем источникам, безукоризненная. Вот ночные вылазки — это более сложный вопрос: не все гости, что посещают Глентуи, — друзья и Республике, и Хранительнице. Да и просто лихие люди нет-нет да и забредают в Кер-Сиди и его окрестности, не проверишь же каждого. И мало ли зачем им дочь Немайн понадобиться может! Вот и приходится подстраховываться.       А под холмом — своя жизнь. Последний вольный вечер надо использовать с максимальной пользой — проверить окончательные выводы своих исследований. Была б Танька в силах, она б и правда, как в легендах рассказывается, в своем тулмене ход времени изменила — чтобы успеть больше. Но и без того обстановка там вполне колдовская. Стены землянки со всех сторон, вопреки обыкновению, обиты войлоком, да еще и в складочку. Только лишь входная дверь и оставлена простой, деревянной. Посреди круглого стола, прямо над местом, где должна была бы быть жаровня, сам собой светится стеклянный шар, закрепленный на деревянной подставке. От него тянется темный шнурок — две перевитые друг вокруг друга проволочки, каждая из которых обмотана тканью, пропитанной соком бересклета. Под столом — мамин подарок: большой глиняный горшок, заключающий в себе простенький химический источник электричества. На несколько часов его хватает, потом приходится менять начинку. На столе, рядом с лампой-шаром, — сетчатый колпак, по стенкам которого шустро лазают две летучие мышки.       — Ассистент, приготовиться! Сейчас колдовать буду! — командует сида. Вид у нее, правда, не совсем ведьминский, хотя и не менее странный: поверх мужских туники и штанов надета длинная белая одежда вроде плаща, но застегивающаяся на пуговицы (именуемая диковинным для Кайла словом «халат»), волосы сзади собраны в хвост «по-чиновничьи», длинная челка проволочной заколкой прихвачена к виску. В руках широкая черная лента.       — Сейчас ты мне завяжешь глаза. Только уши не трогай, осторожно! Да-да, совсем, чтобы глаза ничего не видели, а уши были совершенно свободны. Теперь, пожалуйста, выключи свет. Ага! А теперь покрути меня… Ой! На руки мог бы и не подхватывать, я же тяжелая! Поставь меня на пол, пожалуйста! Ага, спасибо! А теперь я вслепую выход искать буду.       Танька вытягивает шею, немного наклоняет голову — и начинает петь. Тянет ноты одну за другой, увеличивая высоту звука и одновременно быстро вертя головой и ушами. Жаль, в темноте ничего не видно: Кайл бы, пожалуй, запомнил этот диковинный танец сиды на всю жизнь. Между тем высота звука всё возрастает, наконец он становится вовсе неразличим человеческим ухом…       — Есть! Кайл, включай свет! Скажи, куда я показываю рукой. Точно на выход? Дверь в полутора метрах от меня? Барра!!! Получилось!       Ленту долой! И правда, Танькина ладошка точно указывает на круглый зев тоннеля, через который они забирались под холм. Не ошиблась она и с расстоянием. Радость-то какая, опыт удался! Да еще и получилось все куда быстрее, чем она рассчитывала! Вот только ассистент стоит почему-то смущенный, с красными щеками и ушами…       — Кайл, что не так?       — Ты извини, Танни, что я тебя не так понял, на руки поднял, да еще и обнял. Я ничего дурного в виду не имел. И ты совсем не тяжелая, правда!..       Теперь почему-то и у Таньки начинает меняться цвет лица. Щеки ее покрываются розовато-лиловыми пятнами, а ушки краснеют и обвисают, придавая сиде беспомощный и трогательный вид. Видать, кончается пора их с Кайлом беззаветной чистой дружбы… Таньке четырнадцать, тринадцатилетний Кайл ей до сих пор казался совсем мальчишкой — замечательным, умненьким, верным, но именно что мальчиком, и даже рыцарское обожание Кайлом своей подруги казалось ей совершенно невинным. А он, похоже, стал уже осознавать себя мужчиной… Какими же теперь станут их отношения?       И вот они вдвоем сидят в тулмене за круглым столом, смущенно молчат. Электрический светильник все так же равнодушно освещает землянку, под сетчатым колпаком по-прежнему шебуршатся летучие мыши.       Как приятно, что именно Кайл находит какой-никакой, а все-таки способ достойно прервать это глупое молчание! А он — так, кстати, и не сумев до конца вернуть себе нормальный цвет лица — просто берет и спрашивает:       — Танни, я ведь так и не понял, как это тебе удалось — найти выход с закрытыми глазами. И при чем тут уши? Объяснишь?       — А просто оказалось! Для сиды, по крайней мере. Я эхо слушала! Эхо — это ведь отражение звука. Везде в комнате войлок его гасит, а там, где выход, звук отражается от двери и приходит мне в уши. Ну, а дальше всё просто. Мы, сиды, источники звука легко находим. Только вот лампа немножко помешала — она ведь тоже звук отражает. Поэтому пришлось повозиться.       Танька старается рассказывать суть эксперимента бодро, и это ей, в общем, уже удается, даже ушки у нее немножко приподнялись.       — Кайл, а знаешь, мне ведь помогли эти летучие мыши! Я всё пыталась понять, каким образом они ни на что не натыкаются в полной темноте. Они ж летают по чердакам да по пещерам в такой тьме, что даже я ничего не вижу. Я сперва думала, что у них необычайно чувствительные глаза, но очень уж они маленькие. Сравни с моими, например! Ну, и решила проверить. Слазила на чердак Жилой башни, нашла двух мышек летучих, отвезла в тулмен. Тогда еще такое приключилось — смех и грех! — сида опять, как тогда в разговоре с братом, начинает говорить быстро-быстро, пытаясь утопить во множестве слов так и не покидающее ее смущение. — Добралась я сюда поздно вечером. По-человечески, наверное, уже и темно было. Залезла внутрь — а здесь ничего не прибрано. Дай, думаю, немножко порядок наведу. Лампочку включила, мышек под колпак засунула, в халат влезла — да и пошла в чулан за метлой. А входную дверь-то, оказывается, и не закрыла! Возвращаюсь — а в комнате двое людей незнакомых, мужчина и женщина! Вижу, и так напуганы, а как меня увидали, так женщина без чувств свалилась, а мужчина только и знает, что крестится да молитвы читает, и весь дрожит. Оказалось, десси с Эрина, приплыли искать счастья в Глентуи! Представляешь: только из корабля выбрались и пошли зачем-то на ночь глядя в поля — ферму искать какую-то… Конечно, заблудились. Видят: огонек горит. Ну, и пришли на него. Заходят в дверь, а тут такое… На столе лампочка без огня светится, под колпаком мыши летучие, по стенам на полках баночки с зельями расставлены, пучки трав везде развешаны — войлока-то тогда у меня не было, я ж еще не догадалась эхо гасить. И тут еще я такая вхожу красивая: уши длинные торчат, волосы распущены, и в руках помело!       Кайл, кажется, очень наглядно представил себе эту картину, потому что вдруг уткнулся носом в стол, фыркнул, хрюкнул да как начал хохотать!       — Вот тебе смешно, Кайл, — продолжила между тем немного воспрявшая наконец духом сида, даже мамины интонации откуда-то взялись, — а теперь представь себе, каково мне-то было! А если кто из них до того перепугается, что со страху возьмет да и помрет! У мамы так раз было: нашелся один герой, решил послушать, как она в пещере поет, — ну, со склона холма и упал, да головой об камень. Ее-то, правда, молва сразу оправдала: нечего удальства ради песни Немайн подслушивать…       — Погоди-погоди, а разве это не она сама его покарала? Все же так говорят…       — Да нет, конечно: стала бы она человека за одно только любопытство губить, пусть и за дурное! Ну, а я-то себе такой славы и вовсе не хочу, да и люди эти передо мной совсем не виноваты ни в чем. Еле-еле их успокоила, да и то как сказать. Уши-то мне не спрятать, обстановку не переменить, врать не умею. А мужчина уже и сам сообразил, что их к фэйри под холм занесло. Меня «славной соседкой», по-моему, до этого никогда и не называли, а тут сразу столько раз! Проводила их, в общем, до дороги, да где постоялый двор ближайший искать, объяснила. Слухи, наверное, пойдут теперь…       — Так уже и пошли, — бодро отвечает Кайл. — Но ты не волнуйся, в них и место в совсем другой стороне называют, и тебя так описали, что и не узнаешь. Я, когда услышал от родни про фэйри-колдунью, о тебе даже и не подумал. Да и ничего особенно плохого об этой фэйри не говорят. Только иные беспокоятся, как бы мор какой или неурожай не приключился.       — Ой, нехорошо-то как…       — Так большинство этим слухам и не верит. Зря, что ли, школы по всей Глентуи открыты!.. Ну вот зачем я только вообще тебе об этом рассказал, нет бы промолчать мне! С сидой… с сидами поведешься — и сам хитрить разучишься!       А сам-то опять краснеет. И приходится Таньке, вопреки мнению о ней Кайла, как раз-таки пускаться на хитрость, благо есть с кого пример брать.       — Давай я лучше тебе дальше про мышей летучих расскажу, да покажу, что они умеют. Только, извини, мне волосы спрятать придется, стерпишь? Иначе какая-нибудь из мышек непременно мне в них влетит, и всё потому же. Волосы эхо гасят, а мыши летучей и кажется, что препятствия нет, путь свободен.       Кайл радостно кивает. То ли и вправду ему интересно очень, то ли доволен, что опять неловкий момент разрешился и сида на него не в обиде. А может, и то и другое сразу.       И вот они — пришедшая в себя Танька и все еще немножко скованный и необычно робкий ее помощник — уже вместе суетятся, бегают по комнате, цепляют булавками к войлочным стенам куски толстой бечевы, растягивают их через все помещение. Потом Танька, а следом за ней и Кайл начинают развешивать на этих бечевках маленькие колокольчики. Вокруг всё наполняется беспорядочным звоном. Сида морщится — фальшивят колокольчики отчаянно. Внутренность главной комнаты тулмена вскоре окончательно принимает причудливый, волшебный вид.       Оказывается, пока Кайл возился с колокольчиками, Танька успела замотать голову шарфом, так что волос стало совсем не видно. Жутко неприличный вид по камбрийским меркам, между прочим. Сида посмотрела на Кайла, потыкала себе пальцем в то место, где под тканью спряталось правое ухо, заявила:       — Если что — говори громче. Плоховато слышу! Теперь смотри!       Танька запускает руку — а рука-то, оказывается, уже в плотной перчатке! — под колпак, ловко схватывает одну из мышек.       — Смотри! Этой заклеиваю глаза!       Сида прилепляет мыши на мордочку кусочки пергамента так, что крохотные черные бусинки глаз полностью скрываются под ними. Держит зверька на вытянутой руке.       — Запускаю!       Отпущенная мышь сама взлетает с руки. Проносится между бечевок — ни одной не зацепила, ни один колокольчик не зазвенел! — подлетает к Кайлу, садится ему на рубаху, повисает головой вниз, вертит ушастой головой, разевает острозубую розовую пасть. Кайл — даром что храбростью не обижен — стоит столбом, шевельнуться не смеет. Внезапно мышь срывается с Кайла, бесшумно взлетает вверх, с разгону врезается в войлочную стенку, падает. Миг — и она снова у Таньки в руках.       — Видел? Тебя она по эху нашла! А войлока-то и не заметила! Ну что, продолжим? Эту мучить больше не буду. Сейчас от глаз ей пластырь отклею — и выпущу. Теперь пусть вторая поработает!       Выпустив зверька через входную дверь, сида снова запускает руку под колпак. Второй летучей мыши она залепляет пергаментным пластырем уже не глаза, а слуховые проходы и рот. Сажает мышь на руку — но та и не думает взлетать, беспомощно ползает, подслеповато озирается. Танька подбрасывает ее в воздух — мышь неловко машет крыльями, врезается в бечевку и под звон колокольчика падает на стол.       — Видишь? — обращается сида к Кайлу. — Эха не услышать, и мышь даже лететь не хочет. А сейчас я освобожу ей рот и уши — и ты ее не узнаешь!       И правда, мышь теперь носится среди веревочек не хуже первой, ни один колокольчик не отзывается. Танька приоткрывает внутреннюю дверь, потом потайную наружную — и зверек с радостью вылетает из-под холма и исчезает среди дубов.       — Танни, по-моему, ты что-то перепутала, — робко замечает ее помощник. — Смотри, когда ты выход искала, то пела. А мыши-то молчали! Откуда же они эхо-то брали?       — Кайл, так они же щелкали все время, а вовсе даже не молчали! Просто такими тоненькими голосами, что ты их не слышал, наверное. Я и то едва их различала.       Паренек кивает головой. Вновь смотрит на сиду — не с завистью, но с восхищением. Ну да, так и должно быть: волшебные существа и должны слышать неслышимое, знать неведомое, с легкостью находить ответы на все вопросы. Но должен же и он чем-то быть полезен своей невероятной подруге! Тем более что времени у него остается совсем мало. Куда меньше, чем, наверное, думает Танни.       — Так что́, ты это колдовство закончила? Хочешь, я веревки и войлок сниму, чтобы тут всё как раньше стало? — наконец спрашивает он.       — Да не к спеху, — беззаботно откликается Танька, освобождая голову от шарфа. — Можно и завтра, а то и на следующей неделе. У меня ж учеба начинается, не до колдовства в тулмене будет.       — Не выйдет у меня завтра, Танни, — заявляет вдруг Кайл. — и на следующей неделе тоже не выйдет. Уезжаю я… Всё собираюсь сказать и никак не могу решиться. Наверное, сам до сих пор поверить не могу.       — Как?! Куда?! Надолго?! Что же ты молчал? — растерявшаяся сида сама путается в лезущих в ее голову вопросах. Она вдруг понимает, что этого верного мальчишки, бессменного ассистента, помощника, пажа, паладина ей будет чудовищно, до щемления в сердце не хватать.       — Сэр Лладимир — Кайл в который уже раз ненароком коверкает имя Танькиного брата, но в этот раз, вопреки обыкновению, она даже не пытается его поправить, — предложил мне ехать с ним. Стану его оруженосцем. Отец согласился с радостью. Это большая честь для нас.       — И он ничего мне не сказал… И ты… А как же я? — Танька вдруг замечает, что в глазах у нее щиплет, совсем не так, как бывает от солнца, а по щеке скатывается слезинка.       — Танни! Прекрасная леди! Я хочу через несколько лет вернуться к тебе рыцарем и героем! — Кайл, к своему ужасу, понимает, что не может остановиться, что сейчас он выложит всё, что созревало в нем долгие месяцы, но будь что будет, да и терять уже нечего! — Может быть, тогда будет не так важно, что ты сида и принцесса, а я просто сын свободного ирландца! Смог же твой отец когда-то добиться руки твоей матери! Вот! — и тут запал его проходит, а сам он как-то съеживается, сникает. Танька вдруг замечает, что глаза у Кайла, как и у нее самой, на мокром месте.       — Ты с ума сошел, Кайл… — шепчет сида. — Да и не принцесса я вовсе… — Танька невольно отступает назад, зацепляется ногой за ножку тяжелого кресла. Кайл, поглощенный собственными переживаниями, не успевает ее подхватить, и она пребольно приземляется на пятую точку. Сидит на полу с удивленным выражением лица, уши нелепо разъехались в стороны, из разорвавшегося белого халата торчат согнутые в коленях ноги, одетые в кавалерийские штаны. Несколько мгновений она ошарашенно молчит — и вдруг начинает хохотать.       — Кайл! Кайл! Ну посмотри сам, ну какая из меня прекрасная леди?! С задницей ушибленной! С ушами длиннющими! Воистину нечисть холмовая!       Но Кайл почему-то решительно не желает с нею соглашаться. Стоит рядом, коснуться не смеет, глаза преданные-преданные. Пытается улыбнуться — увы, получается совсем не убедительно. Ну вот что тут с ним делать Таньке? Придется, пожалуй, его опять к реальности возвращать!       — Сэр Кайл! Леди Этайн, дама вашего сердца, очень рассчитывает на то, что вы наконец поможете ей подняться! — произносит с трудом унявшая свой смех сида самым изысканным тоном, из последних сил все еще надеясь обратить происходящее в шутку.       — Танни! Ты согласилась стать дамой моего сердца?!       О боженьки! Танька только сейчас соображает, что́ она ненароком сказанула. Да еще и на какую удачную почву легли эти слова! Угораздило же ее в прошлый Калан-Май, под соответствующее настроение, пересказать Кайлу пару сюжетов из романов о короле Артуре! И теперь как его ни разубеждай, как ни пытайся объяснить, что он сейчас неправильно ее понял, — выйдет всё, наверное, только хуже! И все равно надо что-то говорить, потому что молчание совсем невыносимо и к тому же проблемы не решает.       — Кайл, ты еще не рыцарь! Ну и о каких дамах сердца у тебя вообще сейчас может быть речь? Сначала стань им — а потом погово… — сида замолкает на полуслове. Господи, как же опять плохо получилось! Кайл-то не в гости к родне едет, а, может быть, под настоящие стрелы и мечи! А она, получается, сейчас сама подталкивает его к каким-нибудь дурацким «подвигам», подвергая опасности его жизнь, а заодно и жизнь Ладди!       — Ладно! — наконец решается она. — Дама сердца так дама сердца! Пусть будет так! Но чтобы никаких ненужных выходок в мою честь! Во всем слушаться сэра Владимира, делать всё так, как он скажет, служить, как подобает правильному оруженосцу!       — Прекрасная леди, могу ли я попросить что-нибудь на память? — выдает вдруг Кайл. Так, кстати, и не помогший Таньке подняться… Спасибо, хоть не «знак благосклонности» какой-нибудь потребовал! Господи, он же скоро совсем как в будущих рыцарских романах изъясняться начнет!.. У-у-у…       — Нету у меня с собой для тебя платочка! Извини!       — Танни, так просто оторви лоскут от своего халата — он же все равно разорвался! Мне этот лоскуток лучше всякого платка будет!       Сида наконец оказывается на ногах: незадачливый поклонник сподобился все-таки помочь ей встать. И вот она стоит, опершись на крышку стола, с трудом сдерживается, чтобы в присутствии Кайла не потереть себе ушибленное место. А ведь обратно-то верхом ехать! И каково ей теперь в седле будет? Ну вот надо было этому несносному мальчишке такое устроить! Этайн злится и на него, и на свой неосторожный язык. Всё это отражается на ее лице, а еще больше — на ушах, которые прижались к голове и отклонились назад, как у рассерженной рыси. Танька все-таки пересиливает себя и — пропадать так пропадать! — окончательно отрывает клок ткани, и так почти отделившийся от полы халата.       — На!       Кайл вовсе не сияет от счастья: он ведь прекрасно понимает цену Танькиного согласия стать дамой его сердца, да и лицо и уши ее он давно уже читать умеет великолепно. Но остановить себя будущий рыцарь тоже не может и вожделенный белый лоскут принимает. Неуклюже пытается поклониться своей даме, потом прячет трофей за пазухой.       Назад они идут пешком, ведя лошадей под уздцы: Танька наотрез отказалась садиться в седло. Молчат. Сида тихо радуется тому, что Кайл несравненно хуже нее видит в темноте: и хромоты ее, и «выражения ушей» разглядеть не может. Этайн и не замечает, как постепенно злость и досада покидают ее, остаются лишь печаль по ушедшему лету и столь же грустное ожидание расставания со своим нелепым влюбленным приятелем. Да еще и разбавленное тревогой — и за него, и за брата. Надо обязательно что-то сказать Кайлу на прощание. Ободряющее!       И вот они опять у того же тайного лаза под городскую стену. Кайл, видимо, тоже изрядно переживавший всю длинную обратную дорогу по поводу произошедшего, теперь подавленно молчит. И опять инициативу, даже в прощании, приходится брать на себя Этайн.       — Кайл! Я попрошу брата, чтобы он, если что, с тобой моими зельями делился. Знала бы заранее — и на тебя бы приготовила… И еще раз говорю: во всем его слушайся, служи ему как подобает, и никакой самодеятельности! Ну всё!       Танька, после недолгого колебания, все-таки решается и на прощание чмокает его в щеку — для этого ей, по счастью, не приходится тянуться вверх: Кайл примерно одного с ней роста. Потом долго смотрит вслед уходящему юноше, уводящему лошадей. Тот не оборачивается: просто не видит почти ничего в темноте. Наконец сида наклоняется и, стараясь не тревожить ушибленное место, ныряет в подземный ход.       Проходит еще пара минут — и тайная стража, убедившись, что всё в порядке, закрывает замаскированный вход и опускает железную решетку.