Этайн, дочь Хранительницы

      Дома младшую сиду уже ждет бочка с горячей водой, но сейчас она ей, пожалуй, не подойдет. Раздевшись догола, Танька стоит перед зеркалом и, вывернув голову назад, как под силу только сидам, внимательно разглядывает свою правую ягодицу. Пока еще ничего особо не заметно, но, судя по ощущениям, скоро на ней проступит огромный синяк. Срочно к своим запасам собственноручно приготовленных лекарств: нужно скорее втереть мазь от ушибов, а то завтра она, чего доброго, и сесть не сможет! Хорошо хоть копчик не пострадал!       — Таня?! Что это? — мама, не дождавшись привычного плеска воды, заглядывает к дочери и застает ее обнаженной, деловито намазывающей себя сзади, ниже поясницы, каким-то остро и пряно пахнувшим снадобьем.       — А это я теперь дама сердца одного будущего рыцаря! Поздравь меня, мама! — озорно отвечает Танька. — Вот знала же я, что рыцарь при посвящении получает удар мечом по спине. Только думала, что уж меня-то это никоим образом не касается. А оказывается, и при посвящении в дамы сердца схлопотать можно — только не по спине, а пониже!       — Что?! Тебя — мечом?.. А что, идея неплоха: для некоторых не в меру бойких девиц, пожалуй, такой обычай мог бы быть полезен… И все-таки ничего не понимаю! Откуда у нас в Камбрии дамы сердца-то завелись? Их же, вроде бы, еще не скоро изобретут — лет так через триста! Или я отстала от жизни? Давай-ка рассказывай! — Хранительница изрядно заинтригована. И одновременно, похоже, едва сдерживает смех: уши вздернуты и мелко трепещут, а глаза прищурены, хоть свет не такой уж и яркий.       — Да ты что! Да чтоб меня Кайл еще и мечом!.. Это я сама об пол навернулась. И ничего никто не изобретал. Ну, пересказала я ему «Тристана и Изольду». И историю Гвиневры и Ланселота еще. Давно еще, весной. В самом невинном виде, честное слово!       — Ах, этот будущий рыцарь — значит, Кайл? И что же он такое сделал, что ты на пол свалилась и в дамы сердца посвятилась? — мама вроде бы продолжает говорить бодро, но что-то в ее голосе изменилось. Грустинка какая-то появилась, что ли? Немайн совсем близко подходит к Таньке, набрасывает на нее свой плед, аккуратно сажает дочь на кровать левым боком, закутывает ее в одеяло, присаживается рядом.       Чем хороша у Таньки мама, помимо всего прочего, — так это тем, что с ней можно быть откровенной. Никому ничего не передаст — разве только если дело по-настоящему серьезное и совсем не личное, да и то тогда честно предупредит. Поэтому младшая сида и не пытается ничего скрывать от старшей. В общих чертах пересказывает события злополучного вечера в тулмене.       — Главное, представляешь, я ж для него специально опыты с мышами повторила, сама-то уже их несколько раз проделывала. А он в благодарность такое мне устроил! Мало того, что мне теперь неизвестно сколько ждать его и беспокоиться о нем, так еще он будет носиться с лоскутом от моего рабочего халата, как с реликвией какой-то! Ладди непременно узнает, отец тоже…       — Так, подожди-ка, Танюша! — старшая сида переходит на русский, и младшей сразу становится легче: вряд ли кто посторонний теперь подслушает их разговор. Ладди поблизости вроде бы нет, отца тоже, да и владеет «тайным языком сидов» он очень слабо, а больше, пожалуй, его и вовсе никто не знает. — Ты как со мной произошедшее обсудить хочешь, по-девичьи или по-нормальному?       — Мама, у меня по-нормальному сейчас, наверное, не получится… Я б и хотела бы, но…       — Давай-ка все-таки попробуем, а? Вот смотри. Ты правда считаешь, что Кайл к Вовке в оруженосцы напросился специально, чтобы тебе досадить?       — Нет же, не чтобы досадить, наоборот…       — Ага! Теперь еще вопрос, совсем нескромный: Кайл тебе в любви объяснялся или же, допустим, с грязными предложениями приставал?       — Мама, ты что! Как ты вообще такое про него можешь?!       — А теперь скажи: а что, в таком случае, плохого он тебе сделал? Ну, не считая того, что поймать тебя не успел, когда ты споткнулась?       — Мама, а если он будет мое имя в бою кричать? Что люди-то скажут?       — А что же они такое сказать могут? Или я что-то не знаю, и Вовка с Кайлом не рыцарь с оруженосцем, а пираты или разбойники, которых до́лжно стыдиться? Да и на труса Кайл не похож, имя твое опозорить не должен. Или ты считаешь иначе?       — Конечно, не считаю! Ты бы знала, как они с отцом лошадок от волков в прошлую зиму защищали!       — Ну вот! И получается, Танюшка, похоже, одно из двух: либо ты Кайла недостойным себя считаешь, либо брать на себя ответственность за его поступки боишься. Выбирай!       — Никакой он не недостойный! А ответственность брать на себя я не боюсь, а просто не хочу! И больше всего не хочу, чтобы молва нас с ним, например, обручила! А если я полюблю кого-нибудь!       — Тогда это, думаю, не твоя беда будет, а его. Все-таки неосторожно ты с ним беседы вела — со своими Гвиневрами да Изольдами… Твое-то сердце о Кайле и о тебе самой что говорит?       — Мама, да не знаю же я! Я же успела за год привыкнуть, что он рядом и что он маленький, и не заметила, как он вырос. Да может, он и не вырос еще вовсе, и все его объяснения — детский бред! А вот узнала, что он уезжает, — и правда, неуютно мне стало, грустно. Но ведь это еще не любовь, правда же?       — А ты не ломай над этим голову! Просто живи — и всё! Не заставляй себя никого насильно ни любить, ни не любить — во-первых, это все равно бесполезно, а во-вторых, дама сердца — это ведь и правда не жена и даже не невеста. Тем более, что вы теперь, я боюсь, не скоро встретитесь. И вообще как всё обернется… Они ведь в Африку отплывают.       — Как в Африку, зачем?       — Беда там, Таня: арабы опять наступают. А мы же с Африкой союзники, да и не только в этом дело. И даже не в зерне, которое мы там покупаем. Самое главное — знания! То, что сначала египтяне копили, потом греки, потом римляне. И все это мы можем потерять. Мы — это христианский мир, наследники Греции и Рима, примерно то, что греки когда-то называли Ойкуменой. Так вот, если верить последним донесениям, то две недели назад войско Халифата шло на Александрию, а как дела обстоят сейчас — кто ж его знает. У нас же туда даже оптического телеграфа нет! Так что, кстати говоря, все твои планы насчет Александрии придется отложить.       — Мама, я, наверное, глупость скажу, но я не понимаю: зачем арабам Александрия? Или она просто попалась им на пути? И вообще, объясни мне, раз уж об этом пошла речь: мусульмане — они варвары, язычники или что-то другое?       — Таня, это может быть большой разговор. Может, отложим? Вообще, по-моему, тебе бы отдохнуть не помешало, Гвиневра ты моя посвященная. Завтра-то учеба начнется, помнишь?       — Мам, не расскажешь — спать вообще не буду. И не из-за упрямства. Просто… Ну, должна же я понимать, с кем будет иметь дело Ладди… и Кайл тоже. Иначе совсем страшно: одно дело, когда знаешь, что враги — тоже люди, другое — если тебе кажется, что это какие-то совершенно чуждые нам существа — не рогатые там или хвостатые, а…       — Ушастые и глазастые? — улыбается мама, шевельнув правым ухом.       — Вот! Ты правильно поняла! Мы с тобой, как бы то ни было, все равно родня людей и очень близки им! То, что они считают добром, мы тоже считаем добром, то, что они считают злом, — мы тоже считаем злом. Поэтому мы можем понимать друг друга, дружить, влюбляться. А варвары… Они снаружи как люди, а внутри совсем другие!       — Таня?! Где ты этого набралась? Добро бы ты застала во́йны с саксами — тогда б тебе было хоть какое-то оправдание: те и правда часто вели себя не по-человечески. Но все равно так нельзя! Разве мерсийцы, например, не люди? А они по происхождению саксы на четверть, а то и больше… В общем, хотела слушать — вот и слушай! Так вот, почти всякий народ, наверное, почитает себя самым цивилизованным, а всех, кто на него не похож, — варварами. К сожалению. И часто отзывается с презрением о не менее, а то и более высокой культуре, чем его собственная. Так великие державы Дальнего Востока — Китай и Япония — почитали за варваров сначала Рим, а потом — его наследников, в том числе и нас, жителей Европы. И так же мы считаем если и не совсем варварами, то чем-то подобным, персов и арабов. Хотя толком ведь не знаем ни тех, ни других. Ну вот что ты знаешь, например, о персах?       — Ну, огнепоклонники они… А вообще — древний народ, древнее государство… С греками воевали, вот! Царей нескольких знаю — Кир, Ксеркс…       — Хорошо, а их поэтов ты знаешь, например? А ученых?       — М-м-м… А ведь ты права, никого не знаю! Ой… Тогда получается, что мы их знаем ровно настолько, насколько они отметились в истории Греции и Рима. А ведь они и сами по себе жили и живут. Без оглядки на то, узнают ли об их достижениях в Риме, в Константинополе или, допустим, в Кер-Сиди!       — Умница! И еще поправлю тебя: вообще-то персы — не совсем огнепоклонники. Сказать о них так — это все равно что сказать о христианах, что они крестопоклонники. А у персов есть свои боги — вечно борющиеся друг с другом Ормазд и Ахриман, созидание и хаос. Есть свой пророк — Заратуштра. Свое священное писание — Авеста. И еще добавлю: вполне может получиться, что персы и здесь тоже почти все примут ислам. После того, как Персию завоевали арабы, ислам распространяется среди персов очень быстро. Пожалуй, мусульман там уже стало больше, чем зороастрийцев — тех, кого ты называла огнепоклонниками. А на родной планете того, кто подарил мне память, зороастрийцев осталось совсем немного — по чуть-чуть в Персии, в Индии…       — Ислам — это название веры мусульман, я правильно поняла?       — Да, так называют свою веру сами мусульмане. По-арабски это слово означает «покорность». Ты и этого не знала?       — Нет, откуда? Я же арабского языка не учила, да и зачем?       — Таня, вот опять у тебя: «зачем»… А вспомни-ка, как называются цифры, с помощью которых так удобно считать?       — Это которые сидовские?.. Ой…       — Вот именно, арабские! Причем придумали-то их не арабы, а индийцы. А арабы — не побоялись заимствовать — у тех, кого могли бы считать — да и считают — варварами-язычниками.       — Так значит, мусульмане и нас варварами считают?       — Ну, не совсем… Если тебя это утешит, то мы в их глазах еще не самые плохие. Все-таки Единого бога почитаем, священные книги имеем…       — Мам, а им-то до этого какое дело? У них же свои боги — Магомет, Аллах, еще кто-то…       — Ой! Ужас-то какой! Придется мне к вашему декану визит нанести да с учебными планами разобраться! Неужели основы мировых религий у вас вообще не преподают? — мама, похоже, действительно огорчена, даже уши у нее поникли.       — Мам, у естественников… у нас то есть, был маленький курс лекций. Батюшка Антоний читал. Но в основном мы там сравнивали разные течения в христианстве. Ну, еще по язычеству пробежались — по греческому, римскому, кельтскому. Он еще тогда всё уши мои рассматривал… А, германского еще коснулись — Вотан там, Тиу… По-моему, всё. Да и вообще… Мы как-то все, по-моему, сдали зачет — и из головы выкинули. Мы же естественники, а не богословы или философы.       — И что? Разве лишние знания кому-нибудь мешали? Я, конечно, не о военных тайнах и тому подобном говорю. А все-таки придется мне с деканом пообщаться. Ну как можно так формально к преподаванию важных курсов относиться! Знать что-то о других религиях полезно хотя бы для того, чтобы понимать их приверженцев. Вот ты живую природу изучать собираешься, так?       — Угу…       — А ты знаешь, что очень часто это означает экспедиции?.. Не военные, а научные, конечно. Хотя в истории бывало и так, что ученые сопровождали полководцев в их походах. Того же Александра Македонского. А бывало и так, что ученый-натуралист и сам был военным…       — Плиний Старший, например? Он еще в извержении Везувия погиб, я знаю…       — Да, хороший пример! А это значит, что тебе непременно придется иметь дело с жителями других стран, общаться с ними. Ты что предпочитаешь: находить общий язык с ними или же ненароком, по неведению, оскорблять их, превращать в своих врагов?.. Про ислам-то рассказывать?       — Конечно же!       — Так вот, никакой Магомет для мусульман не бог. Он для них пророк — может быть, самый великий. Не меньше, но и не больше. Они его почитают, но ему не молятся. Кстати, сейчас Халифатом правит родственник Магомета, Муавия ибн Аби Суфьян. А Бог у мусульман один. По-арабски «Аллах» и означает Бог. Мусульмане верят, что их Бог создал наш мир, создал первого человека — Адама, что его пророками были, например, Муса — мы зовем его Моисеем — и Иса…       — Неужели?..       — Именно! Получается, что Иисуса они считают лишь пророком, хоть и истинным, а Аллах — это и Бог Ветхого Завета, и Бог Завета Нового — вот только триединства его они не признаю́т. Они верят, что Мухаммед — так примерно они произносят имя того, кого мы называем Магометом, — по воле Аллаха исправил все ошибки, накопившиеся в вере иудеев и христиан, и слово в слово прямо от Бога записал Откровение в новой священной книге, которую они называют Коран.       — Но тогда это совсем не язычество! Пожалуй, это просто одна из ересей, отколовшихся от христианства…       — По нашим, христианским, меркам — наверное, да. Правда, это мало кто понимает. Во многом из-за невежества. Проще ведь считать всех не-христиан язычниками, не так ли? Ну, разве что кроме иудеев — так тут ничего не поделать: про них весь Ветхий Завет написан, да и события, о которых рассказывается в Евангелиях, тоже в Иудее и с иудеями происходят.       — Мама, но тогда, должно быть, мусульмане воспринимают нас, христиан, примерно так же, как мы иудеев?       — М-м-м… Пожалуй, да. Даже, может быть, в чем-то и лучше, чем относятся к иудеям иные христиане: мусульмане-то не обвиняют христиан в неправедном суде над своим пророком. Но сосуществовать нам с ними в одном обществе все равно было бы непросто. Можно, наверное, но для этого должно быть большое желание обеих сторон, и их, и нас. Все-таки они сильно другие. В обычаях, например, да и не только.       — Мама, а науку, знания они ценят?       — Таня, а отношение к знаниям не очень зависит от того, какую религию ты исповедуешь. По крайней мере, гораздо меньше, чем это кажется. Вот смотри: как считаешь: друиды как к знаниям относятся?       — Конечно, хорошо! У нас на факультете они ведь преподают. Мы очень много знаний о природе взяли от друидов. Да и к медицине это тоже относится.       — А теперь вспомни Аннон! Где местные друиды загнали свой народ в такое невежество, что люди дальше, чем до пяти, и считать не умели!¹       — Мам, но ведь это же аннонские друиды, а не ирландские, как у нас в Университете!       — Но ведь религия-то все равно одна и та же! Или ты думаешь, что между, например, Немайн и Неметоной есть большая разница? — Немайн-Неметона хитро улыбается.       — Мама! Извини, но зато, по-моему, есть большая разница между тобой и той языческой богиней, оборотнем-вороном, которой приносили кровавые жертвы! — возмущается Танька. — И я бы очень не хотела быть дочерью той Неметоны! Но ведь ты это не она, правда же!       — О, кстати, надо бы как-нибудь нам с тобой тетю Нион навестить… Да, я, конечно, не та Неметона, но люди-то считают иначе! Сначала мне просто было их никак не переубедить, а потом я поняла, что трансформировать их суеверия во что-то доброе и хорошее проще изнутри. Но, если честно, я счастлива, что не застала времен этих жертвоприношений!       — А теперь даже и фрукты-то не тебе дарят, а детям раздают! Мне папа, кстати, говорил, что это твоими стараниями!       — Ага! Занесло нас с ним как-то раз в Неметонин день на одну ферму возле Кер-Сиди. Смотрю, кукла деревянная наряженная — Неметона, перед ней корзина, в ней сливы лежат, яблоки. А год, надо сказать, на них не особенно урожайный выдался. Ну, я пошутить и решила. Подхожу к корзине, беру яблочко посимпатичнее и давай им хрустеть! — Неметона мечтательно облизнулась, чуточку закатила глаза, а потом хитро посмотрела на дочь. — Смотрю, а у хозяев-то глаза больше моих стали. Ты что, говорят, разве можно, это ж жертвенное! Ну а я в ответ: раз это жертва Неметоне — значит, мое, а раз мое — значит, и распоряжаться им могу, как хочу. Кстати, спасибо, говорю, очень вкусно! И протягиваю им корзинку с остальным: угощаю! А пока взрослые раздумывали, как им поступить, набежали хозяйские детишки и проблему решили быстро. С тех пор так и повелось. А теперь представь себе, что было бы, если бы не сама Неметона обычай переменила, а, например, священники христианские принялись бы с этими жертвами бороться да их запрещать!       — Поняла! Тогда бы обычай, наоборот, укрепился! Здо́рово ты придумала!       — Ну, в тот раз-то это у меня само собой вышло! А уже потом я сообразила, что получилось тогда всё очень хорошо. Дело-то даже не во фруктах, хотя лишний раз ребенку яблоко получить совсем неплохо. Дело в том, что где сегодня тайком приносят жертву бескровную, завтра могут принести и кровавую. Знаешь, у русских есть… была… будет такая пословица: запретный плод сладок.       — Мам, так это же, наверное, про райский плод познания добра и зла, разве нет?       — Ну, наверное, и про него тоже, но, думаю, не только… Вот, а где люди собираются делать что-то тайное, очень велика опасность того, что в итоге их возглавит кто-то темный, причем в любом смысле этого слова: хоть злой, а хоть просто невежественный, и последствия могут быть тяжкими в обоих случаях. А если это тайное — исповедание какой-то религии, то очень велика опасность, что такие люди превратят даже самое светлое и доброе учение в какой-нибудь мрачный и кровавый культ.       — Мама, но ведь и христиане в Риме гонимы были!       — А ты думаешь, в те времена от христианства истинного мало всяких изуверских сект откололось? И не оттуда ли растут корни у мракобесия, которое нет-нет да и вылезет на свет, рядясь в одежды христианства?       — Ты про историю с Ипатией?       — И про нее тоже, но не только. А уж если взять историю той планеты, откуда пришел Давший мне память! Ты можешь себе представить, чтобы, например, многие тысячи православных убивали друг друга, заключали в темницы, даже сжигали сами себя из-за того, что одни из них крестились тремя пальцами, а другие — двумя? Или чтобы римская церковь преследовала ученого за то, что он считал, что Земля вертится вокруг Солнца, а не наоборот? А ведь все они считали себя христианами!       — Мам, ужас какой! Надеюсь, на нашей-то Земле такого не будет!       — Надеюсь, что нам удастся этого не допустить! Зря, что ли, в Камбрии, как в старые добрые времена, сиды не под холмами прячутся, а с людьми вместе живут? — Немайн хитро подмигивает Таньке.       — Ну а мусульмане-то как к знаниям относятся?       — Сейчас вроде бы уже неплохо. А пройдет еще лет двести-триста — и у них настанет эпоха великих ученых, врачей, поэтов, и продлится она несколько веков. На Земле Подарившего Память именно арабы-мусульмане и спасли для мира знания, накопленные греками и римлянами. Ведь там варвары загубили в Европе почти всё. Там даже выражение такое есть: Темные века. Но вот потом… Да и сейчас тоже бывает, по правде говоря… Понимаешь, обычное дело для религий, которые исповедует много людей, — разваливаться на части, отпочковывать от себя течения, секты, ереси. А мы с тобой уже говорили, что часто в таких ветвях и течениях, особенно при определенных условиях — в том числе и когда речь идет о «запретном плоде», кстати, но не только — начинают заправлять темные люди… Да и просто правителями стран и народов не так уж редко становятся подобные же… В общем, на той Земле именно мусульмане Александрийскую библиотеку и уничтожили, сожгли. Молва приписывает их тогдашнему правителю такие слова: «Если в этих книгах написано то же самое, что в Коране — тогда зачем они нужны? А если в них написано то, чего в Коране нет, — тогда они и вовсе вредны». Трудно сказать, правда ли это, говорил ли он на самом деле что-нибудь подобное, но библиотека там погибла точно. Если следовать их летосчислению, то выходит, что там это случилось примерно в наше время, даже чуть раньше. На нашей Земле один раз это уже удалось предотвратить. Но если арабы все-таки смогут захватить Александрию... Кто именно будет решать судьбу библиотеки, будет ли это покровитель знаний или фанатик-мракобес, я и предсказать не возьмусь. Но в любом случае мы от этих книг окажемся отрезаны надолго — даже если они уцелеют. А ведь библиотека в осажденном или захваченном городе даже и просто случайно погибнуть может!       — Ужас какой, мама!.. Так наши что, библиотеку спасать плывут?       — Кто куда, Таня. Африка большая. Но и в Египет плывут тоже. Да, Александрию будут оборонять — если успеют. Вовка как раз туда — он же первый защитник знаний, борец с мракобесием. Знаешь как я за него боюсь! Да и отец твой сколько раз уже туда просился... Собрались у меня в семье вместе Дон Румата и Дон Кихот, такие вот дела. И в придачу к ним Немайн верх Дон, с которой толку никакого… Даже не знаю, что и делать. Не смогу я их остановить, а Вовку удерживать — и права не имею. А так хочется! — вид у Немайн становится такой несчастный, что уже и не представить себе, что она только что могла шутить, улыбаться, рассказывать интересные вещи…       Вот это поговорили! Новости на бедную Танькину голову сегодня сыплются одна за одной. Хорошо, оказывается, она проводила каникулы — о том, что вокруг творится, и не ведала. Ведь не вчера же всё это началось! То-то и отца почти не видно, и Ладди какой-то не такой, как обычно: всё подшучивает над ней да поддразнивает, а глаза-то у него, если подумать, куда серьезнее обычного. Даже Кайл, и тот когда-то успел в события включиться…       — Мам, а вы меня что, до сих пор за несмышленыша держите? Почему я только сейчас обо всем об этом узнаю́?       — Нет, конечно, Таня. Просто ты — хочешь верь, хочешь нет — со своими странными для нынешней Камбрии увлечениями очень-очень нужна для будущего Глентуи, а может быть, и не только нашей страны. Поэтому мы тебя немножко от этих новостей и оградили, извини уж. И не думай, что это отговорка для любимой дочки. Во-первых, я и Вовку, и Станни люблю ничуть не меньше. Во-вторых, не одна ты такая ценная, не только тебя так берегут. Завтра увидишь: почти никто из студентов Университета учебу на войну не променял. Правда, большинству оставлять занятия просто запретили, мало кто, как ты, в неведении остался. Ну так считай, что тебе просто повезло чуточку подольше пожить в мирной стране.       — Мама, а ты? Ты-то остаешься? Или опять превратишься в богиню войны?       — Таня, ты же помнишь, как моя должность в Республике называется. Не богиня войны, правда же? Мне нужно здесь оставаться, правду хранить да людей уму-разуму учить по мере сил. Заниматься мирными делами до тех пор, пока нет прямой угрозы стране. И будем мы с тобой вестей из Африки ждать да о родных молиться...       — Значит, Ладди мне врал: пограничная стража, пограничная стража, — а сам всё уже знал? То-то он про Африку утром и шутил… Я-то думала, это он о моих планах насчет Александрии узна-а-л… И Кайл то-о-же… — Танька, неожиданно для себя, срывается в рев и сама не понимает, отчего плачет: то ли ей брата и Кайла жалко, то ли она, как маленькая, на них за обман обиделась.       И тогда мама просто подходит к ней, обнимает ее, заплаканную, несчастную, поправляет на ней плед, и вот уже они обе плачут вместе, и теплое чувство общности поглощает их полностью.