— Этнин, ты что! Тут же страсть как высоко!
Танька вздрогнула, оборвала песню. Обернулась. И замерла.
Орли в алом саксонском платье, с растрепанными рыжими косами застыла, подсвеченная костром. Высокое пламя за ее спиной яростно гудело и трещало, в дымном вихре кружились сонмы алых искр, уносясь в небо, теряясь среди бесчисленных звезд. Волосы Орли сияли красной медью, и она казалась живым воплощением огня, явившейся к смертным Бригитой. Зрелище это было настолько красочным и величественным, что у Таньки захватило дух.
А Орли, ничего не подозревая, замахала рукой:
— Идем лучше к нам! Тут Гвен всех лепешками угощает. Вкусные, с ягодами со здешними душистыми!
Тут же наваждение спало, образ огненной богини рассыпался. Танька вздохнула, нехотя кивнула. И поплелась к костру. Присоединяться к сидевшим возле огня не хотелось. На лепешку Танька не рассчитывала: свою долю она получила уже давно. А смотреть, как другие лакомятся угощением, и глотать слюнки — удовольствие так себе.
Первой, кого Танька увидела у костра, оказалась Гвен: та устроилась у самого огня и шевелила горящий хворост длинной кривой палкой. Господин Эрк с важным видом восседал позади жены, держа в одной руке кусок лепешки, а в другой — большую оловянную кружку. А чуть в стороне на клетчатом, похожем на пиктский пледе примостилась Санни.
Заметив подошедших Таньку и Орли, Санни приподнялась, расправила плед. Улыбнулась:
— Садитесь! Тут троим места хватит и еще останется!
Устроилась Танька уютно: между Санни и Орли. Правда, тут же устыдилась своей торопливости: вот, плюхнулась самая первая, подругу не подождала! А потом стало и вовсе неловко. Потому что Гвен вдруг протянула ей большой ломоть лепешки — чуть ли не всю целиком.
— Угощайтесь, леди! Это Робин отказался: кисло ему, видите ли!
Тут только Танька и сообразила: а Робина-то у костра и нет! Повертела головой по сторонам — но нигде его не нашла и даже никакого шороха поблизости не услышала.
— Вы ведь Робина ищете, леди? — подал вдруг голос господин Эрк. — Так он за дорогой следить ушел. Вот же неугомонный — сразу видно сидову кровь!
Орли вдруг тихо вздохнула. Эхом отозвалась ей Гвен. Эрк привстал, удивленно посмотрел сначала на одну, потом на другую.
— Вы что, девочки?
— Да ничего, ничего, Эрк, — поспешно отозвалась Гвен. — Не бери в голову. О своем мы.
Эрк хмыкнул, пожал плечами. Потом опустился прямо на траву рядом с расстеленным плащом, задумчиво свесил голову. Гвен продолжала смотреть на него — настороженно, испуганно. И от этого взгляда Таньке вдруг стало неуютно. Тут же под ребром заворочался «цензор», словно бы она собралась солгать.
Лгать Танька, конечно же, не собиралась. Вот только... Не дай бог начнет сейчас господин Эрк рассуждать о волшебной крови у Робина да у себя — сможет ли она тогда промолчать, не встрянет ли со своей сидовой правдой? А ведь ей-то господин Эрк поверит точно, да и Робин тоже. И что тогда будет — лучше и не думать!
Между тем возле костра воцарилось напряженное молчание. Казалось, все смотрели на сиду — и Гвен, и Орли, и даже вроде бы не посвященная в эти тайны Санни. Разве что Эрк так и сидел с опущенной головой, погруженный в какие-то свои думы.
Первой опомнилась Гвен: вперилась вдруг в мужа грозным взглядом, принялась выговаривать ему, как непослушному ребенку:
— Ты куда это уселся? Простудиться хочешь?
Тот недовольно засопел и вместо того, чтобы попросту пересесть, пододвинул плащ, принялся подсовывать его под себя.
А Гвен тут же торопливо заговорила, обращаясь к Таньке:
— Ой, леди... Я же вам ту историю про могилу Талиесина так и не рассказала!.. Да вы лепешку-то ешьте, не стесняйтесь!
Танька кивнула, покорно отщипнула от лепешки кусочек, положила в рот. И приготовилась добросовестно слушать. По правде говоря, она предпочла бы отложить этот рассказ на потом: сейчас в голову ей лезли совсем другие мысли. Но надо же было помочь Гвен увести разговор от опасной темы!
— Так вот, случилось это давным-давно, когда и Эрк, и Робин были совсем молодыми, а я — так и вовсе девчонкой, — начала между тем рассказ Гвен. — Отец мой жив был еще, да и почтенный Пиран на здоровье не особо жаловался, дальних странствий не боялся. Ну, и Робин тогда тоже с нами лицедействовал — это уж потом он от нас ушел, свою дорогу выбрал.
— Не сам ушел Робин, а старик Пиран его прогнал, — вмешался по-прежнему мрачный Эрк. — Епископа испугался.
— Да не гнал Пиран его! — упрямо мотнула головой Гвен. — Отругал — это да. Но вот гнать — о таком и речи не шло! И вообще, раз лучше меня знаешь — вот сам и рассказывай!
— А и расскажу! — Эрк насупился еще больше, однако вдруг неожиданно резво поднялся на ноги — в одной руке кружка, в другой — остаток лепешки.
Гвен посмотрела на Таньку и едва заметно улыбнулась. Та кивнула в ответ.
— Случилась та история, — Эрк замолчал на мгновение, важно обвел взглядом сидевших у огня, — лет этак сорок назад, а то и поболе. Уж леди Хранительница точно еще не явилась...
«Мама еще не явилась... Нет, тогда еще не мама, тогда еще Учитель в ее теле. Но ведь, значит... — неожиданная мысль поразила Таньку, ужаснула ее. — Значит, не было той истории на самом деле: всё создатели-Сущности придумали! Придумали — да и вложили людям в головы, заставили их поверить, что это случилось с ними на самом деле!»
Вновь в Танькином воображении возник поддельный тулмен возле Кер-Сиди — но теперь он показался даже не самой большой ложью. Тулмен, по крайней мере, был осязаем, в него можно было забраться, в нем можно было потрогать стены и утварь, в нем можно было бы при желании даже поселиться. Да и вообще, она ведь все-таки обустроила его, сделала хотя бы чуточку настоящим! А поддельная память — это совсем другое: ее и не потрогаешь, и не оживишь...
— Времена были тогда не чета нынешним, — вещал между тем Эрк, степенно расхаживая возле самого костра. — Старый Пиран Робина выгнал или он сам ушел — сейчас уже и не поймешь: одного на свете нет, а другой отмалчивается. А тогда Робин с нами по одним дорогам странствовал, из одного котла ел. Актером, надо сказать, он был на все руки: в комедиях кого только ни представлял — хоть короля, хоть пастуха, хоть ученого монаха — да еще и на пибгорне играл. Честно говоря, без Робина у нас бы и половины тогдашней выручки не было...
Эрк оборвал рассказ, всплеснул пухлыми руками. И заговорил совсем иначе: торопливо и как-то виновато:
— Ох, не о том я речь веду! Историю ту я ведь сам заварил, не Робин. Молодой я был, глупый совсем. Пару комедий написал — ну, и возомнил себя поэтом не меньшим, чем сам Анейрин. Сейчас-то комедии те вспомнишь — аж совестно становится. А тогда... — он вздохнул, перевел дух. — Вот как дело было. Приехали мы как-то раз в Кередигион. Остановились возле Аберистуита — думали показать там пару мимов на римский лад. Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Только нашли подходящее место, только лошадей выпрягли — откуда ни возьмись, является Гервон ап Дилан из Порт-Эсгевина! Идет, как и положено барду — с крутом за спиной. А надо сказать, гвентские Вилис-Нейрины того самого Анейрина в своем клане числили, даром что он был северянином из Гододина. И, должно быть, числили все-таки не зря: славных бардов среди них всегда было немало, а уж и старик Гервон, и сын его Овит — точно не из последних.
Услышав знакомое имя, Танька встрепенулась. Овит ап Гервон, бард из Кер-Леона, — тот самый, подаривший ей свою арфу! Тут же из головы ее вылетели все размышления о правде, о лжи и о поддельной памяти, а перед глазами как наяву предстали пиршественная зала «Золотого Козерога», Плегга за стойкой, Морлео, размахивающий кулаками... Как же тесен все-таки мир!
— Увидел я его — глазам своим не поверил, — рассказывал тем временем Эрк. — От Порт-Эсгевина-то до Аберистуита пешком идти дней пять, не меньше — и то если всё удачно сложится. Сначала подумал я даже, что обознался. Однако бард сам подошел к нашему Пирану, заговорил. Как я гвентский выговор услышал — сразу все сомнения отпали. Вскоре всё и разъяснилось. Оказалось, Артлуис ап Артводу, тогдашний король Кередигиона, объявил состязание поэтов и музыкантов. Позвал всех — и бардов, и игроков на круте, и арфистов. А победителю посулил ни много ни мало стул из чистого серебра. Ну, почтенный Гервон и не утерпел, пустился в путь. Правда, как он обратно собирался с этим стулом возвращаться, я до сих пор ума не приложу: по лесам в те времена разбойники рыскали вовсю — и свои, камбрийские, и пришлые. Понятно, что ни бритты, ни ирландцы барда бы тронуть не посмели, да только вот саксу на это звание наплевать!
Эрк сделал паузу, обвел слушательниц взглядом, усмехнулся.
— Я-то и сам почтенного Гервона ничем был не лучше. Как про тот серебряный стул услышал — покой потерял. Дай-ка, думаю, тоже испытаю судьбу. Только гвентец за городскими воротами скрылся — я к Пирану и подкатился. Дозволь, говорю, подменышу Эрку тоже поучаствовать в состязании. Тот в ответ лишь плечами пожал: мол, хочешь — участвуй, да и отвернулся. Это уж я потом понял, отчего он такой хмурый был: все наши надежды прахом пошли! Кому будет дело до наших представлений, когда весь город только о королевском состязании и говорит! Не только магистр Пиран, все это смекнули, один я балбесом оказался.
Произнеся это, Эрк скорбно покачал головой, развел руками, многозначительно хмыкнул. Возле Танькиного уха вдруг раздалось тихое сдавленное фырканье: похоже, Орли едва сдерживала смех.
— А тогда собрался я на это состязание в самом лучшем расположении духа, — продолжил рассказ Эрк. — Побрился, оделся в самое лучшее, голову причесал — и отправился ко дворцу. Иду по городу, люди меня рассматривают — ну, да мне не привыкать. Улыбаюсь им в ответ — будто на представлении. А сам думаю: вот когда коротышка-подменыш серебряный стул из дворца понесет — еще не так удивятся! — Эрк перевел дух, улыбнулся. — Сначала я и правда храбрился. Однако как ко дворцу подошел к королевскому — оробел маленько. Думаю, сейчас меня и на порог не пустят. Но обошлось — правда, посмеялись стражники от души.
Эрк прервал рассказ, скорчил страдальческую гримасу, вздохнул. Продолжил вполголоса, будто не хотел признаваться, да пришлось:
— Ну, а в тронном зале у меня и вовсе душа в пятки ушла. Королей-то я тогда прежде еще и не видывал — а тут и сам Артлуис, и королева, и сын их, принц Клидог. А неподалеку от короля — целая толпа: кто с крутом, кто с арфой, все высоченные, бородаты́е — сразу видно, настоящие барды. И вот смотрю я на них снизу вверх, а в голову только одно и лезет: ну какой я им соперник! Росту с локоть, на губах молоко не обсохло — а чтобы настоящим бардом считаться, надо девять лет учиться. Однако и отступать неохота. Ко всему еще я в толпе опять Гервона углядел — тот, конечно, раньше меня во дворец явился. Ну, и он меня тоже заметил — вижу, ухмыляется. А Гервон, надо сказать, у нас на представлениях бывал и в Кер-Леоне, и в Босвене, и в Кер-Тамаре, так что мои песенки слыхивал не раз. Ну, думаю, плохо дело: раз гвентец так на меня смотрит, значит, ни во что он мои стихи не ставит. И такая досада меня разобрала! Но и раззадорился я тоже. Стою — а в голову сами собой слова к новой песне приходят, хоть король еще заданий даже и не объявил. И так складно у меня получается, что сам себе удивляюсь. Опомниться не успел — а уж половина песни сочинилась: хоть сейчас пой!
Эрк помолчал, хитро посмотрел на слушательниц. Потом неторопливо продолжил:
— А вскоре и фанфары заиграли. Барды — те разом все замолчали, к королю повернулись, ну, и я тоже. Смотрю, Артлуис с трона поднимается, нас всех оглядывает. Одному улыбнется благосклонно, на другого посмотрит хмуро, на третьего так зыркнет, что тот побледнеет. А как до меня добрался — поморщился, да и отвернулся.
Голос рассказчика вновь смолк. В наступившей тишине, нарушавшейся лишь шелестящей трелью кузнечика да далеким криком ночной птицы, вдруг испуганно охнула Орли.
— Ну, и зря ты всполошилась, девчушка, — Эрк лукаво глянул на ирландку, хмыкнул. — Ничего дурного мне кередигионский король тогда не сделал. Ну, не показался я ему — так не казнить же из-за этого! А Артлуис подождал маленько, с королевой о чем-то перемолвился — да и объявил наконец все три задания. И оказались они про одно и то же — про правду и неправду.
Последние слова Эрк выговорил с каким-то особенным нажимом, так что Танька даже встревожилась: а вдруг он тоже о чем-то догадывается, вдруг заговорит сейчас про ненастоящую память, про большой обман?! Встревожилась — и по-настоящему испугалась: у нее перехватило дыхание, а сердце на мгновение замерло и тут же бурно заколотилось.
Но тревога оказалась напрасной: нет, Эрк имел в виду совсем другое.
— Вот тут я, по правде сказать, задумался крепко, — продолжил он, загадочно улыбнувшись. — Это ведь сказать легко — «сочини про ложь», а если ты в ней ничего не смыслишь? Я-то ведь никогда в жизни не врал, как славному народу и полагается!
И тут вдруг Орли встрепенулась. Шепнула тихонько Таньке на ухо:
— Слушай, холмовая... А как же представления-то эти? Я вот там немой женой была, а на самом-то деле я ведь не немая! Учили-то меня лицедейству они с Гвен!
«Тихонько», по правде говоря, у подруги получилось так себе: Танька аж подпрыгнула от резкой боли в ухе, тут же сменившейся противным звоном. Спохватившись, Орли отшатнулась, ахнула. Зашептала виновато и испуганно:
— Ой, прости, совсем я про твои уши забыла...
— Что случилось, подружка? — вскинулась Санни. Оборвав рассказ, растерянно замер возле костра Эрк. На ноги поднялась Гвен, осторожно подобралась к Таньке. Дотронулась до ее плеча.
— Вам нехорошо, леди?
— Нет-нет, госпожа Гвен, — поспешно отозвалась сида. — Всё в порядке — а это пустяк совсем.
Гвен недоверчиво посмотрела на нее — сжавшуюся в комочек, держащуюся за ухо — однако ничего больше спрашивать не стала, лишь молча кивнула.
— Да это я Этнин напугала, — огорченно призналась Орли, — в ухо ей громко крикнула. Я не хотела, честное слово... Только я запуталась совсем. Ну ладно Робин: мне Этнин про него еще в британских землях объяснила. А господин Эрк — он же и вправду... Ой! — Орли вдруг запнулась, замолчала.
Гвен тихо вздохнула, Танька молча отвела глаза.
— Что это вы там Робина помянули? — из-за спины Гвен выглянул растерянный, недоумевающий Эрк.
— Ну, — промямлила ирландка, — я о том, кто он по рождению... — и вновь испуганно замолкла.
— Да я хотела объяснить, почему Робин клановой ленты не носит, — поспешно вмешалась в разговор Гвен.
— А... — протянул Эрк. — Ну, это-то просто. Нету у Робина клана никакого: мать-то у него родом с континента, то ли из франков, то ли из фризов. Гвентские десси — те Робина за своего тоже не признали, хоть и рожден он от ирландского сида. Так оно и немудрено. Что бы там про десси ни болтали, а они, как и остальные ирландцы, считают свои родословные от Миля, а не от детей Дон.
Тут уж Орли радостно подхватила разговор: закивала, принялась объяснять, от кого ведут род разные септы Дал Каш, рассказывать про Кормака Каша да про его отца Айлиля Одноухого. А тем временем стал потихоньку затихать назойливый звон в несчастном Танькином ухе. Только вот на смену звону в голову сиде полезли не менее назойливые мысли. Слушая вполуха рассказ подруги о мудрых вождях и храбрых воинах былых времен, Танька размышляла совсем о другом — о сидовой лжи и правде. Верили же люди, что сиды не лгут — а правда ли это? Вот мамин Учитель — он же умел сказать неправду, если так было нужно. Но Учитель, в сущности, и не был сидом: ведь тело — это одно, а душа — совсем другое. И кто знает, может, как раз из-за раздрая между телом и душой, а вовсе не от недосыпа и неправильной еды, и произошло то самое обновление, после которого Учителя не стало, а мама осознала себя? Зато мама — уж она-то точно говорила одну лишь правду!
«И если бы наш друид не придумал отвести в Кашел ту корову, не перехитрил бы короля Осрайге, то пришлось бы нам оставить и Мунстер тоже», — тихий голос Орли прорвался сквозь мысли сиды, но не перебил их, лишь развернул в другом направлении. История, которую рассказывала сейчас подруга, показалась Таньке совершенно незнакомой. Однако в памяти ее всплыл вдруг деревянный конь, будто бы оставленный возле ворот Трои хитрыми греками. А потом в воображении нарисовалась еще одна картина: свинцово-серая стылая Хабрен, кружащийся в воздухе снег, покрытое пожухлой мертвой травой поле, военный лагерь возле осажденного вражеского города — и мама, старательно выводящая на мятом пергаменте странные, непонятные слова. Не подделай она тогда саксонское письмо, не подбрось его в Кер-Глоуи перед штурмом — сколько полегло бы камбрийцев под его стенами!..
Орли всё говорила и говорила — торопливо, глотая слова, то и дело сбиваясь на гаэльский, и при этом совсем тихо: должно быть, боялась еще больше навредить Танькиным ушам. Теперь она уже не рассказывала про ирландскую старину, а рассуждала о вещах куда более насущных:
— Ох, бедный Робин! Без клана-то жить плохо совсем: случись что — кто поможет? Вот, помню, как-то раз у нас в Иннишкарре...
Что именно приключилось тогда у Орли на родине, Танька уже не узнала. Вмешалась Гвен — махнула рукой, рассмеялась:
— Ой, да брось! Нам, лицедеям, к такому не привыкать! Многих ведь славных мимов по молодости из кланов поизгоняли: даже магистр Пиран такого не миновал. И ничего: выжили как-то. Мы, считай, сами себе клан!
А потом и Эрк включился в разговор — закивал важно:
— Всё верно говоришь, Гвеног. А сейчас-то и вовсе времена другие настали. Вот Родри, Робинов сынок, ума наберется, колобродить перестанет да жену приведет — глядишь, и утвердит им леди Хранительница новый клан. Вы только вслушайтесь, как звучит-то: Плант-Робин!
Название будущего клана Эрк произнес по-особенному: медленно, протяжно, словно бы перекатывая слово во рту и явно наслаждаясь его звучанием. А затем, хитро посмотрев на сгрудившихся вокруг сиды подруг, поинтересовался:
— Ну что, девчушки, передохнули? Дальше-то про наши посиделки у короля Артлуиса рассказывать?
Гвен одобрительно кивнула, поудобнее устроилась на пледе, прикрыла глаза. По всему чувствовалось, что она слышала этот рассказ бесчисленное множество раз, давно выучила его наизусть — и все равно была готова слушать снова и снова. Танька тоже на мгновение наклонила голову — совсем чуть-чуть. Эрк тут же весело отозвался:
— Ну, раз так — тогда слушайте и не жалуйтесь!
Отступив к костру, Эрк немного постоял с задумчивым видом, прошелся в одну сторону, затем в другую — и наконец остановился точно напротив сиды.
— Так во́т, девчушки, — заговорил он опять важно и неторопливо, — стал объявлять нам Артлуис задания на выбор. Сначала назвал только одно: сочинить оду — да не какому-нибудь там великому королю, а само́й правде. Вижу, засуетились барды — точь-в-точь как муравьи в разворошенном муравейнике! Кто друг с другом перешептывается, кто молча струны перебирает. Гвентец — тот в сторонку отошел и себе под нос что-то бормочет — сочиняет, значит. Ну, а я что? А я свои старые стишки вспоминаю. У старого Пирана ведь как было заведено: одинаково одну и ту же комедию мы никогда не играли. Хоть Плавта ставим, хоть Теренция, хоть кого-нибудь из наших — а всякий раз непременно что-нибудь да переиначим или новое добавим. Публика ведь что любит? А любит она, когда в славных героях узнаёт себя, а в дурных — своих недругов. Вот мы и старались. Так же, Гвеног?
Гвен, не открывая глаз, задумчиво кивнула.
— Скопилось у меня к тому времени таких стишков-добавок преизрядно, — продолжил Эрк. — Были среди них и хвалебные — только вот не настоящие, а так, шуточные: о добром эле да о девичьей красоте.
— Так, значит, и ода мясу — тоже?.. — разочарованно вздохнула Танька.
В ответ Эрк загадочно хмыкнул, потом все-таки помотал головой. Но пояснять ничего не стал, просто продолжил рассказ:
— Вижу, не склеить мне из этих кусочков ничего. Ладно, жду дальше. Думаю: у меня же половина песни в запасе есть — только что сочиненная. Она, конечно, тоже не о том — так ведь у Артлуиса еще два задания осталось!
Эрк замолчал, сосредоточенно почесал макушку. А потом, гордо вздернув подбородок, провозгласил: — И ведь угадал я: во втором задании король как раз песню и пожелал. И если оду он велел посвятить правде, то песню сочинить — наоборот, о лжи. Только вот... — Эрк печально развел короткими, похожими на детские ручками: — Не помогло мне это совсем. Мало песню сложить — надо ее еще и исполнить. А с исполнением-то как раз заковыка и вышла. На представлениях ведь как было: моим песням непременно кто-нибудь на пибгорне подыгрывал — то Франсис, то Робин, то, — Эрк краем глаза хитро посмотрел на дремлющую Гвен, — сам почтенный Мадрон ап Маррек. А тут-то я один! Ну, а какой из меня музыкант? На пибгорне я с горем пополам сыграть могу, да только петь с рогом у рта не получится никак — тут уж либо одно, либо другое. А ни на круте, ни на арфе я играть так и не выучился: их под мой рост-то и не подберешь!
Тут Эрк весело улыбнулся — а Орли печально вздохнула.
Вздох этот, похоже, рассказчик расслышал. Запнулся на миг, однако не сбился. Тут же ирландке подмигнул — да и продолжил как ни в чем не бывало:
— Ну, подумал я немного — да и решил: обойдусь и без крута, и без арфы! И вот набрался я смелости, да короля и спрашиваю: а можно, я просто так спою? Тут на меня все зашикали — и барды, и рыцари, и епископ — тот тоже на состязание явился. А принц Клидог так на меня глянул, что я чуть дар речи не потерял.
— Ох!.. — вырвалось у Орли.
Эрк помолчал, явно наслаждаясь произведенным впечатлением. И, усмехнувшись, продолжил:
— Ну, я-то все-таки говорить не разучился, а вот гвентец... Смотрю, стоит почтенный Гервон весь бледный, губами шевелит — а изо рта у него одно лишь шипение, как у змеи. Я даже...
Орли опять не утерпела, перебила рассказчика:
— А король, король-то что?
— Тс-с-с! — не выдержала до сих пор молчавшая Санни. — Рассказывать же мешаешь! — и вдруг, запнувшись, смущенно шепнула: — Ой, прости, пожалуйста.
А Эрк лишь довольно ухмыльнулся:
— Артлуис-то? Ну, старый кередигионский король не чета своему сынку был — без нужды не гневался! В первый раз он поморщился, во второй — расхохотался. А как отсмеялся — сразу и назвал третье задание!
И он вновь оборвал рассказ.
На этот раз Эрк молчал долго, с загадочным видом поглядывая то на Таньку, то на ее подружек.
— А я-то надеялся, что вы меня расспрашивать приметесь, эх... — с деланным разочарованием произнес он, остановив взгляд, конечно же, на Орли. — Ну да ладно, я и без спросу рассказать могу. Вот знаешь ли ты, ирландка, что такое настоящий камбрийский пенильон?
И Эрк так хитро глянул на Орли, что та пристыженно опустила глаза. А затем окликнул жену:
— Эй, Гвеног, проснись! Ну что, тряхнем стариной?
Гвен вздрогнула, открыла глаза, недоуменно посмотрела на Эрка.
— Арфу неси — пора! — подмигнул тот.
Вздохнув, Гвен поднялась. Уверенно прошла пару десятков шагов в сторону фургона, остановилась возле большого дуба — и здесь замешкалась. Осторожно, на ощупь, стала обходить дерево. Наткнулась на дышло фургона, взмахнула рукой, пошатнулась...
Сначала Танька смотрела на Гвен с недоумением. Потом догадалась: да она же почти не видит в темноте после яркого света костра! Ну, вот только еще не хватало Гвен из-за этой самой арфы упасть и ушибиться! И, торопливо поднявшись, Танька поспешила на помощь.
Подбежала к Гвен она, когда та уже вскарабкалась на передок фургона и, неловко шаря по пологу, пыталась отыскать вход. Запыхавшись, выкрикнула:
— Госпожа Гвен, госпожа Гвен! Давайте я помогу!
Гвен испуганно обернулась:
— Ой... Это вы, леди?..
Подержать полог приподнятым, пока Гвен копошилась в фургоне, извлекая арфу из кучи скарба, Таньке еще как-то удалось. Но стоило сиде протянуть руку, чтобы помочь Гвен выбраться наружу, как та окончательно смутилась:
— Нет-нет, не надо, леди: невместно же вам!
Конечно же, Танька не послушалась: осторожно подхватила тяжелый инструмент, потом подала Гвен руку. Та растерянно шепнула:
— Спасибо, леди...
Оказавшись на земле, Гвен тут же забрала арфу, потащила ее в одиночку, не дала помочь. «Невместно»! Вот словно не болтали они так славно прошлой ночью до самого рассвета, словно не лакомились вместе лепешками со смородиной!
Добрела́ Танька до костра с опущенной головой, понуро плюхнулась на плед. Закружились вихрем в ее памяти воспоминания — Университет, родная «двоечка», приятели-однокурсники. Кажется, никто из них, даже подлиза Серен, не напоминали ей никогда ни о высокородном происхождении, ни о сидовских ушах — такое сочли бы чем-то неуместным, даже неприличным.
Опомнилась она от звона струн. Подняла голову, повернулась на звук. Гвен, устроившись на пеньке и прижав арфу к правому плечу, подкручивала на ней колки. Странное дело: голос настраиваемой арфы, поначалу беспомощный, как у неопытного певца, потом всё более уверенный, быстро прогнал прочь досаду. Улетучилась обида, сами собой взметнулись вверх опустившиеся было уши. Конечно же, она непременно всё объяснит Гвен, прекратит это недоразумение!
А потом Гвен заиграла. Нехитрая и вроде бы знакомая-презнакомая мелодия зазвучала под звездным небом, разнеслась по окрестностям. И тут же всё вокруг преобразилось, стало таинственным, чудесным, заколдованным — и равнина, и деревья, и люди. Едва различимый вдали пологий холм превратился вдруг в спящего дракона, огромного, величественного и почему-то совсем не страшного. Старый дуб обернулся могучим энтом, покинувшим свой заповедный лес, вышедшим к людям на свет костра и пристроившимся послушать неведомые ему камбрийские песни. А маленький, в половину обыкновенного человеческого роста, господин Эрк, обутый в огромные желтые башмаки... Да уж не спрятаны ли в этих башмаках покрытые курчавой шерстью ступни полурослика?! Вот наденет он сейчас себе на палец волшебное колечко да и исчезнет, растворится в воздухе!
Казалось, колдовство арфы подействовало на всех. Притихла, прижавшись к Таньке, всегда такая неугомонная Орли. Санни вдруг осторожно поднялась на ноги и, вытянув шею, неподвижно застыла. Эрк тоже замер, и лишь губы его едва заметно шевелились в беззвучном, неслышном даже для сидовского слуха шепоте. И только Гвен, казалось, не изменилась: все так же прижимала она арфу к плечу и, самозабвенно зажмурясь, перебирала тонкими пальцами струны.
Неожиданно руки Гвен замерли. Голос арфы на мгновение стих. Ослепительно улыбнувшись, Гвен тряхнула головой, так что из-за уха ее выскользнула и свесилась на щеку длинная прядь пышных черных волос, и вновь заиграла — чуть тише, чуть быстрее и вообще как-то неуловимо иначе. Аккорд, другой, третий — и тут вдруг мелодию подхватил Эрк, запел громким и неожиданно звучным голосом, растягивая слова:
Как-то раз на ферме Брака
Репка выросла, а в ней
Вдруг нашлась его собака
Через много-много дней.
Эрк закончил куплет, замер. Перебивая звук арфы, вдруг хихикнула и тут же испуганно ойкнула Орли. Танька обернулась к подруге и невольно улыбнулась: та нетерпеливо ерзала на пледе и самозабвенно смотрела на певца во все глаза, приоткрыв рот от восторга. Зато Санни так и стояла неподвижно, как статуя, и только раскрасневшиеся щеки выдавали ее волнение. А волшебство музыки, несмотря на забавное содержание песни, и не думало исчезать: всё так же таинственно взирал на сиду сквозь приоткрытые морщинистые веки старый энт-дуб, так же роились над костром чудесными светлячками искры, так же загадочно мерцали звезды на отсвечивавшем серебром ночном небе.
Между тем арфа Гвен, издав несколько звучных аккордов, вновь заиграла тише. И опять раздался голос Эрка, с самым серьезным и невозмутимым видом выпевавшего еще одну веселую нелепость:
Раз воткнул проказник Йори
В рыбку ветку по весне –
Через год поймал он в море
Семгу с деревцем в спине!
Гвен перебирала струны и довольно улыбалась. А девушки — те от души веселились. Орли больше не сдерживалась, хохотала взахлеб. Санни тоже смеялась — сначала тихонько, совсем робко, потом всё громче и громче. Да и сама Танька прыснула в кулак, до того явственно предстала в ее воображении громадная рыбина, украшенная не просто деревцем — могучим раскидистым вязом. А Эрк закончил куплет и, пропустив пару аккордов арфы, запел следующий:
От ворон спасая ниву,
Клеем смазал иву Рис –
Вместе с ивою ретиво
Птички в небо унеслись!
Куплет этот неожиданно оказался последним — и вовсе не по воле певца. Не успел Эрк перевести дух, как позади него откуда ни возьмись объявилась закутанная в рваный темный плед фигура.
— Эй, Свамм! — раздался недовольный голос Робина. — Нашел время песни распевать!
Жалобно тренькнув, замолкла арфа. Разом стих веселый девичий смех. А Робин возмущенно продолжил:
— Вы что тут, с ума посходили? Я и так шерифовых кэрлов еле отсюда увел!
И тут же развеялось волшебство, кончилась сказка. Не стало больше ни старого мудрого энта, ни спящего дракона, ни роя светлячков над костром. Да и сам костер вдруг потерял силу, померк, скукожился.
Эрк вздрогнул, растерянно оглянулся. Испуганно вскочила, едва не уронив арфу, Гвен. Побледнев, ахнула Санни. А вдалеке, в той самой стороне, где виднелся еще недавно казавшийся спящим драконом лесистый холм, вдруг раздался пронзительный и протяжный крик неясыти.
Робин мрачно покачал головой, пробормотал себе под нос:
— Ох, и дурная примета...
И тут же Орли дотронулась до Танькиного плеча, встревоженно зашептала по-гаэльски:
— Этнин, Этнин, кто это? Сова?
— Сова, — шепнула в ответ Танька и для убедительности добавила: — Конечно, сова. Рыжая¹, большая — с ворону уж точно будет. Нам такую мэтр Финн показывал — она как раз в старом вороньем гнезде и сидела. А нас заметила — сразу крылья растопырила, клювом защелкала — того и гляди набросится! Мэтр Финн сразу нас от того дерева и увел.
— Наверное, у нее там в гнезде птенчики были, — Орли вдруг повеселела, заулыбалась.
А самой Таньке стало не по себе. Даже не из-за самого голоса неясыти, и правда жутковатого, но все же не настолько, чтобы по-настоящему его пугаться. Просто в последний раз она слышала этот крик, когда была в имении шерифа Кудды — как раз перед ночным разговором с монахами. А вспоминать такое кому захочется!
Натужно улыбнувшись, Танька подхватила Орли под руку, повела к фургону, принялась нашептывать ей на ушко всякие интересности — чтобы успокоить то ли ее, то ли саму себя:
— Те совы, что помельче — они летают тихо-тихо, люди их совсем не слышат. Наверное, это для того, чтобы и добыча их не замечала — ну, мышки там всякие, птички... А может, и для того, чтобы самим лучше слышать: видно-то ночью плохо, а охотиться все равно надо. А еще совы могут...
— Знаешь, холмовая, — задумчиво перебила Орли. — Я ведь раньше их очень боялась. У нас рассказывали, будто бы в сову умеет превращаться Дигде, злая сида из Беры, — ее еще называют Кайлех... — и, запнувшись, решительно добавила: — А сейчас — совсем не боюсь, вот ни капельки!
— А в Камбрии старики верят, будто бы мамин брат Гвидион превратил в сову изменницу Блодьювед, — подхватила Танька. — Ну, та своего мужа, а его племянника, чуть не погубила. И будто бы повелел тогда Гвидион, чтобы не видела она больше никогда солнечного света и все другие птицы клевали ее, если повстречают. Только, наверное, очень хитрая она была, эта Блодьювед. Мэтр Финн нам рассказывал, что сам не раз видел, как болотные совы охотятся средь бела дня, — выходит, научились они как-то обходить Гвидионов запрет. А вот что другие птицы сов не любят и гоняют — это самая что ни на есть правда. Ну, так а кто своих врагов любит-то?
Орли задумалась.
— Ну, так, может, это были другие совы, не родня той изменницы?
— Может, — чуть подумав, согласилась Танька.
* * *
В фургоне царил полный разгром: выдвинутый в проход большущий сундук, опрокинутые корзины, разбросанные по полу предметы одежды. Орли, взобравшаяся первой, тут же зацепилась ногой за одну из корзин, потеряла равновесие — и непременно упала бы, да только Танька подоспела вовремя, поймала.
— Ой!.. — только и смогла вымолвить ошеломленная сида. А Орли — та и вовсе будто онемела. Некоторое время она растерянно стояла посреди заваленного вещами прохода, устремив в стену невидящий взгляд. Потом ее глаза, должно быть, стали привыкать к темноте. Нагнувшись, Орли ощупала злополучную корзину, осторожно обошла ее и примостилась на Танькиной постели. Тут-то наконец к ней и вернулся дар речи.
— Ох! Это сколько же времени порядок-то наводить! — выдохнула она, оглядевшись вокруг.
— Неужели воры?.. — растерянно пробормотала в ответ так и стоявшая в проходе Танька. Нелепая, дурацкая мысль вдруг пробралась к ней в голову и принялась мучить: а вдруг кто-то позарился на ее дневник!
— Да брось, холмовая! — отмахнулась Орли. — Это небось всё Гвенин рассыпала, пока арфу доставала.
— Точно же! — Танька облегченно вздохнула, улыбнулась.
Орли еще раз огляделась, вздохнула. Проговорила с сожалением:
— А ведь и правда надо прибраться — а то точно кто-нибудь нос себе расквасит.
— Я помогу! — горячо откликнулась сида. — Сейчас посветлее сделаю, подожди!
И поспешила к выходу — откидывать полог.
* * *
Укладывать разбросанные вещи оказалось делом нелегким: правильные места для них никак не желали отыскиваться. К тому же Орли, несмотря на заглядывавшие в фургон крупные звезды и на свет догоравшего неподалеку костра, явно плохо видела и то и дело спотыкалась об валяющиеся на полу предметы. Но работа все-таки потихоньку продвигалась вперед.
Пыхтя от натуги, они вдвоем заталкивали тяжеленный сундук на положенное место возле борта, когда в фургоне вдруг стало совсем темно. Ойкнув, Орли отпустила сундук, тот неожиданно громко стукнулся об пол. Фургон качнулся, под полом что-то звякнуло. Тут же за спиной у Таньки раздался удивленный возглас Гвен:
— Ой, вы уже здесь, леди! А мы-то вас сыскались!
Танька вздрогнула, обернулась. Гвен стояла перед входом и напряженно всматривалась внутрь фургона. Правая щека ее, подсвеченная алым отблеском костра, казалась бронзовой, как у статуи.
— Госпожа Гвен... — растерянно пробормотала Танька в ответ. Странное чувство неловкости вдруг овладело ею, будто ее только что застали за каким-то дурным, постыдным занятием.
А Гвен, должно быть только сейчас понявшая происходившее в фургоне, вдруг ахнула, всплеснула руками:
— Да что ж вы делаете-то — меня Робин теперь и вовсе со свету сживет!
— Робин? — еще более растерянно переспросила вконец запутавшаяся Танька. — За что?
В ответ Гвен лишь вздохнула. И, отводя глаза, заговорила совсем о другом:
— Там внизу Санни ждет. Нам бы с ней арфу поднять...
Гвен говорила робко, подавленно. Нет, в происходившем все-таки было что-то неправильное! Понятно, что из господина Эрка помощник плохой, но почему худенькая хрупкая Санни и явно не очень сильная Гвен должны мучиться с тяжелым инструментом?
— А Робин? Отчего он не поможет? — вырвалось вдруг у Таньки.
— А с какой стати-то? — пожала плечами Гвен. — Не его же арфа!
Ну вот что это такое — «не его арфа»! Да неужели же Робину так трудно предложить помощь Гвен? «Невместно» ему, что ли?
И тут вдруг головоломка сложилась! Правда, легче от этого вовсе не стало — наоборот, накатила жгучая до слез обида. Судорожно вздохнув, Танька жалобно посмотрела на Гвен и вдруг выпалила звенящим как струна голосом:
— Госпожа Гвен! Вот вы сказали, будто бы мне невместно помогать вам... Это же вас Робин надоумил, да? А вы послушались?
Гвен вздохнула, опустила голову. Шепнула тихонько:
— Я не хотела обидеть вас, леди. И Робин тоже не хотел, поверьте, — и смущенно замерла, устремив взгляд в пол.
И снова, как уже бывало не раз, выручила Орли — крикнула из глубины фургона:
— Гвенин, ты, часом, огонь не запалишь? Тут же темнотища — хоть глаз выколи!
— Да-да, конечно же... — Гвен рассеянно кивнула, сделала несколько неверных шагов, добралась до борта — и вдруг засуетилась, принялась на ощупь разыскивать что-то в приделанном к нему ящике. — Вот же оно!
«Оно» оказалось огнивом. Из кожаного мешочка Гвен извлекла сначала причудливое, изогнутое наподобие бараньих рогов железное кресало, потом отблескивающий желтым, явно из «золота дураков», кремень и наконец кусочек желтовато-бурого, похожего на сухую коровью лепешку трута. Вскоре внутренность фургона озарилась блеском оранжевых искр. Сначала Гвен старательно высекала огонь, потом долго-долго раздувала затлевший трут, и все это время лицо ее казалось Таньке сосредоточенно-напряженным, даже угрюмым. Но когда в лампе затеплился наконец желтый язычок огня, Гвен вдруг улыбнулась:
— Ну вот! Видите, как теперь у нас уютно? Вот так, бывало, мы и сиживали вечерами: в животе от голода бурчит, а отец лампу засветит да под нее как примется рассказывать что-нибудь из былых времен — все и повеселеют.
И сразу отлегло от сердца.
А Гвен прежним, привычным уже мягким, добрым голосом продолжила:
— А теперь и вы, леди, улыбаетесь — вот и славно!.. — и, вдруг запнувшись, испуганно воскликнула: — Ой, да там же внизу Санни с арфой стоит, меня дожидается — хорошо, хоть дождя нет!
Втащить арфу в фургон Танька все-таки помогла. Гвен ее помощи больше не противилась, однако выглядела по-прежнему смущенной. А когда три подружки уселись вместе на Танькиной постели, Гвен устроилась отдельно на сундуке и задумчиво уставилась в пол, пряча глаза. Всё это тревожило Таньку, не давало ей покоя. Неужели Гвен так боится Робина? Но почему? Или, может быть, Робин тут уже ни при чем? Может, надо просто приободрить Гвен, сказать ей что-нибудь хорошее! Поразмышляв немного, Танька решилась:
— Вы так чудесно играете на арфе, госпожа Гвен! Я вас слушала — и у меня перед глазами наши древние предания оживали — совсем как наяву. Мне бы так ни за что не сыграть!
Но Гвен вовсе не приободрилась — наоборот, засмущалась еще больше: зарделась, спрятала глаза. И, в довершение всего, еще и Орли вдруг почему-то помрачнела, нахмурилась. Встревоженная, недоумевающая Танька некоторое время переводила взгляд с одной на другую, вслушивалась в их дыхание, словно надеялась расслышать в нем разгадку, — и наконец не выдержала:
— Орли, что случилось?
Та помялась немного, потом ответила с видимой неохотой:
— Ну... Как ты про арфу заговорила, я обо всём и вспомнила: сначала о круитни, а потом о твоем гейсе. Что же тут хорошего-то?
Теперь уже смутилась и сама Танька. Что все-таки вспомнила Орли? Тот злополучный глоток эля? Или все-таки ее признание о Морлео? Но укоризны в глазах у Орли не оказалось, было одно лишь участливое беспокойство, от которого Таньке сразу же стало чудовищно неловко, и даже проснулся вдруг «цензор», напомнил о себе привычным уже тычком под ребро. Сейчас и само то признание, и его причина казались такими глупыми, такими нелепыми! Не верилось даже, что произошедшее тогда случилось на самом деле, не было дурным сном.
В довершение всех бед забеспокоилась еще и Санни — только, в отличие от Орли, она ведь наверняка ничего не знала о случившемся в Кер-Леоне и в Уэстбери! Неужели придется всё ей рассказывать? Ужас какой... Вдруг вспомнилось некстати, что Санни, как и Орли, приходилась роднёй Кайлу — разве что по мужу, а не кровной, ну так и что с того? А Санни, должно быть ни о чем не подозревая, всё расспрашивала ее, выпытывала:
— Тебе опять нездоровится, Танни, да? И что у вас вообще стряслось?
— Это я холмовую элем напоила, а ей нельзя, — призналась вдруг Орли.
— А-а-а... — недоуменно протянула Санни. — Всего-то? Да помню я — ты же ведь мне и рассказывала. Но она же вроде никаких клятв не давала — так ведь, Танни?
— Это тебе, может, и «всего-то», — фыркнула вдруг в ответ Орли. — А Этнин — ирландка, да еще и дочь сиды!
— А я, между прочим, жена ирландца, — Санни вдруг вскочила на ноги, гневно сверкнула глазами. — И я тоже знаю гаэльские обычаи! Только вот леди Хранительница — жена камбрийца, а значит, Танни — никакая не ирландка, а камбрийка самая настоящая! И почему, скажи мне теперь...
— У нее имя наше, гаэльское, вот! — перебила Орли и тоже поднялась.
— Да при чем здесь имя? — запальчиво возразила Санни. — Вот у нас Медб учится — так она в камбрийском клане состоит, а имя носит ирландское — в честь своей бабки-десси. Но только никогда она себя ирландкой не называла!
— Ну и позор, значит, этой вашей Медб! — выкрикнула Орли в ответ.
А Танька растерянно смотрела, как ссорятся две ее подруги, и не знала, что предпринять. Не дай бог, мунстерская опять о праще вспомнит да Санни на поединок вызовет — вот что тогда делать?! А главное — было бы из-за чего спорить, из-за чего друг с другом ругаться: никакого же гейса на Таньке на самом деле нет! Только вот как объяснить это упрямице Орли, как доказать-то?
Однако размышления эти вскоре были решительно оборваны. Перебивая крики переругивающихся подруг, на весь фургон раздался громкий твердый голос:
— Так, девочки! А ну-ка быстро успокоились! Сейчас беды наделаете — потом будет не исправить!
Танька вздрогнула, дернула ухом, удивленно подняла глаза. Таким голосом мама иногда остужала головы своим рыцарям, когда те начинали спорить о чем-нибудь не в меру горячо. Им же, наверное, отдавала приказы своей армии прославленная леди Вивиан. Но сейчас так заговорила Гвен. Величественная, словно сама Боудикка, грозно возвышалась она над стоящими друг против друга девушками, и глаза ее, казалось, метали молнии.
Орли осеклась. Буркнула «извини», хмуро уставилась в пол. Опомнилась, похоже, и Санни: растерянно оглянувшись, она вдруг опустила голову, и уши у нее заалели как маков цвет. А Гвен, всё такая же непривычно суровая и властная, продолжила чуть тише:
— А теперь слушайте! Сначала ты, Орли! Думаешь, у нас, у бриттов, гейсов нет? Еще и как есть! Что с того, что они называются у нас другим словом? Знаешь, например, как из-за такого «та́нэда» один наш король должен был держать ноги на коленях у невинной девы и чем это закончилось? Рассказать? Теперь ты, Суннйиву²! — и тут Гвен перешла вдруг на саксонский язык. Что́ втолковывала Гвен Санни, Танька уже не понимала, но та слушала с пунцовыми ушами, потупив глаза, как нашкодивший ребенок. А щеки у Санни так и остались бледными-бледными... Ну да, Гвен ведь поделилась с ней лицедейскими красками, чтобы замазывать синяки и ссадины! Только вот до конца спрятать их все равно не получилось, и через весь подбородок у Санни тянулась, проступая сквозь белила, огромная припухшая царапина. Эх, обработать бы ее как полагается, да только где теперь все Танькины целебные снадобья? Сгинули они в «Белом Олене» вместе с остальными вещами!
— Форйи́ф ме, би́дде, — тихо прошептала Санни, совсем низко склонив голову.
— Ну вот что с вами делать? Как дети малые! — вздохнула Гвен в ответ.
Рядом с Танькой теперь уселась лишь Орли. Санни пристроилась было на постели напротив, затем перебралась на сундук и неподвижно замерла на нем, сжавшись в комочек. Худенькая, большеглазая, с ежиком светлых коротко остриженных волос, сейчас она изрядно походила на нахохленного птенца, замерзшего и несчастного. Впрочем, и Орли выглядела едва ли лучше: густо покрасневшая, как умеют только рыжие, она сидела с самым мрачным видом и теребила подол платья. И обе молчали, и Гвен замолчала тоже, и Танька не смела проронить ни слова — да и не знала она, что нужно говорить в таких случаях. Сквозь наступившее молчание сида отчетливо слышала не только дыхание, но и биение сердец — а еще звуки, пробивающиеся сквозь тонкие стены фургона: шелест кроны старого дуба, фырканье пасущейся неподалеку лошади и приглушенные голоса Эрка и Робина, настолько тихие, что даже чуткие Танькины уши различали в них лишь отдельные слова.
Первой молчание нарушила Гвен. Бросив быстрый взгляд сначала на Санни, а потом на Орли, она вдруг загадочно улыбнулась Таньке.
— Ладно, — промолвила Гвен решительно. — Всё, забыли это недоразумение! Давайте я уж вам ту историю дорасскажу! Эрка-то мы теперь, боюсь, не скоро дождемся.
Орли вдруг оживилась, осторожно кивнула. А вот Санни так и осталась сидеть неподвижно.
— А господин Эрк не обидится? — на всякий случай спросила Танька, разрываясь между огорчением, смущением и любопытством.
— Так он с Робином спорит, — Гвен вздохнула, махнула рукой. — Ни до чего ему сейчас! Робин уезжать хочет, а Эрк против. Говорит, до утра ждать надо. Ночью в ущелье спускаться страшно — не дай бог лошадь оступится. Да и не отдохнули еще наши лошадки.
— А вы как думаете, госпожа Гвен? — осторожно задала Танька еще один вопрос. Пожалуй, сама она предпочла бы пуститься сейчас в дорогу: глядишь, и отвлекло бы путешествие подруг от недавних событий, помогло бы им загладить ссору! Но не говорить же Гвен об этом прямо: та, чего доброго, решит еще, что с высокородной сидой невместно спорить!
— Я бы до рассвета не поехала, по правде говоря, — сразу же откликнулась Гвен. — Спуск-то здесь и правда нехороший, крутой. Но... — тут она вздохнула, — если Робину что-нибудь втемяшится в голову, разве его переспоришь? Ну, Эрка он еще может послушаться — вот на это вся надежда только и осталась.
Договорив, Гвен поднялась, подошла к пологу, выглянула наружу, немного постояла.
— Всё спорят, — тихонько шепнула она, обернувшись. И продолжила уже громче: — Ну так что, девочки? Рассказываю?
И выразительно посмотрела на Орли. Та, поколебавшись, кивнула. Следом кивнула и Санни — робко, едва заметно.
— Конечно, рассказывайте, госпожа Гвен, — поспешила присоединиться Танька.
Гвен загадочно улыбнулась. А затем, выйдя на середину фургона, гордо провозгласила:
— Так, как вам сегодня пел Эрк, до тех посиделок у Артлуиса не певал никто! Вообще никто! Ну-ка скажите, девочки: о чем обыкновенно прежде пели барды?
Обращалась Гвен явно не к Таньке: смотрела то на Орли, то на Санни. Сиде стало даже обидно: ну неужели она хуже подруг! Однако сумела сдержаться — вовремя сообразила: да Гвен же, похоже, задумала что-то для их примирения!
— Ну, о королях. Еще — о славных воинах, об их подвигах, — пробурчала Орли. Потом добавила еще, подумав: — И о старых богах.
— Вот именно! — снова улыбнулась Гвен. — О королях, о воинах, о старых богах. А Эрк додумался до совсем другого! Велел ему король Артлуис спеть про ложь и правду — он и спел. Только спел иначе, не так, как все остальные. Придумал такое, в чем правды нет ни капли, но и лжи тоже нет!
— Как это?.. — вырвалось у Таньки.
— А вот как! — теперь Гвен улыбнулась широко-широко. — Разве собака может прятаться внутри репы, разве деревья растут на рыбах, разве стая ворон может унести дерево? Какая же это правда?
— Ну да, — согласилась Орли. — выходит, солгал почтенный Эрк. — и вдруг изумленно запнулась: — Ой, так он же подменыш, он же не мог солгать!
Гвен вдруг смутилась, глянула на Таньку. Та прикрыла глаза — на совсем короткий миг, но Гвен заметила и вновь приободрилась.
— Что ж, может быть, он сказал и неправду, — продолжила она рассказ. — Однако послушайте-ка историю, которую рассказал нам однажды магистр Пиран! Так вот, в давние-давние времена жил в Греции великий лицедей Феспис. И явился как-то раз к нему на представление знаменитый сенатор Солон. Посмотрел Солон то представление от начала до конца — а потом подошел к Феспису и давай его попрекать: мол, что же ты, лицедей, так бесстыдно лжешь людям, показываешь им, чего на самом деле никогда не бывало! И, как говорил нам магистр Пиран, растерялся почтенный Феспис, только и смог ответить, что представление — это всего лишь шутка. А Солон будто бы стукнул тогда по земле посохом, да и заявил, — тут Гвен вдруг грозно подняла руку и провозгласила: — «Сегодня шутят лицедеи, а завтра так же примутся шутить друг с другом короли — и беда явится в Грецию!»³
И Гвен замерла с торжественным видом, словно и правда произнесла сейчас пророчество.
Орли смотрела на нее испуганно, Санни — удивленно.
А Гвен вдруг опустила руку, хитро посмотрела сначала на одну девушку, потом на другую и продолжила:
— А ведь слукавил тогда Солон! Слукавил и голову Феспису задурил. Ну какая же это ложь? Ложь — это когда хотят, чтобы кто-то в сказанное поверил! А ведь такого ни Феспис у себя в Греции не хотел, ни Эрк у Артлуиса на состязании. Развлечь — да, хотели. Разбудить добрые чувства — хотели. Чему-то научить — наверное, тоже хотели. А вот обмануть — не хотели! И не обманули. Разве вы поверили хоть одному слову в этих песенках?
Орли помотала головой. Мотнула головой и Санни. И вдруг девушки переглянулись и обе улыбнулись.
— Ну вот, — удовлетворенно произнесла Гвен. — Кто бы и сомневался! — и, переведя дух, продолжила: — Вообще-то Эрк тогда другие стихи пел — он же каждый раз, когда эту историю рассказывает, поет что-нибудь новое! Но все равно это было похоже на сегодняшнее: тоже небылички вот такие. Эрк ведь очень много их знает — собирал и в Кередигионе, и в Гвинеде, и в Гвенте — ну и в Керниу тоже, конечно. А как допел он, король сразу и спросил: ну, и где у тебя было про ложь да про правду? А Эрк королю и ответил: мол, о том он как раз и пел, что не всякая неправда — ложь.
— А потом что было? — вдруг тихо, осторожно спросила Орли и вновь посмотрела на Санни. Та робко кивнула.
— А потом? — задумчиво повторила Гвен. — А потом барды долго спорили. Все-таки не слыхивали они такого прежде. Кое-кто счел, что Эрк нарушил старинный обычай, оскорбил память самого Талиесина. Да только напраслина это была! А король рассудил справедливо: стул тот присудил все-таки Эрку — правда, один на двоих.
— На двоих-то почему? — не выдержала Орли. Санни снова кивнула.
— А как же иначе? — улыбнулась Гвен. — Пел-то, конечно, Эрк, но ведь под арфу же. А подыгрывал ему знаете кто? А гвентец тот, Гервон ап Дилан, и подыгрывал! Голос-то у него как тогда пропал, так потом еще два дня не возвращался. И вот вручили им этот стул — а это даже и не стул оказался, а так: стульчик крохотный, ребенку годовалому и то мал...
— Выходит, и король тоже... — задумчиво пробормотала Орли по-гаэльски. — Посулил победителю стул, а сам и не солгал, и правды не сказал?
— Вот именно! — откликнулась Гвен. — Может, оттого-то он Эрку с гвентцем победу и присудил. А Эрк тогда и решил отправиться к могиле Талиесина — попросить прощения, если все-таки обидел его ненароком.
— А со стулом с тем что стало? — вдруг спросила немного оживившаяся Орли.
— Со стулом-то? — Гвен махнула рукой. — Так разве у лицедея богатство надолго задержится? С Гервоном они награду поделили честно, да только опомниться Эрк не успел, как уж все серебро у него и утекло. Сначала он моему отцу помог старый долг выплатить, потом мы все вместе собирали приданое нашей Дероуэн: к ней как раз один бедный фермер присватался, а она возьми и согласись... А бард свою долю в Гвент унес — и вроде бы даже добрался благополучно. Да только не помню я, чтобы среди гвентских Вилис-Нейринов богачи завелись — видать, то ли спустил он всё серебро на пустяки, то ли тоже с долгами им рассчитался. А может, просто как память половину стула хранит — со старого Гервона такое станется, да ведь и честь велика!
— Королевские награды берегут, это правда, — согласно кивнула Санни. — У отца... — и вдруг, не договорив, запнулась и помрачнела.
* * *
Дальше разговор совсем не клеился. Орли и Санни уже не косились друг на друга, но так до конца и не оттаяли. А Таньке вдобавок упорно лезла в голову мучительная, неприятная мысль: вот если бы не она, не случилось бы ни того дурацкого спора о гейсах, ни размолвки между подругами! Поэтому когда в фургон вскарабкался наконец господин Эрк и отвлек сиду от невеселых дум, она искренне обрадовалась. А тот вразвалку добрел до своей лежанки, с размаху уселся на нее и, утерев пот со лба, благодушно заявил, явно не подозревая о бушевавшей недавно ссоре:
— Всё, девочки, убедил я Робина! До рассвета живем спокойно, никуда не едем!
Сидевшая напротив Таньки Гвен задумчиво кивнула, потом спохватилась:
— А сам-то Робин где?
— Так он опять караулить остался — мне не доверил, — обиженно отозвался Эрк.
Подумав, Гвен покачала головой:
— Так не годится: он же, поди, на ногах еле держится! Мне́ идти надо! — и тут же встала.
Эрк встрепенулся, беспокойно всплеснул руками:
— Тебе-то зачем, Гвеног? Очередь-то моя, как ни посмотри. Значит, я и пойду. Скажу вот ему, что мы тут все так решили!..
— Не пойдешь! Ты, если что, от кэрлов не убежишь! — тут же твердо ответила Гвен. — И даже не спорь!
Эрк вздрогнул, нахохлился. И, маленький, круглощекий, с недовольной гримасой на лице, стал вдруг удивительно похож на обиженного и готового расплакаться ребенка.
Вот только не хватало еще одной ссоры! Танька решительно вскочила на ноги.
— Господин Эрк, госпожа Гвен! Не спорьте, пожалуйста! А следить за дорогой пойду я!
На мгновение воцарилось молчание. Затем Гвен мотнула головой:
— Не выдумывайте, леди!
— Я не выдумываю! — твердо произнесла Танька. — Я сида. Я вижу ночью не хуже, чем вы днем. Я слышу шум каждой веточки на вершине самого высокого дуба. Я умею ходить бесшумно. Я совсем поправилась, у меня больше не кружится голова. А еще я сейчас совершенно не хочу спать. Видите, как много причин идти в дозор именно мне! — и, подумав, тихо добавила: — Не обижайте меня, госпожа Гвен, ну пожалуйста...
* * *
Костер совсем догорел, а небо покрылось плотными тучами, надежно спрятавшими звезды, так что темно оказалось даже для сидовских глаз. В довершение всего накрапывал мелкий холодный дождь. Завернувшись в Робинов плащ и натянув капюшон, Танька бродила среди чахлых кустов орешника, то и дело поглядывая на видневшуюся сквозь прорехи ветвей пустынную дорогу. Делала она это скорее для очистки совести: ничьи шаги не нарушали ночную тишину, никакого подозрительного шума не было слышно за многие сотни шагов, и только лишь изредка пофыркивали пасшиеся поблизости лошадки.
Потом вдруг где-то совсем далеко крикнула неясыть — может быть, та же самая, что недавно напугала Орли. И этот крик неожиданно развернул мысли сиды в новом направлении. Как же легко она рассказала тогда подруге про хитрую Блодьювед, сумевшую обойти проклятье! А ведь Блодьювед той наверняка и не было-то никогда, и уж точно в сову ее не превращали, что бы там старинная легенда ни рассказывала! Но «цензор» тогда смолчал — вот только почему? Может, это как раз и была та самая «не правда, но и не ложь», о которой говорила Гвен? А может, потому-то и удавалось Таньке так легко пересказывать выдуманные истории, хоть свои, хоть чужие? Вот взять хотя бы повесть о Берене и Лютиэн! Не возмущался же ее извечный спутник-«цензор» ни когда она перекладывала рассказанную мамой историю в стихи, ни когда заменяла в ней средиземских героев на бриттских и на ирландских, ни когда пела эту балладу друзьям на новоселье. Ну, так она ведь и не пыталась никого убедить в правдивости той истории, в том, что она случилась где-то когда-то на самом деле — пусть даже сама почти верила в нее!
И от этой догадки Таньке стало легко и радостно.
