Этайн, дочь Хранительницы

      Малая биологическая аудитория названа малой неспроста. Она заметно более тесная, чем Большая, и, пожалуй, ни за что не вместит в себя больше полусотни слушателей. Ходят слухи, что аудиторию эту когда-то на заре существования факультета переделали для занятий из двух лабораторных помещений, сломав перегородку между ними и замуровав одну из дверей. И действительно, в середине стены, отделяющей ее от коридора, есть странная ниша с непонятным назначением, а поперек потолка проходит толстая балка, похожая на остаток разобранной стены.       Аудиторию эту не любят ни студенты, ни преподаватели. Акустика в ней ужасная: любой шепот на задних рядах усиливается во много раз, зато голос преподавателя всегда кажется очень тихим, как бы громко он ни старался говорить. К тому же ряды столов и скамеек здесь не спускаются ступеньками вниз к преподавательской кафедре, как в Большой, а стоят на одном уровне, так что студенты, устроившиеся на первых рядах, вечно закрывают своими головами обзор сидящим позади. До сих пор в Малой аудитории у Танькиного курса почти не было занятий, но и немногих лекций хватило, чтобы надолго запомнить все эти неудобства. Поэтому сида на этот раз решается изменить своим правилам и устраивается хотя и не на первом ряду, а на третьем, но все-таки поближе к лектору.       Странно: если верить коридорным часам, то до начала пары осталось минуты три, но в помещении никого нет. Замученная чередой предыдущих событий дня, от неприятного знакомства с этим «юристом» Оффой до обморока мэтрессы Изангильды, Танька пристраивает на столе рюкзачок, кладет на него голову и устало закрывает глаза. Нет, она не будет сейчас спать, только вздремнет слегка на несколько минут, пока не началась лекция…       Большой серо-зеленый крокодил медленно движется к Этайн, тяжело изгибая грузное туловище, волоча украшенный морщинами толстый тяжелый хвост по желтовато-белому песку африканской пустыни. Сида в ужасе пытается убежать от чудовища, но ноги не слушаются ее. Приблизившись к девочке вплотную, крокодил останавливается, медленно разевает красную, усаженную кривыми желтыми зубами пасть и начинает раздуваться, покрываясь при этом острыми шипами, потом у него вдруг прорезаются крылья… И вот он уже не крокодил, а самый настоящий дракон, и Танька вдруг понимает, почему не может убежать от него: она же восседает верхом на своей Рыжухе, одетая в мужскую одежду, с распущенными на ведьминский лад волосами… Дракон бесшумно изрыгает из пасти пламя. «Не камбрийский, значит, дракон этот, а саксонский», — соображает сида. Лошадка исчезает, Этайн вспыхивает и тут же превращается в огромную цвета пламени муху. Ей совсем не больно, ведь пламя дракона стало частью ее тела. Этайн-муха кружит высоко в небе над драконом и видит, как с трех сторон к чудовищному змею несутся три рыцаря с копьями наперевес. Танька знает имя двоих из них: это сэр Владимир ап Тристан и сэр Кайл Мак-Охад. Третий — никогда не виданный ею загадочный сэр Р., сын короля Артура. Откуда-то сиде известно: она назначена в качестве приза тому, чье копье первым поразит дракона. Кошмар-то какой! Но уж раз этого не миновать, то пусть хоть уж тогда победителем окажется… сэр… сэр… Этайн с ужасом понимает, что не может сделать выбор. Крылья ее слабеют, ветер подхватывает сиду-муху, несет куда-то вверх, дракон и рыцари скрываются из виду… Танька пытается кричать, но вместо крика у нее получается лишь жужжание… Странно, ведь мухи жужжат крыльями, а не ртом, успевает подумать она… и просыпается.       Аудитория почти пуста. Кроме Таньки, в ней присутствует лишь один человек — светловолосый лохматый и длиннобородый мужчина лет тридцати, а то и моложе, с большой холщовой сумой через плечо, в длинном белом балахоне. Балахон этот висит на его костлявом теле, как на вешалке, и совсем не похож на парадную мантию, ни на студенческую, ни на преподавательскую. Мужчина стоит, облокотившись на кафедру, и печально смотрит на протирающую глаза студентку.       — А что, пара уже кончилась? — не находит ничего лучшего спросить сида.       — Да нет, отчего же, — невесело отвечает мужчина, выговаривая камбрийские слова с явственным ирландским акцентом. — Она даже не начиналась. Почему-то никто не пришел, леди. Может, вашего визита испугались?       — Что вы, ко мне все на курсе давно привыкли. Я же тоже учусь здесь.       — Вы? Разве я могу чему-то научить вас… Леди Немайн верх Нуада, я не ошибаюсь?       — Нет-нет, вы ошибаетесь, я Этайн! — юная сида пребывает в некоторой растерянности: с мамой ее еще никогда не путали.       — Этайн? Простите… Ну да, в Кер-Сиди непременно должно жить много славного народа… Вы случайно не из Мунстера будете? — с какой-то отчаянной надеждой спрашивает вдруг необычный преподаватель — а в том, что это именно преподаватель, Танька после его фразы о «научить» не сомневается.       — Нет, я здесь родилась, — честно отвечает сида и, заметив выражение горестного разочарования на лице странного собеседника, на всякий случай добавляет:       — Но у моего друга отец родом как раз из Мунстера, он вырос на ферме на полуострове Дингл, — речь идет, конечно же, об Охаде, отце Кайла.       — Дингл… — улыбается чудак. — Я обошел за три года весь Мунстер, сначала искал поселения сидов, потом стал изучать местную природу. Бывал я и на Дингле, там есть такая гора Брандон… Местные христиане рассказывали мне, что с ее вершины можно увидеть то ли их рай, то ли вашу благословенную страну, Тир-на-Ног, — увы, я увидел лишь могилу их святого наверху и клубящийся туман внизу. А ваш друг тоже сид?       — Нет, здесь, в Глентуи, есть лишь двое жителей из народа Дон — леди Немайн и я.       — А как же бруг короля Гвина? Он же находился, как мне рассказывали, как раз на месте башни Хранительницы. Неужели здесь не осталось его бывших подданных?       Этайн оказывается в затруднении. Сказать правду о том, что здесь не было никогда никакого бруга и никаких сидов в нем, а была лишь причуда природы, пещера, испускавшая инфразвук при удачном ветре, никак невозможно: разрушится важная не только для семьи, но и для всей страны легенда о великой победе Немайн над коварным братом. Солгать же — Таньке не по силам. Что ж, придется оттачивать на новом преподавателе свое невеликое пока умение лукавить по-сидовски: так, чтобы, не произнеся ни слова лжи, подвести собеседника к неверным выводам.       — Должно быть, огорчу вас, но увы. После того, как леди Немайн забросала пещеру камнями и спела над ней Песнь Пресвятой Богородице, никто не видывал ни короля Гвина, ни его войска. Говорят, когда на месте бруга строили Жилую башню, там не нашли никаких сидов, ни живых, ни мертвых, только обрывки ткани.       — Вот это волшебство! — восхищается новый преподаватель. — Сильны Бог христиан и его святые, что бы ни говорили мои учителя!..       Танька тихо, стараясь никак не показать это внешне, гордится собой: удалось! Одна правильно выстроенная совершенно правдивая фраза — и друид — а это, конечно же, ирландский друид, по крайней мере ученик друидов! — решил, что Немайн чудесным образом победила воинство могучего короля сидов, да еще и благодаря своей новой, христианской вере! Если так будет получаться и дальше, скоро Этайн научится хитрить не хуже этой вредины Серен… Вот только зачем ей это надо? Радость как-то сама собой угасает.       — Да, а скажите: рождаются ли в вашей стране дети-сиды у смертных родителей? — спрашивает вдруг друид.       — Только если второй родитель — сид, — бодро выпаливает в ответ Танька.       — Значит, вы дочь Хранительницы! — не спрашивает, а уверенно и радостно заявляет преподаватель. — Выходит, правдивы слухи о том, что леди Немайн была похищена каким-то отчаянным рыцарем и родила от него ребенка!       Да, хорошо «отзеркалил» друид Танькино лукавство — и не поймешь, специально ли он это сделал или так уж случайно совпало! Тоже ведь ни сло́ва неправды, а как всё перевернулось с ног на голову! Ведь похищение-то на самом деле было — иначе бы Танькины родители ни за что не смогли пожениться. Только вот «похититель» мало того, что немедленно обвенчался со своей «жертвой», так еще и согласился на ее главенство в браке — совершенно невероятный случай… если, конечно, не допустить, что всё было спланировано обоими заранее.       — Я законная дочь сэра Тристана ап Эмриса Монтови, рыцаря Ордена Милосердия и декана медицинского факультета, и его жены, леди Немайн верх Дэффид, Хранительницы Правды и признанной Императрицы! — гордо произносит Танька, изо всех сил изображая оскорбленную невинность и при этом внутренне сгорая от стыда за свою недавнюю хитрость. — Заявив такое, вы оскорбили меня и моих родителей, и я могла бы вызвать вас на поединок!       — Проклятый мой язык… Когда-нибудь он все-таки меня погубит! — тихо, почти про себя, но вполне разборчиво для тонкого сидовского слуха говорит друид, стоящий перед Танькой на коленях, со склоненной головой. Затем, после короткой паузы, он неожиданно громко восклицает:       — Простите меня, леди Этайн верх Немайн! Мне уже довелось покинуть Зеленый Эрин из-за неосторожно сказанных слов, а теперь, видимо, придется оставить и Камбрию!       — Пока, так и быть, я вас прощаю, — звонко чеканит слова Танька, — но на будущее имейте в виду: мечом я владею не хуже многих мужчин!       Закончив свою грозную тираду, сида некоторое время задумчиво рассматривает ее адресата и только потом соображает, что за весь этот разговор так и не соизволила подняться с места. А друид… Его добрые, большие, совсем детские голубые глаза часто моргают, на обветренных губах застыла робкая виноватая улыбка, лицо опущено, так что длинный островатый нос смотрит вниз, да и плечи тоже печально поникли. Конечно, никакой это не ехидный пересмешник, а… Танька еще маленькой услышала однажды от мамы странную фразу: «сам себе злобный Буратино». В тот раз она попросила маму объяснить ее смысл. Получила в ответ сказки про Золотой ключик и заодно про Пиноккио, но при чем тут злобность — так и не поняла. Зато сейчас — кажется, видит воочию такого «буратино» — человека, неосторожными словами и поступками находящего на свою голову неприятность за неприятностью. Как же его жалко-то…       Представив себе, как, должно быть, выглядит со стороны всё происходящее: нагло восседающая на скамейке студентка, кающийся перед ней преподаватель, — Танька подскакивает, как подпружиненная. Вылетает из-за парты, подбегает к коленопреклонённой фигуре, принимается ее поднимать.       — Почтенный друид… Мэтр преподаватель… Да перестаньте же… В конце концов, я сама виновата — не представилась должным образом. И не нужно относиться ко мне, как к какой-то важной персоне — я же просто второкурсница… то есть третьекурсница уже… ну, уши подлинне́е обычного, так и что́? И… простите меня, я так и не узнала, как к вам обращаться, — щеки у сиды от стыда даже не лиловые — фиолетовые.       — Ой, я же так и не представился. Мое имя Рори Мак-Артур, и я не друид, а всего лишь ват, скромный служитель Дагды, в прошлом доносивший до людей его волю и предсказывавший будущее. Теперь, пожалуй, бывший ват: друиды изгнали меня из своего круга за кощунство и едва не принесли в жертву тому, чьим голосом я был прежде. А я всего лишь открыл людям некоторые истины, о которых они до того не ведали! Я думаю, вы-то меня поймете! Ведь сиды и ложь несовместны, правда же? Значит, вы должны ценить правду!       — Да-да, конечно, — машинально поддакивает сида, пытаясь понять, кто же перед ней: сумасшедший, актер, просто чудак или же странный гений? Увы, ей явно не хватает жизненного опыта, чтобы найти ответ на этот вопрос. Хотя… Вряд ли этот Рори притворяется. И, кажется, он упорно считает Таньку не молоденькой студенткой, не прошедшей еще и половины срока университетского обучения, а взрослой, умудренной жизнью сидой…       — Что же вы такое рассказали людям? — почему-то Танька ждет какого-то бреда в ответ.       — Я ват! Мне положено не только быть голосом своего божества и возвещать будущее, но и разбираться в тайнах природы! — мэтр Рори вдруг распрямляется и гордо поднимает голову. — И когда я увидел, насколько ошибочно и лживо то учение о деревьях и травах, которому учили меня семнадцать лет мои учителя, я сам стал искать истину! И я нашел такое, что повергло меня в трепет! Хотите посмотреть? Я видел это растение у вас в священной роще Немайн — оно, конечно, вам хорошо знакомо… У нас его с давних пор зовут «травой жрецов».       «Роща Немайн — это, конечно же, городской парк, — соображает Танька. — Там ведь мамина ольха растет, самое приметное дерево. И моя липка тоже там, рядышком. А вот что это за «трава жрецов» такая? И чем она так примечательна, что из-за нее служитель Дагды так сильно пострадал? Интересно же! Да и идти недалеко».       — Мэтр Рори Мак-Артур, а можно эту «траву жрецов» посмотреть? Лекция-то все равно у нас почему-то пропала…       — Конечно же, я вам всё покажу и объясню. А лекция… Да, пропала, как ни странно. Никто не пришел, кроме вас. А я же прямо с пристани на нее прибежал. Один добрый человек до Университета довел, другой расписание показал, третий прямо до аудитории проводил. И вот я здесь — вдвоем с вами.       — Значит, в деканате вы не были, и никто не знает, что вы добрались до Кер-Сиди? — Танька начинает догадываться, что́ привело к отмене пары. — Знаете что, мэтр Рори Мак-Артур, давайте-ка я вас доведу до декана! Вы ведь знакомы с нашей мэтрессой Александрой?       — Только заочно, увы. Меня ведь пригласила в ваш Университет сама леди Анна верх Иван, а разыскал на Эрине и передал письмо, как ни странно, какой-то рыцарь из дружины вашей почтенной матушки…       — Так вы же, значит, не только не сообщили никому о том, что добрались, но еще и остались без места для ночлега, да и не ели ничего наверняка! Идемте же! — и Этайн буквально волочит мэтра Рори сперва в деканат, а затем отводит его — уже получившего сначала выговор за несвоевременное появление на работе, а потом, в качестве моральной компенсации, ордер на вселение в общежитие для одиноких преподавателей и денежный аванс — туда, где можно пообедать. Наверное, в Кер-Сиди можно было бы найти и более подходящее место для того, чтобы накормить преподавателя, но Танька выбирает самый простой и знакомый ей вариант — студенческую столовую. Мэтр Рори вполне рад и этому заведению. Видя, как он жадно поглощает двойную порцию овсяной каши, сида, неплохо знакомая с жизнью своих однокурсников, понимает: незадачливый ват и голоден, и стеснен в деньгах. Потом выясняется, что он еще и не умеет расплачиваться полученными в качестве аванса расписками Немайн, даже не понимает, для чего они предназначены. Таньке приходится помогать мэтру Рори и здесь… Зато потом она оказывается вознаграждена за всё — да еще и как!       — Что ж, спасибо вам за помощь, благородная леди Этайн! — заявляет насытившийся и расплатившийся преподаватель. — А теперь пойдемте в священную рощу вашей матушки: я же обещал показать вам удивительную вещь!              «Удивительной вещью» оказывается скромная трава, растущая под ивовыми кустами, высаженными вдоль дорожек. Узкие листочки, вытянутые в длинные носики желтые цветки. Танька не раз видывала это растение и прежде, изучала его свойства и училась использовать его в лекарственных зельях во время практики у Анны Ивановны, а в каникулы наблюдала за тем, как муравьи носят в своих челюстях его крупные овальные светло-бурые семена. А еще мама рассказывала легенду о нем, доставшуюся ей с чужой памятью…       — Вот она, «трава жрецов», — начинает рассказывать мэтр Рори. — На вид — вроде бы ничего необычного, правда?       — Да, я хорошо знаю это растение, у нас его называют «коровьей пшеницей». Довольно обычная у нас трава, — соглашается Танька. — И, пожалуй, на вид ничего особенного. Разве что стебельки и верхние листики у некоторых растеньиц бывают странного лилового цвета. Ну, и еще способ расселения семян у нее, конечно, интересный. У семян этих такой придаток особый есть, который муравьи любят. Ну и растаскивают они эти семена... — ват улыбается, согласно кивает.       — А еще... — продолжает сида. — Мне мама древнюю легенду рассказывала — ни в Камбрии, ни на Эрине ее не знают. Будто бы жили парень и девушка, Иван и Мэйрион. Были они родные брат и сестра, да разлучились в детстве. А потом взрослыми встретились, не узнали друг друга и поженились. И когда они случайно узнали о своем родстве, с горя в эту траву и превратились: Иван стал желтыми цветками, а Мэйрион — лиловыми листочками. Вот такая грустная история. Мама «коровью пшеницу» так и называет по-сидовски, «иван-да-марья»¹… А вообще хорошая она, трава эта, хоть и ядовитая. Если ее правильно использовать, то она может и пользу приносить. Я ее в кое-какие свои лечебные зелья добавляю — точно отмерив, конечно. И тогда зелья эти некоторые боли снимают, успокаивают, даже при падучей болезни помогают.       — Выходит, вы ведьма-травница? Неожиданно… А легенда ваша очень интересная. Очень, — задумчиво откликается мэтр Рори. — Я почему-то вспомнил историю ваших родственников, Гвидиона и Аранрод… Ох, простите! Я, кажется, опять что-то не то сказал.       — Считайте, что я этого не расслышала, — хитро улыбается Танька. — Ну, так и в чем же удивительность «коровьей пшеницы», которую вы обещали мне показать?       Мэтр Рори, основательно удрученный своевольным поведением своего дурного языка, даже не сразу реагирует на Танькин вопрос. Потом спохватывается:       — Да-да, леди Этайн верх Немайн, подойдите сюда! Сейчас я раскопаю вот здесь корни «травы жрецов», и вы сами всё увидите! — и ват начинает рыться в своей суме, недовольно бурча что-то себе под нос. Острый Танькин слух выхватывает из этого бормотания ирландские ругательства — не самые страшные, впрочем, — которые мэтр Рори адресует самому себе.       Мимо по дорожке парка проходит парочка — парень и девушка, судя по долетающим до острых сидовских ушей обрывкам фраз — нежно воркующие друг с другом влюбленные. Танька слышит три голоса одновременно — получается забавная смесь ласковых и бранных слов. Голос парня кажется сиде очень знакомым — да и девушки, пожалуй, тоже, особенно — ее необычный выговор, неправильный и притом не похожий ни на ирландский, ни на саксонский. Но вот кто это? Рассмотреть парочку Таньке не удается: тут уж либо на мэтра Рори смотреть надо, либо на них, и сида, естественно, поначалу выбирает первое. Потом все-таки не выдерживает, чуточку поворачивает голову — парень в зеленом, светловолосый, очень высокий, и девушка в красном, маленького роста, с очень темными волосами, необычно заплетенными во множество мелких косичек, уже прощаются друг с другом в дальнем конце аллеи. Потом влюбленные расходятся: девушка сворачивает направо, к южному выходу из парка, парень направляется обратно. Он быстро приближается, и вскоре Таньке удается разглядеть его лицо: это же Олаф! А мэтр Рори все копошится и копошится в своей суме, то извлекая из нее, то засовывая в нее обратно разные предметы, иногда хорошо знакомые сиде, как, например, медный котелок, а иногда странные, совершенно непривычного вида и непонятного назначения.       Олаф шагает со счастливой улыбкой на лице и, похоже, никого и ничего не замечает. Поравнявшись с сидой и ватом, он едва не налетает на Таньку.       — Танни?! — удивленно восклицает он, обнаружив одногруппницу в парке, да еще и прямо перед собой. — Ты же вроде с мэтрессой Изангильдой осталась?       — Так у нас же пара сейчас по расписанию, — лукаво улыбается Танька в ответ. — Присоединяйся! Если, конечно, мэтр Рори пустит тебя на занятие!       Ват отрывается, наконец, от загадочных поисков в суме, смущенно разводит руками:       — Вот незадача, лопатку свою потерял… — и, заметив незнакомого юношу, беседующего с сидой, вдруг спрашивает: — Леди Этайн верх Немайн, это и есть ваш друг, отец которого родом из Мунстера?       — Нет, мой отец из гораздо более далеких краев, мэтр… Прошу прощения, я верно понял, что вы и есть наш новый преподаватель? А лопатка у меня всегда с собой, — и Олаф извлекает из кармана, по Танькиному образцу прилаженного к его плащу, похожую на совок бронзовую ботаническую копалку и протягивает ее вату.       — Благодарю вас… Сейчас я подкопну вот тут… и вот тут… — мэтр Рори увлеченно ковыряет копалкой землю, забыв обо всем, в том числе, похоже, и о своих слушателях. — Ага! Вот она!.. Так… здесь оторвалась… Но не беда: вот вторая такая же!.. Итак, леди Этайн верх Немайн и господин…       — Олаф Эгильссон, мэтр преподаватель! — Олафу наконец удается представиться, причем получается это у него почти по-военному. Таньке на мгновение становится вдруг не по себе: неужели и Олаф собрался на африканскую войну, вслед за Ладди, за Кайлом, за бывшим однокурсником Эйрином? Да нет же, конечно: вряд ли так безмятежно гуляют по дорожкам парка со своими возлюбленными — интересно все-таки, кто же она? — перед встречей со смертельной опасностью. А вот где сейчас Кайли и Ладди, всё ли с ними в порядке? Океан, по которому должен плыть их корабль, — это ведь тоже не безобидная дорожка для прогулок… — Танька даже не замечает, что впервые мысленно назвала своего горе-рыцаря ласковым уменьшительным именем.       — Ну что ж, смотрите, леди Этайн и уважаемый Олаф Эгильссон! Вот! Только эта штука очень хрупкая, осторожно! — мэтр Рори гордо держит на ладони кусок ивового корня, от которого тянется тонкий корешок «травы жрецов». — Видите! Присосалось к дереву, как пиявка! А казалось бы, такое безобидное, милое растение! Итак, рассказываю всё по порядку! Несколько лет назад я заметил, что там, где поселяется много этой травы, слабеют и чахнут соседние растения. Следующей весной я забрался в горы, принес оттуда несколько совсем молоденьких сосенок и высадил их в своем саду. Не все они прижились, осталось семь штук. Рядом с четырьмя из них я посеял семена этого растения-пиявки — тогда я еще не знал о его присосках. А к осени я взвесил все семь сосенок. Знаете, что получилось? А то, что деревца, росшие рядом с «травой жрецов», весили хоть и ненамного, но меньше тех, у которых не было таких соседей. На следующий год я повторил опыт — тот же самый результат! И вот тогда я принялся раскапывать почву. Как видите, не зря!       — И за это открытие вас чуть не принесли в жертву Дагде? — с недоумением спрашивает Танька.       — Что вы! Наоборот, учитель даже хвалил меня. После этого успеха я посмотрел еще несколько видов растений, которые показались мне подозрительными. И в некоторых случаях мои подозрения оказались не напрасны! Погремок и очанка оказались такими же пиявками, как и «трава жрецов» — это было очень интересно, хотя и страшновато: меня приучили смотреть на мир трав и деревьев как на мирное содружество разных видов. И вот тогда я совсем осмелел и… В общем, я имел неосторожность с этой же точки зрения посмотреть на омелу…       — А ведь и верно! — восклицает Танька. — И как только в голову не приходило?       — А понятно как, — отвечает Олаф. — Они ведь зеленые, все эти травы: и «коровья пшеница», и погремок, и очанка, и омела тоже. А значит, умеют строить себе тело из воздуха и воды с помощью силы света. Вот и не приходило никому из нас в голову, что они могут еще и из соседей соки сосать: вроде бы это им и незачем!       — Странные вещи говорите вы, молодые люди! Как можно строить тело с помощью силы света? И при чем тут зеленый цвет? — ват оценивает сказанное Олафом весьма скептически.       — А это сидовские тайные знания! — улыбается Танька. — Правда-правда! Мама моя — она такая! Честно говорит, что в живой природе смыслит мало, и ведь так оно и есть. Поэтому она и мне-то почти ничем не помогает. Зато уж если что подскажет или посоветует, так всё сразу ясно и становится! Вот и про фотосинтез мама Анне Ивановне подсказала. Да еще и на веру принимать не велела, потребовала проверки опытами. И ведь получилось!       — Хм… А ведь есть еще заразиха, такое пакостное растение, прирастающее к чужим корням и губящее овощные плантации, — задумчиво произносит вдруг Олаф. — А еще повилика, сосущая соки прямо из стеблей растений, которые она оплетает. И, между прочим, оба этих растения вообще не зеленые, что и немудрено. Но омела — это, пожалуй, впечатляет особенно. Представляю, каково узнать такое здешним и ирландским язычникам!       — Да… Омела — это было впечатляюще! Когда я показал своему учителю спил дубового сука, где было видно, как омела вросла в древесину своей присоской, он не мог вымолвить ни слова! А когда он увидел тяжи, расползшиеся внутри этой дубовой ветви от большой омелы и давшие тут и там новые растеньица, прорвавшие древесную кору и вылезшие наружу, то выбежал из священной рощи в испуге и трепете! Тогда я понял, что стану в его глазах либо величайшим первооткрывателем, либо величайшим преступником. К сожалению, произошло второе. Правда, учитель сжалился надо мной и помог мне сбежать, но ватом мне больше не быть. А ведь я ничего такого уж плохого в виду и не имел. Разве плох лев оттого, что охотится на газелей? Кто из людей сочтет зазорным, если его в разговоре уподобят льву? В конце концов, ведь и пиявки — не самые вредные существа: их и для лечения людей используют! Так почему же тогда одно растение не вправе нападать на другое и присасываться к нему? Разве оно от этого непременно перестанет быть священным?       — Мэтр Рори, конечно же, вы правы! — восклицает Танька. — Тем более, что омела — она и без того растение хорошее, полезное для человека. Например, зелье на ее основе помогает при приливах крови к голове… Нас так Анна Ивановна учила!       — Интересно, а может, и грибы не просто так под деревьями поселяются? — вновь размышляет вслух Олаф. — Уважаемый мэтр Рори, а скажите, пожалуйста: вы точно так же корни грибов раскапывать не пробовали?       — А нету у грибов никаких корней, — улыбается в ответ Рори. — Потому что гриб — не самостоятельное растение, а нечто вроде плода, вырастающего на подземной грибнице. А вот не присасывается ли грибница к корням — это надо будет обязательно проверить! Да-да, обязательно! В ближайшее же время!…       — А помнишь, Олаф, мэтресса Изангильда сегодня говорила, что грибы, возможно, надо вообще исключать из растений! — вспоминает вдруг Танька. — И они, кстати, обычно совсем не зеленые, а значит, у них нет фотосинтеза! Почему бы им в таком случае не питаться за счет корней?       — Да, пожалуй, в этом что-то есть, — соглашается Олаф. — особенно если вспомнить трутовики и опята, растущие на живых деревьях: чем они не подобия омелы или, еще лучше, заразихи?       Ват только разводит руками и улыбается.       — Все-таки великая вещь — свежий, непредвзятый взгляд, — говорит наконец он. — Эх, если б нам так в свое время обсуждать мир природы и спорить о нем разрешали! Славное место, похоже, ваш Университет!       Потом они вместе, втроем, приводят в порядок разрытый газон. Лекция — или просто интересный разговор на природе, поди разберись, — похоже, закончена. Танька берется довести преподавателя до общежития, Олаф присоединяется к ней.