***
Сокджин на негнущихся ногах добрался до покоев и ввалился туда, словно пьяный, не замечая присутствия там принца Намджуна, который стоял у стола, и, видимо, читал тэхёново письмо. Джин бы возмутился по этому поводу, но в голове прокручивался диалог отца и его величества, диалог, повторяющийся из слова в слово и не дававший покоя. Отец всеми силами пытался отстранить Джина от любых важных государственных дел, и в итоге его старший сын даже не знал, что на его Долину, на его родной дом, вот уже около полугода нападают какие-то северные дикари! Когда бы он об этом узнал? Когда дом был бы уже сожжён, а родные убиты? Когда в кресле отца на возвышении над залом и любым присутствующим ниже по положению в главном чертоге сидел бы нищий в боевом раскрасе? Когда простых людей убивали, грабили и насиловали? Тогда — и ни часом раньше? Намджун смотрел на него молча, пока Джин дрожащими руками закрывал дверь и нетвёрдой походкой подходил к столику, на котором слуги всегда оставляли графин с водой, чтобы господа могли освежиться. Джин схватил графин и начать пить воду прямо из него, не особо стесняясь исчезнувших вмиг хороших манер, на обучение которым он угробил большую половину своего детства. Он вытер губы тыльной стороной ладони и частью рукава своего невероятно дорого одеяния. Намджун, смотрящий на него во все глаза, выглядел растерянным и уставшим. — Что-то случилось? — спросил он низким тихим голосом, пристально глядя своему мужу прямо в лицо. Тот помотал головой, потом кивнул, потом снова выпил неимоверное количество воды. Ощущение было такое, словно его раскатали в лепёшку по тренировочному полю несколько раз подряд, нисколько не щадя. — Всё хорошо. Просто недомогание, — он поставил графин на стол и попытался пригладить волосы. — Мой принц хочет сегодня?.. Он в последний момент кинул взгляд на постель — что-то в ней настойчиво привлекло его внимание. Смята. Она, чёрт возьми, была смята. До его ухода — несколько часов назад всего лишь, — она была заправлена полностью, а сейчас на ней царил такой беспорядок, словно на простынях её кто-то кувыркался без остановки всё время его отсутствия. Сокджин перевёл взгляд на принца и заметил только что — верхней одежды нет, одна рубашка и наспех натянутые штаны, крашеные волосы растрёпаны, и, что самое главное, багровое пятно на шее светило во все стороны как метка, как подпись неизвестного омеги-фаворита-шлюхи, или кого он там ещё мог позвать в постель, которую был вынужден делить с человеком, которого не любил. Ясно. Всё ясно. Его принц сегодня ничего уже не хотел. Он уже получил сполна того, чего ему не хватало все эти дни после женитьбы — настоящей разрядки. Джин хмыкнул, чувствуя себя то ли уязвлённым, то ли наоборот удовлетворённым — эта всё чаще появляющаяся в последнее время двоякость собственных чувств раздражала его донельзя. Только ему показалось — на какое-то бесконечно короткое мгновение, — что они с Надмжуном смогут хотя бы попробовать найти общий язык, поговорив немного о собственных проблемах, как всё снова вернулось на круги своя. Между ними вновь выстроилась стена, такой высоты и ширины, что никакие штурмы и осадные сооружения не смогли бы её пробить во веки веков. Джин, не глядя на постель, вышел прочь из спальни, подгоняемый теперь не растерянностью от подслушанного разговора и злостью на отца — а самой настоящей ненавистью. Намджун в их общих покоях смотрел на закрывшуюся за спиной его мужа дверь и уселся на подоконник, глядя на город, который когда-то целиком и полностью будет принадлежать ему. В сердце было неспокойно, однако он утешал себя мыслью, что поступил правильно. Нужно уничтожать эти ростки из ниоткуда взявшейся и необоснованной симпатии, которые пробуждал в нём этот мальчишка, на корню — сразу же, беспощадно. Чтобы потом не было проблем. К тому же… Тот хорошенький омега, с которым принц кувыркался сегодня, пока его мужа не было рядом, был не так уж и плох.Подслушанный разговор
12 июля 2019 г. в 00:33
Письмо от Тэхёна — единственный подарок на свадьбу, который он по-настоящему хотел, — пришло через две недели после первой ночи Сокджина с мужчиной. С принцем. С будущим королём, самым что ни на есть настоящим наследником трона.
С Намджуном, черти бы его драли.
Джин читал письмо брата взахлёб, улыбаясь по-настоящему едва ли не впервые с того самого дня — именно улыбаясь, а не пытаясь выдавить из себя подобие счастливого оскала. Тэхён писал искренне и эмоционально, что опять-таки для альфы было странно, но Джин любил его стиль письма и не мог сдержать глупой, может быть, улыбки и горьковатого кома, подступающего к горлу предательски, когда младший писал о том, как мама сильно скучает по старшему сыну и очень любит его.
Новость о свадьбе принца Намджуна с сыном лорда Сынгана прокатилась по всем провинциям громогласной бурей, и везде тараторили только о том, как красив был ритуал, проведённый ведьмаком в день бракосочетания, как прекрасны были молодожёны, какими счастливыми они выглядели. «Редко где увидишь такое — брак, заключённый по любви», — слышал Джин и не раз от посторонних людей, просто прогуливаясь по замку.
В принципе, сейчас именно прогулки и просиживание часами в библиотеке или собственных покоях были единственным досугом, который он вообще мог себе позволить. Тренировки давались ему тяжело, особенно после течки и нескольких ночей, проведённых в одной постели с принцем. Тело болело ужасно, не привыкшее к таким нагрузкам, но сам Сокджин, если честно, не отказался бы от хорошей драки, чтобы получить ещё большую порцию боли — лишь бы заглушить ту, что у него уже была.
Отец был счастлив, король — не менее. Намджун ходил с мрачным выражением лица и не говорил со своим мужем вообще, а их родители уже вовсю обсуждали, какими именами назовут будущих наследников трона и каких драконов им подарят — только в скорлупе или крохотных, но уже вылупившихся.
Слушая их разговоры, Джин думал обычно с какой-то невесёлой насмешкой: «Надо же, я завидую своим будущим детям. У меня ведь никогда не было и не будет дракона». В такие моменты он задумчиво смотрел на Юнги. Покрытая чешуёй кожа, загадочные глаза, привлекательные черты лица — он был прекрасен, с этим было бесполезно спорить. Драконы всегда манили Сокджина своей красотой, опасностью и величием, и, хоть он никогда и не видел Юнги в его настоящем облике, воображение рисовало ему поистине поражающие своей величественностью картины.
Он уже мог признать, что был очарован этим драконом. Как учёный, дорвавшийся до невероятного открытия. Как ведьмак, нашедший источник древней магии. Как художник, создавший или увидевший произведение искусства.
Много сравнений приходило в голову, но, пожалуй, сравнение с учёным — тем, кем Джин когда-то давно желал стать, — было одним из самых точных, которое он только мог придумать.
Тэхён в своём письме, которое могло бы своим объёмом затмить любую книгу из королевской библиотеки, задавал вопросы о свадьбе: правда ли, что их с Намджуном сочетал браком настоящий ведьмак, как женихи были одеты, как проходила церемония, «расскажи это, расскажи то, не утаивай ничего от меня, а, кстати, как прошла твоя первая ночь? Я жду подробностей!»
Сокджин, читая бесконечный поток вопросов, уже придумывал к ним ответы и улыбался, прикрывая рот рукой.
Надмжун был на совете, Юнги куда-то пропал — может быть, летал далеко за пределами города, обретя наконец своё истинное обличье, может быть, спал, может быть, общался с родичами. Джин вообще не представлял, чем он мог заниматься в стенах этого замка, привязанный к принцу, ведь в последнее время он редко показывался Сокджину на глаза, а когда показывался, выглядел довольно бледно и болезненно.
Может быть, дело было в Намджуне — он ведь тоже выглядел не лучшим образом после свадьбы. Должно быть, магическое воздействие, оказанное на них ведьмаком, не прошло для него без ощутимых последствий.
Джин отложил письмо брата в сторону и решил пройтись, прежде чем сесть писать ответ — судя по количеству вопросов, ответное письмо выйдет очень длинным. Немного размявшись (мышцы в теле тут же напряглись, напоминая ему о сегодняшнем ночном позоре перед самим собой — очередном за всё короткое время его женатой жизни), он кинул короткий взгляд в открытое окно и вышел из покоев, аккуратно прикрывая за собой дверь.
Коридоры замка были непривычно тихи. Слуги не бегали суетливо туда-сюда, гости, просто несчётное количество гостей разной степени значимости, уже давно покинули замок, разъехавшись по своим провинциям и городам. Юный ведьмак всё ещё находился в столице по какой-то важной просьбе короля, и явно пока не собирался покидать дворец и город. Джин знал, где находятся его покои — во многом благодаря тому, что к Чимину часто ходили кто ни попадя, словно к дешёвой гадалке, лишь бы получить предсказание своей судьбы. Не то чтобы Джин считал такое занятие — предсказание будущего — шарлатанством… но он считал это шарлатанством. Конечно, после того, что случилось на свадьбе, верить в магическую силу этого юноши он стал безоговорочно, однако сякого рода предсказания всегда вселяли в него некую долю скептицизма.
Он огляделся по сторонам и пошёл, куда глаза глядели. Бесцельные прогулки по территории замка со временем становились похожи на медитацию. Здесь всегда почти было пусто и тихо, безмолвные стражники, похожие больше на мрачные угрожающие статуи, молча смотрели ему вслед, слуги кланялись и смотрели, смотрели, смотрели, как на чудо света какое-то… а Джин, не обращая на них внимания, брёл в никуда и размышлял.
Редко они с Намджуном занимались сексом. Чаще всего их совместная деятельность в пределах спальни ограничивалась одновременным, почти синхронным раздеванием, попыткой хоть как-то исполнить супружеский долг (парой бесстрастных поцелуев и неумелых грубоватых ласк), а потом — резким «хватит», сказанным именно Намджуном в большинстве случаев. Они ложились в постель, полностью голые, и засыпали спиной друг к другу, не произнося ни слова ни утром, ни вечером.
Иногда Намджун брал его внезапно, грубо и резко, и Джин не находил в себе сил сопротивляться. Всё это — сильные руки на его теле, и чужие сухие губы, вырывающие резкий, крепкий поцелуй, — кружило голову сильнее, чем любые вина и напитки, распаляло сильнее драконьего пламени, заставляло стонать, срывая голос — неясно, от боли, или от постыдного удовольствия. Ещё больше такие моменты заставляли его гореть от жгучего стыда и ненависти к себе.
Он долго не мог уснуть, чувствуя чужое семя внутри и с презрением думая о том, что рано или поздно понесёт… если уже не.
Он каждое утро просыпался с боязливой мыслью ощутить болезненную слабость, тошноту и головокружение, о которых так часто слышал, но ничего из этого не ощущал. Ведьмак раз в неделю проводил короткий, но внимательный осмотр, и заключал, что беременность не наступила пока что. Джин… был счастлив. Да, он определённо чувствовал себя на порядок лучше от одной только мысли о том, что беременность оказалась отложена на неопределённый срок.
Намджун, казалось, был рад этому не меньше, пусть его лицо и не показывало этой самой радости вообще.
Естественно, для других они разыгрывали счастливых молодожёнов, смотрели друг на другая якобы томно, улыбались как идиоты полнейшие, и всем окружающим их людям этот спектакль нравился, несмотря на откровенно плохую постановку сценария и отвратительную игру актёров на главных ролях. Устраивал этот спектакль и отца Сокджина, и короля, и даже бастарда этого самого короля, который, кстати, по многочисленным слухам, ночью без всяких причин покинул Сэнхе. На год, два, месяц или несколько лет — никто не знал. С тех пор, как он воспылал страстью к кораблям, морю и дальним странам, в столице его видели редко — такой уж он был человек. Джину не удалось с ним нормально пообщаться — во многом благодаря тому, что днями он бродил как неприкаянный призрак в одиночестве по запутанным коридорам дворца, а вечерами проводил в покоях, ожидая письма от брата. Ежедневный ритуал, начинающий надоедать. Хотелось разогнать по венам кровь, выплеснуть гнев. Проще говоря — подраться. Но в замке не было того человека, с которым хотелось бы помериться силой и мастерством; Юнги из-за эмоционального состояния Намджуна был не в лучшей форме и совершенно не обращал внимания на окружающий мир, а сам принц явно не оценил бы порыва своего благоверного подраться во внутреннем дворе замка до первой крови.
Или всё-таки?..
Джин остановился перед широкими дверными створками, понимая, что пришёл в зал совещаний за закрытыми дверями которого его муж и прочие важные лорды принимали свои важные политические решения. Естественно, омег туда редко пускали, Джина — в том числе. Он помялся перед дверью, прислушиваясь. Для такого разношёрстного собрания было слишком уж тихо, и Сокджин, уже было собравшийся уходить отсюда с понурой головой, услышал вдруг резкое «да как ты не понимаешь!» и грохот — удар тяжёлого кулака по столу. Он очень хорошо знал этот звук, эту фразу, этот голос — отец всегда кричал это заученное наизусть давно «да как ты не понимаешь!» и в злости бил по деревянной столешнице рукой, вызывая одним только взглядом своим дрожь по всему телу. Джин помнил это, потому что не раз становился по малолетству причиной отцовской ярости.
Про Сокджина мать говорила, что его любопытство родилось намного раньше него и росло вместе с ним просто в чудовищных масштабах, следуя везде неотступной тенью, и… боги великие, как же она была права. Помнится, она говорила даже, что любопытство это его однажды погубит, но разве маленький Джин тогда вообще её слушал?
Он подошёл тихим осторожным шагом к дверям и прислонился, стараясь не выдать своего присутствия ни дыханием, ни движением. Странно, что здесь не было стражников — король отослал, видимо, не желая, чтобы разговор подслушивал кто-то посторонний. Джин, в общем-то, не по наслышке знал, что ума у простых вояк и стражников не больше, чем у паренной репы — в большинстве случаев, — так что такие меры предосторожности не были такой уж необходимостью.
Или были?
По ту сторону двери царила тишина некоторое время. Джин понял, что помимо его отца и короля в комнате совещаний больше никого не было. Важные королевские тайны? Сокджин понимал ясно и то, что, если вдруг его кто увидит здесь, ему точно несдобровать. Особенно если увидит отец — не сносить ему тогда головы своей; будет нечто намного хуже яростного взгляда, от которого вся сила воли испаряется словно капли росы под палящим солнцем, что-то намного хуже простого удара кулаком по столу и тихого, угрожающего рыка, лишь отдалённо напоминающего человеческий голос. Но любопытство заглушало страх быть пойманным и наказанным, как тогда, в детстве — это же любопытство заставляло его стоять на носочках, прислоняясь аккуратно к створкам дверей и пытаясь удержать шаткое равновесие. И вслушиваться в каждый вздох, доносящийся из-за резной, довольно-таки приятной на ощупь поверхности.
Тишина, длившаяся минут десять, если не больше, наконец-то растворилась в голосе короля — мрачном и басовитом, совсем не похожим на его привычный весёлый и беззаботный тон.
— Кибом. Я понимаю лишь одно. Ты — мой десница, и только ты способен мне помочь, и сделать это так, чтобы никто ничего не узнал. Мой сын хочет убить меня — так помоги мне предотвратить это, — глаза Сокджина попытались вылезти из орбит, стоило ему услышать такую новость, в сердце что-то болезненно забилось — почти истерически. Намджун? Они говорят о Намджуне?
— Твой сын — мальчишка. Ты испугался мальчишки, старый дурак, — голос отца звучал почти насмешливо, и вместе с тем — так же грозно, как и всегда. Казалось, этот человек не знал о значении слова «улыбка» и не умел улыбаться вовсе. Таким его Сокджин и помнил — мрачным, замкнутым и суровым, на фоне нежной и любящей матери смотрящимся как… как…
— Этот мальчишка кутил в Серебряной Империи, побывал в запретных землях и выжил, и, к тому же, привёз с собой несколько кораблей с флагами, которых я никогда прежде не видел. На самих кораблях — воины с латами, вооружённые до зубов. Не здешние, сразу видно. В землях твоей жены есть похожие, верно? С таким же тяжёлым обмундированием.
Джин даже вздохнул с какой-то малой долей облегчения, совсем малой, едва ощутимой, — они говорили о Хосоке.
— Да. Но он много где был. И всё-таки он отпрыск короля, несмотря на то, что бастард. Но позволь спросить, откуда у тебя информация о том, что происходит на его корабле, светлейший государь?
Сокджин редко когда слышал, чтобы его отец хоть с кем-то так фамильярничал — если не сказать, не слышал вообще никогда. Это было на него не похоже — может, и вовсе другой человек говорит, а ему просто кажется? Нет, голос точно отцовский; этот голос Джин мог узнать всегда из тысячи похожих по интонациям и тембру, этот голос он помнил с самого рождения и будет помнить до последней своей минуты.
— У меня есть шпионы среди слуг, и ты прекрасно об этом осведомлён, — короткая пауза. — Мне кажется, в последнее время многие лорды хотят подставить мою власть под сомнение.
— Так было и будет, ты же это знаешь. Ты знал это всегда.
— Да. Я хотел быть королём, и первое время действительно делал то, что, по своему тогдашнему мнению, должен делать король — трахал омег без разбору, пока мой муж носил моего единственного законного ребёнка, напивался, как скотина, и катался по стране, пируя в чужих замках, в замках людей, которые запросто могли вонзить нож мне в спину, отравить или задушить в собственной постели. Каким я был глупцом! Меня тогда любой мог свергнуть одним щелчком пальца, но почему же никто этого не сделал?
— Ты наивно доверял всем лордам, даже тем, кто тебя предавал, тратил на них средства из казны и был им удобен. Сейчас многое изменилось. Ты стал мудрее, следовательно — опаснее. Неудивительно, что у тебя появилось много врагов — скрытых и не очень.
— Что верно, то верно, Ки, — тяжкий вздох, выражающий полную усталость и даже какую-то слишком явную обречённость. — Что там с Долиной? Про тех северных дикарей что-то известно?
«Северные дикари». Джин напрягся. Теперь он окончательно потерял нить разговора (следил ли за ней изначально?) и не понимал, о чём они толковали. Если бы кто-то напал, или попытался напасть на Долину, Тэхён бы тут же об этом написал! Или не написал бы? Ласковая рука матери легко могла остановить его от этого необдуманного и импульсивного решения. Всё-таки Элинор была не простой женой великого лорда, всегда находящейся в его тени — поговаривали, у себя на родине она крутила такие интриги, что у бывалых королевских «пауков» зубы скрипели от зависти, но сама она говорила, что оставила ту жизнь в прошлом и теперь счастлива с тем, что у неё теперь есть. Может быть, поэтому отец однажды и влюбился в неё и решил взять с собой. Поговаривали, она была чудовищно и невыносимо хитра, и хитрость эта контрастировала с её чуткой нежной натурой, служившей то ли попросту прикрытием на любой удобный случай, то ли бывшей её вторым «я», без которого она не ужилась бы в мире мужчин.
Отец хмыкнул и молчал некоторое время. Сокджин мог представить, как он тяжёлым взглядом смотрит в одну точку и перебирает пальцами в раздумьях. Так он сидел, решая важные для Сынгана вопросы, так он восседал на своих советах, до которых старшего своего сына редко допускал.
— Явились неизвестно откуда, ограбили храм. Убили колдуна-паломника и учёного мужа, которого наша семья знала лично. Чего они хотят — никто не знает, откуда они пришли — тоже. Они худы, увешаны шкурами волков с головы до пят, дики совершенно и безнравственны. У них на лицах — боевой раскрас из грязи. Вместо железных мечей у них копья и топоры.
— Чем-то напоминают наших предков.
— Да, но поклоняются они другим богам, а их боги ещё более жестоки и чудовищны, чем наши демоны и монстры.
— Кибом, ты же знаешь, что к богам я отношусь так же, как к некоторым своим королевским обязанностям — я на них клал… сам знаешь что, — король рассмеялся, но отец не ответил на его слова ни вздохом, ни словом каким-нибудь. — Это всё Элинор сказала?
— Да. Она написала также, что живут они высоко в горах, и судя по всему, появились там совсем недавно. С самых тех пор, как мы с Сокджином покинули Долину.
Джину едва хватило ума и равновесия не свалиться прямо на дверь. Он даже не представлял до этого момента, что его родители, как он с братом, всё ещё поддерживают связь на таком расстоянии.
— Твоя жена не воительница.
— Сам прекрасно знаю.
— Но от них отбиться удалось?
— Они не нападали так явно. Она говорит, что сейчас их немного. Но так было неделю назад, когда она отправила письмо. Что там происходит сейчас — не имею понятия. Ей кажется, их намного больше. И они специально ждали моего отъезда.
— А что думаешь ты?
— Думаю, что она права.
— Вот уж никто бы не поверил — Ким Кибом, который только и умеет, что презрительно смотреть на всех омег и женщин, соглашается с мнением омеги, да ещё и женщины!
— Эта женщина очень много значит для меня. И она не такая, как остальные, — голос отца звучал так же сухо, словно он и не о своей жене говорил, а о том, в каких условиях лучше выращивать капусту для урожая. По-другому отец выражать свои мысли и не умел. Может быть, это было ему даже и не нужно. Хорошо жить, когда твоим разумом владеют не порывы сердца, порой слишком необдуманные и непостоянные, а здравый ум и голос рассудка. Хладнокровие и спокойствие — самая важная часть королевского мира, о котором Сокджину ещё предстояло узнать.
— Понимаю. Я сначала своего тоже не любил. Не признавал в нём человека, но потом… что-то он сделал со мной. Околдовал меня, наверное. Как твоя Элинор околдовала тебя.
— Колдовство — это шарлатанство.
— Так и я думал, только насчёт любви. Есть секс, думал я, есть желание плоти, а души у нас нет. Мы сами себе её выдумали. Но у него она была. Душа. Каким же я был дураком, Кибом! Если бы настал тот миг, когда время можно было бы повернуть вспять, я бы сделал всё, чтобы мой первый сын не рождался. Я бы убил его лично прямо в животе той шлюхи, если бы знал, что так выйдет.
— Ты убил всех своих бастардов, кроме него, — в голосе отца сквозили нотки интереса. — Почему?
Король молчал. Очень и очень долго.
— Я просто посмотрел ему в глаза. И не смог этого сделать. Он был больше похож на меня, чем мой законный ребёнок. Это меня однажды и погубит, наверное.