И вновь дорога, старинная, римская. Как прорехи на изношенной, но дорого́й хозяину одежде, тут и там среди ее вымощенного камнем полотна попадаются щербины: где одного булыжника не хватает, а где и сразу десятка. Ехали бы в бричке — пришлось бы внимательно следить за мостовой: не дай бог влетишь в такую выбоину колесом! Но Танька, Орли и их нынешние спутники идут в Бат пешком: лошадей в Уэстбери попросту не нашлось. Зато вся их поклажа едет во вьюках на двух осликах: сэру Талорку удалось договориться с их владельцем, местным англом, о перевозке вещей до Бата. Танька и этому рада: все-таки идти налегке куда как приятнее, чем тащить на себе мешки и корзины! Да по правде говоря, и не унесла бы она всех своих вещей: чересчур уж много их оказалось. А оставлять в Уэстбери лекарственные зелья или гербарные папки… Ну уж нет!
Орли, непривычно хмурая и молчаливая, быстро шагает босиком по узкой тропинке, тянущейся рядом с дорогой. На пути ей то и дело попадаются лужи — и она решительно преодолевает их, где обходя, где перепрыгивая, а где попросту переходя вброд. Зеленое платье ирландки, то самое, что было на ней в Кер-Леоне, снизу давно потемнело от впитавшейся воды, а выше до самых колен покрылось серо-бурыми пятнами засохшей грязи. Заметно приотставшая от подруги Танька предусмотрительно старается держаться сухой мостовой, цокает по ней деревянными подошвами башмачков, кажется, изрядно удивляя этим звуком почти бесшумно двигающегося рядом с ней сэра Талорка. Остальные пикты идут чуть в стороне от своего вождя, подгоняют пленного грека, бредущего впереди них со связанными руками. Среди них, конечно же, и Морлео, из троих он сейчас ближе всех к Таньке. А та изо всех сил прячет от него глаза, боясь поймать ответный взгляд, — и все равно в конце концов не выдерживает, на миг оборачивается. Вид у юного пикта оказывается совсем подавленный и несчастный — и немудрено! А Таньке и самой сейчас плохо — может быть, даже еще хуже, чем ее невезучему ухажеру. Мало того, что оттолкнула его против собственной воли, так еще и, в довершение всего, вообще не поблагодарила за свое спасение! А еще она — позор-то какой! — совсем позабыла про Санни — и это в каких-то двадцати километрах от Бата, где та томится в неволе! И за эту свою забывчивость Танька мысленно ругает себя, как только может. А еще — благодарит Орли. За то, что выслушала. За то, что поняла ее, не обрушила на нее праведный гнев за грешные мысли, не отвернулась. За то, что твердо поддержала Танькино решение прекратить с Морлео всякое общение. Благодарит — и боится взглянуть подруге в глаза, до того неловким вышел у них тот разговор. Кажется, сида впервые за свою жизнь радуется обычно такой неудобной особенности своего зрения: видеть только в одном направлении, не замечая ничего вокруг. Вот и сейчас так: посмотришь вперед — на горизонте виднеется пологий зеленый холм, посмотришь вверх — по небу бегут сплошные низкие серые облака, посмотришь под ноги — там мелькают бесконечные буро-черные булыжники — и словно бы больше ничего и никого на свете и нет. А по сторонам — ни к чему и смотреть!
Увы, кроме зрения, есть еще и слух, да еще и по-сидовски острый. Хоть и спрятаны длинные Танькины уши под волосами, хоть и старается она ими не шевелить, опустив вниз, так, чтобы слушать только собственные шаги, все равно звуки прилетают в них со всех сторон. Вот и слышит Танька поневоле, как тяжко вздыхает печальный Морлео, как бранится по-гречески себе под нос пленник в черной рясе, как погонщик, молодой англ из Уэстбери, понукает осликов на своем странном языке, как Орли шепотом ругает себя за то, что «бедная Этнин» по ее глупости нарушила гейс и уже накликала на себя неприятности…
Несколько раз их маленький караван обгоняют конные рыцари. Сначала позади становится слышен глухой стук копыт, без привычного Таньке по Глентуи звона подков: так до сих пор и не приучились англы ковать лошадей. Стук становится всё громче, всё ближе — а потом вдруг впереди появляется быстро удаляющийся всадник. Странно: все обогнавшие их рыцари в полном боевом снаряжении, словно бы едут не по мирной Мерсии, а по враждебной, воюющей с ними стране. Похоже, вид их удивляет не только Таньку: вот и пикты оживились, принялись что-то бурно обсуждать. Правда, Морлео, кажется, по-прежнему молчит… Ох, как же всё неладно получилось-то!
Вновь сзади раздается звук копыт — на этот раз слух подсказывает сиде, что к ним приближается никак не меньше десятка всадников. И всадники эти не спешат пронестись мимо, а останавливаются чуть впереди Таньки и сэра Талорка. Тут же один из них поднимает руку, оборачивается. Потом громким голосом произносит непонятную фразу — Танька легко узнаёт саксонский язык, но что с того толку, если ты не знаешь на нем ни слова? Как ни странно, но тут же откликается сэр Талорк, что-то отвечает на том же самом наречии. И почти одновременно принимается жалобно голосить пленный грек — куда только подевалась вся его солидность?
Кажется, стенания пленника оказываются не напрасны: всадник, высокий бородатый мужчина в тускло отсвечивающей серым металлом кольчуге, с непокрытой головой, с заброшенным за спину круглым синим щитом, крестообразно перечеркнутым двумя желтыми мерсийскими полосами, степенно разворачивает коня, неторопливо подъезжает к пиктским рыцарям, спешивается, о чем-то их спрашивает. Тут любопытство все-таки берет над Танькой верх, она не выдерживает и вновь оборачивается. Увы, разговор так и идет по-саксонски — как же Танька сейчас досадует, что не записалась в свое время в Университете на вольный курс мерсийского наречия!
Теперь мерсийцу что-то объясняет рыжий, похожий на ирландца, пикт — сэр Фиб мекк Геде. И ни одного знакомого слова — или они просто теряются среди саксонской речи? Но ведь все равно же можно кое-что понять и из разговора на непонятном языке — по жестам, по выражению лиц, по тем восклицаниям, которые одинаковы у всех народов! Вот сейчас бородач-мерсиец явно чему-то удивляется: с каждым услышанным словом лицо его вытягивается всё сильнее и сильнее, а брови поднимаются всё выше и выше. Потом мерсиец задумчиво кивает головой, слегка кланяется сэру Фибу, поворачивается к своему коню… И тут связанный грек вновь принимается кричать — но уже не жалобно, а грозно-обличительно. Танькин слух выхватывает из мешанины саксонских, камбрийских и греческих слов знакомые: «демоница», «антихрист» и — почему-то — «королева». На каком-то слове — непонятном, саксонском — мерсиец, уже готовый было вскочить в седло, вдруг резко поворачивается, переводит тяжелый, угрюмый взгляд на Таньку и долго, пристально смотрит на нее, отчего сида вся холодеет и вновь ощущает позабытую было противную, тягучую боль в губе. А мерсиец, высоченный, косматый, с безобразным шрамом, пересекающим лицо, быстрыми шагами подходит к Таньке и, не спуская с нее мрачного взгляда, останавливается. Сида вдруг отчетливо представляет себе, как, должно быть, она сейчас выглядит в его глазах: иссиня-белое лицо, расползшийся по нижней губе и чуть ли не по всей правой половине подбородка большой черно-фиолетовый синяк, громадные, как у совы, глаза, подозрительно встопорщенные, явно что-то под собой скрывающие, волосы — там, где у нормальных девушек находятся маленькие аккуратные ушки…
А мерсиец вдруг, невозможно коверкая камбрийские слова, твердым повелительным тоном произносит:
— Леди, я прошу прощения… Точно ли вы принадлежите к человеческому роду?
Звон меча чуть в стороне, слева — и следом шум борьбы. Танька невольно переводит туда взгляд — и видит, как Морлео, схваченный с обеих сторон своими содружинниками, Фибом и Кинге, тщетно пытается высвободиться из их рук. Сида даже не успевает толком понять, что происходит, как вмешивается стоящий рядом с ней сэр Талорк.
— Великолепная, — тихо, почти шепотом, произносит он по-ирландски, — я полагаю, сейчас вам лучше всего было бы представиться сэру Лудеке, витану королевства Мерсия, — и сэр Талорк едва заметно, одним только взглядом, указывает на мерсийца. — Я охотно засвидетельствую правдивость ваших слов: мне довелось однажды присутствовать при переговорах своего отца с вашей почтенной матерью, Святой и Вечной базилиссой Немайн. Тогда же я видел и вас, хотя вы вряд ли меня помните: вы ведь были совсем малы…
Но Танька, конечно же, решительно мотает головой в ответ.
— Мне нельзя никак, сэр Талорк мекк Бруде! У меня в Бате есть одно очень важное дело… которое я непременно должна сделать сама, не как дочь правительницы Глентуи и Хранительницы Британии…
Сэр Талорк задумчиво смотрит на сиду, чуть улыбается, кивает головой.
— Да я ведь всё знаю, великолепная: ваша служанка-гаэлка рассказала мне о цели вашего путешествия. Такая верность подруге заслуживает уважения. И тем не менее…
— Служанка?.. — Танька растерянно смотрит на сэра Талорка. — Но у меня нет никакой служанки! — и, вдруг догадавшись, о ком идет речь, горячо восклицает: — Если вы об Орли, то она мне подруга, а не прислуга! А то, что вы мне предлагаете, — это невозможно! Я пришла в Мерсию сама по себе, по зову своего сердца, а не послана сюда Республикой. И дело, по которому я направляюсь в Бат, — это дело только мое и моих друзей, но не моей страны и не леди Хранительницы, — и тут же густо лиловеет.
А мерсиец, по-прежнему хмурый и напряженный, так и стоит в ожидании ответа.
— Великолепная, тут вот в чем дело, — тихо продолжает сэр Талорк. — Этот грек заявил, что вы… Я не могу этого повторить, но…
— Что я холмовая нечисть? — решительно продолжает сида.
— Не совсем, но близко по смыслу, — неохотно кивает сэр Талорк. — А здешние жители, хоть большинство из них и христиане, боятся духов нижнего мира.
Танька задумывается, чуть прикусывает, забывшись, раненую губу — и едва не вскрикивает от неожиданно сильной боли.
— Может быть, тогда я просто свой крестик ему покажу?
И, не дожидаясь ответа сэра Талорка, тут же тянет наружу цепочку из-за ворота.
— Вот, смотрите! — Танька поворачивается к мерсийцу, протягивает к нему руку, в которой поблескивает серебряный нательный крестик. — Видите, я христианка!
Однако тот отшатывается от крестика, словно бы ему показали ядовитую змею, а на лице его мелькает выражение брезгливости, тут же сменяющееся презрительным высокомерием. И, отвернувшись от Таньки, сэр Лудека взлетает в седло, тут же пришпоривает коня и уносится прочь, а с ним вместе — остальные рыцари-мерсийцы.
Сэр Талорк смотрит то на удаляющихся всадников, то на ошеломленную, испуганную сиду. Смотрит — и вдруг чуточку, едва заметно улыбается. А Танька, увидев эту улыбку, облегченно вздыхает.
— Сэр Талорк, вот видите: всё обошлось… Только вот почему он так испугался? — сида на всякий случай дотрагивается до правого уха, потом до левого — но нет, оба надежно прикрыты волосами.
— Думаю, он не испугался, — сэр Талорк, все еще улыбаясь, качает головой. — Просто очень уж торопился — понять бы, куда… Убедился, что вы все-таки не из нижнего мира — и поспешил по своим делам.
— Но он же на крестик на мой так посмотрел, будто бы что-то очень нехорошее увидел, — по-прежнему недоумевает Танька.
И сэр Талорк вдруг как-то сразу мрачнеет, задумывается.
— Хм… А ведь вы правы, великолепная! Почтенный Лудека прежде, когда служил своему королю в Тамуэрте, был известен как храбрейший воин и ревностнейший христианин. Он ведь и послан в эти края в помощь шерифу Кудде был не просто так…
— Кудде?! — восклицает Танька, чувствуя, как сердце ее начинает бешено колотиться. — Сэр Талорк, вы его знаете?
Сэр Талорк пожимает плечами, морщится:
— Дался он вам, леди! — и даже чуть отворачивается от Таньки, всем своим видом показывая, что не желает продолжать этот разговор.
— Я очень вас прошу: расскажите о нем! — сида умоляюще смотрит на сэра Талорка своими огромными глазищами. — Поверьте, я не просто так спрашиваю, это очень важно! Главное: скажите мне, где в Бате искать его дом! Ну, пожалуйста!
И видит, как на лице того рисуется недоумение, даже удивление. Некоторое время сэр Талорк молчит, напряженно теребя бородку. А потом вдруг тихо, но решительно спрашивает Таньку:
— Великолепная, я правильно понял, что попавшая в беду юная дама, о которой мне рассказала ваша подруга, — это одна из его дочерей?
Сердце у Таньки стучит сейчас всё с той же отчаянной силой — того и гляди, выпрыгнет из груди! — а щеки полыхают лиловым огнем. Как же хочется закричать: «Да! Да! Помогите мне спасти ее!» — но ведь это будет так неприлично, так глупо… И она лишь едва заметно кивает в ответ.
А сэр Талорк между тем продолжает, пристально глядя сиде в лицо:
— А вы, значит, хотите ее вызволить? И как вы себе это представляете?
— Ну, мы… то есть я… Я думала, что… — растерявшись, Танька опускает голову, замедляет шаг. Сэр Талорк тоже сбавляет скорость, сначала смотрит вслед удаляющейся Орли, потом оборачивается и задумчиво наблюдает за тем, как его спутники-пикты подгоняют бредущего по мостовой связанного грека, как тот морщится, наступая босыми ногами на булыжники.
Вновь далеко позади раздаются звяканье и стук копыт. Танька оборачивается, вглядывается в дальние холмы, туда, где среди них виднеется прямая, как натянутая струна, лента дороги. Нет, не показалось: и правда, со стороны Уэстбери движется еще одна группа всадников. Проходит совсем немного времени — и Танькины глаза уже различают частокол копий над их головами, развевающийся под одним из наконечников желто-синий вымпел и даже нарисованную на нем белую виверну. А сэр Талорк — тот долго сосредоточенно щурится, потом тихо, почти беззвучно, — но все равно различимо для Танькиных ушей — шепчет что-то на своем языке. И все-таки сиде чудится, что она расслышала среди чужих, совсем непонятных слов одно-единственное знакомое, «Пеада».
Между тем отряд приближается. Топот, звон, лязг железа становятся все громче, заглушают собой шаги Танькиных спутников. Вновь оживляется пленный грек — но, получив затрещину от Морлео, покорно опускает голову. Впрочем, на этот раз никто из рыцарей и не думает останавливаться. Боевые кони — высоченные, рыжие, с потемневшими от пота боками — быстрой рысью проносятся мимо, унося снаряженных для боя всадников в сторону Бата. Сэр Талорк молча провожает рыцарей взглядом, задумчиво качает головой. И лишь когда те оказываются далеко впереди, вновь поворачивается к сиде.
— Я правильно догадался, что вы, великолепная, отправились в Бат без ведома Святой и Вечной?
А Танька не знает, что и ответить. Скажешь правду — а если потом об этом узнают мерсийский король или королева? Солжешь — а вот об этом уж точно узнает «цензор». Ну как же плохо, что сейчас рядом нет Орли: вот она бы выручила, ответила бы, как надо!.. Орли? Да захочет ли теперь она вообще помогать Таньке? Потом вдруг вспоминается «горная ведьма» Глэдис верх Кейр, так до обидного малознакомая и такая замечательная двоюродная сестра. Там, в гостях у Глэдис, Таньку от признания спасло молчание — так, может, оно и сейчас поможет? И сида плетется по мостовой, опустив глаза и не произнося ни слова.
Только вот сэр Талорк оказывается куда проницательнее Глэдис. Некоторое время он тоже молчит и задумчиво смотрит на Таньку, словно бы пытаясь прочесть ответ на ее лице. А потом вдруг восклицает с досадой:
— Значит, Святая и Вечная обо всем знает, так? Но это ведь все равно ваша затея! Леди Хранительница ни за что не отправила бы вас сюда по своей воле! — и, увидев печальный кивок сиды, продолжает: — Напрасно вы так поступили, великолепная! Благородно, но необдуманно. Вас все равно ведь узна́ют — или вы думаете, что в Тамуэртском дворце много кто верит сказкам про многочисленный народ, живущий внутри холмов? Те из англов, кто сохранил веру предков, знают светлых и темных эльфов — жителей верхнего и нижнего миров — но, если верить их сагам, светлые эльфы не живут в холмах, а темные совсем не похожи на вас.
«Так ли уж не похожи? Тот «юрист», Оффа, — он же принял меня за болотную нечисть!» Вопрос так и рвется Таньке на язык — и снова сида сдерживает себя в последний момент. Не хватало еще сэру Талорку про Оффу рассказывать — да и вообще о той истории лишний раз вспоминать не хочется. И неожиданно для себя она спрашивает совсем другое:
— А вы, сэр Талорк? Вы-то кем нас считаете?
— А я? — задумчиво повторяет пикт. — А я сын короля несчастной израненной страны, которую вы зовете Пиктавией, а мы сами — Альбой¹. У альбидосов нет и никогда не было преданий ни про полые холмы, ни про волшебную страну Тир-на-Ног. Даже в те времена, когда святой Колум еще не принес нам истинную веру, мы хоть и почитали щедрого Дагду и грозную Морриган, не ведали ни о Немайн, ни о Дану и ее народе. Мы не гаэлы и не похожи на них ни языком, ни обычаями, ни сказаниями. Я не ведаю, откуда на самом деле пришла Святая и Вечная, но я знаю, что союз с ней оказался спасителен для нашей страны, изнемогавшей под натиском гаэлов с запада и англов с юга. И мне, по правде говоря, все равно, по праву или не по праву она носит титул базилиссы. Святая и Вечная доказала делом, что она верный союзник Альбы, — и мой меч будет служить ей верой и правдой, даже если… — сэр Талорк вдруг замолкает, чуть отводит глаза. — Кажется, я позволил себе слишком много. Простите, великолепная!
— Что вы, сэр Талорк! — горячо восклицает Танька. — Да разве же вы сказали что-то дурное? — и тут же смущенно добавляет: — А как бы вы посоветовали мне поступить, чтобы помочь подруге? Она ведь и правда в большой опасности.
— Еще раз прошу у вас прощения, великолепная, — почему-то Таньке кажется, что сейчас сэр Талорк прячет от нее глаза, — но то, что я сейчас узнал от вас, и то, что увидел по дороге, заставляет меня посмотреть на вашу историю иначе. Будь сейчас Пеада в Мерсии — может быть, вам стоило бы обратиться за помощью прямо к нему, но только минуя всех придворных и особенно опасаясь королевы, — сэр Талорк делает паузу, вновь пристально смотрит на сиду. — Но вы же знаете: король отбыл на африканскую войну. К тому же, смотрите: целые отряды мерсийских воинов, так и не дойдя до гаваней, стремглав возвращаются. Боюсь, здесь назревает что-то очень неприятное. Я даже скажу больше: возможно, ваше имя послужило бы вам сейчас хотя бы какой-то защитой от большой опасности. А оставаясь безымянной…
— А оставаясь безымянной, я не подвожу свою маму и свою страну! — громко перебивает Танька, так, что ушедшая далеко вперед Орли оборачивается и останавливается. — Пока здесь не знают, что я — это я, никто не скажет, что Республика Глентуи непозволительным образом вмешивается в дела Мерсийского королевства!
— Вот как! — сэр Талорк грустно усмехается. — Великолепная, поверьте: я искренне боюсь за вас. Увы, остаться защищать вас у меня нет возможности, а удерживать дочь Святой и Вечной от задуманного сумасбродства силой я не в праве. Но я попытаюсь хотя бы довести вас до города в безопасности. Однако выслушайте несколько советов. Во-первых, никогда, ни при каких обстоятельствах не доверяйте королеве Альхфлед. Во-вторых, не привлекайте к себе лишнего внимания в городе — ни песнями, ни другими странными для простой гаэльской девушки поступками. В-третьих, перед тем, как что-то предпринимать, хорошенько подумайте. А имение шерифа Кудды, насколько мне известно, находится хоть и неподалеку от Бата, но за пределами городских стен. Увы, точнее сказать я ничего не могу. И давайте уйдем с торной дороги и будем добираться до города тропинками — а то очень уж тут неспокойно становится…
Танька вдруг останавливается, изумленно смотрит на сэра Талорка. Какими же знакомыми сейчас кажутся ей эти слова — и вообще весь разговор! Мама вроде бы именно такое состояние называла странным словом «дежавю»… Нет, «дежавю» — это когда кажется, что происходящее уже было с тобой самим, — а тут другое: сейчас перед Танькиными глазами и ушами словно бы оживает старая мамина сказка. Невероятно четкие образы рисуются в воображении сиды, захлестывают ее, заставляют позабыть о происходящем вокруг.
Полутемная спальня заезжего дома. Снизу, из пиршественной залы, доносятся стук кружек и обрывки разговоров. А здесь тишина, лишь чуть потрескивает сальная свеча. Четверо босоногих юношей, явно взрослых, хотя и странно маленького роста, столпились вокруг кресла, в котором обосновался высокий бородатый мужчина в оборванном дорожном плаще. «Я могу провести вас нехожеными тропами», — говорит тот, и один из юношей очень недоверчиво смотрит на него… Этайн точно знает, кто он такой, этот мужчина: предводитель следопытов Севера, потомок королей израненной, запустевшей страны…
— Простите, сэр Талорк… У вас меч в порядке? — полушепотом спрашивает стремительно лиловеющая Танька, совсем уже готовая увидеть клинок, сломанный чуть ниже рукояти, — как в той самой сказке.
— Разумеется, в порядке, великолепная, — отвечает сэр Талорк с явным недоумением. — У вас нет причин беспокоиться… Что с вами? Отчего вы так взволнованы?
А у Таньки щеки пылают, пожалуй, еще сильнее, чем когда она услышала от сэра Талорка имя отца Санни, — теперь уже от стыда: нашла же время, когда сказки вспоминать! Но сдержать свой язык она уже не может.
— Просто вспомнила одну легенду… — тихо произносит сида. — Не камбрийскую и не ирландскую — нашу с мамой.
— Потом расскажете, — сэр Талорк вдруг улыбается. — Если захотите, конечно, великолепная. А сейчас нам поспешать надо: не то до темноты до города не дойдем.
* * *
Римская дорога переваливает через поросший густым терновником пологий холм, и перед Этайн открывается вид на долину Эйвона. Вдоль свинцово-серой ленты реки тут и там разбросаны деревеньки — глаза сиды даже на большом расстоянии уверенно различают соломенные крыши крестьянских хижин. Вон там, далеко-далеко, они остроконечными капюшонами нахлобучены на круглые стены — значит, в деревне живут камбрийцы, — а вон там, совсем неподалеку от каменных городских построек, раскинулось большое поселение то ли саксов, то ли англов — и дома́ в нем прямоугольные, точь-в-точь как в Уэстбери. Предместье Бата, что ли?
Танька идет, чуть-чуть приотстав от Орли, и никак не может решиться нагнать подругу и наконец заговорить с ней. А та, то ли погруженная в свои мысли, то ли просто уставшая, бредет, опустив голову, прямо по лужам, уже не пытаясь ни прыгать через них, ни даже обходить. Сэр Талорк оказался чуть впереди Орли, он присоединился к остальным пиктам и о чем-то тихо переговаривается с ними — как всегда, на своем родном языке, совершенно непонятном для Таньки. А грек, по-прежнему идущий со связанными руками, угрюмо молчит и лишь время от времени злобно зыркает то на сопровождающих его пиктов, то на сиду.
Едва дорога начинает спускаться с холма, сэр Талорк отделяется от своих дружинников, рассматривает что-то возле обочины, потом решительно перешагивает через придорожную канаву, делает приглашающий жест рукой.
— Нам сюда, великолепная! Госпожа Орли, прошу вас тоже присоединиться к нам!
Орли, только что совсем понурая, едва переставлявшая ноги, вдруг оживляется. Встрепенувшись, она поднимает голову, распрямляет плечи и неожиданно громко, так, что сэр Фиб и Морлео останавливаются и поворачиваются к ней, выпаливает:
— Сэр принц, а как же вещи леди Этне? Она же столько зелий от ведьмы заполучила! А сколько всякого она на свои листочки написала! А платья, которые нам сама леди Хранительница подарила! Да разве можно, чтобы всё это пропало?! Как хотите, а я ее вещи никому не доверю! И саму Этнин тоже не брошу! Берите тогда уж и осла с собой!
Сэр Талорк коротко кивает, жестом подзывает Морлео, отдает ему какое-то распоряжение — снова на пиктском, непонятном Таньке, языке, — но тот вдруг яростно мотает головой и разражается бурной тирадой, в которой Таньке, однако же, чудятся просящие интонации. А потом, опустив голову, Морлео медленно, явно нехотя, направляется к англу — погонщику ослов. И тогда сэр Талорк решительным жестом останавливает его, произносит какую-то короткую фразу… И вот уже не Морлео, а похожий на ирландца сэр Фиб аккуратно переводит ослика через канаву по узкому мостику, а потом они вчетвером — сэр Талорк, Танька, Орли и сэр Фиб с навьюченным ослом в поводу, — пускаются в путь по петляющей между густых зарослей терновника узкой тропе.
* * *
Вечерние сумерки. То есть это сэр Талорк сказал, что уже стало темнеть, а самой-то Таньке по-прежнему светло. Сэр Талорк, хоть и старается не подавать виду, явно недоволен. И даже можно не гадать чем: впереди еще почти четверть пути, скоро настанет ночь, а они остановились! Но куда уж тут денешься?
На этот раз не выдержала Орли. Шла, шла — и вдруг словно оступилась: неловко взмахнула руками, тяжело осела на большой валун, будто бы специально оставленный кем-то заботливым рядом с тропинкой, — да уже и не встала. И тут уж Танька, позабыв все свои сомнения и опасения, кинулась ей на помощь. Да только оказалось, что помощь здесь лишь одна: требуется просто уложить Орли на теплый плащ сэра Фиба и дать ей отдохнуть. Так это и немудрено: она же и ночью не спала, и днем ни разу не прилегла, а потом еще пешком сколько прошагала!
И теперь Орли спит, свернувшись калачиком, под клетчатым пиктским пледом. Сон ее беспокоен: то и дело она вздрагивает, ворочается, а иногда даже вскрикивает — тихонько, тоненько, жалобно. А поодаль от Орли на траве уселись Танька и двое пиктов. Потрескивает костер, щедро накормленный колючим терновым хворостом. И вся еда самих путников тоже выросла на терновнике: Танька собрала с окрестных кустов полный котелок ягод, синих, покрытых белесым налетом, невероятно кислых и терпких на вкус. А достались почти все эти ягоды ей одной: не понравились больше никому. Сэр Талорк из вежливости все-таки попробовал сидово угощение, а вот сэр Фиб в самых изысканных выражениях от него отказался. Да и сама Танька, по правде говоря, одолела с десяток ягод да и отставила котелок в сторону. А больше ничего съедобного нет: последние припасы закончились еще в Уэстбери. И напрасно булькает в медном котелке горячая вода: не появится в ней ни крупы́, ни мяса. Эх, бросить бы туда какую-нибудь безобидную, но душистую травку, чтобы было приятнее глотать пустой кипяток, — так ведь, как назло, ничего подходящего не подворачивается: ни тебе чабреца, ни мяты! А сыпануть в котелок горсть-другую терновых ягод Таньке боязно: вдруг чересчур кисло получится? Вот и приходится заглушать урчание в пустых желудках разговорами, благо и сэр Талорк, и сэр Фиб в совершенстве владеют ирландским.
И сейчас пикты рассказывают сиде о своей родине — о спрятавшейся где-то далеко, за Антониновым валом, загадочной северной стране, где среди зеленых лесистых гор и голых серых скал разбросаны бесчисленные синие озера с удивительно прозрачной водой, где кроме привычных камбрийцам дубрав растут еще и самые настоящие леса из медноствольных сосен, светлые и прозрачные, в которых так вкусно пахнет смолой и так легко дышится! О стране, где буро-зеленые пустоши весной становятся полями яростных сражений бесчисленных черных краснобровых тетеревов, а с середины лета и до осенних морозов укрываются сплошным розово-лиловым ковром цветущего вереска. О стране, где каждую осень среди золотых дубрав яростно трубят, закинув на спины увенчанные ветвистыми рогами головы, жаждущие поединков олени, а в морозные зимние ночи часто раздается волчий вой, зловещий, продирающий невольного слушателя до костей, но в то же время прекрасный своей дикой красотой. О стране, народ которой за долгие века жизни среди птиц и зверей до мельчайших подробностей изучил их облик и повадки. И как же замечательно пикты научились их рисовать! Даже те несколько образцов пиктской резьбы по камню, что украшают собой Большой коридор естественного факультета, в свое время, на первом курсе, Таньку просто потрясли. А сейчас сэр Талорк и вовсе уверяет, что оставшиеся с языческих времен на разбросанных по Альбе камнях изображения оленей и лошадей, орлов и диких гусей ни в чем не уступят римским и греческим барельефам. А еще Альба славна своими строителями, которые испокон веков возводят на морском побережье высоченные сторожевые башни-брохи из камней, не пользуясь ни цементом, ни известью. И барды в Альбе тоже хороши, ничуть не хуже камбрийских — жаль только, что поют по-своему: не зная пиктского языка, не поймешь ничего! А музыканты там играют не только на арфах, но и на каких-то особенных тройных флейтах, должно быть, похожих на старинные греческие сиринги, — вот бы услышать эту музыку, наверняка не похожую ни на камбрийскую, ни на ирландскую, ни на принесенную маминым Учителем с другой Земли!
Танька слушает рассказы сэра Талорка и сэра Фиба, мечтательно прикрыв глаза и чуточку полиловев от волнения. Как же много еще и красот, и загадок могут скрывать эти дальние уголки Британии! А ведь есть еще и Эрин, и огромный континент Евразия, и таинственная Африка, где живут полосатые дикие лошади — зебры и странные пятнистые звери с длиннющими шеями — жирафы. И пусть в факультетском музее хранятся и шкуры зебры и жирафа, и огромное страусиное яйцо, и череп слона с длиннющими буро-желтыми чуть изогнутыми бивнями, разве могут заменить пыльные экспонаты живых зверей и птиц? Вот бы увидеть, как они пасутся среди бескрайних травяных пустошей, раскинувшихся за великой африканской пустыней, вот бы понаблюдать за их жизнью! А где-то совсем далеко на западе, за океаном, лежит Новый Свет — огромная не виданная еще ни одним британцем земля, полная совсем неведомых растений и животных, — и как хорошо было бы когда-нибудь доплыть дотуда! И у размечтавшейся о дальних путешествиях Таньки куда-то отступают и страх, и тревога за Санни, и даже порядком измучившее ее чувство вины сразу и перед Орли, и перед Кайлом, и перед Морлео.
Но, как назло, сто́ит только Таньке вспомнить о Морлео, как в разговоре звучит его имя. Сэр Талорк принимается вдруг рассказывать про кланы своего народа, многочисленные, древние, славные своей историей и своими героями. И первым же из кланов он вспоминает Ветвь Домельх — вот, значит, как переводится «Одор-ко-Домельх» на ирландский! А сама эта Домельх, оказывается, — великая воительница, жившая в незапамятные времена где-то на самом севере Пиктавии. Как же это непривычно, чтобы кланы звались женскими именами: о таком Танька не слыхивала ни у бриттов, ни у ирландцев!
— Ветвь Домельх избрала для своего поселения самые отдаленные земли нашего королевства и уже больше ста лет противостоит скоттам Дал Риады, — рассказывает сэр Талорк, задумчиво глядя на пляшущее пламя костра. — И наш Морлео — истинный сын своего клана. Ему еще только шестнадцать, я в его годы был желторотым юнцом и безмятежно учился у вас в Кер-Сиди — а он уже успел немало повидать и многое пережить. Зимняя война, отчаянная оборона Питмагласси — было такое горное селение возле самой границы с землями скоттов… Я знаю, великолепная, что вы за что-то обижены на Морлео, — но простите моего племянника: он провел три года заложником у одного из гаэльских клановых вождей, вот и не получил должного воспитания, подобающего сыну наместника области. Однако ручаюсь: несмотря ни на что, сердце его благородно, а помыслы чисты!
— Нет, что вы, сэр Талорк, — не задумываясь, восклицает Танька и тут же жалеет о своих словах: может, и правда, лучше бы все думали, что между ней и Морлео произошла какая-то ссора? Но сказанного слова уже не вернешь! И, чуть запнувшись, Танька продолжает, лиловея всё сильнее и сильнее и удивляясь собственным словам, словно бы не она их говорит, а кто-то другой управляет ее языком: — Я очень благодарна сэру Морлео за свое спасение и никогда не забуду его доброты и отваги. И я бы хотела подарить ему что-нибудь на память о себе… например, мою Сувуслан… Говорят, это славный меч, только я совсем плохо им владею — так пусть же он попадет в более умелые и в по-настоящему достойные руки!
И, совсем смутившись, замолкает, опустив голову.
А сэр Талорк вдруг поднимается на ноги и низко кланяется ей. И воцаряется тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающего костра и тихим посапыванием так и не проснувшейся за все это время Орли.
