Правила хорошего тона в опасных для дружбы ситуациях

Таймлайн: 10 серия 1 сезона. Лекс не любит Викторию, Виктория не любит Лекса, а Кларк не понимает, как это работает. Но говорят они не об этом. Когда Кларк пришёл к Лексу на следующий после увольнения Палмеров день, по замку туда-обратно сновали грузчики, а в помещениях как будто бы стало светлее. Вместо антикварной коллекции Лайонела Лутора теперь были книжные шкафы, стеллаж с фотографиями, столик с двумя тёмно-зелёными креслами возле окна, старое фортепиано и вазы с крупными белыми лилиями. С окон сняли драпировки, и тёмная оружейная превратилась в залитую светом комнату отдыха, незахламлённую, но полную вещей давно умершей хозяйки. — …И ты снова скупил всё. — Кларк поставил второй ящик цветов на пол и отряхнул руки. — Виктория любит не только тюльпаны? — Что? — Лекс поправил одну из фоторамок и рассеянно оглянулся. — Лилии, — пояснил Кларк. — Нет, — тот улыбнулся и обвёл взглядом комнату. — Это любимые цветы матери. — А. Я… Мог бы догадаться. Лекс, непривычно расслабленный и как будто бы даже растерянный, отмахнулся и поманил Кларка за собой к креслам. Густой запах лилий чесал нос, и оставалось только посочувствовать тем, кто будет убирать комнату завтра — в тепле цветы пахли ещё сильнее, а аромат сотни лилий был уже каким угодно, только не приятным, так что Кларк искренне надеялся, что кто-нибудь догадается оставить открытым окно. — Какой она была? — вырвалось у Кента раньше, чем он успел как следует подумать. Поспешно подобравшись, он едва не замахал руками в попытке сгладить неловкость, но вот рассредоточенный взгляд Лекса обрёл ясность, губы вновь растянулись в грустной, но светлой улыбке, и Кларк обрадовался — существовало крайне мало тем, которые вызывали бы у Лекса такую незамутнённую горечью тёплую печаль. — Красивой, — отозвался он. — И очень доброй. Добрее, чем могла бы быть жена Лайонела Лутора. И куда добрее, чем он того заслуживал. Кларк молчал, надеясь на продолжение, и Лекс не разочаровал: — Она людей насквозь видела, потому терпеть не могла коллег и друзей отца и никогда этого не скрывала. Кто-то скажет, что не слишком умно для женщины её статуса, но в этом всегда было так много достоинства, так много истинного благородства и честности, что никто не мог её в этом упрекнуть. — Лекс дёрнул уголком губ. — Очень искренняя. Во всём, что не касалось её болезни. — Никому не сказала? — предположил Кларк. — Отцу наверняка, — мотнул головой Лекс. — Не могла не сказать: счета по медстраховке подписывал тоже он, а как бы она ни пряталась, оправдать свой возросший интерес к кардиологическому отделению центрального госпиталя Метрополиса вряд ли бы смогла. Мне не говорила почти до самого конца. — Он отвёл взгляд и на тон тише добавил: — Удивительная сила воли. Я даже не заподозрил. — Ты винил её? Лекс еле заметно вздрогнул и вдруг хрупко, болезненно улыбнулся. — Очень долго. Мне казалось, она предала меня, не дав времени свыкнуться и проститься, дав мне повод думать, что она будет рядом со мной всегда. На похоронах я даже не подошёл к гробу. И весь первый год не ходил на кладбище. Я думал… Лекс стиснул подлокотник кресла, и Кларк инстинктивно потянулся к побелевшим от напряжения костяшкам пальцев. Только мягко сжав запястье, понял, что натворил, и уставился на их сцепленные руки с оттенком того же острого изумления, что и Лекс. Потратил несколько секунд на то, чтобы сообразить: он едва ли не впервые касался Лекса просто так, подспудно удивился ощущению чужой кожи под подушечками пальцев и как-то так вышло — не убрал ладонь. — Я думал, что она сочла меня слишком слабым, — выговорил Лекс, не отводя глаз от их рук, и, еле слышно вздохнув, расслабил наконец пальцы. — Идиотом был. Мама хотела провести последние свои дни так же, как и всегда. Мы подолгу гуляли, много говорили, она бесконечно меняла картины в замке местами. Она… Не хлопотала вокруг меня после метеоритного дождя в Смолвиле, не стала относиться ко мне иначе и, наверное, не была уверена, что я смогу так же. В этом есть смысл, когда думаешь об этом сейчас. — Ты имел право злиться. — Нет, — резко мотнул головой Лекс. — Нет. На неё никогда. Ощущение чужой тёплой кожи под подушечками пальцев было Кларку в новинку. Весь его опыт прикосновений исчерпывался родителями, Питом и Хлоей, и, если подумать, телесного контакта он никогда не сторонился, скорее наоборот, но люди вокруг него, как правило, предпочитали обходиться словами. Лутор, к слову, тоже от прикосновений в восторге не был. Он даже руки, раз уж на то пошло, не всем пожимал, а случаев, когда бы он попытался в знак поддержки стукнуть по плечу или, господи помилуй, обнять, Кент и вовсе припомнить не мог, но… Но он держал его за руку, а Лекс позволял и это странно, но как будто бы даже приятно. Кларк никогда не был мастером читать с лица, а Лекс наверняка хорошо играл в покер, но чего в его глазах точно не было, так это недовольства. Так что когда Лутор мягко потянул кисть на себя, смущение не накрыло Кларка с головой. Лишь лёгкий зуд на кончиках пальцев, прохлада и отчего-то — лёгкое ощущение потери, словно бы запястье Лекса, необычайно тонкое по сравнению с его собственным, всегда мирно покоилось под его ладонью, напоминали о минувшем прикосновении. Непроизвольно сжав пальцы в кулак, будто попытавшись уберечь украденное тепло, Кент негромко прокашлялся, осмотрелся по сторонам в поисках новой темы для разговора и, поёрзав на месте, спросил: — И часто впечатлительные подростки подсиживают твоих подруг? Лекс чуть прищурился и улыбнулся — широко и лукаво. — Не знаю. Ты мне скажи. И вот теперь — теперь смущение накрыло Кларка с головой.