Этайн, дочь Хранительницы

      Давно позади неприметная речушка Уисг, обозначившая границу Гвента. И опять никакого ощущения, что ты попала в другую страну: разве что ле́са стало побольше, да еще теперь приходится платить за проезд по мостам. Дорога ныряет в тень многовековой дубравы, и докучливые комары вновь атакуют Орли. Но на этот раз ирландка не жалуется на их укусы, она сидит, прижавшись к Таньке, и изредка всхлипывает. Волосы у Орли растрепаны, и сейчас она, огненно-рыжая и лохматая, больше всего похожа на самую настоящую ведьму, юную и наверняка очень сильную, только чем-то огорченную, растерявшуюся и оттого совершенно беспомощную. И Орли, и сида молчат, не говорят ни слова. Танька отрешенно держит в руках вожжи и то ли правит лошадьми, то ли грезит наяву. Перед глазами у сиды так и стоит искаженное мертвое лицо Марха с почерневшим шрамом на щеке и с бурыми от запекшейся крови усами. А о чем сейчас думает ее подруга — можно только догадываться.       Первой нарушает молчание ирландка. Всхлипнув в очередной раз, она вдруг поворачивает голову к сиде и тихо шепчет:       — Ты не подумай, холмовая, я ведь не трусиха. Знаешь, я и покойников к похоронам обряжала, когда больше некому было, и сама из пращи в эоганахтов камни метала… Веришь? Думаешь, где я так выучилась раны бинтовать? Вот… А тут что-то прямо нашло на меня: как голову эту увидела, так ноги сразу и подкосились… И знаешь, холмовая, неправа ты все-таки. Ведь если каждого, кто на войне или на поединке врага сразит, убивцем считать, то и Слэвин мой, и Кайл твой — они же тоже…       Танька вскидывается, глаза ее успевают гневно сверкнуть, — но она тут же берет себя в руки — и смущенно опускает голову. Возразить-то нечего! Хуже того: что же тогда о Ладди сказать? И отец — он ведь тоже раненых не раз мечом от врагов оборонял! А если считать не только тех, кто сражается сам, но еще и тех, кто отдает приказы? Получается, что и мама тоже убийца? Да ведь когда-то и маме тоже приходилось с оружием… Сида совсем мрачнеет, горбится.       — Брось, холмовая! — примирительно машет рукой Орли. — Сама же понимаешь: если не они врагов убьют, то враги — их. И за чужими спинами тоже прятаться негоже. А войну — ее как-то по-другому отменить надо — чтобы вообще никто ни на кого даже руку поднять не мыслил. Я же говорю: тут колдовство надо, и колдовство великое.       И тут же затевает разговор совсем о другом, вгоняя Таньку в самую что ни на есть густо-лиловую краску.       — Ты, холмовая, после того, как поедим, так просто спать не пристраивайся: нужно бы тебе сперва ножки полечить да перевязать. А не то получишь себе рубцы на всю жизнь — и как ты потом, после свадьбы, Кайлу нашему с ними покажешься?       — Они у меня после обновления все равно сойдут… — лепечет сида, лиловея все больше и больше, — хотя, казалось бы, куда уж еще-то? Ей неловко, конечно же, в том числе и оттого, что она ненароком коснулась в разговоре темы обновлений: кажется, с Орли они ни о чем, имеющем отношение к сидовской вечной юности, еще не говорили. Впрочем, вряд ли подруга вообще поняла, о чем речь: про обновления про эти в старинных легендах и поверьях не найдешь, пожалуй, и сло́ва. Но смущается-то Танька куда больше от совсем другого: пылкое воображение сиды рисует ей во всех подробностях не только их с Кайлом свадебный пир, но и то, как они уходят с него не куда-нибудь, а прямиком в спальню, как она предстает перед Кайли совершенно нагой… Танька изо всех сил встряхивает головой, прогоняя совсем уж нескромное виде́ние. Тут же прическа ее, наспех восстановленная после неудачного урока фехтования, совершенно разваливается: длинная челка сползает на лоб, темно-рыжий водопад волос обрушивается на плечи и спину, а заостренные уши высовываются на всеобщее обозрение… впрочем, сейчас-то смотреть на них, кроме Орли, и некому!       — Представляешь, Орли, невесту с такими вот ушами? — через силу смеется сида, отчаянно пытаясь свести весь этот неловкий разговор к шутке.       — А что тут такого? — пожимает плечами ирландка. — Как же свадьбы в ваших холмах играют? Да ведь и леди Хранительница замужем — значит, тоже когда-то невестой была…       — Так мама же венчалась в самом простом наряде — в том, в котором всегда по Кер-Сиди ходила, — улыбается юная сида. — Да и обручения у нее, по сути дела, не было.       И ужас, и смущение у Таньки куда-то деваются, тают, исчезают. Какая же все-таки Орли молодец, как умеет вовремя сказанной фразочкой исправить настроение! Да и сама ирландка ожила: больше не всхлипывает — наоборот, улыбается. А глаза-то у нее любопытные-любопытные!       — А ты можешь рассказать про то, как сэр Тристан на леди Хранительнице женился? — спрашивает вдруг Орли — и тут же восхищенно продолжает: — Какой же все-таки храбрый отец-то у тебя: к самой Немайн посвататься не побоялся!       — Отец у меня и правда очень храбрый! — гордо соглашается сида. — Спасать раненых прямо на поле боя — кто еще на такое отважится? Наверное, одни лишь рыцари Ордена Милосердия на это и способны! Только вот впервые маму папа увидел, когда намного младше меня был, — какое уж тут сватовство! Они и подружились-то поначалу как взрослая девушка и ребенок...       Внезапно юная сида запинается, удивленно вспоминает недавние события в Лланхари. А ведь получается, что мама с папой познакомилась точь-в-точь при таких же обстоятельствах, как сама Танька с этим малышом Даем... Как странно! И как хорошо, что мысль эта осталась неозвученной: кто знает, как бы среагировала на нее подружка, давно и бесповоротно поженившая в своем воображении Таньку и Кайла...       — Выходит, это давным-давно было: отец-то у тебя пожилой совсем, — задумчиво заключает Орли.       — Что ты! — восклицает в ответ Танька. — Да ему же чуть больше сорока сейчас, всего ничего! А что он седой весь — так это же после Дин Гира! Он ведь такое там повидал... Ладно, давай уж лучше я теперь и правда про сватовство да про свадьбу их расскажу. Ну и немножко про то, что сначала было...       Орли смотрит на подругу — и от предвкушения интересной истории аж рот раскрыла. Кажется, умей она шевелить ушами по-сидовски — развернула бы оба прямо на Этайн. Но не умеет, ничего уж тут не поделаешь...       — В общем, так было дело, — принимается рассказывать Танька. — Когда папа еще мальчишкой был, он так к маме моей привязался, что бабушка Элейн даже ревновать стала. Мама — она же его и на мечах по-сидовски драться учила, прямо как Скатах Кухулина в старинных сказаниях. Кстати, сказки она ему тоже рассказывала, да такие, каких прежде в Камбрии никто и не слыхивал. А потом он подрос — и они видеться стали редко. Тогда как раз первые смуты наши начались: то в Поуисе усобица, то в Гвинеде заговор... И каждый раз наш верховный король, старый Гулидиен ап Ноуи, к маме за помощью обращался. Как только она и успевала с этим со всем разбираться — это еще и с Ладди-то с маленьким на руках!.. Ладди — это Владимир, брат мой старший. Он вообще-то приемный, его маме нянюшка Нарин подарила.       Подружка недоуменно смотрит на Таньку, но ничего не спрашивает. А та, чуточку переведя дух, принимается рассказывать дальше.       — Тогда-то папа впервые на настоящую войну и попал. Он в то время у дедушки Эмриса хирургии учился — раньше же врачебное искусство от отца сыну передавалось, в Университете медицину не преподавали... А ведь наш род, по семейной легенде, от самого Педания Диоскорида идет — это врач был такой греческий знаменитый, он еще при императоре Нероне в римской армии лекарем служил. Дедушка — он своим предком так гордился, что даже себя на греческий лад именовал, Амвросием. Ну вот... Когда в Кередигионе власть унаследовал король Клидог ап Артлуис, он сразу себя показал соседом беспокойным — и для саксов, конечно, тоже — но и Диведу от него доставалось. Мама, правда, в самые тяжелые для Камбрии времена сумела этого Клидога на нашу сторону склонить, да только ненадолго этого союза хватило. Вот и вышло так, что едва мы с Уэссексом справились и с Нортумбрией мир заключили, как опять камбриец против камбрийца оружие поднял. А папа — ему тогда примерно столько лет было, сколько мне сейчас — возьми да на войну эту и сбеги — раненых спасать...       — Разве ши греками бывают? — перебивает удивленная Орли — и тут же хлопает себя по лбу: — Ой, да отец же у тебя не из холмовых, я совсем позабыла!       — Ну вот, — продолжает сида. — И попал он в самую бойню — да не врачом никаким, а просто воином, да еще и пешим. Прошел Кередигион от Пенкойдвойла через Кер-Перис на север до самого залива и все это время не только с врагами сражался, но еще и товарищей своих лечил, и от ран, и от болезней. А воевал папа достойно — так, что домой вернулся верхом на коне и в рыцарских золотых шпорах — только вот рассказывать об этих своих подвигах он не любит.       — Но почему? — недоумевает ирландка. — Доблесть же мужчин украшает!       — Доблесть разная бывает, — Танька повторяет сейчас то, что не раз слышала от отца. — Можно доблестно сразить врага, а можно доблестно спасти человеческую жизнь. И папа второй род доблестных поступков ценит куда выше первого. Знаешь, почему крест Ордена Милосердия восьмиконечный?       Не дожидаясь ответа подруги, Танька тут же и отвечает на собственный вопрос:       — Так во́т, восемь концов — это восемь гейсов, возлагаемых на себя каждым вступающим в Орден, — по два на каждую сторону креста. Слева — сторона идущего на помощь, сверху — сторона страждущего, справа — сторона тайны, снизу — сторона смерти.       И принимается перечислять, загибая тонкие голубовато-белые пальцы сначала на левой руке, а потом и на правой:       — Во-первых, рыцарь Милосердия не должен ни перед чем показывать страх — ни перед вражеским мечом, ни перед заразной болезнью. Во-вторых, он не должен делить страждущих на своих и чужих: ни по внешности, ни по вере, ни по языку, ни даже по тому, на чьей стороне они воевали. В-третьих, он не вправе отказать в помощи раненому или больному, сославшись на свою усталость или болезнь. В-четвертых, он не может принять ни подарка, ни денег от раненого или от больного. В-пятых, он не должен разглашать тайны, которые ему доверил раненый или больной, так, как если бы он был священником на исповеди. В-шестых, ему нельзя скрывать от других врачей способы лечения, которыми он пользуется сам. В-седьмых, он не может отказать во врачебной помощи даже смертельно раненому или безнадежному больному. В-восьмых, он не вправе сознательно ускорить смерть больному или раненому, даже если тот сам об этом просит... Вот, все восемь вспомнила!       Танька гордо смотрит на Орли — а та ошарашенно молчит, пытаясь уложить в своей голове так много нового и непривычного.       — Ну вот, — продолжает юная сида. — Пришел с той войны папа не один, а с первыми учениками — с двумя мальчишками и одной девушкой. Они-то вчетвером Орден этот потом и основали. Ну а мама их поддержала, как могла... Только тогда, конечно, ни о каком сватовстве и речи не шло... Это уж потом случилось — а в то время маме совсем не до замужества было, да и папа ни о чем таком и думать не смел, хоть в нее и влюблен был с детства.       — Не до замужества — это из-за войны, да? — почему-то решает уточнить Орли. А Танька — она не знает, как и отвечать. Ну не рассказывать же подружке о кошмаре, который приключился с мамой за несколько лет до той войны! О том, как сразу несколько соратников и сподвижников отвернулось от мамы! И ведь что-то там было очень нехорошее, как-то связанное с гибелью доблестного сэра Кэррадока Думнонского... Кажется, бабушка Элейн знает об этой истории гораздо больше, чем говорит, — только вот попробуй у нее это выпытай! Одного только лишь и добилась: «мама твоя ни в чем не виновата». Будто бы Танька в этом сомневалась! Вздохнув, сида принимается придумывать ответ — такой, чтобы и правдив был, и без ненужных подробностей.       — Ну, и из-за войны тоже... — Танька, кажется, находит наконец нужные слова. — Но не только. В общем, тогда у мамы много разных неприятностей было... Правда, мама мне как-то проговорилась, что в тот раз она впервые посмотрела на папу не как на ребенка, а как на взрослого. Но вот что она тогда имела в виду — я так и не поняла. То ли просто увидела, что он вырос, то ли именно тогда и влюбилась.       — А что тут думать-то? — Орли пожимает плечами, улыбается. Танька замечает, что слезы у ирландки уже совсем высохли, остались только грязные разводы на щеках. Еще немного — пожалуй, и смеяться начнет. А и хорошо!       — Это сейчас почти что и не бывает, чтобы женщина-ши взяла себе в мужья смертного, — принимается между тем объяснять ирландка. — А раньше такое часто случалось. Вот смотри: наш славный бард Ойсин Мак-Финн в давние времена женился на Ниам Златовласой, дочери самого Мананнана — правда, он очень быстро и жену потерял, и молодости лишился. Или вот еще: Аэд Мак-Муйредах, король Коннахта, овдовев, взял в жены Айленн, внучку Доброго Дагды, — ее еще окрестил сам святой Патрик. И даже простой уладский фермер Крунху был женат на Махе из вашего племени. А бывало, ваши женщины на наших мужчин и просто так, безо всякого замужества зарились — ты про то, как королева Морриган к Кухулину являлась, слыхала? А представляешь, сколько лет тогда было Кухулину и сколько Морриган!..       И испуганно замолкает, съеживается, опасливо смотрит на подругу-ши. А Танька лиловеет на глазах, глаза прикрыла, того и гляди вожжи из рук выпустит. И уши у нее такие ярко-пунцовые, что чуть ли не светятся.       — Ой, это же тетка твоя... — изо всех сил хлопает себя по лбу Орли. — Совсем я забылась, прости, холмовая! Ну хочешь, я себе язык отрежу. Или даже откушу — вот прямо сейчас!       Сида крепко-накрепко вцепилась одной рукой в облучок брички, другой в вожжи, силится что-то сказать — и не может. С трудом выдыхает, через силу улыбнувшись:       — Всё в порядке, мунстерская! И не вздумай ничего себе ни резать, ни откусывать! Мама же ни с Морриган, ни с Бадб, ни с Гвином ничего общего иметь не хочет. Просто... Ну не могу я себе представить, чтобы она тоже вот так... позарилась! Да не полюби она папу по-настоящему, я бы ни за что и на свет-то не появилась — так уж мы устроены. Тут совсем в другом дело. Мы же после каждого обновления, будь нам хоть сто лет, хоть тысяча, словно бы опять семнадцатилетними делаемся. Нет, мы ничего не забываем... ну, почти ничего... и вроде бы не глупеем, но миру радуемся опять, как молодые.       И, заметив недоумение в глазах подруги, поясняет:       — Это мама так мне объясняла, а уж она-то, что такое обновления, знает хорошо — на своем опыте! Ну вот, а папе тогда как раз тоже семнадцать исполнилось...       — А!.. Тогда понятно! — Орли кивает головой, улыбается.       — Да ничего ты не поняла! — с досадой фыркает в ответ сида. Вот ведь! Как ни объясняй, все равно твои слова шиворот-навыворот выворачивают! — Ты хоть знаешь, почему у мамы тогда обновление случилось? — и, предсказуемо увидев, как Орли растерянно мотает головой, тут же вываливает на нее целую историю. — Раз не знаешь — вот и слушай! Это же те самые времена были, когда Освиу Нортумбрийский после разгрома опять о себе напомнил, да еще как! Заключил за нашей спиной союз с королями Дал Риады и напал на Алт Клуит. Представляешь, каково им было: с юга наступают саксы и англы, а с севера — ирландцы… Ой!..       Упомянув ирландцев, Танька вдруг переводит взгляд на подругу, вновь смущенно лиловеет…       — Брось, холмовая! — отмахивается Орли. — Это же скотты — чем они лучше эоганахтов-то?       А Танька — она вдруг лиловеет еще больше. Потому что явственно представляет себе, как где-нибудь в Дал Риаде похожая на Орли рыжеволосая ирландка говорит своей смущенной подруге: брось, это же Дал Каш! А потом, например, скотты перестанут считать себя ирландцами — кажется, в мире маминого Учителя именно такое и случилось… И что в этом хорошего? Попробовать объяснить это Орли? А получится ли это, если подруга с малолетства привыкла делить свой народ на своих и чужих? Сида надолго замолкает, задумывается. Ладно, когда-нибудь потом…       — Что с тобой, холмовая?       Подруга смотрит на Этайн с недоумением, даже с тревогой.       — Нет, ничего. Всё в порядке, просто задумалась немножко. Что дальше с мамой и с папой было, вспоминаю…       Легкий тычок «цензора» куда-то под ребро, так что дыхание перехватывает, — но ничего, кажется, обходится. Правда ведь полная: и что задумалась, и что про родителей вспоминает, а то, что еще и о другом размышляет… Ну не сказала и не сказала, подумаешь! Сделав глубокий вдох, Танька возвращается к своему рассказу.       — Вот мама в первый Берникийский поход сама с армией и пошла — да в самом конце его чуть не погибла. Тогда как раз Освиу прорвал окружение и ушел с остатками своего войска в Дал Риаду. Ну и принялся оттуда посылать мелкие отряды на юг — нашим пакости разные делать. Мама на такой отряд из англов и скоттов и наткнулась. Тетя Эйра ее в Кер-Сиди всю израненную привезла — до́ма мама сразу же в обновление ушла. Представляешь: всю обратную дорогу в сознании продержалась! А из обновления мама еле выкарабкалась: настолько измучена и ослаблена была, что… В общем, говорят, дедушка Эмрис… то есть мэтр Амвросий — а он ведь лучший врач Диведа был, а может быть, и всей Британии! — так вот, он вытащить ее уже и не надеялся. А мама — она потом еще полгода полупрозрачная была — не в прямом смысле слова, конечно… Ну а насчет замужества — она бы, наверное, ни на что подобное еще долго не решилась, да ее к этому наши сенаторы подтолкнули.       — Так это они ее за твоего отца выдали, что ли? — изумляется Орли. — А что ж не за короля какого-нибудь? Она ж сама-то вроде королевы — так ей и муж-король полагаться должен!       — Да не королева она вовсе, сколько можно объяснять! — возмущается сида. — А что ей пришлось себя императрицей римской признавать — так иначе бы ей ни за что согласия в военных делах не добиться было, а без согласия в такой большой войне не победишь. Рим-то ей и не нужен был особо, да и Константинополь тоже — сама посуди, ну что там делать сиде?.. То есть дела́ бы у нее еще и как нашлись — на диковинки посмотреть, с людьми умными пообщаться — но вот править там она не хотела... да, в общем, и не смогла бы все равно. Кто б ее там признал — с ушами-то с нашими? Хорошо, хоть сестра у нее нашлась, Анастасия, — та и вправду не прочь была в Константинополь вернуться и на императорский трон сесть…       Орли опять смотрит на Таньку с недоумением. Только бы не начала про мамины права на императорский титул спрашивать — а то как это объяснять-то по-нормальному?       И, не дожидаясь, пока подружка задаст этот неудобный вопрос, сида начинает переводить свое повествование с военной темы на личную.       — Доля императрицы — она ведь очень незавидная. Если ты императрица — значит, тебе римскому обычаю следовать положено. Раз замуж вышла — должна во всем мужа слушаться. Ну, и как уж тут маме о замужестве думать, если кого она в мужья ни выбери, он в военных делах куда хуже ее смыслить будет, а значит, и армию погубит, и Камбрию? Да и не смогла бы мама просто при ком-то тенью жить — не такая она. И еще — знаний она много от Учителя получила, хотела ими с людьми щедро делиться, жизнь им лучше делать… А тут вдруг такое! Представь себе, что эти — я даже не знаю, как их назвать-то! — из Сената Британии после маминого ранения придумали! Выдать ее скорее замуж! Чтобы, если что, после мамы наследник остался! Лучше бы маму берегли как следует — тогда никаких наследников бы и не надо было! К тому же у нее ведь и без того наследники имелись. Вообще-то в Глентуи ригдамной тетя Эйра была назначена — чтобы стать Хранительницей в случае, если мама погибнет. Ну ладно, Глентуи — не вся Британия, Хранительница — не императрица — так мама в мирное время править Британией и не собиралась, ей и Глентуи хватало, да и то она там власть со своим Малым Сенатом поделила. К тому же и прямой наследник у нее все равно был — Ладди. Так нет же: какому-то умнику понадобилось, чтобы мама власть непременно сиду передала, а остальные это подхватили — мало им сказаний про Гвина с его Анноном показалось! Ну а ни тете Эйре, ни Ладди уши же наши не пришьешь — так что готовься, леди Хранительница, рожать наследника нового, правильного! А то, что сиде от нелюбимого и родить-то почти невозможно, — говори им, не говори, кто ж в это поверит! Да и вообще... У нас же на острове и так путаница с властью получалась. Верховным ведь королем Британии уже тогда Гулидиен Диведский был избран — выходит, Кейндрих-то верховной королевой получалась, а тут еще, откуда ни возьмись, императрица Немайн! А выйди мама замуж — тут же в придачу к Гулидиену в Британии еще бы и император появился. Ведь муж императрицы да не император — такого обычая в Риме отродясь не бывало! Вот и думала она не о том, как правильно замуж выйти, а как вообще от замужества уклониться.       — Запуталась я во всех этих королях и императорах… — жалуется Орли. — То ли дело у нас на Эрине: никаких императоров и сенатов нет и не бывало, у каждого свое место есть, а кто есть кто — даже по цвету одежды поймешь! Лучше ты про сватовство да про свадьбу расскажи — там-то уж, наверное, всё попроще будет.       А Танька в ответ только и может, что вздохнуть. Кто ж его знает, что ее подружке покажется понятным, а что нет, что простым, а что сложным?       — Ну вот, уклониться-то она от замужества решила — а как это сделать? Не в монастырь же идти: оттуда войну вести несподручно, да и преосвященный Теодор ее в свое время на жизнь в миру благословил. К тому же и Ладди маленького не бросишь. А отменить решение Сената она тоже не может: пра́ва у нее такого нет. В общем, должно быть, такое отчаяние на маму напало, что сделала она ошибку большую: предложила объявить состязание за ее руку. А Сенат — он возьми да и согласись!       — Как это — за руку? — не понимает ирландка.       — А так, — объясняет Танька. — Кто победит — тому Немайн в жены достанется вместе с императорской короной, а остальных казнят лютой смертью.       — А-а-а… — протягивает Орли. — Теперь понятно! Это же как в старые времена, когда женихам всякие испытания устраивали, да? Только вот чтобы тех, кто не справился, казнили — такого я что-то и не припомню...       Орли запинается, замолкает — но потом решительно машет рукой — и вдруг заявляет: — Вот ты говоришь, что леди Хранительница добрая, а какая уж тут доброта-то?       И зажмуривается — видимо, испугавшись собственной смелости.       Но ничего страшного не происходит: Этайн, даром что ши и ведьма, и за меч свой странный кривой не хватается, и ни в кого неосторожную на язык Орли не превращает, лишь печально вздыхает. А потом принимается объяснять.       — Ка́зни такие вроде бы и прежде все-таки случалось — не то у персов, не то в каких-то других восточных странах. Но мама-то уж точно не желала ничьих смертей! Она такое состязание устроить хотела, чтобы желающих в нем участвовать не нашлось совсем: там и силу показать надо было, и ловкость, и знания в волшебстве инженерном, и умение красоту творить… Одного только не учла — это уж потом она мне сама объяснила: того, что всегда найдутся удальцы, которые никакой казни не побоятся. Они и нашлись: десятка два рыцарей, двое принцев и даже один король неженатый. И из Камбрии, и из Мерсии, и с Эрина, и из дальних стран приплыли. Фермеров тоже несколько пришло — запрета-то им на участие не было.       — И что… м-многих каз… нили? — должно быть, Орли опять вспоминает голову Марха в руках у Тегуина, потому что вдруг бледнеет и произносит слова с трудом, заикаясь и запинаясь.       — Нет, что ты! — восклицает сида. — Не успели никого — папа всех спас!       И, чуточку улыбнувшись, добавляет:       — Поступил именно так, как полагается настоящему рыцарю Милосердия. А уж мама-то как была довольна! Мало того что ей женихов этих жалко было — она же еще и больших раздоров между камбрийскими королевствами избежала. Представляешь, что было бы, если б этих принцев казнили, — ты думаешь, их отцы такое бы простили?       — А и правда ведь!.. — только и может вымолвить Орли. И, чуть помолчав и переведя дух, добавляет: — Как же хорошо-то, что он успел! Значит, он всех остальных на состязание не пустил и сам на леди Хранительнице женился?       — А вот и не угадала ты! — смеется Танька. — Совсем не так дело было.       Танька вдруг запинается, лицо ее становится серьезным. Вздохнув, сида продолжает:       — Он тогда только-только из Думнонии вернулся — там после войны началась эпидемия чумы... ну, мор, в общем... И кому же еще с этой бедой бороться, как не рыцарям Милосердия! Папа там нескольких друзей похоронил, сам чудом жив остался — но напасть эту они все-таки победили. И вот возвращается он радостный в Камбрию — а тут такое! Посреди города целый лагерь военный, стражники везде... Как он в башню нашу тогда прорвался — даже не знаю. И какой там разговор у них с мамой был — тоже лишь гадать и могу. Но только через три дня, как раз накануне этих самых состязаний, леди Хранительница вместе с Ладди и из башни, и вообще из Кер-Сиди исчезла неведомо куда, а по Глентуи и Диведу поползли слухи, что какой-то рыцарь ее похитил. С одной стороны — неслыханное преступление, а с другой — вроде бы дело двух кланов — маминого и того, из которого этот похититель, — и больше ничье. Ведь если девушку похитили с честными намерениями, то есть для женитьбы, старый обычай особо-то карать и не велит — если, конечно, сама девушка на замужество на это согласна. Ну договорятся о приданом два клана не до свадьбы, а уже после, ну поукоряют молодого мужа за непочтительность к старшим — вот и всё. Конечно, если кланы эти друг с другом враждовали — тогда всё куда хуже могло быть. Но Плант-Монтови и Вилис-Кэдманы — они-то, наоборот, всегда в дружбе были, испокон веков невестами обменивались.       — Рыцарь тот — это ведь твой отец был, да? — на всякий случай спрашивает Орли.       — Ну да, конечно, — тут же подтверждает сида. — А вот можно ли назвать то, что тогда случилось, похищением — я даже и не знаю. На самом-то деле мама с папой Ладди прихватили — да и сбежали в Брихейниог, прямо в Талгарт, а там им королева Кейндрих честь по чести венчание устроила — не поленилась сама из Кер-Мирддина прискакать, да еще и священника с собой привезти. Ну, конечно, им еще кое-кто помогал — даже леди Нион к этому побегу руку приложила. Я сама удивилась, когда такое узнала!       — Разве королева Кейндрих — твоей маме близкая подруга? — недоумевает ирландка. — Вот уж никогда бы не подумала! Послушать, что про Кейндрих говорят и что про леди Хранительницу!       — Ну, после битвы под Дин Гиром они и правда почти что подругами стали — почти, потому что настоящая-то дружба между правителями — редкость огромная, — объясняет юная сида. — Но Дин Гир — он ведь намного позже был. Я же там и сама побывать успела… — и, улыбаясь, добавляет: — ...когда была у мамы в животе. Поэтому ничего про эту битву и не помню. Так что с венчанием диведская королева помогла вовсе не по дружбе. Дружила-то мама как раз с Гулидиеном — ну, Кейндрих и ревновала. Оттого и помогла, что очень уж хотела маму обезвредить!       Тут Орли не выдерживает и громко хихикает. А Танька просто широко улыбается, так что острые зубки ее становятся видны во всей красе, — и продолжает рассказ.       — Думаешь, на этом всё закончилось? Как бы да не так! Папа маме ведь что предложил? Сделать так, чтобы Хранительница считалась замужней, — авось Сенат от нее с этой затеей и отстанет! А сам папа готов был сразу же уехать куда-нибудь подальше — хоть в Алт Клуит, хоть обратно в Думнонию, — Танька говорит вроде бы печально, да только уголки губ-то у нее весело приподнимаются...       И наконец не выдерживает, широко улыбается:       — Только вышло-то все немножко по-другому. Мама папу в Талгартском дворце задержала — не ехать же ему в дальнюю дорогу на ночь глядя! А ночью она сама к нему в комнату тихонько прокралась — да до утра с ним и осталась. Так и стали они мужем и женой по-настоящему. И ни в какие дальние края уезжать папе не пришлось. Вот ни императором, ни даже Хранителем Глентуи он, да, не стал — как они в брачном договоре и прописали. Так он же к этому никогда и не стремился!       — Ты-то откуда про «прокралась» знаешь? — перебивает удивленная Орли.       А Танька просто показывает на свое торчащее из-под разлохмаченных волос длинное заостренное ухо.       — Я знаешь сколько с самого детства слышала интересного, совсем для меня не предназначенного! — смеется сида. — Люди — они же всё по себе мерят: что должно быть не слышно, что не видно… А у нас-то с мамой и уши, и глаза не такие, как у остальных в башне! Вот все их перешептывания я и…       — Ой! — ирландка опять густо покраснела, хихикает. — Бедные парни с девчонками, которые у вас служат! От вас же с леди Хранительницей ничего и не скроешь!       Танька кивает головой, зловредно ухмыляется.       — Тебе дальше-то про маму с папой рассказывать? Это же еще не вся история. Когда про мамино венчание узнали в Кер-Мирддине — такое началось! Гонцы понеслись по всей Камбрии с вестью о том, что леди Хранительница замуж вышла, да не так, как Сенат постановил, а по старому обычаю. Кто-то собрался новому императору присягнуть, кто-то, наоборот, заявил, что самозванца, похитившего Немайн, ни за что не призна́ет. Король Гулидиен сгоряча свою Кейндрих в темницу отправил, потом у нее прощение еле вымолил. Нашлись и такие горячие головы, что за мечи и луки схватились, потом даже раненые были. Тогдашний король мерсийский, Пенда, отряд рыцарей в Талгарт послал — маму освобождать. А они, мама и папа, из ворот вышли — счастливые, за руки держатся, и Ладди тоже с ними… А потом мама брачный договор их, по всем правилам заранее в Кер-Сиди составленный и печатью скрепленный, всему честному люду и зачитала. Ну, подивились ему и короли, и рыцари, и простые люди — а потом как-то и решили, что лучше-то ничего и не придумать: и мама с прежними правами остается, и муж у нее хоть и молодой чересчур, да уже герой прославленный, и надежда дождаться наследника ушастого есть. Ну а состязание — пришлось его Сенату отменять, куда ж тут денешься!       — Так ты, выходит, наследница всего Придайна? — ахает Орли.       — Хуже… — вздыхает Танька. — Трон верховного короля Британии наследовать-то должен кто-нибудь из детей Гулидиена и Кейндрих, а из-за меня одни лишь раздоры и будут — и не только в Британии. Да я себя ни на каком троне и видеть-то не хочу — я же тебе даже объясняла почему. Я совсем о другом для себя мечтаю: путешествовать по лесам и горам, собирать травы и букашек, узнавать о них новое, делиться тем, что узнала, с другими людьми. И семью я хочу нормальную: мужа, которого буду любить, которому смогу родить детей — а не того, которого мне найдут из государственных интересов. Я ведь правда собираюсь просить маму, чтобы она ни за что не делала меня официальной наследницей! Смог же когда-то великий Мерлин ради знаний отказаться от прав на престол, по крайней мере так у нас старые сказания говорят, — а я чем его хуже? Да и мама у меня ведь, по счастью, и так ни умирать, ни даже стареть не собирается. Так что, может, всё и обойдется как-нибудь.       Орли задумчиво смотрит на подружку-сиду.       — Может, и правильно ты решила. Добрая ты слишком для королевы: во всех только хорошее видеть хочешь, а зла и не замечаешь. Смотри: у тебя даже для этих… ну, которые леди Хранительницу замуж насильно выдать хотели, бранного слова не нашлось, да что для них — даже для тех, которые Санни нашу увезли. Да и мои слова дерзкие ты уже два раза простила — кто б еще так сделал? А еще ты врагов убитых жалеешь — разве ж так королеве можно? Добрую-то королеву вмиг вокруг пальца обведут — да без королевства враз и оставят, а то и без головы. Зато для ведьмы такая доброта — в самый раз. А для ши ведьмой травной быть не хуже, чем королевой: и почет будет, и уважение, и богатство. Люди тебя любить будут, за лечением все потянутся. А травница из тебя уже и сейчас сильная: я вот не пла́чу по ночам совсем с тех пор, как стала твой зверобой пить… Смотри, я даже после того, что Тегуин этот наделал, не особо печалюсь. И глаз у меня после твоего бальзама больше не болит, а скоро и чернота под ним пройдет. Да и Кайлу с тобой хорошо будет: если захворает, мало ли, или ранят — так поможешь ему, вылечишь.       Танька лишь пожимает плечами в ответ. Ох, и не уверена она, что добрым ведьмам так уж хорошо живется! Но переубеждать подружку сиде вовсе не хочется — тем более что Танька догадывается: уж повидала-то Орли в жизни своей куда больше, чем она...       А бричка катит и катит по гвентской запыленной дороге.