***
Джин рассматривал корону отца Намджуна, которую теперь предстояло носить ему, когда краем глаза увидел молодого паренька, выглядывающего из-за колонны. В тронном зале собралось много народу — слуги приводили место в порядок, украшали и готовили к приближавшейся коронации, а Намджун руководил процессом, то и дело о чём-то переговариваясь с членами королевского совета. Джину не нравилось, как они смотрели на короля — с явным пренебрежением, старательно скрытым подобострастием. Их не устраивала перспектива быть исключёнными из совета, но это решение принимали отнюдь не они. Джин стоял чуть в отдалении, неподалёку от трона. На этом постаменте ведьмак связал их души в первый день своего прибытия в Сэнхе. На этом постаменте он впервые познакомился с Намджуном, ещё не зная, что через десять лет они поженятся, что всё было заранее решено за них их родителями. На этом постаменте он стоял и теперь и держал корону, которая в скором времени будет принадлежать ему. Именно короной, конечно, её можно было назвать с натяжкой — это был искусно сделанный обруч, украшенный красными драгоценными камнями. На короне Намджуна камни были чёрными. Джин давно заметил, что на гербах, флагах, в королевской одежде и в целом облике всегда присутствовали элементы чёрного и красного. Возможно, в этих двух цветах был заключён какой-то смысл, но Джин не изучал этот вопрос подробно. Он оторвал взгляд от обруча и снова увидел юношеское лицо, красивое до изнеможения. Не показалось. Этого парнишку он где-то видел раньше, только не мог сказать точно, где. Белая кожа, хрупкое телосложение, приятное лицо, одежда… Его осенило. Это был один из фаворитов Намджуна. И сейчас он прятался за дальней от трона колонной и наблюдал за будущим королём, в упор не замечая его мужа, стоявшего неподалёку. Джин словно проснулся. Его окатило холодной яростью и одновременно — обескураживающим бессилием. Он едва не выронил корону из своих рук, так сильно он… удивился? Он знал, что Намджун ему изменял — и даже до свадьбы обмолвился о том, что будет воспринимать это как данность, не особо волнуясь по этому поводу, — однако, увидев «соперника» вживую, совсем потерял дар речи. Да, он был красивый — красивее даже, чем Джин. У него были не такие широкие плечи, тело — более тонкое, изящное. Наверняка у него был приятный, певучий голос, сладкий до головокружения запах, да и в целом он был опытнее в сексуальных утехах, чем Сокджин… Что ж, неудивительно, почему Намджун его выбрал — возможно, и не его одного, просто других фаворитов не было видно. Умом Джин понимал, что сам сказал мужу о том, что тот может трахать всех, кого только захочет. Сердце его… явно было против. Почему? Мальчишка, попялившись на Намджуна, перевёл-таки взгляд на Сокджина… и ухмыльнулся презрительно. Презрительно, чёрт его дери! Руки Джина дрожали, когда он клал корону на специальную подставку, с которой её и взял. Не особо осознавая свои действия, он пошёл прямиком к этому мальчишке через весь тронный зал, игнорируя чужие взгляды. Фаворит быстро понял, что королевский супруг направляется прямо к нему, и, нагло подмигнув, кинулся прочь из зала — открытые двери не могли ему помешать. Сокджин остановился, чувствуя себя идиотом. Что он хотел сделать только что? Заявить королевскому любовнику, чтобы он катился куда подальше от его мужа? Пригрозить? Спросить, какого чёрта он ошивается так близко к Намджуну в присутствии слуг, которые могут пустить слухи? Возможно, всё вместе взятое, однако ярость потихоньку отступала, но не уходила до конца. Его пальцы ещё подрагивали, когда чья-то рука коснулась его плеча. Сокджин обернулся — перед ним стоял Намджун и смотрел на него обеспокоенным взглядом. Он только-только начал приходить в себя после смерти отца. — Что с тобой? Тебе нехорошо? — спросил он негромко, и по его взгляду можно было подумать, что он действительно беспокоится. Сокджину хотелось ответить что-то едкое, грубое — выкатить целый шквал ругательств и настучать изменщику по его тупой башке. Однако в присутствии других людей делать этого было нельзя. Со стороны выглядело так, будто они просто разговаривали — нужно было поддерживать эту иллюзию. Давай, Джин, возьми себя в руки. Проглоти эту злость и задай вопрос так, будто ответ тебя совершенно не интересует. — Здесь только что был мальчишка… Кто он? Раньше я его не видел. Боги, демоны и иже с ними, кто бы только знал, каких усилий ему стоило не начать орать что есть мочи. Намджун сначала нахмурился, но потом до него дошло. — Это — мой фаворит. Его зовут Мёнги. — Мне неважно, как его зовут, — как можно спокойнее и тише проговорил Сокджин. — Мне важно скорее то, что он тут делает. Насколько мне известно, короли обычно не выставляют своих фаворитов напоказ. Или я неправ? Намджун посмотрел на него странно — будто углядел в чертах его лица эту скрытую ярость. — Прав. Я говорил ему, чтобы он не показывался никому на глаза. — Но, как видишь, он торчал здесь, в тронном зале, и пялился на тебя, не обращая внимания на то, что его может кто-то увидеть. — Ты злишься? Джин изо всех сил старался себя не выдать. Он сложил руки за спиной, чтобы Намджун не видел, как они дрожали. На этот, казалось бы, простой вопрос он тоже не знал ответа, не знал, что можно сказать. Что-то подсказывало ему, что у него не получится солгать. Но правду говорить не собирался. Да и что он скажет? «Да, злюсь, даже несмотря на то, что сам разрешил тебе ещё до нашей свадьбы иметь столько фаворитов, сколько тебе вздумается»? Это звучало бы странно. Как будто он его ревновал. Эта внезапная мысль пронзила стрелой. Он глупо вытаращился на короля, забыв даже тему разговора, потому что для него самого стало открытием то, как сильно он разъярился из-за того, на что сам же и дал добро несколько месяцев назад. Джин? Ревновал? Намджуна? Что-то в этих трёх словах не складывалось — и одновременно звучало слишком правдиво, чтобы это игнорировать. Какого чёрта он так разволновался? Какого чёрта он так усиленно думает об этом, почему злится и пытается задавить свою злость, затолкать как можно глубже? Почему мысль о ревности так ошеломила его, выбила почву из-под ног? Намджун, не дождавшись от него ответа — или, скорее, прочитав этот самый ответ на его лице, — ответил спокойно: — Я скажу ему, чтобы он не появлялся в поле твоего зрения, если тебя это устроит. И Сокджин, всё ещё ошеломлённый ходом собственных мыслей, выдал вдруг: — Меня устроило бы, если бы он не появлялся в этом дворце, а не только в поле моего зрения. Теперь пришла очередь Намджуна таращиться на него в удивлении. Они в последнее время взяли в привычку удивлять друг друга неожиданными фразами и странным поведением. Джин видел в этом некую закономерность. Он ожидал, что Намджун припомнит ему его же слова, его же позволение спать с кем-то помимо него. Он ожидал, что Намджун вспылит и скажет: «Да какое твоё чёртово дело, с кем я трахаюсь? Ты вообще мне никто!» Он ожидал услышать в свою сторону какое-нибудь пренебрежительное замечание вроде «это мой фаворит, и я делаю с ним всё, что хочу». Но Намджун удивил его и в этот раз. Он просто приблизился и, ласково коснувшись его щеки, почти целомудренно поцеловал его в губы. Отстранился почти сразу же и отошёл на шаг назад. — Если моя любовь того желает… я избавлюсь от него. И Сокджин так и остался стоять на месте, приложив пальцы к отчего-то горящим губам, а в голове настойчивой мелодией повторялось это «моя любовь». Без перерыва, без остановки. Эта уверенность в голосе, лёгкое прикосновение и спокойный взгляд… «Моя любовь». «Моя любовь». Как жаль, что слова эти были лживыми.***
— Еда, — произнёс один из стражников и сунул небольшую миску между железными прутьями. Хосок посмотрел на него мрачно из-под чёлки. Мужчина поставил на пол кружку с водой резким, грубым движением — и чуть всё не пролил. Идиот, как же он раздражал. Чон подождал, пока стражник перестанет испытующе таращиться на него, будто изучая — не хотелось есть под этот презрительный взгляд. Да кем он себя возомнил, этот чёртов деревенщина? За кого он себя принимает, чтобы смотреть на него, как на кусок дерьма? Почему каждый в этом чёртовом мире считает своим святым долгом так глядеть на него? Шаги затихли в отдалении, лязгнула железная дверь, ведущая в подземелья. Хосок посидел ещё немного, стараясь справиться со слабостью во всём теле и сонной рассеянностью. Здесь он только и делал, что думал и спал — и представлял, как пройдёт предстоящая казнь, что с ним будет. Как он встретит свою смерть. Лишь спустя пару долгих минут он нашёл в себе силы подняться с койки и взять миску с едой в руки. Заключённых здесь кормили, как собак, и даже не церемонились с высокопоставленными людьми. Хотя… он всего лишь бастард, конечно. В представлении многих — вообще не человек. Эта мысль даже забавляла. Хосок поедал какую-то густую жижу, отдалённо напоминающую суп, запивал всё это водой и думал — только это ему и оставалось делать, в конце концов. Никто из его команды не торопился его спасать, а он и сам будто не желал быть спасённым (желал, больше всего на свете желал). С визита ведьмака прошло немного времени, однако в этом мрачном месте без окон, без единой живой души минуты растягивались на вечность — он не мог толком вспомнить, когда к нему приходили в последний раз. Чимин его облапошил, как деревенского дурачка, а он, дурак, повёлся… до сих пор злило. Злило то, что он не мог перестать думать о мелком ублюдке, в то время как должен был размышлять в первую очередь о себе. Но нет, о себе Хосок не думал почти. Другие люди занимали его голову: ведьмак, Намджун, отец, десница, члены его команды, войско, которое он собрал… даже мать, о которой он не размышлял очень, очень давно. Все эти люди перемешались в его голове — их образы слились в непонятное, уродливое существо, сплошное месиво из рук, лиц и тел, говорящее сотнями голосов, тысячами интонаций. Это существо снилось ему во снах и занимало его голову, когда он бодрствовал. Разные голоса наперебой шептали ему в уши всякие мерзости и оскорбления, и только в те короткие мгновения, когда он выныривал из этого безумия и приходил в себя, Хосок осознавал, что эти голоса являлись частью его самого. Той частью, которая хотела доказать миру, что её обладатель хоть на что-то способен. Доказать не получилось. Он пытался, но лишь сильнее упал в глазах других. Отец даже перед смертью не сказал ему ни единого доброго слова, что уж говорить о брате, с которым они не говорили с самой свадьбы, с самой той поры, как Чон покинул столицу, убедив всех, что не задержится надолго. Что ж, он, возможно, был прав — в этом мире он точно надолго не задержится. Дни до казни то оттягивались, то неслись галопом. Хосок потерял всякое ощущение времени и пространства. Не было больше ничего, кроме этой темноты, освещаемой тусклыми факелами, этих холодных, влажных стен, этого монстра в его голове, слепленного из образов всех, кого он знал, этой еды без вкуса и воды, отдающей тухлятиной. Этого молчания, черти бы его взяли. Хосок не произнёс ни слова с той поры, как ведьмак обвёл его вокруг пальца. Он не говорил стражникам ничего, не пытался завязать разговор даже от скуки. Ему не было скучно — он просто медленно сходил с ума. В этой камере время потеряло для него свою суть и смысл. Поначалу он даже пытался отсчитывать минуты — помогало, мягко говоря, хреново. Потому что этот отсчёт ещё сильнее загонял в состояние лихорадочного ожидания смерти. За всю свою жизнь Хосок побывал в таких передрягах, что сам стал думать, будто не боится мига, когда его жизнь прервётся. Теперь, точно зная, когда это случится, он уже не был так уверен в своих убеждениях. Он отодвинул миску с кружкой к дверям камеры и улёгся на кровать, уткнувшись лицом в стену и подложив руки под голову. Тишину нарушало только его дыхание; а ещё, если сильно напрячь слух и даже не дышать, можно было услышать разговоры стражников там, далеко, за кованой железной дверью, которая постоянно издаёт этот противный, режущий уши лязг. Хосок закрыл глаза. Он уставал, не делая ровным счётом ничего. Уставал от собственных мыслей и накатившей апатии. Всё стало таким серым, таким ненужным. Всё потеряло своё значение. Почему он так быстро сдался? Неужели слова отца перед смертью так подкосили его, настолько сильно выбили почву из-под ног? Как так вышло, что слова именно этого человека всегда приносили ему наибольшую боль? Почему ему было так плохо, когда он видел осуждение в глазах Намджуна и немой вопрос: «За что?» Он не мог ответить на эти вопросы. Может быть, не хотел на них отвечать. Снова его сознание погрузилось в поверхностную дрёму, снова то бесформенное чудовище стало нашёптывать ему в уши мерзкие слова. Хосок сжался, стараясь оградиться от собственных мыслей, стараясь их не слышать, однако что-то заставило его проснуться и открыть глаза. Какой-то звук. Он раздавался из глубин подземелья — не со стороны железной двери. Хосок поднял голову и повернулся лицом к решётчатой двери, в голове перебирая возможные варианты того, как и кто мог сюда пробраться. Он знал все потайные ходы этого замка — однако в подземелье вёл только один, да и то он был слишком стар и завален всяким хламом, чтобы двигаться по нему бесшумно. Неужели эти идиоты-стражники не услышали копошения в стенах? Звук раздался ещё раз — ближе, чем прежде. Только сейчас Хосок понял, что это было — чьи-то приглушённые шаги. Насколько он знал, сейчас в темнице не было заключённых кроме него. До этого мига он искренне считал, что только ему известны тайные пути в стенах дворца. Видимо, ошибался. Он поднялся на ноги, игнорируя слабость во всём теле, и уставился в узкий коридор между камерами, ожидая того, кто готов был вот-вот явить себя. Секунда, другая — и из темноты вышла высокая фигура в плаще с капюшоном, закрывавшим лицо. Хосок попытался вглядеться и рассмотреть как следует, но увидел только подбородок и слабо улыбающиеся губы. Он не знал этого человека, однако фигура показалась ему знакомой. Возможно, где-то он раньше его видел, только никак не мог вспомнить, где именно. Это явно был взрослый мужчина, и он был богат — богатство это выдавали дорогие сапоги и виднеющаяся из-под плаща ткань расшитых золотом штанов. У Хосока, собаку съевшего на купле-продаже и определении дорогостоящих вещей на глаз, и сомнений не возникло в том, что перед ним стоит некий вельможа. — Кто вы? Что вам здесь нужно? — спросил Хосок, не повышая голос — не хотел, чтобы стражники услышали его и пришли сюда, чего доброго. Голос чудовищно охрип, потерял всякие оттенки эмоций. Хотелось прокашляться, но он не стал. Мужчина перед ним ухмыльнулся ещё шире. — Выглядите жалко, милорд. Не ожидал я, что случившееся настолько сильно сломит ваш дух. Голос его тоже был знакомым — Хосок лихорадочно пытался вспомнить, где слышал его раньше, однако на ум не приходило ничего путного. Мысли сбивались, сосредоточиться не получалось. Воспалённое сознание едва держалось, ощущение реальности покидало его с каждой минутой. Ещё и ноги держали едва-едва… Чёрт, как бы в обморок не свалиться. — Кроме вас никто не называл меня милордом, — протянул он недоверчиво, стараясь прийти в себя. Подходить ближе к решётке и к этому человеку не решался — мало ли, чего можно от него ожидать. — Приятно быть первым, — спокойно ответил ему мужчина. — Вы спросили, что мне здесь нужно? Отвечу: я пришёл за вами, милорд. Ни больше, ни меньше. Хосок нахмурился. Происходящее нравилось ему всё меньше и меньше. Ещё и то, что этот человек скрывал своё лицо, нервировало ужасно. — За мной? — Именно так. Ваши люди всё ещё ждут вас и награды, которую вы им обещали. А корона, которой вы добивались так долго — разве вы забыли о ней? К тому же, если вы не знали, в вашем стремлении дорваться до власти многие лорды провинций готовы вас поддержать. Король Тэян умер, а кандидатура принца Намджуна многим лордам не нравится, потому что он не такой дурак, каким был отец в его возрасте. Им не получится… управлять, — в голосе мужчины слышалась пренебрежительная усмешка. — А мной, значит, управлять можно. — Нет, милорд, нельзя. Но с вами можно о многом договориться. Вы, как нам кажется, вполне способны править этой страной. Несмотря на то, что думают о вас другие. Хосок задумался. Он знал, что рано или поздно многие лорды из совета начнут устраивать бунты против нового короля, решившего сдвинуть их с насиженных мест. Жадные до денег и высокого поста, полноценно страной они управлять не способны, потому и занимают местечко ближе к королю, да ещё по возможности толкают своих наследников как замену себе, чтобы обеспечить детям высокий пост в правительстве и счастливое будущее. Хосок понимал их мотивы, и понимал так же, что Намджуна и лорда Кибома такой расклад не устраивает от слова совсем. Кому нужно, чтобы в совете сидели люди, растрачивающие средства из казны, да к тому же ещё и строящие заговоры против короля? Вертящие правителем, как им вздумается? «Договариваясь» с Хосоком, если он станет королём, они сделают всё возможное, чтобы урвать себе больше власти, больше денег, больше титулов и земель. Он понимал это как никогда отчётливо. Понимал и то, что, если он начнёт, подобно Намджуну, ставить зазнавшихся стариканов на место, те объединятся против него и сделают всё возможное, чтобы свергнуть. А на его место посадят наивного дурачка, который будет им удобен. Конечно, Хосок не хотел допускать такого. Но сейчас на кону стояла его жизнь, и от исхода этого разговора зависело многое — в том числе и то, сможет ли он стать королём в будущем. Получая поддержку лордов, решивших восстать против Намджуна, он может позволить себе развязать настоящую войну. Чего он добьётся с парой-тройкой кораблей и шайкой разбойников, готовых продать его в любую минуту? Другое дело — если помимо шайки разбойников на его стороне будет несколько влиятельных людей с собственными войсками, которые помогут ему в узурпации. «Договориться». Как же. Хосок не был идиотом и понимал, что они будут вертеть им так же, как вертели его отцом, когда он был ещё юн и неопытен. Но выбора у него особо не было. Либо виселица, либо война. Возможно, подсознательно он уже сделал выбор. Был готов к этому, только заговорив с этим человеком. Если уж начал вести борьбу за трон — бейся до конца, пока судьба даёт тебе такой шанс. — И если я соглашусь… — У нас наконец появится достойный претендент на трон. У вас — армия и возможность этот трон завоевать. Шансы сторон равны, и мы никогда не предугадаем исход этой борьбы, однако мы готовы рискнуть. И вы, милорд, тоже. Я вижу это по вашим глазам. Хосок усмехнулся. — Для начала — освободите меня отсюда. А дальше… я взгляну, сколько людей на моей стороне. Тогда мы сможем подумать над тем, каким будет наш первый удар. — Как скажете… ваше величество. Что-то в двух последних словах заставило мурашки пробежать по спине. — И ещё — покажите себя наконец. Я должен знать всех своих союзников в лицо, не так ли? Мужчина, не помедлив и не сказав ни слова против, поднял руку и снял капюшон. Хосок и впрямь видел его раньше, и даже обменивался с ним парой-тройкой фраз на свадьбе. Подумал ещё о том, что весьма популярен у семейства Пак, как оказалось. — Ваш сын приходил ко мне недавно, лорд Сонхо, — протянул Хосок, вглядываясь в моложавое лицо. Он знал, что лорду Паку было не больше сорока пяти, однако выглядел он весьма молодо — это была какая-то странная особенность их рода, позволявшая выглядеть моложе, чем они на самом деле были. Пак удивлённо вздёрнул брови. — Разве? — О да. Оказалось, что в Диколесье его обучили многому. — Я наслышан. Жаль, что он служит принцу Намджуну — его ведьмачья сила пригодилась бы нам, но приходится, увы, работать с тем, что у нас есть. А именно — с мечом и человеческими усилиями, — лорд Сонхо засунул руку в карман плаща и достал ключ. — Но и у меня есть некоторые способности. Например, я могу быть очень тих и проворен, когда захочу. Он отворил железную дверь — Хосок в этот миг пытался унять быстро бьющееся сердце и не выдать надежды, поселившейся в его душе. В какой-то момент ему показалось, что эта чёртова дверь не откроется — что весь этот разговор был всего лишь плодом его воображения. Что лорд Сонхо вот-вот растворится в воздухе, как его сынок, приходивший ранее, что томительное заключение и ожидание смерти продлится ещё на вечность вперёд. Однако этого не случилось — дверь открылась с тихим скрипом, и лорд Пак отошёл в сторону, открывая Хосоку путь. — Идёмте же, пока нас не заметили. Хосок сделал шаг вперёд, потом ещё один. Только боги, наверное, знали, каких усилий ему стоило идти тихо и спокойно и не срываться на бег. Свобода была так близко, что он не мог поверить в реальность происходящего. Становилось всё темнее, всё тише, всё холоднее. Вдалеке, на полу, стоял масляный фонарь, разнося по тёмному коридору слабый оранжевый свет. Лорд Сонхо, опередивший его на пару шагов, подхватил этот фонарь и посмотрел Чону в глаза. — Пора на свободу, ваше величество. Он скользнул в один из боковых коридоров подземелья, никем уже давно не использованный, и Хосок, хватаясь за стены дрожащими от нетерпения пальцами, последовал за ним — в темноту, к долгожданной воле.