***
Редкое утро теперь выдавалось хотя бы более-менее хорошим, и ночью сны никак не желали приходить. Джин лежал в постели спиной к своему мужу в одной позе и не смыкал глаз, а когда всё-таки засыпал, душу его терзал огонь, приходивший к нему во снах. Не самые приятные сновидения, ничего не скажешь. Днём было не лучше. Ведьмак проверял его каждый день и каждый день качал головой с дурацким и неуместным сожалением во взгляде. «Ребёнка нет», — говорил он, и Джин смотрел на принца, лицо которого выражало то ли пренебрежение, то ли какое-то подобие облегчения… и не знал, что сказать. Они выполняли супружеский долг чуть ли не каждую ночь, пару раз даже случалась сцепка, но ребёнка понести так и не удавалось, и не сказать, что это особо огорчало, но и не радовало ничуть. Король озадаченно качал головой. Пойдут слухи, говорил он, ведь прошло уже полтора месяца со свадьбы, а рождение наследника не предвидится! Отец смотрел на Джина так, словно именно он был виноват во всём этом, но тот, пусть и подумывал иногда о том, чтобы начать пить всяческие лекарства для прерывания беременности, так и оставил свои намерения всего лишь намерениями. Ночью Намджун трахал его без особой страсти, скорее просто для галочки, и ложился спать, а сам Джин подолгу не мог уснуть, потому что… Потому что… Тот день — разговор короля и отца, потом — растрёпанный и удовлетворённый принц, даже не пытавшийся скрыть свою измену, — и воспоминания о нём настигали среди ночи и не давали сомкнуть глаз. Содкжин смотрел в потолок, прислушиваясь к чужому дыханию по левое плечо от себя, и чувствовал себя омерзительно. О него будто хорошенько вытерли ноги все, кто ни попадя — собственные муж и отец, брат, мать, сама судьба, сделавшая его омегой. Единственный, кто относился к нему, как к равному, и даже кое-как поддерживал — Юнги, начинающий наконец отправляться немного после того, как и принц начал приходить в себя. Они уже не дрались на тренировочном поле — Сокджину было нельзя, — а просто прогуливались по коридорам замка и за его пределами и много разговаривали. Юнги рассказывал о своих родичах-драконах, о том месте, где был ещё до того, как его подарили Намджуну, Сокджин говорил о Долине, в которой Юнги никогда не был, и о нравах, там царивших. У них всегда находились темы для разговоров и взаимных подначек, и Джин иногда ловил себя на мысли о том, что они бы могли стать неплохими друзьями. А Намджун… С Намджуном было сложнее. Сокджин при всём желании не смог бы описать всё то, что между ним и принцем происходило. Они не ненавидели друг друга, но смотрели всегда с презрением, почти нескрываемым; они не любили друг друга ни капли, но засматривались и принюхивались оценивающе, как два хищника, собиравшихся драться. И всё же Джин чувствовал себя тряпкой, никчёмной и неспособной дать отпор, когда приходил в покои и видел разобранную постель, влажную от смазки и пота, когда видел растрёпанного голого Намджуна, ничем не прикрывающегося, когда ощущал запах другой омеги. Злость закипала в венах, злость бессильная и скоротечная — он уходил подальше от спальни, но запах секса и принца, пота и солёной кожи заставлял морщиться в отвращении и желать выблевать все внутренности. Никогда ему не было так мерзко, как в эти дни. Им словно пользовались, как дешёвой игрушкой, а он позволял с собой так поступать, потому что… Почему? — Может быть, ты его боишься? — спросил Юнги в ответ на это «почему?», когда они сидели в его скромной обители друг напротив друга и разговаривали, как на приёме у лекаря. Сокджин не смог бы ответить на этот вопрос честно, особенно — самому себе. Боялся ли он Намджуна? Ни капли. Джин резко помотал головой, показывая своё отрицание, и дракон задумчиво поджал губы. Его нефритовые глаза блуждали по стенам комнаты, взгляд казался расфокусированным и рассеянным, но, если приглядеться, можно было заметить, что Юнги никогда не растерян — он всегда следит за ходом событий очень и очень внимательно. Сокджин подпёр щёку кулаком и тоже осмотрел покои дракона. Юнги жил более скромно — здесь было пусто почти и просторно, лишь два кресла стояли друг напротив друга, тёмно-зелёные, глубокие и мягкие. До того, как оказаться здесь, Джин представлял комнату более мрачной, однако здесь были широкие окна, пропускающие свет, а вечером Юнги зажигал свечи по всей комнате, чтобы не оставаться в полной темноте. С открытого окна дул ветер, виднелись высокие башни Храма Любви, при одном только взгляде на который Джина передёргивало. Было видно и Драконье Логово, на сей раз закрытое. Иногда оттуда выходили люди и заходили обратно — то были драконы, как сказал Юнги. Сам он Логово никогда не посещал, по крайней мере, Джин не видел, чтобы он ходил куда-то за ворота замка в принципе. Мин закинул ногу на ногу почти элегантно, сложил пальцы в замок и уставился на Джина взглядом всезнающего пророка или инквизитора, проводившего допрос. Под таким взглядом было неуютно, но и оторваться было нельзя — что-то внутри не позволяло. Драконья магия всегда манила простых людей, противостоять ей было довольно сложно, поэтому большинство представителей человеческой расы старались обходить драконов стороной. Джин их не понимал — может быть, потому что с детства мечтал приобрести дракона и летать на нём во все сокрытые уголки мира, открывать новые земли и учиться новому у новых, встреченных на его пути людей, — однако не мог не признать, что порой потустороннее очарование Юнги порядком пугало и настораживало, пусть сам Юнги и не использовал его в дурных целях. Пугало, наверное, на каком-то подсознательном уровне. — Он тебя не любит и не хочет, — проговорил Юнги спокойно, уставившись куда-то Сокджину в колено. Тот замер, слушая всё, что дракон ему скажет. «Не любит, не хочет» — снова он почувствовал себя грязным до отвращения, ненужным и бесполезным. — А ещё боится. — Меня? — В каком-то смысле. Он не хочет принимать тот факт, что брак с тобой — именно с тобой, а не с кем-либо ещё, — не такая уж и плохая перспектива. Он не хочет принимать ответственность за вашего будущего ребёнка, за тебя, за ваше будущее. Поэтому он постоянно напряжен, а напряжение он снимает именно таким образом — трахается с теми сладкими мальчиками, которые сбегают до твоего прихода, потому что считают, что ты этого не оценишь. Но, Джин, послушай меня — если ты ничего не будешь делать с этим и молчать, пока он развлекается на стороне, дойдёт рано или поздно до того, что он будет пялить смазливого паренька прямо при тебе, а ты даже слова не посмеешь ему сказать. Джин смотрел на Юнги и понимал, что тот прав как никогда, но… — Он же будущий король, он вправе трахать всех, кого захочет. Думаешь, он послушает меня, если я прикажу ему спать только со мной? Он не испытывает ко мне ни малейшей симпатии, а уж о каком-то уважении и речи быть не может — так что он пошлёт меня куда подальше. — Ты так зол. До свадьбы ты был не против его любовников, — загадочно улыбнулся Юнги, подхватывая крупную виноградину с широкой тарелки, стоявшей на невысоком стеклянном столике между креслами, и крутя её меж тонких пальцев. — Я… не хочу, чтобы пошли нехорошие слухи, — Джин был честен лишь наполовину. Слухи слухами, но сам он чувствовал себя слишком беспомощно. Отец ничего не говорил, но смотрел на него обвиняюще, как удав на кролика, и это было хуже всех слов, которые он только мог произнести, хуже всех обвинений в его никчёмности. Король с каждым днём становился всё мрачнее, и Джин знал, почему. Он завёл себе дегустатора, охрана при нём была круглосуточно, вдобавок к этому отец стал носить с собой оружие, чтобы отстоять жизнь его величества. Намджун ничего не подозревал, или только делал вид — они об этом не говорили вообще, — а Джин разрывался между желанием рассказать о подслушанном разговоре и молчать в тряпочку, приняв тактику «это не моё дело». Но это касалось его напрямую всё-таки. Пару дней назад Тэхён прислал ему ещё одно жизнерадостное и искрящееся любопытством письмо. Хвастался тем, что мальчишки более низших сословий заглядываются на него, а он, пользуясь случаем, крадёт у них поцелуи. Слова расплывались нелепыми кляксами, когда Джин читал — от гневных слёз, подступающих к глазам. Чувствовалась рука матери, ощущалось её незримое присутствие рядом с братом, когда тот сидел над куском пергамента с пером в руках. Джин сморгнул тогда вечером влажные капли с ресниц, отложил письмо в сторону, а внутри бушевал гнев, напористо подступающий к горлу. Он хотел написать братцу пару ласковых и уличить его во лжи, но останавливался, умом понимая, что Тэхён ни в чём не виноват. Больше Джин злился на родителей, которые не посчитали своим долгом просветить его о положении Долины — он ведь даже не представлял, что там сейчас происходит! Вдруг она уже стоит в руинах, захваченная дикарями, его мать и брат уже убиты или захвачены в плен, а он сидит здесь, за сотни миль, в столице и не может ничего сделать? — Тебя что-то беспокоит, — констатировал Юнги, переведя взгляд с его колена на лицо. Блуждающий взор сконцентрировался, стал ещё более внимательным, чем обычно. Драконы чувствовали людей на каком-то подсознательном, эмоциональном уровне, даже тех, с которыми не были связаны. То, что он чувствовал то же самое, что и Намджун — намного сильнее, однако и других людей Мин с лёгкостью читал, как книгу, едва пробегаясь глазами по строчкам. Джин посмотрел на него мрачно, и слова как по мановению невидимой руки застряли в горле. Юнги не был причастен к королевским делам — следовательно, говорить ему обо всём, что Джин теперь знал, не имело смысла. Стоило рассказать всё Намджуну, стоило выловить отца и высказать всё в лицо, однако он молчал и не смел слова произнести. Горло сдавливали невидимые пальцы, и злоба копилась внутри, не находя выхода. Он чувствовал, как внутри пульсирует сгусток тёмной энергии, которая рано или поздно должна взорваться. Только когда? — Намджун, — прохрипел Сокджин, не глядя дракону в глаза. — Что он сейчас чувствует? Юнги замер на мгновение, как бы прислушиваясь. — Он чувствует эйфорию.***
В подрагивающем пламени свечей почти ничего не было видно. Пергамент лежал на столе, перо крутилось в пальцах, нога отстукивала неровный сбивающийся ритм. На Сэнхе давно опустилась ночь, однако Сокджину опять не спалось. Он уже который час придумывал ответ Тэхёну, но в голову упорно ничего не приходило — только вопросы о дикарях, о том, что в Долине происходит, обвинения и угрозы приехать лично, если брат ничего не скажет в ответ. Конечно, если бы Сокджин так написал, ему бы точно не поверили — из столицы его не выпустят без сопровождения Намджуна, а король так переживает за себя и судьбу семьи, что не отпустит сына никуда вообще, пока ситуация с Хосоком не уляжется. Отец посмотрит на него грозно и запретит ехать, и, что самое главное, Джин даже не посмеет ему воспротивиться, потому что… Дверь позади скрипнула и открылась, послышались аккуратные, едва слышные шаги. Джин не повернулся, расфокусированным взглядом глядя в пустое письмо. Намджун позади тяжко вздохнул, на мгновение остановившись, а затем прошёл в сторону кровати; Джин краем глаза, обернувшись на секунду, сумел разглядеть, как он медленно расстёгивает пуговицы своего невероятно дорогого кафтана, глядя куда-то перед собой задумчивым взглядом. Сокджин выдохнул, потом вдохнул, и в голову вдруг ударила мысль. А что, если мать проверяет письма и от него тоже? Как сказать Тэхёну о том, что он всё знает, не написав об этом напрямую, но так, чтобы никто ничего не понял? В детстве у него с братом был целый вымышленный язык, на котором они любили общаться при взрослых и вызывать их непонимающие взгляды, но слова этого языка уже давно выветрились из памяти, а остальные иностранные языки, которые они учили во время занятий в детстве, мать знала отлично. Тайного шифра у них обоих не существовало, не было хоть какой-нибудь азбуки, которую никто бы, кроме них двоих, не понял. Да и, напиши Джин письмо подобной азбукой, мать сразу заподозрит неладное и позовёт переводчика. Оставлять это просто так Джин тоже был не намерен. Нужно было поговорить с братом, единственным человеком, который его хоть как-то любил и уважал (по крайней мере, Джин на это надеялся), и потом вместе решать, что делать. Здесь, в королевском дворце, он не мог никому доверять, даже собственному отцу — особенно своему отцу. Был Юнги, но он никак не касался политических дел, не был допущен до совета, не был никак связан с делами королевства, и рассказывать ему что-либо было бессмысленно. К тому же, за его добродушием и показной приветливостью могла скрываться совершенно любая личина — дракон был столь же непредсказуем, сколь опасен, и Джин, думая об этом, понял окончательно — не было у него здесь людей, которым бы он мог доверять целиком и полностью. Мог ли он Тэхёну довериться? Вряд ли, но всё же… младший братишка — единственный его лучший друг, тот, с кем Сокджин всегда делился самыми своими сокровенными тайнами. Тэхён видел и горькие редкие слёзы, и искренние улыбки, и жалобы слышал, и воодушевляющие речи. Именно с братом, и ни с кем другим, Джин был по-настоящему близок, и до того подслушанного разговора он считал, что так оно и будет до конца его дней, однако сейчас, совершенно потерянный и разбитый, он совершенно не представлял, чего ему стоило ожидать от самых близких ему людей. — Что-то не так? — спросил Намджун, раздевшись. Джин обернулся. Принц стоял рядом с кроватью, облокотившись на полог; чёрная рубашка подчёркивала фигуру и была заправлена в узкие штаны, которые, казалось, готовы были порваться вот-вот от любого резкого движения бёдрами. Ноги были босы, ступни утопали в мягкой ткани ковра. Сам Джин тоже был босым, одежда на нём была намного проще и даже беднее — не подходила для сидения в покоях принца и его супруга. Он смотрел принцу в глаза, а в голове звенела тишина — он совершенно не знал, что ему можно сказать. — Ты пришёл с собрания? — резким охрипшим голосом спросил он, поразившись этому «ты». До этого вечера он звал Намджуна исключительно на «вы» и «ваше высочество», однако эта фамильярность сейчас казалась даже правильной. Принц, судя по всему, тоже удивился такому обращению — его брови изумлённо вздёрнулись, — однако никак это не прокомментировал. — Да. Обсуждали важные дела. Отец рвёт и мечет — в последнее время он какой-то нервный. Не знаю, почему я тебе вообще это рассказываю, но, — Намджун вдохнул тяжко и коснулся пальцами собственных висков, тяжко сев на кровать, — я так устал… Джин кивнул, не зная, что можно ответить на такую откровенность. Намджун разговаривал с ним, как с человеком, и не смотрел, как на кусок коровьего дерьма? Что-то удивительное. Он бы обязательно что-то съязвил по этому поводу, но мысли были заняты письмом, которое нужно было отправить с утра — он же ещё ничего не написал. Принц сидел, спрятав лицо в собственных ладонях, и покачивался вперёд-назад, порядком Джина нервируя. На несколько мгновений воцарилась такая тишина, что было слышно даже разговоры и смех из комнаты прислуги, находившейся дальше по коридору. Джин смотрел на принца, а внутри всё разрывалось. Он не знал, отвернуться ли ему сейчас и заняться своими делами, бросив мужа, потерянного и разбитого, или же попытаться поинтересоваться, что происходит. Он боялся обжечься снова, но в то же время хотел как-то утешить, пусть и не испытывал к этому человеку никаких (почти) положительных чувств. «Он мой муж, — проскочила в голове какая-то слишком спокойная мысль, будто принадлежавшая не семнадцатилетнему мальчишке, а более взрослому человеку. — Мне жить с ним всю жизнь и растить детей, управлять королевством и после смерти идти по звёздному пути рука об руку. Мы не можем презирать друг друга вечно. Если я не сделаю первый шаг, то и он может не сделать. Мы так и будем ходить вокруг да около, пока в один момент не пожалеем, что не примирились раньше, — его пальцы сжались в кулаки, Намджун молчал и не шевелился. — Ну давай, Ким Сокджин. Ты сильный — по крайней мере, ты единственный из всех окружающих тебя людей, кто так думает. Так если ты сильный, найди в себе силы сделать хоть один взрослый поступок и помириться с ним. Хотя бы попытаться. Давай». Он открыл рот, но слова застряли в горле. Он не знал, что можно произнести, как подбодрить. — Всё так плохо? — задал он наконец самый дурацкий вопрос из всех, которые вообще мог задать. Намджун поднял взгляд, серебряная чёлка упала на лоб («красиво», подумалось совершенно не к месту) — принц смотрел так, словно вот-вот готов был усесться верхом на дракона и погнать своего мужа голым по улицам столицы, поджигая ему пятки в наказание за любопытство. Омег же не допускают до важных государственных дел, да. Вместо оскорбления, какого бы там ни было, Намджун произнёс: — Он считает меня недостойным. Говорит, что я безответственный идиот, который даже не может сделать собственному мужу ребёнка. «Как же ты будешь править, когда меня не станет, Намджун? Тебе уже двадцать лет, а ты до сих пор ведёшь себя, как несмышлёный мальчишка, у которого все мозги утекли в штаны!» — А что ответил ты? Намджун помолчал. — Я сказал, что, если его не устраиваю я в качестве короля, он может с радостью узаконить Хосока — в таком случае я обязательно откажусь от трона и отдам корону братцу, коли он того желает. Джин сидел как громом поражённый. — Ты же понимаешь, что повёл себя, как… — Ребёнок? Капризный придурок? Естественно, я понимаю. Не нужно меня учить, Сокджин. Ты не в том положении, чтобы указывать мне на мои недостатки, — голос принца был полон яда. Джин вскинулся, чувствуя, как злоба вновь жидким огнём начинает кипеть в груди. — Я твой муж, — прорычал он сквозь зубы, глядя принцу в лицо и постепенно поднимаясь, словно готовясь к атаке. Намджун смотрел на него почти что с ненавистью — дикой, безумной, совершенно ничем не прикрытой. — И я в том положении, чтобы указывать тебе на то, что ты ведёшь себя, как эгоистичный капризный мальчишка. — Ты омега, — Намджун фыркнул совершенно неискренне, так наигранно, будто сам не верил в свои слова. Он тоже поднялся с кровати и стоял теперь напротив, дёрганный от злости и прекрасный. За «прекрасного» самому себе хотелось врезать, но мысли выходили из-под контроля — в нос ударил запах, приятный до одури, но терпкий и горьковатый. Так пахнет его ярость? — Ты намного ниже меня по положению. Ты злишься из-за того, что я трахаю шлюх в твоё отсутствие? Я тебя об этом предупреждал, и ты, вроде как, ничего не имел против. — К чёрту твоих шлюх! — Джин не хотел повышать голос, но сейчас он едва мог себя контролировать. Намджун злил его до невозможности — так хотелось врезать по красивому лицу, опрокинуть на пол, осыпая это тело ударами бешеной силы, а потом… потом… что «потом», Джин и сам не хотел представлять. Мысли терялись примерно на этом «потом» и расходились совершенно не в тех направлениях, и это бесило ещё больше, потому что — чёрт возьми, он вот-вот был готов его ненавидеть, но этот запах!.. — Меня волнуют не те, с кем ты спишь, — враньё, — а то, как ты вообще ведёшь себя. Твой отец прав, Намджун. Ты — эгоистичный мудак, который просто не хочет принимать ответственность на себя. Если бы их не разделяло жалкие два метра, Намджун бы его ударил. Джин знал это наверняка — может быть, он даже специально нарывался на этот удар, хотел выпустить пар наконец и почувствовать себя свободным от злости. Свободным хотя бы на какое-то мгновение. — Тебя никто не спрашивает, что ты об этом думаешь. — Да меня никто никогда ни о чём не спрашивает! — видят боги, Джин не хотел срываться. — Я, похоже, вообще даже жить недостоин, потому что омега, да? Так ты думаешь? Мне не может быть больно, не может быть обидно или радостно, я не имею собственного мнения — я лишь дырка для удовлетворения твоих потребностей. Ты ведь так считаешь, верно? Да если бы… если бы я был альфой, я бы столько всего совершил! Я бы не сидел, сложа руки. Точно не сидел бы здесь и не выслушивал твоё нытьё. Ты взрослый человек, а ведёшь себя, словно… — Заткнись, — Намджун приблизился резко — в нос его запах ударил ещё сильнее, — и схватил его за ворот рубашки, едва над полом не приподнимая. — Ты ничего не знаешь обо мне, так что ты не смеешь меня судить. — Ну так расскажи мне! Расскажи! — Джин нашёл в себе силы оттолкнуть его. — Ты постоянно молчишь, пока я пытаюсь сблизиться с тобой, хоть как-то найти общий язык. Ты смотришь на меня, как на кусок дерьма, и избегаешь постоянно. Думаешь, мне приятно видеть такое к себе обращение? Да ты… Знаешь, что? Можешь вообще трахать, кого тебе вздумается, только вот помни о том, что… Договорить он не успел — в покои без стука ворвался мальчишка паж и посмотрел на них огромными от ужаса глазами. Джин почувствовал, как весь воздух застрял прямо в горле, и слова вместе с ним, так и не произнесённые в нужный момент. Продолжать ссору при прислуге было бы слишком идиотским решением — вмиг по замку, а затем и по городу разойдутся слухи о раздоре в королевской семье, и это точно не сыграет на руку ни ненавидящим друг друга мужьям, ни королю. — Что такое? — рявкнул Намджун, разгорячённой гневной ссорой, и мальчишка выпалил, кланяясь так, что его забавная шляпа с длинным пером плюхнулась на пол с еле слышным звуком. — Его величество… король… на него только что было совершено нападение. Он сильно ранен! Лежит в собственных покоях! Джин успел разглядеть, как за считанные секунды лицо Намджуна сменило все оттенки, какие только могли быть, и остановилось на белом, как бумага. Принц, ни слова не говоря, понёсся в коридор, грубо оттолкнув мальчишку. Тот поклонился ещё раз, и Джин, не обращая на него внимания, побежал вслед за мужем. Коридоры казались длинными лабиринтами, спина Намджуна впереди — единственным намёком на выход. Принц бежал с бешеной скоростью, распугивая слуг и стражников, дышал загнанным на охоте зверем, а Джин не поспевал за ним и постоянно спотыкался, словно пьяный. «Король ранен, ранен, ранен», — неясным эхом звучали в голове слова пажа, но в ушах было только дыхание Намджуна и своё собственное, топот ног и стук сердца. Что же он наделал? Он должен был рассказать Намджуну обо всём, рассказать о подслушанном разговоре! Может быть, всё не так плохо? «Что может быть не плохо? — наорал он сам на себя мысленно. — Это покушение на убийство. Значит ли это, что Хосок попытается убить его ещё раз? Наверняка да. Боги великие, да почему же всё так сложно?» Покои были закрыты, а у дверей их стояли стражники и не пускали никого. Намджун врезался в одного из них и схватил его за плечи, горящими от гнева глазами глядя в лицо сквозь закрытое забрало. Джин остановился позади и усмотрел среди присутствующих Юнги и своего отца. Дракон, стоявший дальше всех, оживился, встретившись с Сокджином глазами, но тому было не до Мина сейчас. — Что с ним? Кто рядом? — Намджун попытался пройти, но его не пропустили. — Да черти бы вас взяли, пропустите меня, сейчас же! — Его величество слишком слаб, чтобы говорить, — отрезал стражник. Голос у него был, как у старика, хотя по массивной фигуре нельзя было сказать, что это пожилой мужчина. Лица за шлемом не было видно. — С ним сейчас все наши лучшие лекари и ведьмак. Однако нам запретили пускать туда кого бы то ни было. Даже вас, ваше высочество. — Слушай, ты, — Намджун сделал такое движение, будто хотел бы достать меч из ножен, но меча при нём не было. Может быть, даже к счастью. — Я, чёрт возьми, его сын. И если это его последние минуты, а я не успею как следует с ним попрощаться, то лучше тебе не знать, какая кара тебя в этом случае ждёт. Стражник хотел что-то ответить, но одна из дверей за его спиной открылась — показалось худое лицо Чимина, светлые глаза которого блуждали по лицам всех присутствующих. Когда ведьмак посмотрел Джину в глаза, у того по спине пробежало стадо мурашек, холодных и неприятных. — Король хочет видеть своего сына, — проговорил он негромко, но в гробовой тишине его чуть звенящий голос звучал как оглушающий удар в гонг. — Пропустите его. Стражники отступили в сторону, и Намджун ворвался внутрь покоев отца. Дверь за ним захлопнулась так быстро, что Джин не успел усмотреть, что там происходит. Он стоял в центре своеобразного полукруга, и сейчас все взгляды были прикованы к нему. Были тут люди из совета короля, и слуги, и другие вельможи, гостившие здесь некоторое время по личной просьбе его величества. Джин смотрел им всем в лицо с открытым ртом, как дурачок, и не знал, куда себя деть. Грудь его вздымалась и опускалась почти истерически часто, он мотал головой из стороны в сторону, а в голове рой мыслей сливался в ужасающую какофонию, сил которую не было терпеть. Он отступил на пару шагов назад и наткнулся спиной на стену, едва не свалившись с ног. Сердце стучало бешено в груди; собравшиеся ожидать участи короля отвернулись и начали перешёптываться между собой. Джин слышал обрывки разговоров, и ему казалось почему-то, что все здесь находящиеся говорили именно о нём. Осуждали его. За то, что он подслушал тот разговор, не предназначенный для его ушей, и ничего не сделал. Юнги подобрался к нему незаметно, с грацией змеи. — Его ярость захлестнула меня так, что дышать стало трудно, — прошептал он, слегка наклоняясь к сокджиновому лицу. — Что между вами произошло? Джин сглотнул и поморщился — в горле неприятно пересохло. — Мы поругались, — только и выдавил он из себя, бездумно глядя на двери королевских покоев. Мин хмыкнул глубокомысленно и замолчал. — Что он чувствует сейчас? — Он напуган. Очень и очень сильно, — Джин посмотрел на Юнги — лицо его, когда он прислушивался к эмоциям Намджуна, всегда было далёким от реальности, отрешённым. — Боится ответственности, которая настигнет его, когда король умрёт? — он не должен был этого говорить, однако ядовитые слова сами собой сорвались с языка. Если бы Намджун его услышал, церемониться не стал бы. — Нет, — Юнги посмотрел на него не глазами — двумя прозрачными драгоценными камнями. — Он просто боится его потерять. Это же его отец. Намджун не выдержит, если потеряет ещё и его. Джин пристыженно замолчал и встретился взглядом с собственным отцом. Лорд Кибом смотрел на него молча, без всякого осуждения во взгляде. Лицо его было бледным — намного бледнее, чем обычно, и дыхание участилось заметно, как бы он ни пытался это скрывать. Он словно тоже был напуган. Юнги положил руку ему на плечо, и они, вздохнув почти одновременно, стали ожидать королевской участи.