* * *
Одна из двух видневшихся впереди фигурок оказалась девочкой-подростком — худенькой, ярко-рыжей, с крупными золотистыми веснушками на раскрасневшемся остром лице. Девочка явно спешила — она неслась по дороге быстрым шагом, то и дело сбиваясь на бег. Иногда она цеплялась за попадавшиеся на пути камни подолом грязно-зеленого платья, но всё же не спотыкалась. Спутник девочки, высокий юноша со светлыми, почти белыми, волосами и с такой же светлой редкой бородкой, тоже торопился — шагал споро, по-журавлиному высоко вскидывая ноги, — однако едва поспевал за ней, то и дело отставая. Нагонял он девочку, лишь когда та приостанавливалась, чтобы помахать рукой, — а делала она это по мере приближения всё чаще и чаще и каждый раз при этом звонко выкрикивала по-гаэльски: — Батюшка, батюшка! Шагов за сто девочка окончательно перешла на бег, оставив спутника далеко позади. Вскоре она подлетела к господину Лэри, резко остановилась перед ним и сразу же зачастила: — Батюшка, там знахарка Мэйрион у нас куррах просит! Муж ее плох совсем, так знахарка его к какому-то монаху на острова... Тараторя, она то и дело встряхивала головой, и каждый раз над ее макушкой забавно взметывались длинные пряди волос, выбившиеся из растрепанных, полураспустившихся кос. Но наблюдавшей за ней Таньке улыбаться совсем не хотелось: очень уж невеселые вещи рассказывала девочка. А господин Лэри и вовсе помрачнел. Дослушав, он угрюмо кивнул, буркнул: — Ладно, Нуала, там посмотрим, — и снова зашагал, еще быстрее, чем прежде. Девочка, тут же развернувшись, последовала за ним. Подоспевший за это время юноша с бородкой чуть замешкался, но быстро опомнился и пустился вдогонку за остальными. Сначала оба они — и девочка, и ее спутник — показались Таньке совершенно незнакомыми. Впрочем, догадаться, что девочка приходилось дочерью господину Лэри, труда не составило. Юноша тоже недолго оставался для Таньки загадкой. Вскоре он заговорил с ней сам: — Простите, вы ведь великолепная? Услышав певучий скандинавский выговор, Танька в первый миг даже не поверила своим ушам. А потом удивленно воскликнула: — Мастер Сигге?! Это действительно оказался Сигге Барквид, тот самый то ли инженер, то ли университетский мэтр, что когда-то прямо на верфи читал «двоечке» лекцию о корабельном лесе. Узнать юного мастера Сигге было и правда нелегко: за лето он успел обзавестись бородкой и оттого стал выглядеть заметно старше, к тому же лицо у него обветрилось и покраснело, как у бывалого моряка. А внезапное появление Сигге вдали от Кер-Сиди, на самой окраине Придайна, казалось и вовсе чем-то невероятным. Как бы то ни было, а дальше они шли уже впятером: впереди господин Лэри с Нуалой, за ним — Танька и Орли, а позади всех — Сигге Барквид. Сигге поначалу то и дело оглядывался по сторонам и, казалось, что-то или кого-то высматривал. Потом, уже перед самым Ланнустом, он все-таки нагнал девушек. Всю оставшуюся дорогу, до самого берега моря, Сигге шагал рядом, иногда поглядывал на Таньку и, похоже, порывался о чем-то ее спросить — но так и не решился. Смотрела на Таньку и Нуала — во все глаза, как на диковинку. Идя впереди, она то и дело оборачивалась и бросала на сиду странный взгляд, восторженный и испуганный сразу. Каждый раз в следующий же миг на Нуалу тихо, но грозно шикал господин Лэри. Помогало это, впрочем, ненадолго: уже шагов через двадцать та принималась за старое. А Танька между тем всё шла и шла по едва знакомой думнонской дороге, отрешенно глядя на простиравшуюся вокруг бурую холмистую равнину, на белые домики Ланнуста, на упиравшуюся в горизонт свинцово-серую полоску моря. Стоило нежданно-негаданно повстречать мастера Сигге — и все ее страхи, тревоги и заботы последних дней куда-то отступили, а сама Танька мысленно унеслась далеко-далеко от Керниу. Как наяву стояли теперь всё время перед ее глазами белые стены и зеленые крыши Кер-Сиди, в окрестной тишине ее ушам чудился далекий гомон большого города, и с каждом шагом всё сильнее и сильнее становилось радостное предчувствие скорого возвращения домой.* * *
Из Ланнуста дорога выбралась на унылую пустошь, покрытую низкими пологими холмами. Вскоре господин Лэри увел путников на узкую, едва приметную среди редкого вереска тропинку. Идти по ней пришлось довольно долго. Вокруг расстилался сплошной буро-зелено-розовый ковер вереска, нигде не было видно ни одного деревца. Кусты тоже исчезли, и белый пес господина Лэри, должно быть, окончательно потеряв надежду поживиться каким-нибудь мелким зверьком, больше не рыскал по окрестностям. Теперь пес снова бежал по тропинке впереди путников, время от времени останавливаясь и дожидаясь их приближения. Во время бега его длинный хвост вытягивался назад и колыхался из стороны в сторону, словно кавалерийский штандарт-дракон на древке. Потом тропинка устремилась вниз по крутому склону в узкую долину. Там, обернувшись россыпью крупных камней, она несколько раз пересекла окаймленный густыми папоротниковыми зарослями ручеек и наконец вновь влилась в наезженную дорогу. Начался долгий пологий спуск. Впереди, перебивая журчание ручья, всё отчетливее слышался шум близкого моря. На смену вересковым склонам холмов пришли темно-серые, испещренные многочисленными темными трещинами и покрытые ярко-зелеными пятнами мха скалы. Местность вокруг принимала всё более угрюмый, даже зловещий вид. И, словно откликаясь на эти перемены, приподнятое настроение у Таньки стремительно таяло, а ему на смену возвращалась тревога. А потом долина осталась позади. Выбежав на полого спускавшуюся к прибрежному обрыву равнину, дорога тут же распалась на несколько едва приметных колей. Открылся вид на странную, почти прямоугольную бухту, зажатую между двумя скалистыми мысами. Шедший первым господин Лэри ускорил шаг, направляясь в сторону моря. Дойдя почти до края обрыва, он остановился, слегка наклонил голову — и вдруг удивленно присвистнул. — Э, Нуала... А куррах-то наш где? — воскликнул он, обернувшись. Нуала тоже подошла к краю обрыва, заглянула вниз и ойкнула. А когда подоспели остальные, она уже стояла перед разъяренным господином Лэри — опустив голову, с испугом на лице. А тот грозно смотрел на нее, яростно шевелил щетинистыми усами — и молчал. Мгновение Танька пыталась осмыслить происходившее. Всему этому находилось только одно объяснение — но оно напрочь не укладывалось у нее в голове. В следующий миг господин Лэри вновь обрел дар речи — ох, лучше бы он этого не делал! Потому что на несчастную Нуалу, и без того перепуганную, совсем втянувшую голову в плечи, из его уст обрушилась отборнейшая гаэльская брань, какую Танька никогда и не слыхивала. Да что там Танька: даже, казалось бы, привычная ко всему Орли — и та тихо охнула и перекрестилась. А еще через миг Танька встала между Нуалой и господином Лэри. — Прекратите же! — воскликнула она, тоже перейдя на гаэльский. — И спокойно объясните, что случилось! Может быть, она и не виновата вовсе? Господин Лэри как-то странно посмотрел на нее и ничего не ответил — однако ругаться тоже перестал. Запнувшись, он закусил губу и, отвернувшись, устремил мрачный взгляд в морскую даль. Лицо его пылало багровым огнем. Зато откликнулся мастер Сигге. То ли разобрав гаэльские слова, то ли и так догадавшись, он-то Танькину просьбу и выполнил — объяснил случившееся. И сразу подтвердил все ее догадки — кроме, может быть, самой главной и самой страшной. — Мы сюда на куррахе добрались, великолепная, — растерянно пролепетал он. — А госпожа Мэйрион, похоже, на нем уплыла. — А Робин?!. — выдохнула Танька. Тут уже и Сигге не ответил, лишь хмуро пожал плечами. Зато откликнулась сама природа: с моря прилетел вдруг порыв стылого осеннего ветра, поднял с земли и бросил Таньке в лицо мелкий травяной сор. — Холодно-то как! — тихо прошептала Орли и поежилась. И тут Танька ахнула. Робин — он же с пневмонией, едва живой — оказался на холоде, под пронизывающим ветром! А она, в жизни своей ни разу не простужавшаяся, по-сидовски устойчивая ко многим человеческим болезням, только сейчас поняла, какой опасности он подвергался! — Ты что, Этнин? — послышался рядом громкий шепот. Повернувшись, Танька встретилась взглядом с Орли: та, непривычно бледная, с темными тенями под глазами, смотрела на нее с недоумением и тревогой. На побледневших щеках Орли ярко проступали крупные веснушки, а на подбородке отчетливо виднелся желтый след синяка, оставленного еще шерифом Куддой. — Я о Робине подумала, — почему-то тоже шепотом отозвалась Танька. В ответ Орли хмуро кивнула. Рядом с Орли стояли остальные — такие же хмурые. Угрюмо замер на краю обрыва господин Лэри. Робко смотрела на него снизу вверх только что получившая выволочку Нуала. Понуро опустил голову мастер Сигге, вид у него тоже был виноватый и несчастный. А вокруг, вопреки всему, продолжалась жизнь. За Танькиной спиной как ни в чем не бывало журчал ручей, внизу среди россыпи камней ярко-красным клювом деловито долбил ракушку большой черно-белый кулик¹, с нависавшего над берегом утеса доносились голоса увлеченно переругивавшихся друг с другом чаек. Потом неподалеку вдруг хрипло закричала белоголовка — странная почти бескрылая птица, по словам мамы, совсем исчезнувшая на родной планете Учителя². И этот крик белоголовки, даже не думавшей здесь вымирать, вдруг разбудил в сердце Таньки робкую надежду. А вдруг Мэйрион передумала, вдруг она уплыла за лекарем одна, оставив Робина на берегу? Как утопающий за соломинку, Танька ухватилась за эту мысль изо всех сил — хотя в глубине души сама в нее не поверила. И огляделась по сторонам в отчаянной попытке найти хотя бы какой-нибудь след присутствия Робина. Почти сразу же Танька увидела хорошо знакомого белого пса: тот неподвижно сидел у подножья скалы спиной к морю и, насторожив вислые уши, пристально смотрел в сторону долины. Потом в некотором отдалении отыскался не распряженный фургон. Обе лошади — и гнедая, и серая — показались Таньке встревоженными: они вытягивали морды, раздували ноздри, прядали ушами. Так и не поняв причины их возбуждения, Танька скользнула взглядом дальше — и вдруг разглядела скрадывавшийся на фоне гранитной скалы темный силуэт сидящей женщины. В следующий миг сердце у нее забилось в волнении. Понуро опустив голову, на обломке скалы сидела Гвен. Раздумывать Танька не стала — рванулась к ней бегом. И в считанные мгновения оказалась рядом. — Госпожа Гвен! Вздрогнув, та медленно повернула голову. — Это вы, леди? — тихим бесцветным голосом спросила она, пряча глаза. — Робин... — начала было Танька. — Они уплыли, леди — вон туда, к Эннору — и Мэйрион, и Робин... — Гвен запнулась, махнула рукой в сторону моря и торопливо, глотая слова, продолжила: — Тут двое были — Мэйрион им рассказывала, будто бы там какой-то святой человек объявился, молитвами исцеляет... Так красиво говорила, что даже я, старая лицедейка, — и то купилась! А ведь слышала же, как Мэйрион с Робином говорили про Авалон... Даже и не знаю, что́ нашло на меня, леди... Надо было хотя бы хозяина дождаться... Дальше Танька ее уже не слушала — сорвавшись с места, стремглав понеслась к берегу. В считанные мгновения она очутилась на краю обрыва — и сразу же устремила взгляд в морскую даль. Некоторое время она всматривалась в серую рябь волн, ища глазами одинокую лодку. И в какой-то миг увидела ее вдалеке — маленькую, темно-бурую, с бесполезно торчавшей вверх тоненькой мачтой без паруса. Сидя к Таньке лицом, в лодке усердно работала веслами седая женщина с распущенными волосами. А перед нею неподвижно, скрючившись, сидел человек, укрытый пледом с такой знакомой расцветкой... Танька вздрогнула. Перед ее глазами ожило видение из недавнего сна — одинокий корабль, уносивший Робина в закатную сторону, откуда не было возврата. Спотыкаясь, чудом удерживая равновесие, испуганной серной летела она по узкой тропке вниз, туда, где струился, скатываясь в море и теряясь среди темных влажных камней, вытекавший из долины ручей. Выбежав на камни, Танька на мгновение замерла, еще раз глянула вдаль, ища глазами далекую лодку, — а потом очертя голову шагнула прямо в бежавшую навстречу шумную волну прибоя. Танька зашла в воду уже почти по колено, когда сзади на нее внезапно упала тень. Обернуться она не успела. Сильные руки обхватили ее за поясницу, приподняли над водой. А потом раздался такой знакомый и такой неожиданный здесь, на краю земли, голос леди Эмлин: — Не делайте глупостей, великолепная!* * *
Испокон веков думнонцы строили себе жилища немудреные, зато просторные — в расчете на большую семью. Дом знахарки Мэйрион и ее мужа по здешним меркам был весьма скромным — и все равно он без труда вместил в себя целых тринадцать человек. Ну тринадцать — это, конечно, если холмовой народ тоже причислять к людям. Нуала причисляла. Просто иначе бы было совсем уж страшно. А она и без того чувствовала себя неуютно: из головы не выходили ни несчастный господин Хродберт, ни украденный коварной знахаркой куррах. Была, впрочем, у Нуалы и еще одна причина для огорчения — совсем сокровенная. Новый ее знакомый, белокурый красавец Сигге, так и остался к ней равнодушен. Поговорил о том о сем, да и всё — даже по имени не назвал ни разу! Зато стоило Сигге добраться до знахаркиного дома, как он сломя голову понесся к какой-то тощей саксонке с обрезанными почти под корень волосами! Нуала как это увидела — едва слезу не пустила. От позора ее только леди Эмлин и спасла: вовремя отослала в сарай за торфом для очага. А когда Нуала воротилась, от души у нее сразу отлегло: Сигге за это время изрядно посмурнел, но зато от саксонки стал держаться подальше. Не иначе, рассмотрел ее наконец как следует, страхолюдину востроносую, ну или добрая леди Эмлин ему взбучку устроила! К леди Эмлин, распоряжавшейся сейчас в знахаркином доме, Нуала относилась с огромным почтением, а сначала и вовсе приняла ее ни много ни мало за королеву. Ну так долго ли было ошибиться? Кем еще могла быть женщина, которую беспрекословно слушались целых трое мужчин, да еще и, судя по всему, самых что ни на есть настоящих фениев? И даже то, как та заботилась о сиде, Нуалу ни в чем не переубедило: по ее мнению, прислуживать дочери древней богини было бы не зазорно и королеве. Это уж потом отец ей все-таки объяснил, и кто такая леди Эмлин, и что она здесь делает. Впрочем, звание рыцаря дружины Немайн восхищало Нуалу едва ли меньше королевского. Леди Эмлин сразу встала в ее глазах в один ряд с великими воительницами древних времен, такими, как Скатах и ее дочь Айфе, и даже управляться по хозяйству под ее руководством казалось лестным и почетным. На других своих новых знакомых Нуала смотрела по-разному. С почти таким же восторгом — на троих фениев Хранительницы, по-молодому сильных, гибких и красивых, даром что по-настоящему юным среди них был один лишь улыбчивый сэр Кей. Взволнованно — на Орли, выросшую в родном краю Калваха Мак-Лэри, покойного прадеда Нуалы, и видевшую собственными глазами и большое мунстерское селение Корки, и речку Ли, и залив Лох-Махон, о которых Нуала знала лишь понаслышке. С любопытством — на саксонского мальчика — правда, ничего особенного в нем так и не приметила. Тот оказался как раз таким, какими детям и полагалось быть, разве что лопотал совсем непонятно. Зато Нуала нашла общий язык с госпожой Гвен, так же, как и сама она, привычной к долгим странствиям, пусть даже и только к сухопутным. С подозрением Нуала косилась, пожалуй, лишь на двоих — на востроносую саксонку да еще на мужа госпожи Гвен — непонятного недомерыша с ребенка ростом, не то человека, не то лепрекона. А на принцессу-сиду Нуала поглядывала с жалостью — хотя, конечно, и с опаской тоже. Очень уж несчастной та ей показалась. Из повозки фении вынесли сиду на руках, да и потом поддерживали под локти всю дорогу до знахаркиного дома. А в доме сида сразу приткнулась на скамейку возле двери, голову опустила, уши свои жеребячьи свесила да и расплакалась — не завыла зловеще, как какая-нибудь банши, а разрыдалась горестно, совсем по-человечески, словно вовсе не фэйри и была. И почему-то к сиде сразу заявился Финд — подошел тихонько, морду ей на колени положил да так рядом и остался. Горевала, впрочем, не только сида. Опечалены были и госпожа Гвен, и ее похожий на лепрекона муж, и Орли, и даже востроносая саксонка. Кручинился и отец — он, конечно, не плакал, но сделался молчаливым и угрюмым, совсем как когда-то на похоронах матери. А вот ни леди Эмлин, ни фении по-настоящему не огорчились, лишь для виду сделали грустные лица — отличать одно от другого Нуала умела хорошо. Ну а Сигге... Тот вроде бы печалился по-настоящему — но, похоже, совсем по другой причине. Украдкой поглядывая на него, Нуала втайне злорадствовала.* * *
Усевшись на громоздком кованом сундуке, Сигге угрюмо смотрел на пламя очага, слушал сливавшиеся в сплошной гомон голоса́ и молчал. Чувствовал он себя здесь совсем лишним, словно забрел по ошибке в чужой дом, к незнакомым людям — да так оно, в сущности, и было. Более или менее знакомыми он мог считать здесь, пожалуй, лишь господина Лэри и его дочь Нуалу, да и то с изрядными оговорками. Конечно, в доме находились еще леди Этайн и та самая ее однокурсница, но легче от этого не становилось — скорее, наоборот. На леди Этайн Сигге смотрел с некоторой опаской — но не потому, что ее мать была Хранительницей Британии, и даже не потому, что в ее жилах текла кровь ванов. Скорее, причина была в ее необычном, не совсем человеческом облике, а еще больше — в ее странной выходке на побережье. Впрочем, на той давнишней лекции леди вела себя как самая обычная студентка, и теперь воспоминание об этом помогало Сигге в какой-то мере отвлечься от недавних событий. Однако до конца преодолеть чувство настороженности все равно не удавалось. Что же до ее белокурой подруги, то с ней вышло куда как хуже. Спросить об этой девушке у самой леди Этайн Сигге так и не осмелился, но, улучив момент, разговорился по дороге с рыжей ирландкой — не с дочерью господина Лэри, а с другой, постарше. Ирландка-то ему всё про Санни и рассказала, даже выспрашивать ничего не пришлось. Вот так и узнал Сигге и про злого батского шерифа Кудду — никакого, разумеется, не северянина, а самого что ни на есть мерсийского сакса, — и про славного Маэл-Патрика, с нетерпением дожидавшегося свою жену в Кер-Сиди. Так что к дому сбежавшей знахарки он подходил уже изрядно отрезвленным, а уж когда увидел Санни в ее нынешнем обличье... Сигге, конечно, давно обжился в Кер-Сиди и вполне приноровился к бриттскому укладу. И все-таки он по-прежнему твердо помнил обычаи, усвоенные в детстве. Обычаи очень разные. Против многих из них никто не возразил бы и в Камбрии. Например — что нельзя нарушать данные клятвы, что нужно помогать семьям погибших друзей, что негоже зариться на чужих жен. Но имелись среди тех обычаев и такие, которых никто из бриттов, пожалуй, и не понял бы. Вот взять хотя бы волосы! Сама леди Хранительница, например, мало того что ходила с непокрытой головой, даром что была замужняя, так еще и коротко стриглась. А кому полагались стриженые волосы у Сигге на родине? Вот то-то и оно! Если у мужчины обрита голова — значит, это трэлл, раб, почти скотина, разве что двуногая и говорящая. Если у женщины волосы настолько коротки, что не видны из-под платка, — значит, это тир, рабыня. На родине у Сигге такое знал каждый. В хозяйстве у Сигурда-корабела, отца Сигге, тоже имелось трое трэллов — плененных им в молодости чужеземцев — и никто никогда не путал их со свободными бондами. А в Камбрии рабов не было. Вообще. Местные старики, впрочем, помнили давние времена и рассказывали, что прежде в их стране тоже знали рабство. Но, должно быть, тридцать лет — всё-таки большой срок, и камбрийцы успели совсем позабыть, как выглядят рабы и что нужно делать, чтобы не походить на них внешне. Зато Сигге это помнил. И поэтому, увидев Санни вот такой — с почти наголо выстриженной головой, с просвечивавшей между волос бледной кожей — мог отныне воспринимать ее только как рабыню. Как отрезало у него сладостные мечтания и трепет в груди, ушло даже огорчение от рассказанного рыжей ирландкой — а взамен явилась беспроглядная черная пустота. Пожалуй, что-то подобное Сигге испытал однажды в детстве — когда старший отцов брат пообещал, что возьмет его с собой в дальний поход, а на следующее утро оказалось, что корабль уже ушел в море. Так что теперь Сигге пытался убедить себя хотя бы в том, что его недавнее плавание на куррахе было все-таки не напрасным, что он хотя бы немного, но все-таки помог найти пропавших студенток. Увы, в глубине души он прекрасно понимал, что леди Эмлин и скрибоны Немайн прекрасно справились бы с поисками не только без него, но даже и без господина Лэри. И когда он ловил на себе насмешливые взгляды Нуалы, то каждый раз чувствовал, что его лицо заливает краска стыда. Вот надо же было сотворить такое безрассудство, достойное безусого юнца, а вовсе не почтенного инженера!* * *
Странным выдался этот день у Орли. Странным и непростым. Принес он ей немало горестей, но потом все-таки сумел обрадовать. Не задалось всё с самого рассвета: утречко получилось — хуже не придумаешь! Мало того, что она так и не смогла удержать Этнин в доме, так еще и чуть с нею не поссорилась. И ведь как в воду глядела: сразу почувствовала, что ничем хорошим та затея не кончится. Конечно же, Орли оказалась права. Теперь вот Этнин сидела у горящего очага, с ногами закутанная в несколько пледов сразу, и все равно дрожала — хорошо хоть зубами стучать перестала. И хотя Этнин уверяла, что не простудится, Орли было за нее очень неспокойно. Кто мог знать, как оно будет дальше? Робин вон тоже божился, что ему всё нипочем... О Робине она с Этнин боялась и заговаривать: та только-только немножко успокоилась, перестала рыдать. Да и саму Орли судьба Робина угнетала. По правде сказать, хорошего-то она не ждала уже давно — с тех пор, как у него начались лихорадка и лающий кашель. Слишком памятной была скоротечная бабкина болезнь. Памятной и очень похожей. И все-таки такого поворота событий Орли не ожидала. Не исправил ничего и Лэри О'Лахан, Нуалин отец, — хотя и попытался. Вместо того, чтобы ехать вместе со всеми до дома Мэйрион, он высадился в ближней деревне, Ланнусте, — хотел попросить там помощи в поисках Робина. А потом пришел оттуда в знахаркин дом ни с чем, раздосадованный и злой. Толком господин Лэри так ничего и не объяснил, но и без того было понятно: отказали. Сначала он мрачно ходил по дому, дергая себя за длинные висячие усы, потом объявил, что пойдет к знакомым гаэлам на южное побережье — но тут вдруг вмешался один из рыцарей — сэр Кей, самый молодой. И заспорили они отчаянно: рыцарь доказывал, что уж если где помощи и искать, так это в какой-то береговой крепости, будто бы находившейся поблизости, а господин Лэри не соглашался идти туда ни в какую. А леди Эмлин — та хотя спор между делом и слушала, сама поначалу отмалчивалась. Орли этому даже удивлялась. Оказалось, удивлялась напрасно: как только господин Лэри стал в споре рыцаря одолевать — тут-то леди Эмлин и вмешалась. Рыцаря она поддержала и даже похвалила. А потом его-то самого в крепость и послала. Сказала: верхом быстрее выйдет, да и послушают его скорее, чем рыбака. А потом глянула на господина Лэри и почему-то усмехнулась. Едва сэр Кей пустился в путь, господин Лэри подозвал к себе дочку. Нуала к нему подскочила всполошенная — думала, видно, что отец ее опять ругать будет. А он лишь вздохнул да по голове ее потрепал легонько. А после господин Лэри посмотрел на Этнин — та как раз плакать перестала, а зубами еще вовсю постукивала. Вздохнул он опять, головой покачал, а потом снял с пояса баклажку — да ей и протянул: отхлебни, мол, погрейся. Орли тотчас на него коршуном налетела. Руками, как крыльями замахала: гейс, мол, на Этнин лежит, нельзя ей хмельного! Господин Лэри хоть и жил на Придайне, а не в Мунстере, гаэлом оказался настоящим — смеяться над Орли не стал. Выслушал ее, подумал, ус покрутил, а потом вдруг принялся вопросы задавать — один за другим. И спрашивал хитро так: вроде к ней, к Орли, обращался, а сам на Этнин поглядывал. Вот и вышло, что Этнин он вроде и не докучал, а в то же время от нее от самой всё и узнал. Перво-наперво спросил он вот что. Ну хорошо, положим, хмельное пробовать Немайн дочери не велела — а взамен-то она ей что-нибудь посулила? Ну силу там, ум, удачу или хотя бы красоту неземную? Орли, понятное дело, ответа не знала, — а Этнин возьми да головой и помотай. Тогда господин Лэри другой вопрос задал: а сказала ли Немайн, почему она дочке хмельное запретила? Орли как такое услышала — сначала даже ушам своим не поверила. Слыханное ли это дело, чтобы, назначая гейс, его еще и объясняли? Этнин от такого вопроса тоже растерялась — но ответить все-таки сумела. Правда, получилось у нее что-то совсем невразумительное: — Ну... Мама говорила мне тогда, что я еще ребенок, что мне сначала надо повзрослеть... И тогда задал господин Лэри третий вопрос — да такой, что ответа и не понадобилось: — Да разве же такое бывает, чтобы гейсу срок назначали? Тут Орли руками всплеснула. Гейс-то — он и правда если уж объявляется, так навсегда! А господин Лэри взял да и подытожил: — Вот я и думаю, что никакой это не гейс! Ничего не ответили ему ни Этнин, ни Орли, лишь в цвете лица обе переменились: одна стала лиловая, как цвет вереска, а вторая... Ну, себя-то со стороны Орли, понятное дело, не видела, однако что щеки у нее запылали — почувствовала. Надо же было столько времени страдать, за подругу беспокоиться — а причины-то никакой и не было. Такой простой вещи не сообразила — ирландка, называется! Пока Орли приводила свои мысли в порядок, Этнин решилась — отхлебнула из фляжки. А господин Лэри забрал баклажку, поклон Этнин отвесил да к выходу и направился — и слава богу! Не то бы, пожалуй, Орли со стыда сквозь землю провалилась. Правда, потом, немного всё обмозговав, Орли случившемуся даже обрадовалась: хотя бы одна новость сегодня оказалась по-настоящему хорошей. Как бы то ни было, а господин Лэри ни много ни мало избавил Этнин от гейса — и пусть бы кто-нибудь посмел теперь сказать, что такого не бывает!* * *
От выпитого снадобья во рту остались терпкая горечь и легкий привкус спелой ежевики. Вскоре по всему Танькиному телу и правда разлилось обещанное тепло, но голова осталась ясной — насколько она вообще могла быть такой после пережитого. Сейчас Танька даже жалела о том, что не могла захмелеть, до того ей хотелось забыться. Недавние события не отпускали. В ушах до сих пор как наяву звучали пронзительные голоса чаек и рокочущий шум прибоя, а перед глазами всё колыхались и колыхались морские волны, серые, как торфяная зола. Тем временем вокруг своим чередом шла жизнь. Горел очаг, в котле булькало пахнущее копченым мясом варево, а сквозь призрачные звуки моря в сознание прорывались из реальности людские голоса. Эти голоса звучали едва ли не со всех сторон, и в них узнавались сразу три языка. На скамейке возле двери Гвен тихо переговаривалась с Беорном по-саксонски — похоже, упрашивала его что-то сделать, а тот упорно отказывался. Кажется, только одно-единственное слово Танька в их речи и понимала — да и то, скорее, догадывалась: «нэ́зе», «нет». Снаружи за дверью о чем-то угрюмо и неразборчиво бубнил господин Лэри. Ему отвечали двое других мужчин — видимо, рыцари-скрибоны. Между собой они говорили по-бриттски, но очень тихо, так что даже Танька могла различать лишь отдельные слова. Зато совсем неподалеку, с другой стороны очага, раздавались куда более громкие голоса леди Эмлин, обеих подруг и новой знакомой — девочки-ирландки. Мелодичные гаэльские слова сплетались друг с другом, складывались во фразы. Но насколько приятно было для Таньки их звучание, настолько же раздражало ее содержание разговора. А не раздражаться было невозможно: именно сейчас леди Эмлин с беспокойством расспрашивала остальных — не о несчастных Робине и Мэйрион, а о ней, о живой и здоровой Этайн, с которой, в общем-то, ничего по-настоящему дурного и не случилось. Это казалось неправильным, несправедливым, по меньшей мере несвоевременным, но не то что вмешаться в разговор — даже шевельнуть языком не находилось сил. И, конечно, порадоваться окончанию дурацкого недоразумения с мнимым гейсом тоже не получалось, хотя господину Лэри Танька была по-настоящему благодарна. Голоса за занавеской вдруг замолкли. Почти сразу же оборвался и разговор рыцарей с господином Лэри. И тогда из-за двери раздались хорошо знакомые шаркающие шаги. Это явно был господин Эрк — а Танька даже и не заметила его отсутствия в доме! Шаги делались всё громче, всё отчетливее — и вдруг затихли. Скрежетнула дверь. На мгновение повеяло холодным уличным воздухом, от очага пахну́ло горелым торфом. А в следующий миг господин Эрк заговорил — Танька уловила его тихий, едва различимый голос: — Слушай, Гвеног, у меня тут новость есть. Мне бы с леди словечком перемолвиться... — Не надо леди трогать. Еле жива она, — хмуро отозвалась Гвен. Танька напряглась. Похоже, речь шла о ней. — Да понимаю я... — вздохнул между тем господин Эрк. И таким печальным был его голос, что Танька не выдержала. — Господин Эрк, — с трудом повернув голову, проговорила она. — Если нужна моя помощь, вы не стесняйтесь. Тот снова вздохнул. Сейчас он стоял возле возвышавшейся над ним явно недовольной Гвен, прятал глаза и переминался с ноги на ногу, как нашкодивший и пойманный с поличным ребенок. Однако Танькин кивок господин Эрк все-таки заметил — и немного приободрился. — Тут вот какое дело, — произнес он наконец. — Кто-то из них письмо оставил — должно быть, Мэйрион, вряд ли дружок мой Робин. Нацарапала что-то на крышке сундука... Внезапно запнувшись, он повернулся к жене, поймал ее сердитый, насупленный взгляд, но потом все-таки продолжил: — Письмо огамом написано — а я его не знаю совсем. Вот я и подумал... Господин Эрк снова вздохнул и замолчал. А Танька сочувственно посмотрела на него — и вдруг сказала: — Хорошо, господин Эрк, я попробую вам прочитать. Огам я учила.* * *
Огам Танька и правда знала — от мамы. В университете — по крайней мере, на естественном факультете — ему не обучали: у гленцев старинное письмо ирландских и пиктских друидов так и не прижилось. По слухам, тому противились сами друиды. Те будто бы считали, что в огаме содержится слишком много опасной волшбы. Мама полагала иначе, даже пыталась когда-то вводить его в обиход — но без особого успеха. Не было пользы от владения огамом и для Таньки. И вот наконец это знание все-таки пригодилось. Перебираться в фургон не пришлось: господин Лэри принес в дом крышку сундука. Вся ее верхняя сторона оказалась испещрена свежими, совсем недавно вырезанными штрихами огама. Длинные линии были покрыты короткими черточками букв — ни дать ни взять нотные линейки с нотами. Пристроив громоздкую крышку у себя на коленях, Танька погрузилась в чтение. С непривычки пришлось водить пальцем по строчкам. Мама — та вообще умела считывать огам рукой, на ощупь. У Таньки так не получалось. Но этого и не требовалось: света для ее зрения вполне хватало. Как ни странно, написано было по-бриттски, так что штрихи легко складывались в слова. И в освещенном маленькой масляной лампой помещении вскоре зазвучал тихий, но взволнованный голос сиды: — Любезным друзьям моим Эрку ап Кэю ап Касуину ап Йестину ап Бенезеку ап Зетару из клана Вилис-Румон и жене его Гвенифер верх Мадрон ап Маррек ап Керезик ап Уителл ап Эловен, ныне состоящей в том же самом клане. Я, Хродберт, сын Радалинды верх Храмн, уроженки города Териваны, что в Австразии, будучи свободным человеком вне кланов и племен и находясь в трезвом уме и твердой памяти, поручаю вам беречь дом, доверенный мне думнонским кланом Плант-Дубногарт, до тех пор, пока я не вернусь с острова Авалон, и разрешаю вам пользоваться этим домом и всем находящимся в нем имуществом, ни в чем себе не отказывая. Если я задержусь на острове так долго, что заботиться об этом доме вам станет уже не под силу, то передайте его на тех же условиях своему сыну Беорну. Если же вы сочтете этот труд для себя непосильным или неподходящим, то смело возвращайте дом клану Плант-Дубногарт и не тревожьтесь обо мне. Сыну своему Родри ап Хродберту я передаю в дар свиток с волшебными письменами, в свое время присланный мне отцом, Альбероном из народа Дон, и дарующий своему владельцу способность получать всё, чего бы он ни пожелал. Прошу, однако, хранить эту вещь при себе упомянутому выше Эрку ап Кэю с тем, чтобы не ранее чем через три года передать ее Родри, предварительно убедившись, что тот по-настоящему овладел моими умениями и использует их только против злых людей и в помощь честному народу. Пока же прошу при первой возможности вручить Родри золотой солид. Надеюсь, что мой сын сумеет распорядиться этими деньгами разумно и достойно. И свиток, и солид должны найтись в шкатулке, зарытой под большим папоротником возле входа в упомянутый выше дом. Славной леди Этайн верх Тристан ап Эмрис а Немайн верх Дэффид я оставляю в дар свою дудочку, поющую птичьими голосами. Надеюсь, что эта вещица окажется для нее не только занятной, но и полезной. Храброй Орли Ни-Кашин и ее подруге Санниве я дарю на счастье и на память о себе по серебряному милиарисию. Дудочка и монеты отыщутся в повозке на моем ложе под подушкой. Да хранят вас всех Господь и святой Давид! Хродберт, сын Радалинды верх Храмн, известный также как Робин Добрый Малый. Танька читала письмо — и словно наяву слышала хрипловатый, чуть насмешливый голос Робина. Пауз старалась не делать: они давались слишком тяжело. Стоило хотя бы на мгновение оторваться от вырезанных на доске знаков — и перед глазами немедленно появлялось видение из недавнего сна — корабль под белым парусом, уходящий навстречу закатному солнцу. Глаза тут же застилали слезы, а строчки начинали расплываться и двоиться, так что приходилось вытирать лицо рукавом. И все-таки она справилась — дочитала письмо до конца, и даже голос у нее вроде бы ни разу не дрогнул. — А про Мэйрион — ни слова... — задумчиво проговорила Гвен, а потом глянула на Таньку и вдруг всплеснула руками: — Ох, Эркиг, ну вот зачем ты ее читать заставил! — Да я... — начал было господин Эрк, но тут же оборвал фразу. — Всё хорошо, госпожа Гвен, — поспешно воскликнула Танька и тоже смущенно запнулась. — То есть я хотела сказать… Гвен посмотрела на нее, печально улыбнулась, вздохнула: — Да что тут говорить... А Робин — он и правда хороший был очень. Даже о нас вот, выходит, позаботился напоследок. Вроде ведь и не завещание это никакое, а все равно вышло, что он нам свой дом оставил. Теперь перед Родри даже и неловко... — Совсем не о том ты, Гвеног, — перебил жену господин Эрк и продолжил, обращаясь уже к Таньке: — Знаете, леди... Спасибо, что вы тогда сказали Робину, что в нем есть сидова кровь. Даже если он и не поверил — все равно это было для него очень важно. Ведь Мэйрион — она никогда не замечала в Робине ничего особенного. То ли не могла разглядеть, то ли не хотела — не знаю даже. А он... Не договорив, господин Эрк вновь умолк. Некоторое время он неподвижно стоял и робко смотрел то на Гвен, то на Таньку, словно порывался сказать что-то еще, но никак не мог решиться. — Эрк, — вымолвила наконец Гвен. — Говори уж. Господин Эрк кивнул. — Ладно, — произнес он. — Вроде не ко времени оно совсем, но уж призна́юсь. Я когда-то о Робине песенку сочинять взялся, а в эту ночь как раз ее и окончил... Ну, в общем, вот. Гвен посмотрела на мужа, чуть подумала, а потом твердо, уверенно произнесла: — Ты плохого не сочинишь, Эрк. Так что пой — или просто говори, если тебе так удобнее. Может быть, он там услышит и обрадуется. — Вот и я так подумал, — неожиданно оживился господин Эрк. Пожалуй, это оказалась не совсем песня — скорее, стихотворение без припева и вообще без какого-либо подобия рефрена. Впрочем, господин Эрк петь ее и не пытался. Вместо этого он медленно вышел на середину комнаты и, остановившись возле очага, негромко продекламировал: То взбираясь на холм, то спускаясь в овраг, Не боясь ни канав, ни колдобин, По Британии шел озорной весельчак, Добрый малый по имени Робин. Камень римских дорог и утоптанный дерн - Путь любой для него был прекрасен, И встречал его в мае цветением терн, А по осени — золотом ясень. Находил то и дело себе он ночлег Под густою дубовою кроной Да и спал безмятежно, чудак-человек, Словно в доме под крышей зеленой. Вместо мяса варил он себе корешки, Но не ведал от этого горя - Просто жил — не тужил, распевая стишки И малиновке дудочкой вторя. А когда доводилось грустить одному, То недолго бывал он в печали: Улыбались девчонки на фермах ему, А друзья кружкой пива встречали. Ведь повсюду друзей находил удалец Там, где ясень рос, дуб и терновник. А боялись его только скряга-купец, Поп-святоша да жадный чиновник! Закончив чтение, господин Эрк откашлялся и слегка поклонился — должно быть, по старой лицедейской привычке. А в доме вдруг сделалось тихо-тихо. Молчала вышедшая из-за занавески леди Эмлин, молчали замершие рядом с ней сэр Идрис и сэр Тревор. Молча выглядывала из-за спины леди Эмлин Санни, молча смотрел на нее непривычно грустный весь этот день мастер Сигге. Молчал, накручивая ус на палец, стоявший возле дверного косяка господин Лэри, молчала, теребя косу, прильнувшая к нему Нуала. Застыла неподвижно с ошарашенным видом и тоже молчала обыкновенно такая шумная Орли. Молчал сидевший на скамейке Беорн, наверняка не понявший в стихах господина Эрка ни единого слова. И среди этого молчания раздавалось тихое, едва слышное всхлипывание Гвен. У Таньки тоже наворачивались слезы на глаза, но она мужественно сдерживала рвавшийся наружу плач — опасалась заразить им остальных. Сейчас она почему-то совсем не надеялась, что это принесло бы им облегчение. Между тем Гвен всхлипывала всё реже и реже и, наконец, затихла — но, как оказалось, ненадолго. Неожиданно она приподнялась на скамейке, устремила полный надежды взгляд на господина Эрка и громко, отчетливо произнесла: — А может, они все-таки доплыли? А, Эркиг? Тот в ответ лишь развел руками: — Ох не знаю, Гвеног. Все-таки Авалон — это ведь где-то за Эннором, неблизко... — Да нет там никакого Авалона, — мотнув головой, вмешался вдруг в их разговор господин Лэри. — Как это? — удивленно повернулся к нему господин Эрк. — А вот так, — господин Лэри хмуро посмотрел на него и пожал плечами. — Хаживал я туда — и на Эннор, и дальше на запад. Нет там ничего — ни дворцов, ни садов. А за Эннором и земли нет — одна вода, и конца-края ей не видно. Господин Эрк понуро вздохнул, опустил голову. Зато Гвен, наоборот, оживилась. Погладив по голове сидевшего рядом притихшего Беорна, она вдруг что-то шепнула ему по-саксонски и поднялась со скамейки. Затем Гвен уперла руки в бока, пристально посмотрела на господина Лэри и со странным отчаянным задором воскликнула: — Говоришь, одна вода, ирландец? Ну так я сейчас сама посмотрю! Вслед за этим она отворила дверь и шагнула наружу. Не успела Танька осмыслить происходившее, как Гвен вернулась в дом — и, так и не закрыв за собой дверь, тотчас же поманила господина Лэри рукой: — Говоришь, одна вода, значит? Эй, ирландец, а ты выгляни-ка на улицу! И дубок возле дома стоит как прежде, и старый ясень на склоне холма, а уж терновник и вовсе всё собой заполонил! А наша леди говорила: «Пока дуб, терновник и ясень»... Помнишь ее слова, Эркиг? Кажется, господин Эрк только и опомнился, когда услышал свое имя. — Гвеног!.. Да что же это с тобой такое, девочка моя?! — ахнул он и суетливо засеменил к жене — а подбежав, тотчас же обхватил ее, словно ребенок мать, обеими руками вокруг пояса. — Гвеног, опомнись же, моя маленькая!.. Гвен вздрогнула, повернула к нему красное, мокрое от слез лицо. И, всхлипнув, торопливым полушепотом проговорила: — Нет-нет, Эркиг, ты не бойся! Я еще не выжила из ума, я не как Мэйрион, правда же! Просто... Ну сам подумай, как же теперь люди без нашего Робина будут? А сам он, — Гвен всхлипнула еще раз, — даже без могилки останется! И ведь люди наверняка решат, что он и правда перебрался на Авалон... И тут господин Эрк вдруг встрепенулся. Отпустив Гвен, он сделал шаг назад и, задрав голову, быстро проговорил: — Так, Гвеног! Подожди-подожди... Знаешь, а может быть, именно так и нужно?! Гвен вздрогнула. Потом вдруг перекрестилась. — Ты что, Эркиг? Господь с тобой! Теперь Гвен уже не плакала и даже не всхлипывала. Застыв, она смотрела на мужа — сразу и удивленно, и испуганно. А тот не отрываясь смотрел на нее и говорил горячо и взволнованно: — Смотри, Гвеног! Простые люди все равно ни за что не поверят в его смерть. Не из-за терновника, дуба и ясеня, а просто потому, что они давно видят в нем своего защитника. Непохожего на Артура, совсем другого, — но настоящего и притом волшебного. Знала бы ты, сколько песенок о нашем Робине я выучил за последние годы на постоялом дворе Суэйнсуика! Я слышал их и от англов, и от проезжих бриттов — от гвентцев, от поуисцев, даже от северян из Алт Клуита — и все они славят его озорные сидовские шутки и его добрые дела! К тому же Робин ведь и сам хотел, чтобы все поверили, что он уплыл на Авалон. Так зачем нам идти против воли людей и против его собственной воли? — Ох, Эркиг, — задумчиво вздохнула Гвен. — Верно ты сказал, только вот... Если бы он хотя бы и правда был сидом! Только вот не вышло ли, что наша леди поверила в то, чего нет? Едва лишь Танька услышала эти слова, как ее бросило в жар. Она и так-то отчаянно страдала от случившегося: то ей казалось, что Робин заболел после ее дурацкой прогулки по деревне, то — что без ее лживой клятвы Мэйрион не потащила бы его в море... Рассудок говорил ей, что Робин мог заболеть по самым разным другим причинам, что все равно никто не смог бы исцелить его тяжелую пневмонию — вот только чувства с этими доводами никак не желали соглашаться! А теперь, после слов Гвен, Танькой овладела новая мучительная мысль: неужели даже «цензор» сбежал, устыдившись ее чудовищной лжи?! И ведь получалось, что Гвен все равно ей верила — ее искренности, ее правдивости! В замешательстве смотрела Танька на Гвен и лихорадочно раздумывала, как поступить. Всё казалось ей неправильным — и молча согласиться, и признаться в намеренном обмане. Потом откуда-то явилось отчетливое понимание: молчать точно нельзя, надо непременно сказать какие-то настоящие, правдивые слова — не ради себя, ради памяти Робина! Вот только что это должны быть за слова, о чем?.. В голове у Таньки стремительно пронесся целый вихрь образов: Орли, вспоминающая родную Иннишкарру; бард Овит, поющий под расстроенный крут о подвиге защитников Кер-Глоуи; похожие на штили нот палочки огама на деревянной крышке сундука... А потом перед ее внутренним взором вновь предстал уходящий к закату белый корабль из недавнего сновидения — и вдруг нужные слова сами собой прозвучали в ее голове. И тогда Танька, сама себе удивляясь, громко воскликнула: — Госпожа Гвен, господин Эрк! В следующий миг Танька ощутила сгустившееся вокруг нее напряженное внимание. Казалось, все люди в доме повернулись к ней, смотрели на нее, ждали ее слов. — Выслушайте меня, пожалуйста! — продолжила она. — Да неважно, кем был Робин по рождению! Важно совсем другое — каким он был. Знаете что рассказывает об Авалоне наше старинное предание?! Господин Эрк вдруг вздрогнул. Затем он резко повернул голову к Таньке, блеснул глазами. — Старинное предание? Леди, вы говорите о какой-то легенде сидов? — Можно сказать и так, господин Эрк, — торопливо ответила Танька. — Мне эту легенду поведала мама, а сама она узнала ее от своего учителя. Господин Эрк кивнул и тут же приоткрыл рот, явно намереваясь спросить что-то еще, но опомнившаяся к этому времени Гвен дернула его за рукав, как расшалившегося ребенка. — Эркиг, пожалей леди: она едва жива! — шепнула она тихо, но вполне разборчиво. — Нет-нет, — воскликнула Танька. — Мне совсем не трудно, госпожа Гвен! Та растерянно кивнула и, ничего больше не сказав, медленно опустилась на скамейку. — Так во́т... — начала рассказ Танька. — Когда-то в давние времена на далеком западном острове стоял город, звавшийся Аваллонэ. Сам остров, конечно, тоже имел название, но какое-то другое... — на мгновение Танька запнулась, но быстро собралась духом и уверенно продолжила: — А рядом с тем островом лежала огромная, куда больше Придайна, земля, которую наш народ называл Аман. Предание говорит, что и Аман, и остров возле него были в те времена поистине благословенным землями. Жившие там сиды не знали ни голода, ни болезней. Войн они тоже почти не знали. Но потом смертные люди, жившие по другую сторону моря, сделали одну очень большую глупость... Танька вновь запнулась. Рассказывать историю одурманенного врагом правителя людей, решившего завоевать бессмертие, она все-таки не хотела: не ко времени. Пришлось немножко подумать — и выход все-таки отыскался. — В общем, люди пошли на сидов войной, — продолжила Танька рассказ, выбросив лишние подробности. — И тогда Господь в ответ скрыл от людей и Аман, и остров с городом Аваллонэ... — Так что́, путь туда открыт теперь только сидам? — перебила вдруг Нуала. — Нет-нет, — поспешно мотнула головой Танька. — Людям тоже. Самым достойным, по особому Господнему благоволению. Этот путь называют еще Прямым, потому что увидеть его способен лишь тот, у кого праведна жизнь и чисты помыслы. — Верно, — подтвердил вдруг господин Лэри. — Если этот остров звался Тир-На-Ног, то святой Брендан, сказывают, дотуда все-таки добрался. — То, что я вам рассказала, — всего лишь предание. Время, конечно, могло его сильно исказить, — подумав, на всякий случай уточнила Танька. — Филиды говорят, что за всяким преданием стоит правда, — снова вмешался господин Лэри. Господин Эрк сначала чуть усмехнулся, однако, подумав, согласно кивнул. — Пожалуй, это верно, — медленно произнес он. — Магистр Пиран, мой учитель, говаривал когда-то: даже если Плавт и верил, что сам царапает стилом по доске, на самом деле его рукой водила Талия. А музы — они такие, праздными выдумками баловаться не станут. Только вот Мэйрион — кто поверит, что ее пустили на Авалон? Вот уж кого я бы не назвал теперь ни праведной, ни чистой помыслами! — Эркиг!.. — укоризненно воскликнула Гвен. — Да много ли кто запомнил Мэйрион такой вот безумной старухой? Вся Думнония знала ее совсем другой! И вот что, Эркиг... Я, конечно, богословию не обучена, но думаю так: за одну только победу над саксами Господь простит ей все прегрешения! Разговор между Гвен и господином Эрком продолжался еще долго. В него вмешивался иногда господин Лэри, в него вставили по словечку Орли и Санни — и все они вспоминали Робина: как тот подшучивал над жадными ротозеями, как наказывал освиневших чиновников, как выручал попавших в беду достойных людей. Приоткрыв рот от восторга, самозабвенно внимала этим историям Нуала. Со сдержанным, но все-таки искренним любопытством прислушивались к ним оба рыцаря-скрибона. Больше всех, похоже, удивлялась рассказам о Робине леди Эмлин — правда, чтобы это заметить, ее следовало очень хорошо знать. Между тем истории то сменяли одна другую, то сливались воедино, то переплетались в причудливое ажурное кружево, и из всего этого рождалась новая легенда — о Робине-сиде, о Робине-волшебнике, о Робине-герое. Танька не вмешивалась в разговор, но слушала его внимательно — и тоже узнавала немало нового для себя. Что-то она слышала о Робине впервые, другие же истории вроде бы были ей хорошо знакомы — и все равно дополнялись неведомыми ей прежде подробностями. Совсем неожиданными гранями заиграли перед ней и добывание Робином еды в англской деревне, и его схватка с коварным «королем пикси» в Кер-Уске, и остановленный погром в заезжем доме Кер-Тамара. А потом перед Танькиным внутренним взором вдруг нарисовался давний предзакатный вечер возле Лланхари, когда они впятером — Танька, Орли, леди Эмлин, несчастный Марх и нелепый ряженный под пикта гвинедский горец — толпились возле сломанной брички, обсуждали болотные огоньки и мимоходом поминали Робина Доброго Малого. Вот разве могла бы Танька тогда подумать, что совсем скоро тот наяву войдет в ее жизнь и сгорит, как яркий факел, осветив ей путь?* * *
Пока Танька осматривала ногу Беорна, пока заново ее перевязывала, пока давала Гвен указания по ее дальнейшему лечению, пока помогала ей готовить перевязочный материал на будущее, пока, наконец, через силу заставляла себя обедать, успело пройти немало времени. Впрочем, она и не спешила — скорее, наоборот, оттягивала до последнего предстоящий мучительный визит. И точно так же не торопились обе ее подруги — Орли и Санни. Поэтому когда они втроем все-таки отправились за прощальными подарками Робина, солнце уже преодолело две трети дневного пути. До фургона они добрались быстро и без особых затруднений, однако заставить себя войти внутрь оказалось очень непросто. Вопреки здравому смыслу, Таньке всё еще чудилось, что в фургоне она встретит Робина, — и от безнадежности этого ожидания ей было больно. Похожее, должно быть, испытывали и подруги. Как и Танька, они долго стояли перед лесенкой, не осмеливаясь подняться. В конце концов Орли все-таки решилась. Перед тем, как шагнуть на ступеньку, она перекрестилась и шепотом прочитала молитву — Танька узнала «Отче наш» на ломаной латыни. Как ни странно, после этого Таньку немножко отпустило, и лестницу она преодолела довольно легко. Но стоило ей увидеть пустое ложе Робина, как к горлу подступил комок. Со слезами Танька все-таки справилась, но заглянуть под подушку так себя и не заставила. Не смогла сделать это и Орли, и только подоспевшая самой последней Санни сумела себя пересилить. Под подушкой в самом деле обнаружились две небольшие серебряные монетки. На одной из них отчетливо виднелся горбоносый профиль кого-то из римских императоров, на другой — крест и латинская надпись «gloria Romanorum» — «слава римлян». А между монетками лежала маленькая глиняная свистулька. Немного постояв, Санни осторожно взяла одну из монеток — ту, что была с крестом. — Надо будет дырочку просверлить, — задумчиво пробормотала она по-гаэльски, посмотрев на Орли, и тут же сама себе возразила: — Как Мэйрион? Да ну, еще не хватало! — А я просверлю, — откликнулась Орли, взяв оставшуюся монетку. — Зато не потеряю! Буду на груди носить — рядом со святым Шоршей. А Танька взяла в руку свистульку — и удивилась ей. Вылепленная из самой обычной глины, та, однако, совсем не выглядела грубой поделкой. Неведомый мастер сделал ее похожей на птицу — обозначил глаза и клюв, наметил оперение. Стройная, с вытянутой длинной шеей, глиняная птица казалась изготовившейся к полету. На миг Таньке даже почудилось, что свистулька вырвется сейчас из ее руки — и не взлетит, конечно, а упадет на пол и разобьется. Чуть успокоившись, Танька все-таки решилась — поднесла свистульку к губам. А затем, не утерпев, осторожно дунула. Конечно же, ничего у нее не получилось. Свистулька отозвалась не переливчатой птичьей трелью, а тихим, невнятным бульканьем — ни дать ни взять жаба в весенней луже. От разочарования Танька даже охнула — а инструмент торопливо положила на подушку. Винить в неудаче, впрочем, она его не стала: сама неумеха! А потом к свистульке протянула руку Орли. Сказала Таньке: — Хочешь, покажу, как надо? Меня Слэвин когда-то учил. В более опытных руках свистулька повела себя сговорчивее: пусть и не по-птичьи, но все-таки запела. Правда, исполнила Орли всего лишь маленький кусочек веселой гаэльской песенки — а потом вдруг оборвала мелодию, испуганно ойкнула и покраснела. Задумчиво смотрела Танька на Орли и на свистульку в ее руке. Конечно, свистулька была памятью о Робине — зримой и по-настоящему дорого́й, с которой она ни за что не захотела бы расстаться. Только вот у Таньки свистулька, скорее всего, замолчала бы навсегда — а ведь музыкальным инструментам полагается звучать! Пересилить себя оказалось непросто — но все-таки удалось. Пряча от Орли глаза и стараясь говорить как можно увереннее, Танька тихо вымолвила: — Слушай, мунстерская... Оставь свистульку себе — так правильнее всего будет. Я ведь играть на ней совсем не умею. Но Орли в ответ всплеснула руками, а потом решительно покачала головой: — Можно подумать, я умею! Ты бы Слэвина моего послушала — вот он и правда играет, куда мне до него! А дудочку Робин ведь не мне, а тебе оставил. Научишься, холмовая! Робин тебя с Авалона услышит — обрадуется. Договорив, Орли вдруг улыбнулась — а Танька потом долго размышляла, но так и не смогла понять, шутила ее подруга или говорила всерьез.* * *
Сэр Кей вернулся совсем под вечер. В дом он почти вбежал и тотчас же устремился к сидевшей возле очага леди Эмлин. — Пообещали! — выдохнул он. Эмлин посмотрела на него недоуменно. Даже, пожалуй, осуждающе. — Сэр Кей?.. Опомнившись, Кей поспешно приложил кулак к виску. Отрапортовал: — Я добрался до легата Порт-Эниса, леди. Сэр Кенан ап Эрван обещал содействие в поисках. Как только утихнет шторм... Недовольство на лице Эмлин сменилось легкой улыбкой. — Понятно, — кивнула она. — Хорошая новость. — Что уж тут хорошего, если... — вдруг послышался за ее спиной тихий, но отчетливый голос Орли. Эмлин вздрогнула, нахмурилась. Щеки у нее неожиданно порозовели. В следующий миг она поправила себя: — Вернее, это лучше, чем ничего... — а потом, окончательно смутившись, торопливо договорила: — Благодарю вас, сэр Кей! В ответ Кей снова приложил к виску кулак. Да так и замер с поднятой рукой, не отрывая от Эмлин глаз. Мгновение Эмлин смотрела на него. Потом с недоумением спросила: — Что-то еще, сэр Кей? — Есть еще одна новость, леди, — понуро кивнул тот. — В Порт-Энисе попутных судов не оказалось. — А нанять? — немедленно отозвалась Эмлин. — Я разузнал, — Кей недовольно поморщился. — Сейчас там ничего подходящего — одни рыбачьи куррахи. Но в Тинтагель через три дня должна прибыть «Модлен». Это один из новых кораблей... Сигге, с унылым видом сидевший у стены, вдруг оживился: оторвался от скамейки, выпрямился, набрал в грудь воздуха... Но Эмлин его опередила — заговорила раньше: — «Дон» и «Модлен»? Знаю. — Эх, — вздохнул Сигге. — Вот если бы на нее вам... Да уже не поспеть! Господин Лэри тут же пожал плечами. — Отчего же не поспеть, парень? — усмехнулся он и продолжил, обращаясь уже к Эмлин: — Тут такое дело, леди... Я утром в Ланнусте разузнал насчет повозки до Тинтагеля. Это только от моряков там помощи не допросишься, а извозчики — те вроде ничего. Больше, правда, ломовые — которые руду возят — но есть один... В общем, нашелся там такой Лауэн по прозвищу Грач — так он взялся как раз за три дня и довезти. Эмлин внимательно посмотрела на него, потом удивленно приподняла бровь. — А вы что ему сказали, господин Лэри? — А я сказал, что вы, скорее всего, согласитесь, — хмыкнув, ответил тот, а потом, чуть смутившись, добавил: — Эх, кабы вы еще и нас с дочкой прихватили, а то куррах-то наш того... — и он красноречиво развел руками. — Сначала надо посмотреть и повозку, и возницу, — откликнулась Эмлин и немедленно перешла к делу: — Где его искать? В заезжем доме? Господин Лэри кивнул. И сразу же Кей молча повернулся и направился к выходу. — Обождите же, сэр Кей! — улыбнувшись, остановила его Эмлин. — Поедете завтра на рассвете. Сегодня вы его уж не найдете!* * *
Собирались в дорогу они недолго. Имущества у Таньки почти не было: перепавшие от Гвен платье и теплый шерстяной плед, полевой дневник, немножко натуралистических сборов, сделанных урывками во время путешествия по Думнонии, да еще птичка-свистулька — прощальный подарок Робина. У подруг вещей оказалось и того меньше, так что всё их богатство уместилось в один плетеный короб. Оттого и вышло, что сборы вскоре превратились в предотъездные посиделки. Конечно, разговор на них получился невеселый. Опять много вспоминали Робина, но еще больше говорили о насущных делах — о дороге до Тинтагеля, о ночевках в заезжих домах и, конечно, о предстоящем плавании через Абер-Хенвелен. Господин Эрк, внезапно оживившись, принялся выспрашивать у господина Лэри подробности о парусах, о ветрах, о волнах и течениях. Тот отвечал сначала неохотно, но потом все-таки разговорился. Танька тоже внимательно слушала господина Лэри, но, конечно же, не понимала и половины его объяснений. Втайне она завидовала Нуале, наверняка разбиравшейся в морских делах не хуже своего отца. А потом в беседу неожиданно включилась леди Эмлин — и сразу же изрядно смутила Гвен и господина Эрка. Вот уж они на награду от само́й леди Хранительницы не рассчитывали совершенно — а тут вдруг ни с того ни с сего оказались главными спасителями ее дочери. Растерявшись, господин Эрк даже принялся доказывать, что если уж кто по-настоящему и помог леди Этайн, так это Орли и Робин. Впрочем, леди Эмлин он так и не переубедил: та все равно осталась при своем мнении. — О заслугах славной Орли и спору нет, — сдержанно улыбнулась она в ответ. — Но сейчас речь о других. — Тогда, по справедливости, тут надо всех награждать, — вмешалась Танька. — Санни, господина Лэри, мастера Сигге, Нуалу. И нужно обязательно попытаться найти и спасти Робина, а если это не получится, то хотя бы сохранить о нем добрую память — он ее заслужил! — Его будут искать, — пожала плечами Эмлин. — Но... — Я понимаю, — кивнула Танька. — Мы все понимаем. Но вдруг?.. — Сэр Кенан ап Эрван пообещал, что они сделают всё возможное, — подал голос Кей. — Ну вот, — кивнула Эмлин. — Слышите, великолепная? Танька молча кивнула — да и в самом деле, что́ тут было говорить? В доме ненадолго сделалось совсем тихо. Потом молчание нарушила леди Эмлин. — Я буду просить награды для всех у Святой и Вечной... — начала она. — Я тоже ее попрошу, — перебила Танька. — А вы, леди, запишите их имена — чтобы чиновники никого не забыли и не обидели.* * *
За ночь погода вконец испортилась. Еще задолго до рассвета Танька выглянула на улицу — и не увидела над головой ни единой звездочки. Небо сплошь затянуло тучами, вовсю моросил мелкий дождь. Не прекратился он и утром. А на рассвете в Ланнуст выехал Кей и очень скоро вернулся — вымокший, но довольный. — Договорился! Можно ехать, — оповестил он всех еще на входе. — Сэр Кей, вы этого Лауэна с повозкой сюда позвать догадались? — поинтересовалась в ответ леди Эмлин. Кей охнул, только что за голову не схватился. — Нет, я подумал, мы до Ланнуста сами... — обескураженно пробормотал он и торопливо добавил: — Давайте я обратно — одна нога здесь, другая там! — Ни к чему это, сэр, — вмешалась Гвен. — Да неужели я их каких-то пять миль не провезу? Леди Эмлин чуть подумала, потом сдержанно кивнула: — Благодарю вас. На том и порешили — и вскоре все вместе пустились в путь. Жилище Мэйрион на время опять опустело: вместе с Гвен к фургону отправился захотевший непременно проводить девушек господин Эрк, а с ним — разумеется, и Беорн. Идти самостоятельно Беорну, конечно, никто не позволил, и всю дорогу его нес на плечах господин Лэри. Вытянувшись в цепочку, они долго шли вдоль полуразвалившейся каменной стены. Финд, вырвавшись вперед, уверенно труси́л вдоль тропки среди терновника и вереска, иногда останавливаясь, чтобы задрать ногу над очередным камнем или просто дождаться медленно бредущих людей. Пожалуй, пес в чем-то был прав, обходя тропинку стороной: за ночь на ней появилось множество новых луж. Их приходилось обходить по краю, и путники то и дело натыкались на мокрые ветви терновых кустов, хлеставшие по ногам и норовившие зацепиться за одежду. А дождь всё лил и лил, и временами Таньке чудилось, будто это пресветлая Дон, сидя на облаке над далеким, невидимым отсюда холмом Бронн-Веннели, оплакивает отъезд никогда не видевшейся с ней, но все равно любимой внучки. Наваждение это было, конечно же, совсем глупым: в Камбрии, куда они возвращались, Дон тоже считали своей и даже верили, что она еще совсем недавно жила в тулмене где-то неподалеку от Кер-Кери. Но все равно Танька до самого фургона не могла отрешиться от стоявшего перед ее глазами образа. А потом они ехали в Ланнуст: леди Эмлин и три ее спутника-скрибона — верхом, остальные — в фургоне, и только Финд, как всегда, полагался на свои собственные ноги. Привычно устроившись на облучке рядом с Гвен, Танька с грустью смотрела на тянувшуюся по сторонам бурую, кое-где разбавленную лиловыми вкраплениями вереска пустошь. Время от времени она придвигалась к самому краю сиденья, оборачивалась назад и отыскивала глазами становившийся всё меньше Бранов холм с темным пятном рощи на склоне. Тогда она долго вглядывалась в его окрестности, тщетно пытаясь высмотреть соломенную крышу одинокого дома, а потом поворачивалась обратно и устремляла взгляд на едва различимую за завесой дождя темно-серую полосу моря. В селение они въехали совсем неожиданно: дорога резко повернула влево, и по обеим сторонам от нее вдруг потянулись одна за другой серые каменные постройки. Возле заезжего дома — двухэтажного здания под двухскатной сланцевой крышей — фургон остановился. Здесь их уже ждала крытая повозка, немного похожая на оставшуюся в Кер-Леоне бричку. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, стоял возница — сутулый, носатый, закутанный в черный засаленный плащ старик, видом и правда изрядно походивший на грача. К повозке Танька подходила с опаской: вспомнила рассказ мамы о пугавшихся ее лошадях. Однако снова всё обошлось. Ближний к Таньке рыжий мерин с белой пролысиной на лбу посмотрел на нее вполне дружелюбно, а стоявший рядом с ним мохнатый конек чуть более темной масти и вовсе не удостоил вниманием. А вот в глазах возницы, стоило Таньке к нему приблизиться, на мгновение мелькнула тревога. Впрочем, он тут же взял себя в руки и, почтительно поклонившись, сделал приглашающий знак рукой. С семьей господина Эрка отъезжавшие попрощались быстро, но сердечно. — Дождь в день отъезда — добрая примета, — улыбнулась Гвен, сморгнув слезу. — Счастливой вам всем дороги! Господин Эрк напоследок преподнес Таньке свиток гленской мелованной бумаги. — Здесь немножко моих песенок, леди, — пояснил он. — Может, когда и прочтете — вспомните меня, старика-подменыша. Доброго вам пути! А Беорн просто помахал им всем рукой.* * *
Новая повозка была заметно меньше лицедейского фургона, однако шестерых пассажиров все-таки вместила. Танька с трудом втиснулась между Орли и Санни, оказавшись лицом к господину Лэри и Нуале и спиной к вознице. Проситься на облучок, вопреки обыкновению, она не стала: возница, хотя и старался не подавать виду, явно ее опасался. И все-таки за дорогой она старалась следить — то и дело оборачивалась и всматривалась в открывавшийся впереди вид. За Ланнустом снова потянулась низменная пустошь. Время от времени однообразный пейзаж разбавляли маленькие селения и отдельные постройки — то каменные башни с высокими трубами, явно скрывавшие в себе какие-то машины, то развалины древних сооружений неведомого назначения. Танька понимала, что совсем недавно уже проезжала эти места, но сейчас напрочь не могла ничего припомнить и рассматривала встречавшиеся по дороге деревни и рудники, словно видела их впервые. Часто на пути им попадались неспешно двигавшиеся караваны запряженных волами грузовых подвод. Однажды дорогу пересекла большая отара овец, в другой раз возле раскинувшейся на невысоком холме деревни встретилось коровье стадо. А иногда слева от дороги вдруг открывался вид на скалистый морской берег. Ни кораблей, ни лодок на море видно не было: одни лишь сплошные серые волны плескались до самого горизонта. Финд первые несколько миль бодро бежал рядом, но потом начал отставать. Вскоре возница сжалился над ним и остановил лошадей. Пес немедленно взлетел в повозку и тут же тяжело плюхнулся у ног господина Лэри, заодно выпачкав его одежду в дорожной грязи. От свалявшейся некогда белой, а теперь грязно-бурой собачьей шерсти быстро распространился, заполнив собой всё вокруг, резкий запах псины. Сердиться на Финда, впрочем, никто не стал — разве что возница немного поворчал, да и то больше для острастки. Дважды за дорогу они останавливались на ночевки, оба раза — в старинных рыбачьих деревнях. В заезжих домах девушки привычно селились втроем в одну комнату. Утомленные доро́гой Орли и Санни быстро засыпали, едва добравшись до кроватей, а Таньке в сумерки по сидовскому обыкновению не спалось. В первый же вечер она добралась до подаренного господином Эрком свитка — и, к радости своей, нашла там и «Оду мясу», и шуточные стишки-небылички, и балладу о Робине, и еще несколько совсем незнакомых стихотворений, немного нарушавших строгие правила бриттской рифмы, но изящных в своей напевной простоте. Баллада и стихотворения так и просились на музыку, но у Таньки не было при себе ни крута, ни арфы — да и не будешь же играть на них, когда все вокруг спят! До глубокой ночи она перечитывала свиток, пытаясь мысленно подобрать к балладе мелодию, — однако та ни в какую не складывалась. Вместо этого в голове упорно крутилось памятное с детства: Дуба листва была жива До бегства Энея из Трои. Ясеня ствол в небеса ушел, Когда Брут Кер-Лундейн не строил. Терновник из Трои в Кер-Лундейн попал, И с этим каждый согласен. Прежних дней рассказ сохранили для нас Дуб, терновник и ясень.³* * *
На рассвете третьего дня сэр Кей и сэр Идрис покинули заезжий дом раньше всех. Они очень спешили: нужно было заблаговременно оповестить легата Тинтагеля о прибытии дочери Хранительницы. Спустя некоторое время выехали и остальные: как и прежде, леди Эмлин и сэр Тревор — верхом, а Танька с подругами, мастер Сигге и господин Лэри с дочерью — в повозке. Финд снова бежал рядом, но больше и не думал отставать. С утра погода стала улучшаться, и к полудню тучи окончательно рассеялись. Полоса моря, время от времени появлявшаяся слева от дороги, из серой превратилась в лазурно-голубую. Вода отбрасывала жгучие солнечные блики, Танька щурилась, но все равно не отрывала от нее глаз. Иногда она замечала темные силуэты рыбачьих лодок, и каждый раз у нее сжималось сердце. К вечеру повозка добралась наконец до Тинтагеля. Произошло это как-то неожиданно. Сначала слабо всхолмленная равнина сменилась скалистым побережьем, затем дорога, миновав маленькую деревеньку, нырнула в узкую долину. Довольно долго она тянулась вдоль ручья, почти такого же, как возле злополучной бухты, из которой уплыли Робин и Мэйрион. А потом с левой стороны над склоном вдруг показались высокие крепостные стены. Задерживаться возница не стал. Высадив путешественников возле крепостных ворот и получив от леди Эмлин полагавшуюся плату, он сразу же развернул повозку в обратную сторону: видимо, намеревался успеть в ближайший заезжий дом до заката. А потом снова было прощание. Таньке с подругами, мастеру Сигге и леди Эмлин с рыцарями предстояло морское путешествие, а господин Лэри, Нуала и их верный Финд уже почти добрались до дома. — Я вот что подумал, леди... — смущенно вымолвил господин Лэри напоследок. — Уж коли нам все равно положена награда, так знаете о чем я вас попрошу... Дочка-то у меня уже почти невеста, а ни читать, ни писать не умеет — ну жизнь у нас такая морская... А в Глентуи, как-никак, есть школы. Так мне бы ее в Кер-Сиди или хотя бы в деревню какую-нибудь гленскую отправить — где можно грамоте выучиться. — Да, конечно же! — облегченно откликнулась опешившая было Танька. — Учиться — это и мама всегда одобрит, и вообще хорошее дело. — Нуала отработает — вы не думайте! — радостно закивал господин Лэри в ответ. — Она никакой работы не боится — ну, если та достойная, конечно... Так вы за нее словечко замолвите, леди, — ну если вам до того будет. Финнуала Ни-Лахан из Тревены — вы запомните! Договорив, господин Лэри торопливо поклонился, затем подал знак склонившейся до земли Нуале, свистнул Финду — и все трое бесшумно растворились среди зарослей ольхи. «Финнуала Ни-Лахан, — повторила про себя Танька. — Я ни за что не забуду!» На этом уют тесной компании и закончился. Оказалось, сэр Кей и сэр Идрис не только оповестили легата о Танькином прибытии, но и попытались организовать ей встречу — и, похоже, переусердствовали. Вскоре перед крепостью выстроился чуть ли не весь гарнизон, словно в Тинтагель прибыла не студентка-третьекурсница, а нынешний правитель Думнонии Дунгарт ап Кулмин, а то и вовсе легендарный король Артур. Танька растерянно смотрела на великолепие блестящих доспехов, на пестрые пледы в расцветках думнонских и камбрийских кланов, на вскинутые в торжественном салюте кулаки, безотчетно отвечала на приветствия согласно твердо усвоенному ритуалу, а про себя недоумевала: неужели ради нее стоило отрывать стольких воинов от вечернего отдыха? Отдельно Таньку приветствовал капитан парового корабля «Модлен» — им, вопреки сложившемуся обыкновению, оказался не ирландец, а самый что ни на есть бритт, сэр Пеулин ап Истефан, с такой же, как у сэра Тревора, красно-черно-желтой ленточкой на вороте форменной туники. По счастью, он быстро перешел к делу — объявил, что с радостью доставит в Кер-Сиди и саму великолепную, и ее спутников. Так что не успело солнце коснуться горизонта, как все шестеро были уже на борту гостеприимной «Модлен».* * *
Живя в приморском городе, кораблей Танька успела повидать немало — и в порту, и на рейде, и даже на верфи: гленские сторожевые яхты, ирландские куррахи, скандинавские кнорры, греческие дромоны... Но похожих на «Модлен» среди них ей не встречалось никогда. Крутобокий, с тремя высокими мачтами, издали паровой корабль изрядно напоминал дромон, однако вблизи оказался выше и короче, чем это было принято в Восточном Риме. Не оказалось у него ни весел, ни даже гребных люков в бортах, но зато между второй и третьей мачтами виднелась черная труба, из которой неторопливо поднимался в небо тоненький дымок. Разглядывая «Модлен», Танька силилась вообразить ее идущей против ветра, со спущенными парусами, с тянущимся за трубой шлейфом густого дыма — но это никак не получалось. Корабль казался ей сказочным морским чудищем — огромным, загадочным, очень могучим, но пока еще крепко спящим. Моряки невероятно радушно встретили и Таньку, и ее подруг, и рыцарей, не говоря уже о мастере Сигге, повстречавшем на «Модлен» нескольких добрых знакомых. Немножко подпортил всё капитан, попытавшийся окружить Таньку якобы подобавшими ей императорскими почестями. Конечно, ей быстро удалось отвоевать и ужин за общим столом, и даже место в одной каюте с Орли и Санни, но неприятный осадок на душе все равно остался. Наверное, потому-то и вышло, что, перебравшись к подругам, Танька тихо уселась напротив них и погрузилась в задумчивое молчание. А те, ничего не замечая, бурно вспоминали мерсийские и думнонские приключения. Орли радовалась, что ей за всё путешествие так ни разу и не пришлось ехать верхом. Оказалось, она сиживала на лошади всего два раза в жизни, а с седлом и вовсе познакомилась только на Придайне. Санни понимающе кивала подруге: сама она верховой езде была обучена, но лошадей побаивалась. С какой же благодарностью смотрела теперь Танька на Санни, представляя себе, как та, преодолевая страх, ездила ради нее в англскую деревню! Спустя некоторое время, так и не найдя в себе сил включиться в разговор, Танька тихонько вышла из каюты и поднялась на палубу. Побродив немного, она прислонилась к мачте и долго смотрела, как из трубы «Модлен» одна за другой вылетали оранжево-красные искорки. «Почему люди связали с именем Робина холодные и тусклые болотные огоньки? — думалось ей. — Робин — он ведь был совсем другим — вот как раз таким, как эти искры, теплым и ярким!» А тем временем искорки, подхваченные полупрозрачным дымком, устремлялись в небо и терялись среди сиявших на нем многочисленных звезд. Казалось, они и сами становились звездами. И так же, как искрам находилось место на небе, Робину, конечно же, должно было найтись место среди звездного народа. Задумавшись, Танька безотчетно достала из-за пазухи птицу-свистульку, так же безотчетно поднесла ее к губам, и свистулька вдруг послушалась — испустила чистую звонкую трель. А в следующий миг за Танькиной спиной послышался радостный голос Орли: — Так вот ты где, Этнин, — а я тебя ищу, ищу! Пошли к нам вниз, холмовая!