Ненавистный брак

      — Юный господин, ваша мать ожидает вас в кабинете лорда Кибома. Она хочет вас видеть.       Он встал из-за стола, на котором лежал пустой лист — это должно было быть письмо к брату, в котором обязательно будет написано всё касательно ситуации в Долине как на духу. Слуга поклонился коротко и учтиво и вышел вон, оставляя Тэхёна наедине со своими мыслями. Внутренне он уже боялся услышать всё, что мать должна была ему сказать. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что причиной разговора наверняка будут дикари.       Около трёх дней назад они вновь напали — был убит старый фермер и его скотина. Мясо украли, куриц тоже. Тэхён знал, что в труднопроходимых горах Сынгана особо нечем было поживиться, поэтому не особенно удивился этому нападению и воровству. Однако сердце сжималось от боли, когда он вспоминал, как дочь этого самого фермера, изнасилованная и только чудом сбежавшая, плакала и умоляла о защите, стоя перед ним и матерью на коленях в главном чертоге замка.       Тэхён коротко взглянул на так и не написанное в очередной раз письмо. Он прекрасно знал, что все его письма Сокджину проверяются — как и обратные письма от старшего брата, конечно же. Если он напишет о том, что здесь происходит с самого отъезда отца, мать просто не даст ему отправить письмо и, в лучшем случае, попросту пресечёт на корню всё его общение с братом. Хотя, какое там общение — жалкая имитация счастья с одной стороны и полное неведение с другой. Может быть, отец ему всё же рассказал? Вряд ли — лорд Кибом не так сильно уважал своего старшего сына-омегу, чтобы доверять ему такие тайны (которые для членов семьи не должны быть тайнами), однако Сокджин был частью их семьи, старшим ребёнком и наследником, и ему полагалось знать, что происходит с его домом в его отсутствие.       Только… как ему об этом рассказать? Как открыть глаза на всё происходящее в Долине? Тэхён знал, что если отправит вместо письма шифр, мать при проверке обязательно наймёт специального переводчика, чтобы разгадать смысл послания, пусть оно и будет совершенно дурацким. Да и сейчас, не то что в детстве, у братьев не было какого бы то ни было вымышленного языка, чтобы на нём написать письмо. Сейчас такой выдуманный язык, или какое-то его подобие, очень пригодился бы.       Тэхён выдохнул, готовясь к разговору и надеясь, что он не превратится в скандал, и стремительно вышел из своих покоев. Сердце его бешено билось — от волнения ли, самого настоящего страха, злости на самого себя, мать, отца и прочих? Он не знал. Он вышагивал по мрачным коридорам своего дома, увешанным сплошь одними гобеленами, воспевавшими силу и славу их древнего рода, и тщательно обдумывал всё, что должен был матери сказать.       Она ждала его в кабинете отца, ныне пустовавшем. Чаще всего леди Элинор и проводила там время, беря на себя всю ответственность за Долину и заботы простых людей, слуг, вассалов и крестьян. Тэхён старался как можно больше ей помогать, потому что ничего не делать, зная, что по достижении возраста он станет полноправным главой Сынгана вместо отца, было невозможно. Мать всегда хвалила его за подобное рвение и усердие — говорила, что его стремление править изначально должно быть заложено в нём, как в настоящем альфе.       Сейчас она стояла у окна и смотрела куда-то вдаль с крайне серьёзным видом. Вся хрупкость и нежность её образа испарилась ещё давно — с самой той поры, как Сокджин с отцом уехали, а может быть, образ этот она снимала постоянно, будто маску, когда считала нужным. Тэхён вспомнил, что о ней говорили — шёпотом в основном, прячась за спиной и боясь навлечь гнев госпожи. Была то лесть, уважение, страх или неодобрение — он не знал, но слухи о его матери ходили самые разные.       — Ты хотела меня видеть? — спросил он, закрыв за собой дверь и осмотрев кабинет внимательным взглядом. На столе — множество писем и документов, угол буквально завален книгами, шкафы ими же переполнены. Мать повернулась к нему лицом, и на секунду ему показалось, что её прекрасная женская хрупкость вернулась. Лишь на мгновение.       — Здравствуй, Тэхён. Садись, — она указала на резной стул рядом с широким дубовым столом, и он послушно сел, держа спину ровно и не зная, чего ожидать. Леди Элинор села напротив и положила руки на стол — на месте отца она выглядела довольно уверенной в себе и властной, и это был поразительный контраст между тем, что Тэхёну доводилось видеть раньше. — Не буду тянуть с разговором — скажу сразу, что новости тебя ожидают не самые радужные.       — Не сомневаюсь, — устало выдохнул Тэхён, ровно глядя ей в глаза. Так он сам себе казался более взрослым.       — Они вновь напали на домик одного из фермеров. Угнали скот, вырезали жившую там семью. Казалось бы, челядь, что такого — но ты знаешь, как мы все дорожим нашими людьми. Они все просят у меня защиты — а я не знаю, от чего конкретно своих людей защищать.       — Что мы будем делать?       Она откинулась на спинку своего стула и, сняв увесистый перстень с изящного пальца, задумчиво покрутила его в руках. Тэхён следил за её движениями внимательным взглядом.       — Твой отец говорит защищаться. Но это очевидно, я и сама это прекрасно знаю. Я послала несколько небольших отрядов, чтобы они охраняли нас от нападения с гор. Но Долина слишком большая, варвары наверняка найдут место, откуда смогут напасть быстро и внезапно. К тому же, мы понятия не имеем, кто они такие, откуда пришли, и, что самое главное, сколько их. Я уже послала несколько разведчиков в горы, чтобы они смогли доложить мне хотя бы приблизительное их число. Пока ни один из них не вернулся.       Тэхён почувствовал, как у него беспокойно засосало под ложечкой.       — Когда ты их послала?       — Два дня назад. Но их пятеро, а обследовать наши горы — непростая задача. Дикари приходят с разных сторон — никогда не знаешь, откуда их ждать в следующий раз, — мать сжала руку, державшую перстень, в кулак так сильно, что, казалось, вот-вот сквозь пальцы проступит кровь и закапает всю столешницу. — Если бы у нас были драконы… Мы бы быстро выгнали отсюда всех этих варваров куда подальше.       — Король… мог бы их нам предоставить. Хотя бы одного, — неловко промямлил Тэхён, будто неуверенный в собственных словах. Леди Элинор посмотрела на него с немым одобрением по взгляде и кивнула.       — Ты прав. Я сегодня же напишу письмо твоему отцу. Нам нужно как можно быстрее разобраться с этой грязью. Проблем и так хватает, к тому же зима приближается, мне нужно чем-то кормить людей. Дракон — хотя бы один — может помочь отогнать их от нас раз и навсегда.       Тэхён, глядя в её лицо, буквально физически ощутил исходящую от этой женщины злость. Леди Элинор была сама на себя не похожа — ей бы сейчас больше подошли кольчуга и меч с щитом, а не красивое длинное платье с золотистой вышивкой. Он не знал, как реагировать и что говорить. За всю его жизнь Сынган никогда не подвергался настоящей опасности, и вот теперь этот момент настал — в самое неподходящее для этого время. К самому наступлению зимы.       Мать посмотрела ему в глаза, и он содрогнулся.       — Ты хочешь что-то мне сказать, сын мой, — в её голосе слышалась самая настоящая сталь. — Говори.       Он помялся прежде, чем что-то вообще произнести.       — Лорд не должен зажиматься и мяться. Даже перед собственной матерью. Ты правишь своими землями и выслушиваешь просьбы и жалобы крестьян не для того, чтобы молчать в ответ на прямой вопрос. Ты видел, чтобы твой отец когда-нибудь запинался или неловко мялся перед своими слугами?       Тэхён помотал головой в отрицании. В последнее время он всё меньше узнавал в этой жёсткой, незнакомой ему женщине свою мать. Прежде он никогда её такой не видел — за всю свою короткую жизнь ни разу он не смог усмотреть хоть украдкой этого железного стержня, что в ней был спрятан; это был совершенно другой человек, та самая Элинор, что крутила интриги в королевском дворце соседней страны и была известна на добрую часть континента своими хитросплетениями, но не та, что кротко слушалась своего мужа и прилежно воспитывала детей, рассказывая сказки и нежно улыбаясь.       — Говори, Тэхён. Всё, что хочешь сказать. У тебя не должно быть от меня секретов — я, как-никак, твоя мать.       «Соберись, слабак! Ты же альфа, в конце концов!» — подтолкнул его куда более смелый внутренний голос, и Тэхён решил к нему прислушаться.       — Я хотел задать вопрос. Почему вы с отцом так до сих пор и не сказали Джину о том, что происходит сейчас в Долине? Почему запрещаете мне это ему говорить?       Элинор чуть приподняла брови, будто не ожидая от него именно такого вопроса. Может быть, она и сама не смогла бы дать на него ответ.       — Я полностью подчиняюсь приказам твоего отца. Я в его стране, в его долине, в его маленьком царстве. Если он мне приказывает — рассказывать что-то твоему брату или нет, например, — я не могу его ослушаться.       — Это не ответ.       — И тем не менее. Сокджин… у него и так много проблем, понимаешь? Для него сейчас первостепенной задачей станет воспитание королевских наследников, а не наши мелкие беспорядки.       Мелкие!       — Но он должен знать, что происходит у него дома!       — Сынган уже давно не его дом, Тэхён. Он теперь живёт в Сэнхе, в королевском дворце. Что ему до нашей Долины, если скоро на плечи его и принца Намджуна ляжет ответственность за целую страну? Естественно, Сынган является частью этой страны, однако мы всегда были сами по себе, несмотря ни на что. Когда-то ведь Долина находилась в спорных землях и была независима, помнишь?       Тэхён постарался всеми силами утихомирить свою злость. Тихо, тихо. Лучше не показывать своих эмоций — она всегда учила их с Сокджином именно этому. Всегда, будучи лордом или любым высокопоставленным лицом, быть самому себе на уме и не доверять никаких секретов никому — даже тем, кому доверяешь. Особенно тем, кому доверяешь.       — Это было очень давно, — только и выдавил он, не понимая, какое отношение независимость и обособленность Долины от других провинций государства вообще имеет к тому, что они не хотят посвящать Сокджина в происходящее.       — Да. Давно. Сколько бы лет ни прошло, но мы все помним, что однажды один из твоих дальних предков присоединился к королевству мирным путём — единственный из всех, кто не пал под карающим всех и вся королевским мечом. Нас не захватили.       — Мы просто сами вручили нашу корону добровольно, да?       Леди Элинор скривила губы в неприязненной усмешке.       — На его месте я бы предпочла биться до конца, чем отдавать власть над своими землями, подобно трусу. Он называл это дипломатией. Знаешь, какая дипломатия царит и царила всегда в моей стране? — её глаза буквально загорелись дьявольским огнём. — Наши лорды только и делают, что режут друг друга словно свиней. На свадьбах, похоронах, коронациях, в постелях, туалетах и купальнях, на улицах и в замках. Там нигде нельзя быть уверенным в своей безопасности. Ни в ком нельзя быть уверенным. Каждый человек при дворе для тебя — заклятый враг, даже если на самом деле помыслы у него чисты… Такое, правда, бывает редко. Почти никогда. Здесь же, в этом королевстве, слово имеет большую силу, всегда имело. Может быть, потому наши лорды с таким презрением смотрят на ваших — мы всегда считали, что вопросы решает сила. Не могу сказать, кто из нас прав наверняка, не мне это судить. Твой предок мог бы проявить хитрость, прокрасться в драконье логово и убить чудище, как до того делали уже многие, но побоялся. У короля были драконы, самые смертоносные создания на земле, а твой предок не пожелал, чтобы его земли были выжжены дотла. Кто знает, может быть, если бы он не сдался и проявил мужество, сейчас ты бы тоже был королём, как твой брат, Тэ.       «Но я не хочу быть королём. Никогда не хотел».       Вслух он этого не сказал. Лишь спросил:       — Ты считаешь Сокджина недостойным короны?       — Он не способен править, я считаю. В нём нет той жилки, которая присуща правителям. Конечно, из него мог бы получиться неплохой дипломат, — опять пренебрежительная нотка в голосе, — если бы он не был так слаб, однако воин… вряд ли.       — Ты ошибаешься, — выдавил Тэхён, стараясь как можно сильнее подавить клокочущую в горле злость. — Сокджин далеко не слабый. Кому, как не тебе, этого не знать?       — Твой отец так считает. Я не могу его ослушаться.       — Мой отец… совершенно ничего о нём не знает! — выкрикнул Тэхён, подавшись вперёд и упершись ладонями в столешницу. Мать смотрела на него снизу вверх ледяным, спокойным взглядом. Он закусил губу, поняв, что опять просчитался. Не следовало ему показывать эмоций, не следовало…       — Твой отец никогда не ошибается, — сказала леди Элинор спокойно совершенно, однако что-то в её голосе заставило его ощутить касание невидимой ледяной ладони к горлу. Удушающий захват, когда не можешь ни слова вымолвить, ни что-либо сделать. — Запомни это хорошенько. А теперь иди. У тебя должны быть занятия по фехтованию, если я не ошибаюсь. Хорошенько потренируйся с катаной — в обращении с ней ты всё так же неуклюж.       Тэхён, искренне считавший, что его владение катаной безупречно, ощутил неслабый удар по самолюбию, однако ничего не сказал. Пришлось взять себя в руки, хотя бы попытаться, сложить ладони за спиной, коротко поклониться и выйти вон.       Он должен рассказать всё Сокджину. Плевать, каким способом, но должен.

***

      Юнги застегивал нефритово-зелёный кафтан, смотря на своё отражение в зеркале, будто любуясь. Зелёные глаза в свете осеннего солнца отсвечивали потусторонним блеском. Джин наблюдал за ним задумчиво, подпирая щёку кулаком; на языке крутился вопрос, который он трусливо не осмеливался задать. Юнги говорить с ним не спешил, будто не пригласил его сам, чтобы «попрощаться».       Король был в тяжёлом состоянии, и, поговаривали, вылечить его был способен лишь ведьмак; однако Чимин сидел у его ложа днями и ночами, совершая таинства и ритуалы, делая зелья и микстуры, а его величеству не становилось лучше. Намджун не появлялся в их общей с Джином спальне, лишь посещал советы и собрания, как наследник и, возможно, будущий король; в остальное время он проводил время с отцом, не отходя от него ни на шаг. Фактически, королевством заправлял лорд Кибом. Наверняка можно было сказать лишь одно — страна в надёжных руках. Пока что.       Джин спрашивал Юнги, как Намджун себя чувствует, но дракон не отвечал ничего путного — конечно, вопрос был глупый, только дурак бы не понял, как принца подкосила ситуация с отцом, однако ему зачем-то важно было знать это.       Как и то, почему Юнги по внезапному «королевскому» приказу отправили чёрт знает куда, чтобы разрешить «одну важную проблему». И кажется, Джин начинал догадываться, какую именно проблему и куда дракона послали решать.       — Не расскажешь, куда направляешься? — спросил он будто безучастно, на самом деле не надеясь услышать какой-либо ответ. Юнги осмотрел себя с головы до ног, пригладил волосы, словно перед свиданием прихорашиваясь, и подмигнул собственному отражению. Джин закатил глаза.       — Прости, — голос дракона звучал небрежно, однако слышались в нём нотки… сожаления. — Твой отец сказал, что это тайна чуть ли не государственной важности.       Джин сразу же всё понял.       — Настолько государственной, что о ней знают все, кроме меня.       — Не обижайся, Джин, но ты не настолько важен в этом дворце, чтобы посвящать тебя в какие-то королевские секреты, — Сокджину показалось, его окатили кипятком с головы до пят, кипятком настолько горячим, что он показался льдом. Во рту стало горько и противно, он даже скривился. Больно. Неужели никто и впрямь не воспринимает его всерьёз? — Я бы хотел рассказать. Но в этом случае мне голову снимут с плеч. Твой папаша… Умеет убеждать.       Сокджин скривил губы в противной усмешке, мрачная тень легла на его лицо. Ну конечно. Мать наверняка решила устранить проблему радикальным способом, дабы избавиться от назойливых дикарей-северян без всяких предисловий. Послать в Долину дракона — чем не хорошее решение? Юнги, к тому же, единственный дракон, который живёт непосредственно в замке, охраняя наследного принца, кому как не ему даётся такая честь — отстоять дом десницы?       Юнги стряхнул пылинки с рукавов и обернулся к Джину. Он улыбался, как и всегда, однако глаза его таили в себе всю возможную серьёзность магического существа. Когда он посмотрел Джину в лицо, у того табун мурашек пробежал по спине. Юнги никогда не стеснялся показывать свою силу, будучи ещё в человеческом теле, и представить, каким он предстанет в своём настоящем обличье… страшно и волнующе. Джин видел драконов в людском воплощении вблизи, но в настоящем — никогда. К тому же, другие драконы прятались за масками людей, точно стесняясь; Юнги же показывал себя во всей красе, очаровывал, заколдовывал и гипнотизировал, не давая шанса на побег. Его сущность была как на ладони, и в то же время подсознательно Джин ощущал, что видел только верхушку айсберга.       — Как скоро вернёшься? — выдохнул он, не дождавшись от Юнги ни слова.       — Быстрее, чем ты думаешь. Экипажи слишком медленные, лошади тем более. Я доберусь своим ходом.       От его улыбки, во весь рот, с чуть заострёнными клыками, Сокджину стало неуютно. Он, однако, не показал этого ни жестом, ни выражением лица.       — Всё будет хорошо, ваше величество. Я со всем разберусь.       Он знает, что я знаю, понял Джин. И почему-то от его обещания тепло разлилось в груди, тепло, какого он давно не ощущал. Это было приятно. Приятнее, чем пустота в постели, или холодное неприятие в лицах других. Только Юнги здесь относился к нему, как к человеку, как к тому, с кем можно считаться. Про драконов говорили разное — что они не ведают ничего человеческого, что им чужды светлые эмоции и переживания, что они, как порождения тёмной, первобытной магии, могут лишь уничтожать, пожирать и жечь, — однако этот дракон с глазами-нефритами, пусть и показывался (даже немного рисовался) перед другими в своей настоящей ипостаси, вел себя лучше, чем многие благородные лорды, смотревшие на омег, как на кусок дерьма.       Может быть, именно этим он Джина и покорил.       — Удачи, — только и выдавил он. Юнги кивнул и вышел вон, не опасаясь присутствия постороннего в своей комнате. Судя по всему, он пошёл искать Намджуна перед своим «отъездом». Сокджин решил вернуться в свои спальни, чтобы написать наконец письмо брату. Показать наконец, что он знает, что происходит. Хоть как-нибудь.

***

      Сколько бы раз он ни возвращался в Сэнхе, в городе этом лишь одно оставалось неизменным — его жуткая, отвратительная, ни с чем не сравнимая вонь.       Воняло смертью, водой из сточных канав, кровью и мешаниной других различных запахов — пота, духов, секса иногда, течки, от аромата которой кружило голову. Хосок не давал волю первобытным желаниям — ему не шестнадцать, когда голову сносит от одной только мысли о течной омеге. Он погладил лошадь по шее, повернул голову к далёкой гавани, откуда ветер иногда приносил свежесть моря вперемешку с ядерной вонью порта. Далеко он в этот раз не уехал — не собирался, собственно, уезжать. Тут у него были незаконченные дела — отец умирал, и на смертном одре он мог бы исполнить его просьбу. Наконец-то. В противном случае, если просьбы не помогут…       Он сжал кулаки так сильно, что кожаные перчатки на его руках заскрипели. Осень постепенно вступала в свои права — лёгким касанием золотила верхушки торчащих тут и там деревьев, дуновением воздуха заставляла поежиться от слабого холодка. Лошадь под ним тяжко дышала, переступала по вымощенной камнем дороге медленно и нежеланно, а сам Хосок мыслями был далеко. По запутанным улочкам города бродили нищие и знать, и все, казалось, смотрели на него, королевского бастарда, и болтали всякое за его спиной.       Возможно, кто-то из них даже говорил правду о его предполагаемых «подвигах».       Хосок возвращался в прошлое. В те бесчисленные дни, когда он приходил к королю, вставал перед ним на колени и просил, просил неизменно одно и то же. Когда он был младше, ему казалось, что его просьбы однажды возымеют эффект, но, став старше, он понял наконец, как сильно ошибался. Отец не ставил его ни во что, практически не считал живым существом, пренебрегал им, как ошибкой прошлого и отвергал постоянно его мольбы, и Хосок однажды, услышав очередной отказ, понял: ничего он не добьётся, коли будет нытиком. Ничего он не добьётся одними лишь словами. Это борьба за трон — а борьба должна нести за собой победу и кровь врагов, а не бесчисленные ковры свитков с договорами, которыми всегда был забит отцовский кабинет. С врагами нужно драться, не устраивать болтовню — так говорил их с Намджуном учитель по фехтованию, когда они ещё были мальчишками. Хосок хорошо запомнил это. Его младший несмышлёный братик думал, что вопросы поистине королевского масштаба нужно решать именно словом, не делом. Намджун всегда был глупцом, странно, что Хосок раньше этого не понимал. Но теперь, когда пелена с глаз спала, когда он повидал жизнь за пределами королевства, когда познал настоящие битвы и войны, увидал в другой стране реальную борьбу за власть, внутри него горел огонь борьбы и мести.       За отказы и пренебрежение. За то, что родился бастардом всем на посмешище.       Стражники у ворот замка преградили путь.       — Я иду навестить его величество, парни, — небрежно бросил Хосок и достал из кармана увесистый золотой, для него самого не имеющий никакой ценности.       — Он не желает видеть тебя, бастард, — зло выплюнул один из них, усатый, с красной рожей. Бета. Другой был стройным крепким альфой, смотрел на него, Хосока, свысока. Как будто сам сидел перед ним на коне и подкидывал сияющую монету, предлагая взятку.       — Бастард или нет, всё равно я — королевский сын. Мне нельзя повидать отца, когда ему плохо? Я слышал, он умирает. Или в городе судачат о каком-то другом короле?       Стражники переглянулись.       — У меня к нему важный разговор. И вы не сможете мне помешать, — Хосок бросил монетку на землю, но они, проводив её жадными взглядами, всё же не двинулись с места. Какое унижение — принимать подачку от внебрачного выродка! Будто не сами они являлись сыновьями портовых шлюх, зачатыми от неотёсанных матросов.       Хосок ухмыльнулся и пошёл дальше. Стражники смотрели на монету и боролись сами с собой. Он о них уже забыл — мысли были заняты другим. Да, он много чего хотел сказать его королевскому величеству, много о чем хотел поговорить. Но отрепетированная чуть ли не годами речь путалась и стиралась подобно старой строчке из книги, и все слова в ней постоянно менялись местами, делая из подготовленного текста непонятно что. Это даже разозлило — и эта злость удивляла. Контроль над собой пропадал. Хосок закрывался за маской наглости и надменности, и в отличие от привычного хладнокровия прятал внутри истерическую злобу и страх.       Он спрыгнул с лошади. Стражники, патрулирующие территорию дворца, косились на него, но они всегда это делали, с самого его детства — к такому постепенно привыкаешь, как к нежеланной татуировке. Хосок дал поводья подоспевшему слуге (и даже в глазах этого слуги, обращённых в свою сторону, он видел отвращение), а сам, снимая перчатки, прошёл вглубь двора, к парадным дверям. Он любил заходить в замок как король — через главный вход.       — Скажи, где находится мой отец, — проговорил он, поймав одного из мелких слуг. Тот посмотрел на него растерянно — маленький, перепуганный, суетливый омежка. — Ну же, я не намерен тебя ждать!       — Е-его величество в своих покоях! С ним ведьмак и принц! — пролепетал мальчишка и сбежал. Хосок отряхнул руку, как от грязи, и пошёл дальше по коридору.       Лестничные пролеты, гигантские окна, картины и гобелены — все это было знакомо ему сызмальства, всё это он знал наизусть, мог вслепую добраться до любой комнаты из одного конца замка в другой. Он знал каждый угол любой находящейся здесь комнаты, и только одно ему в этом месте было недоступно — королевский трон, на который так хотелось сесть, и корона, тяжесть которой давила бы на голову.       Хосок знал все подземелья и чердаки. Каждый укромный угол и тайный проход. И каждого жителя дворца знал в лицо. Лишь два новых постояльца беспокоили его, но с ними он разберётся позже — а сейчас нужно решать свою собственную судьбу. Просьбами, требованиями или кровью. Скорее всего, последнее — единственный способ разрешить его проблему раз и навсегда. По-другому нельзя.       Он столкнулся с тонкой чёрно-зелёной тенью и отпрянул почти инстинктивно, когда сверкнули чьи-то нефритовые глаза. Юнги был одет с необычайной для него дороговизной, и по костюму было понятно, что он отправлялся в путь. Даже оружия не было при нём — оно и не пригодилось бы.       На губах дракона появилась наипаскуднейшая улыбочка, какую только Хосоку доводилось видеть.       — Какая встреча. Быстро же ты прискакал. Причина визита?       — Я слышал, отец при смерти, — небрежно кинул Хосок. Немигающий взгляд Юнги его настораживал.       — Да. Намджун просто убит горем.       — Неужели?       — О да, как и всякий достойный сын своего отца. В твоём лице я особого горя не вижу. Не ощущаю его в твоей душе — однако чувствую… — Юнги будто принюхался. — О, что это? Решимость и страх. Не смею даже предполагать, для чего ты на самом деле сюда явился.       По лицу дракона Хосок понял — тот сразу уловил его раздражение.       — Не твоё это дело, рептилия. Я не должен оправдываться перед мальчиком для битья.       Глаза Юнги опасно загорелись. Чон понял, что ступил на опасную территорию. Злить дракона — глупость полнейшая, но с детства это занятие доставляло ему немыслимое удовольствие: видеть, насколько далеко можно зайти, посмотреть на реакцию, узнать, как долго это опасное существо сможет продержаться в своём спокойном состоянии. Юнги в разговорах постоянно избегал собственных больных тем, а вот о чужих поговорить очень любил, и это пожалуй единственное, что их с Хосоком объединяло — общее желание сделать кому-нибудь гадость. Сейчас оно перешло на новый уровень.       Что сказать — дети выросли, игры стали более жестокими.       — Кто из нас был мальчиком для битья, так это ты. Забыл, как папочка к тебе относится? Не переживай, он напомнит. У тебя ещё есть шанс удостовериться, выродок.       Хосок приблизился — так, чтобы их носы едва касались друг друга. Он не боялся его — когда-то может быть да, но не теперь. Теперь он был старше, храбрее, умнее намного. Слишком уж далеко зашёл, чтобы бояться.       Его рука сама собой легла на острое плечо. Сжала сильно, хотя Юнги боли не почувствовал.       — А я напомню, как относились к тебе все, кроме твоего ненаглядного принца, дружище. Помнишь, в стародавние времена наши предки истребляли таких, как ты? Помнишь дикий гон? Помнишь, как ваши становились нашими рабами, если не удавалось сбежать?       — Я похож на раба, по-твоему?       Его задело. Да, да, Хосок понял это сразу — ему не нужна была никакая хвалёная драконья телепатия, чтобы это понять. Он понял это по выражению лица, по хищному взгляду. Даже немногочисленные чешуйки на белой коже, казалось, угрожающе засверкали в ответ на его оскорбление. Он обидел Юнги, с которым, в общем-то, не так уж и хотел ссориться — и почувствовал себя намного увереннее и лучше. Потому и заговорил, подавляя опасение.       — Ни чувств своих, ни эмоций. Никакой свободы. Никакой настоящей жизни. Ты пляшешь под дудку короля, бегаешь за принцем, которому тебя подарили как диковинную зверушку. Не смеешь стать собой без чужого приказа. Что это, если не рабство? Ты зависим, Юнги, ты в плену чужих чувств и чужой власти. Так и сдохнешь, не познав свободы. Как типичный раб, к слову. Привилегированный раб, и всё же…       Когда его припёрли к стенке, Хосок не удивился. Лишь улыбнулся гадко. Взглядом Юнги можно было убивать и жечь — так его глаза неистово горели, так сильно он разозлился на правду. Хосок ухмылялся, несмотря на опасный треск в рёбрах.       — Заткнись. Не тебе решать, что для меня — свобода. И не тебе об этом разглагольствовать, бастард.       — Я-то знаю о свободе больше, чем ты.       Юнги отпустил его, отталкивая, и пошёл прочь своей дорогой.       — Только попробуй показаться мне на глаза снова, ублюдок, — сказал он, обернувшись. — Я сожру тебя и не подавлюсь. Уж поверь мне на слово.       Его голос был не похож на голос человека — он им и не был. Это был самый настоящий драконий рык, от которого внутренности скрутило, от которого сердце гулко и быстро забилось в груди, от которого волосы на висках готовы были покрыться вечной испуганной сединой.       Рёбра болели. Хосок глядел в спину уходящему Юнги, массировал кожу, на которой наверняка потом останутся следы, и разминал пальцы, которыми сжимал плечо юноши пять минут назад. Они тоже болели, будто все суставы вылетели к чёртовой матери, не позволяя нормально двигать рукой. Хруст, хруст, ещё один. Хосок перебрал между пальцами воздух и, отряхнувшись, пошёл дальше. Он постарался вспомнить наконец, ради чего вообще сюда пришёл.       Естественно, чтобы справиться о здоровье отца. Безусловно, чтобы попросить прощения за то, что причинял неудобство одним своим существованием. Конечно же, чтобы показать свою к нему безграничную любовь.       И попросить узаконить.       Попытаться.       Хосок ступал по ступенькам лестницы, касался пальцами перил и думал.       Отцеубийство считалось грехом и не было достойным прощения. За такое казнили без суда и следствия. Подобный проступок не прощался ни богами, ни демонами, ни чудищами, ни людьми. Лишь один вопрос мучил Хосока перед тем, как он платил тому долговязому мужчине в чёрной маске. Лишь один вопрос не давал спать ему по ночам несколько лет до этого самого дня.       Считается ли грехом непрямое убийство отца? То, к которому лично ты не прикладывал руку?       Он улыбнулся. В конце концов, в другой стране он видел вещи и похуже, и там борьба за трон (да что там за трон — за какой-нибудь самый малый клочок земли) проходила куда более жестоко, чем здесь. Кажется, из этих земель была родом жена лорда Кибома, десницы короля. Что ж, если, как и говорили, она напрямую участвовала во многих дворцовых переворотах и занимала далеко не последние ряды, стоило отдать ей должное — умела она развлекаться в молодости. В сравнении с тем, что происходило за пределами государства, мелкие междоусобицы здесь, в Сэнхе — детский лепет.       Хосок дошёл до массивных дверей с типичной для их архитектуры изящной резьбой. Покои короля. Стражники смотрели на него сквозь опущенные забрала — и пусть взглядов их не было видно, подсознательно Чон ощущал, что они смотрят с осуждением. Подразумевают, что он не должен здесь находиться.       — Я пришёл к своему отцу, — объявил он, когда их громадные секиры сомкнулись перед ним крестом. Они не шелохнулись. По коридорам близ королевских покоев бродили ещё двое. Как так случилось, что хвалёная королевская охрана не смогла углядеть опасного убийцу, прячущегося буквально под носом? Очень просто — Хосок заплатил профессионалу. И заплатил просто баснословные даже по королевским меркам деньги. Возможно, даже казна не смогла бы покрыть и малую часть этих расходов, однако Хосок не жалел о потраченных деньгах.       — Его величество нуждается в покое, — проговорил один из громил-головорезов. Чон ухмыльнулся, подумав о том, что странно услышать от стражника, простого вояки, хотя бы пару-тройку связанных смыслом слов. Жизнь полна удивительных чудес — иногда даже челядь может быть образованной.       — Однако я слышал, что ведьмак и мой сводный брат внутри.       — Король не желает вас видеть.       — Он прямо так и сказал?       Стражники переглянулись. Хосоку подумалось, что где-то он подобное уже видел.       — Не думаю, что он обрадуется вашему приходу, — произнёс второй громила, и его голос был пронизан хоть каким-то подобием сочувствия. Хосок переключился на него, решив давить на жалость. Он не должен был гнушаться никакими методами, чтобы достичь желаемого — этому его научили дальние плавания и опасные приключения в неведомых землях.       — Может быть, и не обрадуется, зато обрадуюсь я. Не успел я выехать из столицы, как мне донесли весть о том, что его величество смертельно ранен. Что даже хвалёный ведьмак не в силах его вылечить. Что мне было делать, по-вашему? Игнорировать родственные чувства и уезжать, не попрощавшись должным образом? Я должен бросить отца, толком не сказав самого важного?       Они молчали. Хосок сам себе подивился — настолько хорошо и убедительно он не лгал никому, пожалуй. Легче было даже прятать ледяную пустыню в душе под личиной наглого повесы и мудака.       Он был на полпути. Оставалось только добавить ещё убедительности.       — Недаром про вас говорят, что вы чурбаны бесчувственные, — он усмехнулся якобы горько. — Я не удивлён. Что ж, поставьте тогда себя на моё место. Ваши родители… если бы они умирали, а у вас был выбор между тем, чтобы попрощаться и тем, чтобы уехать, бросив их на произвол судьбы, что бы вы выбрали? — молчание. — Кажется, я знаю. Можете даже не отвечать — я уже понял, что у вас вместо сердца камень… вас уже ничем не расшевелишь.       — Простите, — пробормотал тот, на чью жалость Хосок хотел надавить больше всего, — я не думаю, что король будет доволен, когда вы войдёте в эти двери. Он не принимает никого из членов совета — никого, кроме принца Намджуна, лорда Кибома и ведьмака. Он хочет провести время с семьёй — с тем, что от неё осталось.       — Лорд Кибом — семья? А я разве не семья ему? — Хосок изобразил искреннее удивление. — Пусть я не являюсь королевским отпрыском напрямую, я всё-таки — его кровь. Нравится это ему или нет. Боги великие, — он опять усмехнулся — от усмешек уже болели губы. Всё болело, — да кому я вообще объясняю…       Не успел он развернуться на сто восемьдесят градусов, его тут же окликнули. Тот, на кого он больше давил. Ну конечно. Кто бы сомневался.       — Постойте, — даже обращаясь к нему на «вы», они говорили с ним, как с каким-то пажом, слугой или бедным мальчишкой. Хосок, сделав вид, что не обратил на этот тон внимания, повернул голову. — Я… спрошу у короля, готов ли он принять вас.       — Уж будь добр.       Хосок сложил руки на груди, стараясь утихомирить лихо бьющееся сердце. Почему-то он нервничал — то ли из-за перепалки с Юнги, то ли попросту из-за того, что забыл весь заранее заготовленный текст, — но пальцы слегка дрожали, да колени тоже. Не пристало альфе показывать свою нервозность, даже если альфа этот — всего лишь королевский бастард. Стражник постучался в дверь под явно недовольный взгляд другого, услышав сказанное высоким голосом «Войдите», опасливо заглянул внутрь.       Другой стражник перевёл взгляд на Хосока; тот мигом взял себя в руки. Глядя в узкий проём в дверях, он заметил серебристые волосы брата и мельтешение какого-то невысокого парнишки — явно тот ведьмак, чей сладкий запах он почувствовал ещё тогда, в первый день приезда сюда. Думать о симпатичном омеге сейчас явно не время — стоит хорошенько взвесить свои слова, попробовать убедить короля хотя бы в последний раз, угрозами или мольбами (угрозами, Хосок, угрозами, не забывай, зачем ты здесь, чёрт тебя дери).       Наверняка отец подозревал, кто позаботился о покушении на его жизнь. Может быть, даже знал это наверняка. Интересно, рассказал он это кому-то из членов своего совета, состоявшего сплошь из старых, заплывших жиром идиотов? Или поделился своими подозрениями лишь с верным лордом Кибомом, в котором души не чаял и постоянно его восхвалял, напиваясь и пересказывая истории из бурной юности? Наверняка папаша Сокджина что-то знал — он смотрел на Хосока с явным подозрением ещё с самой той поры, как тот прибыл сюда на свадьбу брата. Может быть, стоило заплатить тому резвому парню, разбирающемуся в ядах и холодном оружии, двойную сумму, лишь бы удалил ещё и пронырливого королевского десницу?       Исключено. Лорд Кибом был слишком важной шишкой, его не стоило просто так скидывать с игральной доски. Он мог бы ещё пригодиться Хосоку в будущем — Чон сам пока не знал, как именно, но этого мрачного старикана списывать со счетов было нельзя. Его достопочтенная жёнушка могла бы прогневаться и объявить целую войну, узнав о том, что её мужа вдруг убили, а Хосоку лишние войны были не нужны… помимо той, что уже назревает.       Стражник, переговорив о чём-то в покоях, вышел в коридор.       — Его величество готов принять вас.       Хосок чуть улыбнулся.       — Отлично.       Стараясь скрыть явную дрожь во всём теле, он подошёл к двери и открыл её.       Король выглядел ужасно.       Хосок посмотрел ему в глаза и увидел слабый огонёк угасающей жизни — отец явно был готов к тому, что его ждёт. Это и беспокоило — Чон ожидал увидеть во взгляде его величества что угодно, от страха до презрения, но никак не полную уверенность в том, что будет дальше. Казалось, он был готов встать на ноги с минуты на минуту и громогласно, в своей привычной манере, сообщить о том, что скоро поправится. Хосок пробежался глазами по его лицу, выискивая признаки выздоровления, но их не было. Бледное, осунувшееся лицо, почти синие губы, красные белки глаз, тяжкое дыхание. Хосок не очень хорошо разбирался в ядах, однако понял сразу, что не зря отвалил тому пройдохе такую большую сумму за свой заказ.       Король взглянул на Хосока исподлобья и задержал взгляд, словно не узнавая. Да и его самого тоже было трудно узнать — некогда он выглядел довольно плотно сложенным, крепким и даже слегка склонным к полноте, однако сейчас вся его бравада испарилась без следа, и мышцы с лишним жирком сдулись, словно воздушный шар. Королю не было и пятидесяти, но сейчас на Хосока взирал настоящий старик, былая слава и мощь которого осталась лишь тенью на некогда улыбающемся лице. Даже лёжа в постели и не в силах пошевелиться, он выглядел как настоящий правитель. И глядел как правитель. И даже в лёгком движении его руки, слабом и немощном, всё ещё чувствовалась былая сила.       В покоях пахло болезнью, затхлостью и чем-то ещё противным, однако слабый ветерок с открытого наполовину окна разбавлял неприятные ароматы смерти своей свежестью. Здесь находился Намджун, бледный и кажущийся прозрачной тенью самого себя, здесь был и десница короля, который взирал на Хосока привычным уже недоверчивым взглядом. Был тут и молодой ведьмак — как его там, Чимин, кажется, — запах которого тут же ударил в нос, напрочь перекрывая стоявшую в комнате вонь. На мгновение Хосока замутило, щёки окрасились багрянцем от мигнувшей в мгновение искры возбуждения, но он нашёл в себе силы успокоиться и взять себя в руки. Что-то с ним происходило в последнее время. Что-то очень странное. Он напрочь терял контроль над своими чувствами, и пусть снаружи оставался холоден и непоколебим как скала, внутри у него творился настоящий кавардак.       — Вот и ты, — король заговорил первым. Единственное, что осталось в его некогда басовитом и громком донельзя голосе — повелительный тон и некая типично королевская надменность. — Я ждал тебя, Чон Хосок.       — Неужели? — он задержал взгляд на ходящем туда-сюда ведьмаке и силой заставил себя посмотреть на отца вновь. Он почти не дышал — такими навязчивыми были запахи, так сильно они кружили голову и мутили разум. — Я слышал, ты был ранен, отец. Вижу, слухи не лгали.       Он смотрел на умирающего человека перед собой и не ощущал жалости. Думал о том, каково Намджуну видеть смерть второго отца… и сердце невольно сжималось. Как так? Несмотря на все разногласия и ссоры, годы без единого разговора и долгие разлуки со сводным братом, он всё-таки переживал за него больше, чем за собственного отца? Как такое могло получиться?       Король хотел сказать что-то, но закашлялся — в уголках рта появилась красноватая пена. Хосок не знал, какой яд был нанесён на лезвие кинжала, однако видел, что отрава была очень сильной. Такой сильной, что даже ведьмак не мог придумать от неё лекарства. Возможно, яд был привезён из-за морей или из других, более отдалённых королевств. А может быть, у того пройдохи была на редкость живая и интересная фантазия, талант к выведению новых опасных зелий.       — Не говори ничего, — десница стоял у изголовья кровати и не спускал с короля глаз. По нему было видно, что он нормально не спал уже несколько ночей. — Лучше тебе закрыть глаза и вздремнуть. Не трать нервы на этого выродка.       — Кибом, — в голосе отца послышалась сила, — замолчи. Я тут король. И не тебе мне указывать, что мне делать, даже когда я нахожусь одной ногой в могиле.       Он снова посмотрел Хосоку в глаза. Намджун молчал; ведьмак отошёл к столу и начал смешивать какие-то странного вида микстуры. От него пахло пряностями и травой. И чем-то очень сладким, но не приторным. Чон не особо любил сладкое — но от этого аромата, перекрывающего собой все возможные запахи в этой комнате, едва слюни не текли.       Король снова прокашлялся прежде, чем начать говорить.       — Выйдите все вон отсюда. Мне нужно поговорить с моим… старшим сыном.       На мгновение у Хосока что-то больно кольнуло в груди, и толика надежды сверкнула на горизонте. Неужели?.. Неужели все его усилия оказались не напрасны? Неужели один-единственный удар ножом смог положить конец его статусу ненужного выродка и ублюдка? Неужели теперь никто не будет смотреть на него с явным пренебрежением? Неужели всё, наконец, изменится в лучшую сторону?       Лорд Кибом подчинился беспрекословно. Намджун немного подождал. Ведьмак удалился быстро, смешав одно из своих зелий напоследок и кинув на короля обеспокоенный взгляд. Двери за спиной Хосока закрылись — в покоях они остались одни. Отец нашёл в себе силы чуть приподняться, но скривился от боли. Тонкая простыня, которой его накрыли до груди, чуть соскользнула, открывая повязку и рану под ней. Кровь, пропитавшая повязку, была чёрной.       — Садись.       Хосок медленно подошёл и сел на ближайший стул, придвигаясь ближе. Он ощутил себя каким-то чёртовым зажатым мальчишкой — несмелым мямлей, который ни слова сказать не может собственному отцу. Как раньше. Король попытался сесть нормально, сравняться, но не вышло — так и опал на подушки, кривясь от боли.       — Мне, кажется, совсем немного осталось. Я прямо чувствую. Демоны и боги зовут меня. Чудовища поджидают на страже врат в мир мёртвых. Звёздный путь ждёт, когда я ступлю на него.       Хосок молчал.       — Конечно, клал я на этих чудищ и богов давным-давно. Я никогда не отличался рьяной верой. В отличие от моего мужа, — он часто заморгал, будто пытаясь унять подступившие слёзы. — Но если то, во что он верил — правда… то, может быть, мы встретимся там, на другой стороне.       Снова звонкая тишина.       — Я никогда не был за морем. Не был за пределами королевства с самой юности. Какой он — мир за стенами этого города? А?       — Большой. Просто огромный.       — Да. Да, такой ответ я и ожидал услышать, — молчание. — Ты ведь хотел когда-то править миром, так?       — Нет, отец, — Хосок позволил себе улыбнуться. — Всего лишь королевством.       — Амбиций в тебе хоть отбавляй. Твоя мать была такая же. Простая шлюха, что с неё взять — однако метила в фаворитки, и даже после твоего рождения пыталась мне тебя навязать. И навязала ведь… как только подхватила какую-то болячку. Пришла с тобой на руках — тебе тогда и двух месяцев не было, — и стала умолять, чтобы ты жил с нами как полноценный член семьи. Мне бы убить её, как остальных… да я не смог. Я посмотрел тебе в глаза и увидел маленькую копию себя. У тебя был такой же взгляд, как у меня, и даже выражение твоей красной рожицы… словно я посмотрел в волшебное зеркало, которое показало меня же младенцем. Это был так странно.       — К чему ты рассказываешь это?       Король долго не отвечал. Молчание и затягивающиеся паузы начинали действовать на нервы. Самое странное и раздражающее — Чону тоже было нечего сказать.       — Я ведь не дурак, Хосок. Может быть, я и кажусь идиотом, но соображалка у меня пока что работает. Я не видел лица того человека, который убил меня, но я сразу понял, чьих рук это дело. Кто за всем этим стоит. Думаешь, я глупец, который не видит причинно-следственных связей?       — Я никогда не считал тебя глупцом, отец.       — Да, правда. Этим ты и отличаешься от тех же лордов, которые ставят под сомнение мою власть. Хотя какая там власть… что от неё осталось? Я ухожу, не дав своему настоящему сыну должного урока, который помог бы ему преодолеть трудности, какие я не могу разгрести уже почти десять лет. Это, возможно, трусость. Я струсил во второй раз в своей жизни, оставив своего сына на съедение этим волкам… и тебе.       Теперь настал черёд Хосока молчать, но эта пауза продлилась недолго.       — Если бы ты согласился раньше, всего этого не случилось бы.       — Дать королевство тебе в руки? Ни за что. Ты — кровь от крови моей, но всё же не принц, кем бы ты там себя ни считал. У тебя нет должного образования, у тебя нет опыта власти.       — Вообще-то…       — Есть? Кем? Над кем ты властвовал, пока шлялся по миру, сын мой? Чем ты владел, пока я не приглядывал за тобой, пока ты был свободен? Стайкой пиратов и разбойников? Бандитами, готовыми продать тебя тому, кто предложит более высокую цену? Наёмники — вещь надёжная. До первого более толстого кошелька.       Сказанные слова ударили не хуже хлыста. Хосок не сомневался в своих людях до этого, но теперь, после слов отца, не мог быть уверен в том, что собрал правильную армию. Может ли он с ними узурпировать трон? Может ли он доверять им на самом деле, или они в любой удобный момент вонзят меч ему в спину? Они не были наёмниками в самом прямом значении этого слова — там, откуда они прибыли, такого слова не существовало, — однако он платил им большие деньги и обещал земли с замками, так что шли они за него за определённую плату. Кто может предложить им сумму больше, чем король? Кто может обещать им что-то лучше замков, земель и гор золота? Кто может предложить им что-то лучше власти?       — Я всегда был слишком строг с тобой. Я знал, что однажды ты принесёшь мне погибель, сын. Возможно, мои последние отпрыски — это искупление моих же грехов? Моего распутства и безалаберности? Чем я заслужил вас? Тебя, такого алчного до моей короны? Намджуна, такого глупого и безответственного? Вы оба — дети со своими дурацкими обидами. Ни один из вас не готов править. Но другого варианта у меня нет, — король подумал ещё немного, а потом бросил приказным тоном: — Приведи сюда всех. Пусть войдут даже стражники. Быстро.       Почему-то Хосок не посмел ослушаться.       Намджун пошёл первым, за ним — лорд Кибом. Ведьмак и стражники зашли последними — первый белой тенью скользнул в угол комнаты. Его необычные светлые глаза и волосы привлекали к себе внимание. Татуировки выглядели причудливо. И одеяние было такое, какие Хосок видел лишь за морем — по крайней мере, подобное таким. Он выглядел замученным и уставшим, но держался хорошо. Тонкий, гибкий и юркий. Такое ощущение, что его не кормили нормально уже несколько лет, о скулы можно было порезаться. Ноги и руки походили на спички. Чем он питается? Силой магии и корешками древесными?       Хосок встал у двери и больше не двигался. Он разозлил отца, ничего толком не сделав — так всегда и было. Теперь король, как раньше, игнорировал его существование полностью. Он сделал какой-то жест, и лорд Кибом, словно верная собачка, бросился к письменному столу, большую часть которого заняли какие-то сушёные травы и несколько склянок с растворами.       — Пергамент, перо. Ну, ты знаешь, — отец закашлялся. — Садись сюда, Кибом. Стоило позаботиться об этом раньше, но я никогда не думал, что этот момент наступит так скоро.       — Что ты…       — Пиши то, что я говорю, и не спорь. Завещание, которое я так и не удосужился написать. Мои последние слова. Давняя традиция, верно? Пиши. Я — король Тэян из древнего рода Ким, хранитель и защитник государства, правитель восьми провинций… и далее, далее, далее… Пишу завещание и хочу высказать в нём свою последнюю волю, ибо смерть моя близка, и остаётся только надеяться, что чудища пропустят меня в славный мир мёртвых, где душа моя наконец обретёт покой.       Это будет моя последняя воля и последний мой королевский указ. Никто не посмеет его оспорить, так как на нём будет стоять моя подпись и королевская печать, а сам документ будет составлен в присутствии моего десницы, лорда Кибома из дома Ким и моего сына Намджуна, а также в присутствии нескольких сторонних свидетелей.       Повелеваю после моей смерти и до самой коронации принца Намджуна из дома Ким отдать временную власть над королевством своему деснице, лорду Кибому. Проще говоря, я назначаю его регентом. Принц Намджун вступит в свои королевские обязанности спустя месяц после моей смерти, и в этот промежуток времени ничто и никто не должен угрожать его жизни и безопасности. Совет я повелеваю распустить и собрать заново. Все указы, подписанные мною или моим десницей незадолго до смерти, считать действительными. И ещё — последнее условие. Записал?       — Да, ваше высочество, — севшим голосом ответил Ким Кибом. Голос короля совсем ослаб и был едва слышен, однако десница внимал каждому слову и записывал подробно. Хосок чувствовал, что его начинает тошнить. Во рту стало горько. И стражники смотрели на него… как тогда, в детстве, когда отец не обращал на него внимание, и даже Намджун отказывался с ним дружить. Ему показалось, что тошнота подступает к горлу — вот-вот вывернет прямо на дорогой ковёр, до которого, на самом деле, нет никакого дела.       Он не знал, злиться ему или плакать. Смеяться истерически или держать себя в руках. Из его рук уходила корона — а была ли она хоть когда-нибудь у него вообще? — и он совершенно ничего не мог с этим поделать.       Глупец.       Какой же он глупец.       Ведь только идиоты после стольник лет мольбы ещё надеются. Надеются, уже сделав первый серьёзный шаг к трону, получить его мирным путём. Назад уже не повернуть, что сделано, то сделано, и теперь остаётся надеяться только на войну и собственные силы.       Хосок поймал взгляд короля — и его пробрало до мурашек.       — В моей смерти виноват мой собственный незаконнорожденный ребёнок — Чон Хосок. Велю посадить его в темницу и казнить. Единственный мой наследник — Ким Намджун, который должен стать королём. Других претендентов на трон нет, и всех самозванцев, желающих его получить, пусть ждёт жестокая смерть. Такова моя воля, — он перевёл взгляд на лорда Кибома. — Дай мне пергамент, друг. И перо.       Десница — теперь уже без пяти минут регент — беспрекословно подчинился. Король Тэян дрожащей рукой расписался в завещании и отдал его обратно. Его кожа посерела и блестела от капелек пота. Он смотрел на лорда Кибома с облегчённо-виноватой улыбкой.       Потом взял его за руку — совсем слабо.       Намджуна шатало. Стражники выхватили мечи и преградили Хосоку путь. Лорд Кибом посмотрел королю в глаза и сжал его руку в ответ. На какое-то мгновение его лицо преобразилось, исказившись болью — она, казалось, съедала его изнутри мерзким червяком.       — Кибом… прошу, позаботься о моём сыне.       Сказав это, король Тэян умер.