Кер-Леон, Гвент. Четырьмя днями раньше
Овита ап Гервона даже не пришлось разыскивать: на рассвете бард сам заявился в «Золотой Козерог». Бренчание расстроенного крута Эмлин услышала, еще когда спускалась по лестнице. И поэтому сразу же направилась в пиршественную залу. Плегги в зале предсказуемо не оказалось. За стойкой суетилась толстая, похожая на распушившуюся курицу Брона, неловко, расплескивая пену, наполняя пивом большую оловянную кружку заявившемуся ни свет ни заря гостю — толстому англу с красным одутловатым лицом. Англ то беспокойно вглядывался в окно, то оборачивался к Эмлин, и во взгляде его читалась странная смесь интереса и страха. Здесь же, в зале, нашелся и Овит. Пристроившись возле очага, бард как ни в чем не бывало возился с инструментом — подтягивал струны. Погруженный в это занятие, он даже не сразу заметил наклонившуюся над ним Эмлин. Зато как только заметил — немедленно отложил крут, прислонил к креслу. И тут же учтиво встал. — Чем могу служить, леди... Леди Эмлин, так ведь? Взгляд Овита тоже оказался странным — сразу и хмельным, и проницательным. Поймав его, Эмлин недоуменно кивнула. Бард чуть поклонился в ответ. Пояснил: — Вас трудно не узнать, леди Эмлин. Особенно после того, как одна ирландка прожужжала мне уши рассказами о вас. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Думаю, в Бате сейчас девушки. По крайней мере, Киллин-моряк подрядился отвезти их до Уэстбери — вместе с пиктами... — Овит запнулся, — с сэром Талорком ап Бруде и его спутниками, не беспокойтесь. Эмлин вновь кивнула. Кивнула нарочито равнодушно — вроде бы ничем не выдала вновь просыпавшегося в ней гнева. Однако бард, похоже, все-таки почуял неладное. Принялся оправдываться, будто сам был провинившимся охранником. — Киллин на самом рассвете отплыл — все спали еще. Вот так оно и вышло... — Овит замолчал, отвел глаза. — Ни Плегга не успел, ни я. А потом только и осталось, что развести руками: разве ж за его «Чайкой» угонишься? — Выходит, до Уэстбери? — Эмлин задумчиво посмотрела на поникшего барда. Мысленно облегченно вздохнула: стало хотя бы понятно, куда отправляться дальше. — Выходит, — кивнул тот. — И вот что я еще вам скажу, леди. Нет, от сэра Талорка дурного я не жду, но… Как хотите, а все эти его россказни о Лондиниуме — для отвода глаз. Ну что пикту в тех краях делать, кто его там ждет? Ох, темнил он... Эмлин лишь пожала плечами. Куда направлялись пикты на самом деле, волновало ее не особо. Спросила о другом: — Этот Киллин вернулся? Овит тоже пожал плечами: — Да кто ж его знает. Сходи́те на пристань: «Чайку» ни с каким другим куррахом не перепутаешь. Эмлин сдержанно поблагодарила, повернулась, сделала шаг к выходу. И услышала голос барда: — Простите, леди, забыл сказать... Она обернулась. Овит все так же стоял возле кресла, смущенно смотрел на нее. Бросила в ответ удивленный взгляд. Шевельнулась надежда: вдруг скажет что-нибудь важное? — Да, господин Овит... — В общем… — бард замялся, вздохнул. Потом решительно продолжил: — У Плегги ее арфа хранится — так что если что-нибудь со мной стрясется, заберите ее потом. А то Великолепная — она такая, может ведь и не напомнить.* * *
И снова «Чайка» швартовалась возле узенького деревянного причала Уэстбери. Снова крутил рукоятку лебедки рыжий Дахи, снова бородатый Киар накидывал канаты на кнехты. А капитан Киллин тревожно всматривался в мерсийский берег. Плавание по Эйвону и в спокойные-то времена не считалось безопасным: как ни старался Пеада навести порядок в своих южных владениях, разбойники нет-нет да и напоминали о себе. Ну, а уж отправиться в те края во время большого мятежа — на такое, пожалуй, мог согласиться только безумец! Киллин безумцем не был — просто обещанная плата стоила риска. Но подниматься по реке выше он отказался наотрез — да и в Уэстбери задерживаться не собирался. А сейчас торопился высадить пассажиров, четверых гленских воинов, чтобы тут же пуститься в обратный путь. Предводительница маленького отряда, коротко остриженная черноволосая женщина, одетая в темно-серую тунику до колен и мужские штаны, тоже торопилась. Быстро выложив серебряные монеты Киллину в подставленные ладони, она ловко перемахнула через борт — не стала дожидаться, пока Киар закрепит канаты. Уже стоя на досках пирса, крикнула по-гаэльски с легким бриттским акцентом: — Благодарю, капитан! — и тут же продолжила по-камбрийски: — Давайте, ребята! И тотчас же следом за ней на берег поспешили остальные воины — молодые, как на подбор высокие, гибкие, сильные. Рыжий Дахи, всю дорогу поглядывавший на нестарую еще бриттку, но так и не осмелившийся с нею заговорить, покачал головой, цокнул языком. Пробормотал: — Вот ведь какая прыткая... — то ли осуждая ее, то ли, наоборот, восхищаясь. Киллин долго провожал взглядом удалявшихся гленцев. Потом опомнился, попробовал один из милиарисиев на зуб. Облегченно выдохнул, улыбнулся. Махнул рукой брату: — Киаран, отдавай швартовы!* * *
Имение шерифа Кудды. Вскоре после бегства пленников
В хижине, еще недавно занятой миссией, оказалось пусто. Ввалившийся туда Фиск, теребя зудевшую руку, обескураженно рассматривал валявшиеся на земляном полу черные рясы и желтоватые листы пергамента. Увиденное никак не укладывалось в его голове: хоть и недавно появились монахи в шерифском поместье, они казались ему утвердившимися здесь навсегда, неизбежными и необходимыми. Немного потоптавшись, Фиск развернулся наконец к выходу. Раздосадованно махнул рукой, сделал шаг — и вдруг споткнулся на ровном месте. Однако не упал, лишь выругался, помянув жестокую мрачную Хелл. Тут же заметил висевшую на стене покосившуюся иконку — изображение кого-то из новых, христианских богов. Испуганно перекрестился, пробормотал непонятные греческие слова молитвы, которым научил его добрый отец Хризостом. Облегченно выдохнул: вроде всё правильно оттарабанил, нигде не сбился. Чай теперь греческие боги будут довольны, простят ему бранные слова. А может, даже и защитят. От кого? — да хотя бы даже от той самой Хелл. Хелл Фиск боялся. Боялся попасть в ее подземное королевство, куда, как известно, отправлялись умершие позорной смертью: от болезней, от старости, от других причин, недостойных настоящего воина — в общем, те, кому не было места в небесном чертоге Вотана. Боялся увидеть однажды ее костлявые руки, ее иссиня-бледное лицо... Впрочем, совсем недавно один из этих страхов почти сбылся: как раз такое лицо оказалось у эльфийской девчонки, которую ему довелось сторожить. Но девчонка, конечно, вовсе не походила на грозную владычицу мертвых: она была растерянной, беспомощной, и Фиск в меру дозволенного отыгрался на ней, прогоняя прочь свой страх. Тогда Фиск и правда его отогнал — но, как оказалось, ненадолго. Не успело солнце пройти и четверть своего дневного пути, как страх возвратился — вместе с покрывшими руку волдырями, вместе с мучительным зудом, никак не желавшим утихать. Вот и сейчас он напомнил о себе, да еще и как! Показалось даже, будто бы из-под земли раздалось зловещее скрежетание — как известно, именно с таким звуком скребет Хелл ножом по железному блюду в ожидании новой жертвы. Фиск настороженно замер, поднес пальцы к ушам. Заткнуть уши — какое-никакое, а все-таки средство от опасной богини. Однако скрежетание и без того прекратилось. Чуть успокоился: не иначе, померещилось. Вскоре, однако, звук повторился, да еще и громче прежнего. Зато теперь Фиск отчетливо расслышал, откуда тот доносился: из-за стены, не из-под земли. Отлегло от сердца: выходило, никакая это была не Хелл, а кто-то из Среднего, человеческого мира. А когда Фиск осмелился наконец выглянуть наружу, то и вовсе возликовал: рядом с хижиной, орудуя лопатой, зарывал в землю какой-то ящик мужчина в черной рясе — да уж не отец Хризостом ли? Услышал, видимо, молитву тот христианский бог с иконы, прислал спасителя от черного эльфийского колдовства! Радость свою Фиск, однако, решил придержать: нечего дразнить обидчивую норну Скулд, ведающую будущим. Вот и подошел он к почтенному служителю греческих богов тихо-тихо, позвал его осторожным шепотом: — Эй, батюшка! Человек в рясе вздрогнул, выпрямился, прислонил лопату к стене, быстро огляделся по сторонам. Фиск разочарованно вздохнул. Увы, это был не отец Хризостом. И все-таки монах оказался знакомым: отец Гермоген, тот самый, что побывал в плену у диких пиктов, что отводил с ним вместе эльфийскую девчонку в греческую миссию. Немного поразмыслив, Фиск решился. Почтительно поклонившись, он сбивчиво, взволнованно заговорил: — Отче Гермоген!.. Это самое... Вы, должно быть, помните меня. Я девку эльфийскую с вами вместе к батюшке Хризостому водил… На мгновение Фиску почудилось, что монах глянул на него как-то странно: тревожно, испуганно. Однако кивнул отец Гермоген вполне приветливо, а вслед за тем благодушно прогудел, немного коверкая саксонские слова: — Конечно же помню, сын мой! Оробевший было Фиск вновь осмелел. Произнес уже увереннее: — Почтенный отче, беда у меня! Как я до девки той дотронулся, так у меня рука тотчас же и раззуделась... Монах сделал шаг вперед, остановился, загораживая собой полузарытую яму. Остановился перед самым Фиском. — А ну-ка покажи! Потом он долго, задумчиво рассматривал распухшую, покрытую крупными волдырями руку Фиска. И наконец важно произнес: — Молись, сын мой! Молись и уповай на милость господнюю! Фиск печально вздохнул. Молиться-то он мог и без участия монаха. Хотелось помощи настоящей, весомой. Вспомнился изгнанный из поместья прежний годи: вот тот действительно умел лечить хвори — не только молитвами Всеотцу Вотану, но и снадобьями из трав. А потом в голове вспыхнула догадка: да надо же было сначала принести греческим богам жертву — ну, хотя бы пообещать ее! Однако исправить оплошность Фиск не успел. Монах, немного постояв с мрачным, насупленным видом, вдруг вновь оживился. Лицо его разгладилось, на нем появилась улыбка, такая же добрая и ласковая, как бывала у отца Хризостома, когда тот объяснял Фиску и другим новообращенным кэрлам премудрости греческой веры. И с этой улыбкой монах произнес: — Постой-ка, сын мой... На-ка вот, отведай! А затем, запустив руку в висевшую на поясе сумочку, извлек из нее прозрачный пузырек. В пузырьке бултыхалась вода — чистая, прозрачная, совсем не похожая на виданные Фиском травяные настои старого годи. — Это из источника святого Нектана, — пояснил монах. — Как раз и бесов отгоняет, и от телесных недугов избавляет. И, вынув пробку, протянул пузырек Фиску. Приободрившийся Фиск почтительно поклонился. Благочестиво перекрестился под одобрительный взгляд монаха. Принял пузырек здоровой рукой, поднес к носу, принюхался. Не уловив никакого запаха, решительно отхлебнул. На вкус вода показалась самой обыкновенной, разве что чуточку горчила — но Фиска, выросшего рядом с целебными источниками Бата, это ничуть не удивило. Однако и чуда тоже не случилось: рука по-прежнему зудела. Фиск глянул на монаха разочарованно, с укором. Глянул — и удивился. На полных губах того по-прежнему сияла добрая улыбка, но вот взгляд стал каким-то другим — цепким, холодным. «Как же так, отче?» — хотел было спросить Фиск — но вдруг ощутил, что язык больше не повинуется ему. Тут же удушливая, как в кузнечном горне, волна жара обрушилась на его лицо, а перед глазами замелькали белые мушки. Пошатываясь, Фиск сделал шаг навстречу монаху, но оступился — опять на ровном месте — и на этот раз не смог уже удержаться на ногах. Падая, он попытался было ухватиться за стену, но не дотянулся до нее и, неловко взмахнув руками, повалился спиной на пожухлую осеннюю траву. Пузырек выпал из его ладони, со звоном ударился о камень, во все стороны брызнули осколки. И перед меркнущим взором Фиска сквозь ласковую улыбку монаха вдруг проступила жуткая ухмылка синеликой Хелл.* * *
Бат. На следующий день после прибытия Эмлин в Уэстбери
— Идут! — закричал дозорный из воротной башни. Стоявший возле городской стены Кудда вздрогнул. Обвел взглядом пустую улицу. Проворчал, обращаясь к стоявшему рядом Хэрду-лучнику: — Ишь как все затаились. Хорохорились, хорохорились — а стоило к городу явиться уэльскому войску — как крысы попрятались! И дотронулся до эфеса висевшего на поясе меча. — Наши фирдманы не попрятались, мой шериф! — упрямо мотнул головой Хэрд. — Все на стенах. Встретят эту ведьму Вивиан как положено, будьте спокойны! Кудда задумчиво кивнул. Встретят-то встретят — только вот какими силами? Десяток нортумбрийцев королевы — те себе на уме. Случись что — ударят в спину, не задумаются. А у него у самого сколько по-настоящему обученных воинов? Дюжина? Нет, еще меньше: Уинфрис отправлен с Леофлед на север, Уэмба — при пленниках. Вспомнил Санни, нахмурился. Вздохнул. Кутбурга, его любимица, была уже два года как замужем, старшие сыновья служили на нортумбрийской границе, а младший, Кинхельм, отправился в Африку с войском окончательно свихнувшегося короля. Получалось, из всех его детей одна лишь Саннива и осталась в родном доме. Ни с того ни с сего вспомнилась вдруг Санни в раннем детстве: как она, смешно коверкая слова, взахлеб рассказывала ему о своих девчоночьих радостях, как горько рыдала от звуков лиры зашедшего в поместье скопа¹... Прогнал так некстати пробудившиеся воспоминания. Все равно не жить теперь младшей дочери в родном доме! Возьмет верх королева — будет ждать Санниву монастырская келья в Кокхамме на дальней окраине Мерсии. Ну, а если победят валлийцы — так и от поместья камня на камне не останется... От раздумий Кудду отвлек голос Хэрда: — Мой шериф, вот! Повернулся. Тот протягивал желтоватый листок: — Прилетело с камнем — валлийцы запустили из баллисты. Кудду взял листок в руку, поднес к глазам. Медленно, шевеля губами, принялся разбирать знаки. С удивлением поймал себя на благодарности сумасбродному Пеаде: заставил выучить грамоту — вот оно и пригодилось. Буквы между тем складывались в саксонские слова: «Мы не хотим ненужного кровопролития, поэтому предлагаем...» Поморщился. Сразу понятно, кто там у валлийцев всем заправляет! Надень на бабу штаны, научи ее махать мечом — все равно она бабой останется, что бы там про эту Вивиан ни говорили. А что баба понимает в истинной воинской доблести?! Дочитывать не стал. Скомкал листок, бросил на мостовую. Брезгливо передернул плечом. Гордо вымолвил, не спуская взгляда с Хэрда: — Мы будем сражаться. И, клянусь Вотаном, дорого отдадим свои жизни! И увидел, как Хэрд выпрямился и широко улыбнулся в ответ.* * *
В Мерсии Себальду не нравилось. Не нравилось с того самого дня, как, сопровождая леди Альхфлед, он очутился в этой стране. Дело было не в здешней природе: местность вокруг Тамуэрта мало чем отличалась от окрестностей родного Эоворуика. И не в вольно разгуливавших по улицам городов и деревень бриттах: нортумбрийскому гезиту не раз доводилось бывать и в недавно присоединенном соседнем Регеде, и в далеких Алт Клуите и Гвинеде, так что он научился судить о людях не по языку и не по обычаям. А повидав тамошнюю жизнь, Себальд давно пришел для себя к выводу, что самое правильное — это когда англ живет, как подобает англу, камбриец — как подобает камбрийцу, а ирландец — как подобает ирландцу. Оттого, должно быть, и завелось у него немало добрых знакомых и среди северных бриттов, и даже среди скоттов Дал Риады. Единственно, кого Себальд не переносил на дух — так это раскрашенных и увешанных блестящими побрякушками северных дикарей-пиктов, в плену у которых он однажды побывал, — впрочем, в здешние края пикты особо не наведывались. А вот Мерсия не желала жить по привычным, заповеданным предками обычаям. Большинство мерсийцев были такими же англами, как и жители родной Себальду Дейры, разве что чуть иначе произносили слова — но это не мешало им пыжиться, корчить из себя римлян, и первым дурной пример в следовании чужим обычаям подавал сам король. Всё это не просто раздражало — выбешивало Себальда уже который год. Однако хоть и не лежала у Себальда душа к здешним порядкам, на родину он не просился. Держала клятва, данная королю Освиу на святых мощах: беречь его дочь как зеницу ока. А клятвы он держать умел — и неважно, что прежнего короля Берникии и Дейры уже восемь лет как не было в живых. К тому же когда речь шла о принцессе Альхфлед, никакие клятвы Себальду и не требовались. Себальд помнил принцессу еще ребенком — и всегда ее жалел и ею восхищался. В детстве и юности на долю Альхфлед выпали нелегкие испытания. Едва девочке исполнилось десять лет, вдруг ни с того ни с того умерла ее мать, королева Ринмельт, дочь последнего регедского короля Ройда ап Рина. Вскоре после похорон, даже не дождавшись окончания положенного траура, Освиу женился вновь. Из маленького, уютного, больше похожего на деревню, чем на город, берникийского Бамбурга Альхфлед увезли на родину мачехи, в огромный каменный Эоворуик, поселили в мрачном холодном дворце. А на новом месте и мачеха, и родной отец стали относиться к ней как к прислуге, да еще и вечно попрекали ее, наполовину бриттку по крови, низким происхождением. Другая бы на ее месте, должно быть, так и зачахла серой мышкой в дальней комнате дворца или в монастырской келье — но Альхфлед не сломалась. Где посильной помощью, где добрым словом, где просто обаянием молодости принцесса расположила к себе сначала дворцовых слуг, потом кэрлов, а потом и рыцарей королевской дружины — и понемногу обзавелась верными сторонниками. Себальда же, тогда тоже совсем молодого, она привечала особо. Нет, разумеется, ничего предосудительного между дочерью короля и простым кэрлом, тогда еще никаким не гезитом, не случилось и случиться не могло. Их отношения скорее походили на странную дружбу, в которой не было и речи о равенстве, но в которой каждый из них нуждался — во всяком случае, Себальд убеждал себя именно в этом. Когда после сорвавшегося брака Альхфлед с мерсийским принцем Пеадой Освиу отправил ее в монастырь на остров Линдисфарн, Себальд искренне сочувствовал несчастной принцессе и желал ей благополучной судьбы, пусть даже и в монастырских стенах, — например, сделаться со временем приорессой или аббатиссой. Но ни той, ни другой Альхфлед не стала. Более того, пострига она так и не приняла. Ходили слухи, что в дело вмешался сам Деусдедит, тогдашний архиепископ Кентерберийский, узнавший, что принцессу насильно принуждают стать монахиней. Однако из виду ее Себальд потерял надолго. Долетали слухи, будто бы Альхфлед увезли то ли в Рим, то ли в Константинополь, будто бы руки ее безуспешно просил то ли король лангобардов, то ли базилевс ромеев — но это были именно что слухи, не заслуживавшие особого доверия. Потом Себальд узнал, что принцесса стала герцогиней Баварии — и это уже было несомненной правдой: о новой правительнице, твердой рукой насаждавшей римское исповедание христианства и решительно изгонявшей из страны последователей нечестивого Ария, со странной смесью почтения и опаски рассказывал монах-ирландец, нашедший у него временный приют по дороге в Дал Риаду. А спустя двадцать лет овдовевшая Альхфлед внезапно вернулась в Эоворуик в сопровождении двух римских и трех греческих священников — и показалась Себальду ничуть не постаревшей, даже еще более прекрасной, чем прежде. Теперь и отношение отца к ней вроде бы переменилось: Освиу встретил дочь на удивление радушно. Тем неожиданнее для Себальда оказалось состоявшееся вскоре бракосочетание между Альхфлед и недавно похоронившим жену Пеадой, к тому времени уже королем Мерсии. Зато на этот раз разлучаться со своей принцессой Себальду не пришлось. Сам ли так решил Освиу, подсказал ли ему мысль кто-то другой — об этом Себальд так и не узнал, а только накануне отъезда Альхфлед в Тамуэрт состоялся у него разговор с королем, закончившийся той самой клятвой… И вот сейчас Себальд оказался в осажденном Бате, а королева Альхфлед — в какой-то захолустной деревушке, затерянной среди поросших дубами холмов: местный шериф решил укрыть ее от врагов подальше от торных дорог и больших селений. С шерифом, разумеется, пришлось согласиться — не потому, что это решение было лучшим из возможных, просто он знал здешние места и здешних жителей. И все-таки на душе Себальда скребли кошки. Троих рыцарей Альхфлед оставила при себе, и это немного утешало: случись что — хотя бы какая-то защита у нее бы нашлась. Но остальные семеро эоворуикских воинов, ни разу не бывавшие прежде в этих краях, и сам он в их числе, отправились оборонять незнакомый город. Это было вопреки клятве, но так решила сама королева — а ослушаться ее воли оказалось для Себальда выше сил.* * *
Кого Себальд никак не ожидал повстречать в осажденном городе на южной окраине Мерсии — так это ненавистных пиктов! Однако повстречал. Четверо северных дикарей в клетчатых плащах, воровато озираясь, крались по узкому проулку возле соборной площади. Взмах рукой — и двое дейрцев, без слов поняв приказ, бесшумно растворились между домами, заходя нежданным пришельцам с тыла. А сам Себальд, выждав немного, шагнул пиктам навстречу: — Именем королевы, стоять! Конечно, следовало крикнуть «Именем короля!» Однако вырвалось вот так — словно какой-то злокозненный пак нашептал ему изменить положенную формулу. И эта ошибка решила многое. Один из пиктов — чернобородый, с мелкими синими завитками на щеках — тут же выхватил из ножен широкий вороненый меч, принял боевую стойку. На мгновение Себальд даже опешил. Ох, не прост оказался дикарь: абы у кого меч не оказался бы, а уж такой — тем более! Однако растерянность прошла тут же: зря, что ли, Себальд считался отменным воином? Миг — и верный Лихтинг сверкнул лезвием в его руке. Остальные дейрцы тоже не подвели: сразу три копья нацелились на пиктов. Окажись те ближе — полегли бы тут же. Но до пиктов было слишком далеко. А ввязываться в бой чернобородый не стал, предпочел отступить. И все четверо метнулись к собору.* * *
Испокон веков храмы служили убежищами для преследуемых. Так было у греков. Так было у римлян в языческие времена. Так осталось и во времена христианские. И поэтому происходившее сейчас в соборе Бата было чудовищным кощунством. Но нортумбрийские воины, ворвавшиеся в собор вслед за четверкой пиктов, верили в Святую Троицу больше на словах, на деле же они и не думали отрекаться от Вотана, Тонара и Тиу. И ни римским, ни христианским обычаям следовать не собирались. Среди колонн, поддерживавших крышу над нефом, прямо перед глазами изображенных на иконах святых звенела боевая сталь. Семеро нортумбрийцев оттеснили пиктов вглубь храма, в пресвитерий, к самому алтарю. Уже пали, обагрив своей кровью желтовато-серые камни, Кинге и Фиб. Старенький священник-камбриец и мальчик-служка, попытавшиеся вмешаться, лежали неподалеку. Копья и ножи англов не ведали пощады. Правда, и нортумбрийцы понесли потери. Одного успел сразить Фиб, одного тяжело ранил Кинге, еще одного — Морлео. Оставались четверо. И трое из этих четверых, свежие, только что ввязавшиеся в схватку копейщики, явно превосходили силой уже измотанных боем пиктов. Талорк и Морлео оборонялись из последних сил, стоя спиной к стене. Недавняя, полученная в Уэстбери, рана на щеке Морлео открылась, из нее сочилась кровь. Но сейчас ему было не до раны, и даже жгучая от попавшего в нее пота боль притупилась. Всё внимание Морлео было приковано к наступавшим на них врагам, к их копьям, нацеленным прямо в лица. Предводитель нортумбрийцев, плечистый рыжебородый англ, стоял чуть поодаль от копейщиков и мрачно ухмылялся. Стычка близилась к развязке, это было ясно. Двое уставших северных дикарей, вооруженных короткими мечами, — что смогут они против трех добрых дейрских копий? А за убитых и раненых воинов королевы пикты заплатят сполна, легкой смертью не умрут! Морлео не видел ухмылки англа: следил не за ним, а за копейщиками. Однако настрой врагов чувствовал. И все равно верил в победу: ведь в его руке была Сувуслан! Волшебное оружие, подаренное прекрасной девой из народа холмов! Клинку этого странного меча, не похожего на привычные пиктам Фидаха, Морлео доверял как никакому другому. И Сувуслан пока не подводила. О том, что «пока» — это всего лишь пара тренировочных поединков с Фибом и один настоящий бой, Морлео сейчас не думал. Должно быть, именно вера в победу и помогла ему отбить щитом внезапный выпад копья. Тотчас же Морлео нанес ответный удар клинком. Англ принял удар на щит, отскочил назад. Миг — и острое лезвие Сувуслан ударило по древку копья, едва не отрубив наконечник. Однако копье выдержало — то ли крепким оказалось ясеневое древко, то ли англ вовремя повел им в сторону, ослабив удар. А вот Морлео, рванувшись вперед, оставил незащищенной спину Талорка — всего-навсего на какое-то мгновение. Но и мгновения хватило, чтобы другой нортумбриец ударил того копьем, сбив с ног.* * *
— Ох, зря ждем, леди, — недовольно проворчал сэр Кей ап Оуэн, рыцарь-ветеран из дружины Хранительницы. — Только время теряем! Моя бы воля — я бы по ним из большой баллисты... Леди Вивиан кивнула — но следовать совету не поспешила: в осажденном Бате находились не только мятежники. Произошедшее застало врасплох многих — и мирных жителей в том числе. А мерсийцы были союзниками Камбрии уже не один десяток лет, и превращать их во врагов из-за кучки заговорщиков Вивиан не желала. Вот и отправил славный Маэл-Патрик О'Бриан, равных которому во владении пращой не было во всем камбрийском войске, ее послание шерифу-изменнику, вот и ждала она ответа бог весть сколько времени. И осажденные ответили — но совсем не так, как надеялась благородная леди Вивиан. Камнями и пулями пращников. Стрелами, полетевшими с надвратной башни. Впрочем, совсем уж Вивиан не заблуждалась — знала Кудду еще по Тамуэрту. Знала и понимала: этот не станет щадить ни себя, ни своих воинов, ни простых горожан. Оттого и стояли камбрийцы в разумном отдалении от стен Бата, оттого и не достигло цели большинство тех выстрелов. Большинство, но не все. Истошно заржав, взвилась на дыбы подраненная лошадь — и, сбросив седока, понеслась по полю. Захрипев, рухнул на землю молодой копейщик с ленточкой кередигионского клана Плант-Илар: из шеи его торчало оперенное древко стрелы. К упавшему бросилась юная девочка в белом плаще ордена Милосердия — но не добежала нескольких шагов и, совсем по-детски удивленно ахнув, осела в дорожную пыль. — Ну, вот и дождались, — сэр Кей мрачно показал на лежащие тела. — Что их матерям скажем? Вроде бы бросил упрек и себе тоже — да только Вивиан поняла невысказанное. Нахмурилась — но слов, чтобы возразить, не нашла. И тогда наконец понеслась через ряды камбрийцев долгожданная команда: — Мангонели, к бою! А потом крепостные стены содрогнулись от обрушившихся на них каменных ядер. И не только крепостные. Один из камней, не самый большой, но все-таки увесистый, долетел до собора.* * *
Бывает так, что какое-нибудь незначительное, пустяковое само по себе событие вдруг оборачивается неожиданно большими последствиями. Так случилось и с падением того камня. Ударив в стену на излете, он не сумел ее пробить, застрял в кладке. Но по стене зазмеилась трещина, устремилась вверх между контрфорсами, побежала по своду. Зашатался закрепленный в перекрытии железный крюк. И висевшая на нем массивная бронзовая люстра с грохотом обрушилась прямо на головы нортумбрийцам. Морлео опомнился быстро. Еще не затихло эхо, а он уже стоял, прислонясь к стене, с Сувуслан наизготовку. Между тем расклад сил стал совсем иным. Двое копейщиков копошились на полу среди обломков люстры, тщетно пытаясь подняться. Третий лежал неподвижно с окровавленной головой. Теперь у Морлео остался лишь один противник — вооруженный мечом и щитом рыжебородый англ. А то, что начиналось как избиение, стало чуть больше походить на честный поединок. Нет, силы не уравнялись: англ был и выше ростом, и шире в плечах, а главное — не измотан боем. И все-таки у Морлео появилась надежда. Появилась — и превратила навалившееся было отчаяние в острую, подчинившую себе всё его существо жажду мести — за Кинге, за Фиба, за дядю Талорка, материного брата, когда-то вытащившего его из позорного гаэльского плена и выучившего настоящему, правильному мечному бою — а сейчас неподвижно лежавшего вниз лицом на каменном полу, то ли раненого, то ли убитого по его вине. И ярость, вспыхнувшая у Морлео в душе, оказалась сильнее усталости. Англ, видно, этого то ли не понял, то ли недооценил. А может быть, просто не разглядел толком клинок в руке противостоявшего ему щуплого пикта, не учел, что палаш легче привычного ему меча. И бросился на явно усталого противника, чтобы быстро покончить с ним — и поспешить на помощь пострадавшим от упавшей люстры соратникам. Это оказалось роковой ошибкой. От меча Морлео уклонился — и тут же, юркий, подвижный, поднырнул под щит противника, устремив вперед острие Сувуслан. Укол пришелся нортумбрийцу в незащищенное кольчугой колено. Взревев, англ стал заваливаться на Морлео — и тот встретил его направленным вверх, в лицо, клинком. А еще через миг залитый вражеской кровью Морлео, оттолкнув убитого, вскочил на ноги. Остальное он проделал за считанные мгновения. Со стороны показалось бы — хладнокровно. На самом деле — пылая ненавистью к давним врагам своей страны, к убийцам родичей и боевых друзей. Тянувшегося к ножу раненого копейщика рубанул клинком по руке. Ударом в шею добил другого. И бросился к по-прежнему неподвижно лежавшему Талорку.* * *
Окрестности Бата встретили Эмлин грохотом каменных ядер. С вершины холма как на ладони открывались излучина Эйвона и раскинувшийся в ней город, еще недавно мирный и благополучный, но теперь захваченный мятежниками. Камбрийские воины под стенами Бата казались издалека крошечными, как муравьи, а осадные баллисты-мангонели походили на прижавших головы к земле длинношеих гусей. Вот один из «гусей», облепленный темными фигурками расчета, медленно повернул к городу кургузый зад, вот взмахнул шеей — и к сероватой крепостной стене полетела обтесанная каменная глыба. Взметнулись облако пыли, в стороны полетели обломки известняка... Эмлин напряженно всматривалась вдаль, и сердце ее предательски колотилось. Пусть узенький Эйвон ничуть не походил на бескрайнее Северное море, а окрестные холмы — на ровные как скатерть нортумбрийские луга, в осажденном Бате ей упорно чудился совсем другой город. Вспоминались давние уже времена: Берникийская война, Северный поход, осада Дин Гира, или, как называли его поселившиеся в разоренном Бринейхе англы, Бамбурга. Там всего одна такая машина решила исход сражения, разнеся в щепки деревянную стену англской крепости, — правда, за то, чтобы подвести мангонель на близкое расстояние, пришлось заплатить сотнями жизней. Юная Эмлин, тогда тайная охранница леди Хранительницы, успела лишь мельком увидеть чудо-баллисту в действии — но запомнила то зрелище на всю жизнь. По Бату же сейчас стреляли целых три мангонеля, и были они, пожалуй, гораздо больше того, что крушил когда-то крепость Дин Гира, — ну, так и здешние стены выглядели куда основательнее. И, подобно давним защитникам нортумбрийской крепости, мятежники, захватившие Бат, явно не собирались сдаваться: они яростно огрызались огненными стрелами, тщетно пытаясь поразить ими хотя бы ближнее из грозных камнеметных орудий. А у Эмлин в памяти один за другим оживали образы из тех далеких времен: высокие волны штормового прибоя, пронзительные крики громадных морских чаек, горьковатый дым походного костра... и так и не случившийся поцелуй того отчаянного мальчишки, такого же черноволосого, как она. Мальчишки, которому Эмлин навсегда отдала свое сердце — и который никогда не должен об этом узнать... — Леди, что-то случилось? Опомнилась. Обернулась. Кей, самый молодой в отряде, с тревогой всматривался в ее лицо. — Всё хорошо, сэр Кей ап Оуэн! — откликнулась звонко, бодро. Нарочно отвеличала совсем недавно посвященного в рыцари юношу как бывалого ветерана: пусть вспомнит о своем полном тезке из боевой дружины Хранительницы, о его подвигах, о славе — это будет лучше, чем задавать ненужные вопросы. А Кей и правда сразу же как-то подтянулся, расправил плечи. И, не оглядываясь, уверенно зашагал вместе со всеми вниз по дороге.* * *
— Эй, а ну стоять! Кто таковы? — немолодой вислоусый гвентец в черно-желтом плаще, удивительно похожий на давешнего керлеонского привратника, грозно зыркнул на подошедший к камбрийскому лагерю маленький отряд, повелительно поднял руку. Эмлин вышла вперед, вскинула кулак в воинском приветствии. Сверкнул на пальце перстень с зеленым камешком. Должно быть, заметив его, гвентец едва заметно кивнул, быстро отсалютовал в ответ — но лицо его осталось недоверчиво-напряженным. — Дама Эмлин верх Аннон, рыцарь дружины Святой и Вечной, — не запнувшись, отчеканила та непривычное пока звание и взятое за неимением лучшего странное отчество. — Прибыла из Кер-Сиди с особым поручением — вот предписание о содействии! И извлекла из-за пазухи сложенный несколько раз листок. Гвентец, не в пример керлеонскому привратнику, оказался грамотным. Быстро пробежал глазами бумагу, потом кивнул уже иначе — почтительно. И важно вымолвил, глядя на Эмлин с тщательно скрываемым, но все равно заметным любопытством: — Следуйте за мной, леди! Вот так и предстала Эмлин вместе со своими скрибонами перед леди Вивиан — прямо в разгар штурма. Конечно же, ни представляться еще раз, ни даже объяснять цель своего появления не пришлось: та, знавшая Эмлин по Кер-Сиди, поняла всё сразу. И оказала самую главную помощь: позволила ее отряду в числе первых вступить в сдавшийся город.* * *
Улицы Бата оказались пустынны: казалось, город совсем вымер. Впрочем, этому-то Эмлин не удивилась ничуть. Станут ли победители разбираться, кто здесь мятежник, а кто просто оказался не в том месте не в то время? То-то и оно! Вот и попрятались здешние жители, и англы, и саксы, да и бритты тоже, от вошедших в город камбрийцев. А Эмлин, хоть и понимала их опасения, досадовала и злилась. Так и подмывало вломиться в какой-нибудь дом и учинить там допрос: появлялись ли в городе две явно нездешние рыжеволосые девушки, где, когда, куда направлялись?.. Только вот непрошеных гостей хозяева могли запросто встретить с оружием в руках, а спасательному отряду без особой нужды ввязываться в стычки не полагалось. Случись что с ними — кто повезет Этайн домой, в Кер-Сиди? Да и вообще, зачем оставлять о себе дурную память? Войны и мятежи — они рано или поздно заканчиваются, а люди остаются, и нужно ли, чтобы потом страшными кровожадными валлийцами пугали непослушных мерсийских детей? Дурного настроения Эмлин, однако, старалась не показывать: незачем заражать им скрибонов! Сосредоточенная и молчаливая, с привычно бесстрастным выражением лица шагала она по мостовой, бдительно всматриваясь в двери и окна домов: не притаился ли там враг с луком или сулицей? Идрис и Тревор — те тоже следили за обстановкой, и в том, как быстро и четко они поделили, кому за чем наблюдать, ощущалась давняя слаженность. А вот Кей, похоже, замечтался: рассматривал здешний собор. Собор в Бате, конечно, был хорош: украшенный двумя устремленными вверх острыми шпилями, он гордо возвышался над окрестными домами, и во всем его облике — в высоких стрельчатых окнах, в растительных узорах, украшавших их решетки, в могучих ребрах контрфорсов, подпиравших стены, — угадывалась рука гленского зодчего. Только вот любоваться им было явно не время... Однако одернуть юнца-ротозея Эмлин не успела, осеклась. Разглядела на лице у Кея вовсе не восторг и не благоговение. Взгляд молодого скрибона был сосредоточен и тревожен. А Кей вдруг повернулся к ней. Шепнул: — Что-то крест на соборе покосился. Чую, неладно там, леди! Разрешите заглянуть — я мигом! Эмлин кивнула — скорее от неожиданности, чем толком осмыслив просьбу. И лишь потом мысленно согласилась с Кеем: иногда к предчувствиям сто́ит прислушиваться! А тот сразу же приступил к делу. Метнулся к стене ближайшего дома. Пригнувшись, пробежал до конца улицы. Быстро преодолел площадь. Чуть задержался возле распахнутых ворот собора. И растворился в темном проеме. Ждать пришлось недолго. Вскоре Кей выглянул наружу, призывно махнул рукой. Это могло означать лишь одно: там и правда нашлось что-то важное! Осмотревшись по сторонам, Эмлин осторожно двинулась к собору. Идрис и Тревор последовали за ней. Собор встретил Эмлин висевшей в воздухе известковой пылью, противно заскрипевшей на зубах с первым же вдохом. Сквозь решетки окон виднелось темное, затянутое свинцовыми тучами небо. Несколько лампад, горевших перед иконами, были явно не в состоянии разогнать полумрак. В помещении стоял тяжелый дух: к аромату свечного воска примешивались другие, совсем неуместные запахи: острый — извести и железистый — крови. И царила зловещая тишина, лишь изредка нарушаемая тихими стонами. — Сюда, леди! — позвал вдруг Кей. — Здесь раненый, — и, упреждая вопрос, сразу же продолжил: — Мальчишка-пикт говорит, это сын их короля!* * *
— Дядя Тало, дядя Тало! Какой знакомый голос... А, это же Мор, сын Некту, младшей сестры, взявшей себе в мужья Ру Однорукого. Славный паренек!.. Талорк попробовал приподняться — и тут же острая боль пронзила бок, а перед глазами замелькали ослепительно-белые искры. Едва сдержав стон, он вновь опустился на твердую каменную плиту. Увидел прямо перед глазами расколотое бронзовое кольцо, увитое бронзовым же плющом, — обломок рухнувшей люстры. Дотронулся рукой до покрытых темной запекшейся кровью камней церковного пола. И только теперь окончательно сообразил, где он находится и что произошло. Бат, собор, бой с нортумбрийцами, удар копьем... Хорошо, что на нем была кольчуга: спасла! Приподнялся опять — теперь уже осторожно. Осмотрелся вокруг. И вновь застонал — уже не столько от боли, сколько от отчаяния: увидел рядом с расколотой люстрой свой меч, верный Тимисто — лежащий на полу, бессильный, изувеченный, переломленный у самой рукояти. Тут же в памяти всплыл громкий взволнованный шепот Этайн: «У вас меч в порядке?» Вот и сбылось пророчество звероухой девочки! — Всё хорошо, дядя Тало, — торопливо зашептал Мор. — Изменники — кто убит, кто пойман. В городе камбрийцы Хранительницы. А нам сам Господь пришел на подмогу! Но Талорк думал о другом. О несделанном деле. О невыполненной миссии. Морской змей обвивал голову Старой Лигах, воротником охватывал ее шею, свешивался с плеча. Хотя Талорк и понимал, что иссиня-черное туловище чудища искусно сплетено из окрашенных вайдой волос, а голова всего лишь вытатуирована на лице жрицы, змей казался ему настоящим, живым — и очень злобным. Талорк склонился перед служительницей Донна низко, до земли, в точности как требовал древний обычай. — Выслушай меня, Мать Лигах! Я, Талорк, сын Мэйзгемм, королевы Фортриу и всей Альбы, пришел к тебе за советом и помощью. Белый бык... — Пусть бык еще поживет, — не дослушав, сварливо перебила жрица. — Мекк-Миль, спящий на острове, не примет твою жертву, сын бритта! Впрочем, если хочешь — попробуй предложить ее своему Распятому! И, злорадно хохотнув, повернулась спиной. — Идем отсюда, родич! — верный Кинге осторожно дотронулся до руки Талорка. — Говорил я тебе: не ищи помощи у Одор-ко-Монгфинд! Им наши беды — только в радость. В тот же миг Старая Лигах обернулась. — Ишь какие торопливые, — промолвила она, брезгливо выплевывая слова. — «Только в радость»... Проси́те помощи у Среброрукого! Твои предки, полубритт, звали его Нуддом. И, хлопнув дверью, скрылась в хижине. — Мор... — позвал Талорк. Получилось совсем тихо: каждый глубокий вдох оборачивался острой болью в боку. Но племянник все равно услышал. Откликнулся сразу же: — Всё будет хорошо, дядя Тало! Камбрийцы — они помогут! Вот-вот придет лекарь из Ордена... Талорк невольно поморщился: ох, не о том думает мальчишка! Спасибо, хоть не стал уговаривать потерпеть... — Морлео! — Да, дядя. — Подойди! Выслушай. Мор послушно подбежал, склонился над ним. Плащ разорван, щека в засохшей крови. Но иноземный меч с чудны́м именем вроде бы цел, висит на поясе. Превозмогая боль, Талорк чуть приподнялся. Выговорил с усилием: — Видно, тебе одному идти к храму Нуады! — Нуады?.. — голос Мора дрогнул. — Хорошо, дядя! — Теперь слушай внимательно! Доберешься до Лондиниума. В развалинах старого города отыщешь храм с жертвенником Марса Ноденса — так римляне называли Среборукого. А потом... Попытался добраться до ворота. Не получилось: стоило приподнять правую руку, как бок вновь отозвался мучительной болью. Однако справился левой рукой. Нащупал на груди тесемку, потянул. Запястья коснулось тяжелое золотое кольцо. Протянул Мору ладонь. — Срежь и возьми! Оставишь его там — Нуаде в дар. Если примет — может быть, смилуется, вернет разум нашему королю! — Да, дядя... Спасибо! В полумраке блеснул клинок. Тесемка ослабла и тут же выскользнула из руки, упала на пол. — Иди же, Мор! Морлео молча кивнул, поднялся. Однако уходить не спешил. И стоял неподалеку, пока в воротах собора не появились двое камбрийцев в белых плащах Ордена Милосердия. Талорка долго несли на носилках — сначала через площадь, потом по узким незнакомым улицам. В лицо светило нашедшее прореху между тучами солнце, заставляло жмуриться. Носилки колыхались, размозженный бок отзывался болью на каждый шаг, в плечи и в затылок упиралась жесткая высокая подушка — но всё это уже не имело никакого значения. Слушая ласковый, убаюкивающий голос едва поспевавшей рядом молодой лекарки, Талорк пытался убедить себя: он сделал все, что мог — а остальное зависит уже не от него. Однако спокойнее на душе все равно не становилось. Перед глазами стояло лицо племянника — усталое, измазанное в грязи, с рассеченной окровавленной щекой... За что Мор его поблагодарил? За доверие? Или, может быть, за жизнь: вообразил сначала, что его посылают на заклание? Только вот так ли далеко было это от истины? Пробираться больше полусотни миль через враждебные саксонские земли — опасное испытание даже для бывалого воина. Мрачные мысли не оставляли Талорка всю дорогу. Лишь в госпитале, после того, как заправлявший там лекарь, пожилой худощавый камбриец в монашеской рясе, заставил его выпить целую склянку резко пахнущего зелья, боль, и телесная, и душевная, немного притупилась. А потом Талорк провалился не то в забытье, не то в тяжелый сон без сновидений.* * *
Камбрийцы-спасатели в белых орденских плащах скрылись за поворотом одной из соседних улиц, и Морлео остался один посреди площади. Напряжение, не отпускавшее его с самого боя, наконец схлынуло — но на смену ему пришло нечто худшее: растерянность, граничащая с отчаянием. Разлука с дядей Тало воспринималась даже больнее, чем гибель Фиба и Кинге. А впереди предстоял далекий путь — и оттого, что цель его наконец прояснилась, легче не стало. Странствовать в одиночку Морлео еще не доводилось. От раздумий его отвлек раздавшийся за спиной вроде бы знакомый голос: — Сэр Морлео мекк Ру! Морлео удивленно обернулся. Окликнувшая его женщина, черноволосая, коротко стриженая, одетая по-воински, действительно оказалась знакомой — правда, совсем недавней. Впервые он увидел ее в здешнем христианском храме вскоре после боя с англами: она появилась в сопровождении двух рыцарей следом за молодым камбрийцем. И именно она распорядилась отыскать для дяди Тало спасателей Ордена Милосердия. Тогда Морлео был ей искренне благодарен. А теперь недоумевал. Как эта женщина оказалась рядом, когда успела подойти, почему он, с малолетства обученный искусству разведчика и следопыта, ничего не заметил? Это было странно, даже обидно — и уж точно удивительно. Но еще более удивительным казалось другое: она откуда-то знала его имя! И почему-то назвала его «сэром» — как доблестного рыцаря, как прославленного героя. Между тем женщина заговорила опять — по-гаэльски, с заметным бриттским акцентом: — Позвольте задать вам вопрос, доблестный воин Альбы! Морлео вздрогнул. Почувствовал, как к лицу приливает кровь. Рука непроизвольно потянулась к поясу, к рукояти Сувуслан. «Доблестный воин Альбы» — когда-то именно так его величала Шенга, жена вождя скоттов: насмешливо, презрительно, издеваясь над беспомощностью пленника, над его позором. Глупостей Морлео все-таки не натворил, за оружие не схватился. Сначала руку удержало привитое с детства почтение к женщинам — его не сумела разрушить даже высокомерная и злобная Шенга. А потом он поймал взгляд черноволосой бриттки — честный, открытый. В этом взгляде читались уважение и, может быть, сдержанное любопытство — но определенно не насмешка и не желание унизить. Движение его руки бриттка все-таки заметила. Однако не выказала ни испуга, ни враждебности. А просто кивнула: — Да, как раз о вашем мече я и хотела спросить. Откуда он у вас? Морлео нахмурился. Снова вспомнился гаэльский плен — теперь уже не насмешки, а долгие и не менее унизительные допросы. И снова удалось сдержаться. Ответил с достоинством: — Он достался мне честно, леди! Бриттка вздрогнула. И тут же задала новый вопрос: — Воинская добыча? Мотнул головой. — Нет. Дар. — Дар? — переспросила бриттка. — Чей? Женщина почему-то вызывала доверие. И все-таки Морлео решил остеречься: кто знает, сто́ит ли кому-либо еще знать о его встрече с леди Этайн! Неспроста же прекрасная сида была одета тогда как простая ирландка, неспроста переиначивала свое имя, неспроста прятала уши! И, виновато склонив голову, он угрюмо произнес: — Подарившая не хотела, чтобы я называл ее имя. Я не смогу вам ответить. Простите, леди! Бриттка вздохнула. — Сэр Морлео, что ж, это ваше право. Cкажите лишь одно: эта юная леди — она заходила с вами в город? Он снова мотнул головой. — Нет, по счастью. Дядя Тало простился с ней в «Белом Олене». Ответил — и вздрогнул. Понял: проговорился. Встрепенулся — да было уже поздно. А бриттка вдруг улыбнулась — ласково, совсем по-матерински: — Вы не сказали ничего лишнего, доблестный сэр Морлео. И все равно очень мне помогли, спасибо вам! А я уж точно не враг ни леди Этайн, ни славной Орли Ни-Кашин. Леди Хранительница отправила меня сюда, чтобы найти их и спасти. И тогда Морлео, чувствуя, как уходит прочь не оставлявшее его всё это время напряжение, устало улыбнулся в ответ.