Минуты ожидания растягивались на часы.
Сокджин сидел, подпирая подбородок кулаком, и смотрел в темноту комнаты, в сгустившийся мрак. Мысли занимали вопросы: когда же откроется дверь, когда Мёнги явится? Явится ли вообще? Что, если уловка с письмом не сработает и мальчишка раскроет обман? Хотелось верить, что он окажется достаточно неразумен, чтобы на это повестись, но за счётом утекающих одна за другой минут Джин терял и эту верю по капле.
А если Намджун явится раньше времени? А если Мёнги придёт одновременно с ним? Неловкая, должно быть, получится сцена… даже представлять её было не особо приятно. Джин потёр подбородок пальцем, прикусил губу. Ладонь, державшая бокал с вином, вспотела, несмотря на ночную прохладу. Слуги растопили очаг, но его огонь не согревал эту часть покоев. Приходилось сидеть в темноте и мёрзнуть, а всё для чего? Лишь бы покрасоваться? Перед кем? Возомнившим о себе невесть что мальчишкой?
Странно было даже мысленно называть Мёнги так — они, судя по всему, были ровесниками, однако Джин ощущал себя куда старше. И сам толком понять не мог, почему. Может, из-за присущей себе отцовской серьёзности, из-за лёгкой улыбки фаворита, из-за лица, не несущего отпечаток суровых испытаний. Что Мёнги видел в своей жизни кроме стен королевского дворца? Кроме этого ложа? Кроме Намджуна? Кто он такой, откуда взялся? Джин ничего о нём не знал — но так, наверное, было лучше. Меньше поводов сопереживать и сомневаться.
Ненавидеть человека, не зная его, так просто.
Шевельнулась прозрачная занавеска — ветер прикоснулся к ней, проникнув через приоткрытое окно. Хотелось переключиться на какие угодно мысли, лишь бы не сидеть в тягостном ожидании, но все пути раздумий неизменно возвращали его к Мёнги. Пару раз он повертел рубиновый флакон в пальцах, рассматривая его внимательно. Есть пути отступления. Собираться сжить со свету и реально это сделать — разные вещи, не так ли? Из-за недостатка решимости он перестраховался или же по другой причине? Как бы отец поступил на его месте? А мать?
Джин улыбнулся. Будь леди Элинор на его месте, от настырного фаворита давно уже не осталось бы и мокрого места. Не было бы ни раздумий, ни сомнений в правильности поступков. «На войне все средства хороши» — эту фразу он выучил именно от неё, даже не от отца, хотя тот придерживался примерно похожей позиции. Будь мать на его месте, Намджун с первого дня свадьбы даже и думать бы не думал об изменах.
Иногда — нечасто, — Сокджин завидовал маминой смелости… и жестокости. Непоколебимости, с которой ей нужно кого-то убрать. Воочию увидеть это не довелось, однако он был наслышан о её былых поступках. Мать знала, какие о ней ходят слухи, и никогда их не опровергала. Может, молвы о её хитрости и жестокости ей нравились, тешили её самолюбие… нельзя было исключать и такого варианта. Узнав, что это так, Джин бы не удивился ни капельки.
Услышав шаги, он замер.
Тихие-тихие — шарк-шарк-шарк. Как атласными туфлями по ковру. Если бы не оглушающая тишина коридоров, расслышать бы их не удалось, даже сильно постаравшись. Пришлось даже дыхание задержать, чтобы убедиться — не показалось ли? Нет. Шарк, шарк, — едва слышно. Потом чуть громче, ближе. Ещё, ещё.
Шаги замерли за дверью. Джин не дышал. Сердце забилось быстрее, громче. Страх, волнение, ожидание? Вдруг это Намджун? Вдруг кто-то из слуг решил ослушаться приказа и понаблюдать за представлением? Может, Чимин вновь принёс какую-то весть? Нет, бред — шагов ведьмака не слышно никогда, он словно порхает над полом, появляется из воздуха. Всегда неожиданный, материализующийся на месте или выходящий из тёмного угла.
Ручка двери опустилась, дверь приоткрылась. В образовавшемся узком проёме показалось бледное лицо, обрамлённое копной тёмных волос.
Из глубокого кресла Джин смотрел прямо на это лицо, всё ещё не смея вздохнуть.
Голова пропала — неужели уйдёт?! — но тут проём стал шире, и порог переступил сам Мёнги собственной персоной. Тихонько прикрыл за собой дверь. Было видно — он нервничал. В нос тут же ударил запах… возбуждения. И такой знакомый едкий, приторный аромат течки.
Интересно, повёлся бы Намджун на этот запах, окажись он здесь?
Джин постарался отмести эти мысли.
Мёнги оглянулся, всматриваясь во мрак комнаты. Вертел головой туда-сюда, силясь что-то рассмотреть. Его дыхание — прерывистое, поверхностное, — резало слух. Как взрыв, как драконий рёв, хотя слышно его было едва-едва.
Джин ждал, сам пока не зная, чего — того, что его обнаружат, сказанного слова, тишины. Ему было интересно, как Мёнги будет себя вести. Что сделает.
Бросилось в глаза, что мальчик был одет очень… свободно, легко. По-летнему. Ноги были босы. Шёлк облегал хрупкий с виду силуэт. В ушах блестели серьги, на руке звенел браслет. Откуда достал украшения? Уж не Намджун ли их ему дарил?
Джин вновь постарался отмести эти мысли. Сосредоточить всё внимание на
нём.
Молчание длилось недолго.
— Намджун! — голос, высокий и мелодичный, разорвал тишину — подрагивающий то ли от нервозности, то ли от нетерпения. — Я пришёл. Как ты и просил.
Джин улыбнулся. Уловка сработала.
— Ты не представляешь, — Мёнги сделал шаг вперёд, видимо, усмотрев силуэт Сокджина в кресле, — как я ждал этой встречи!
— Я тоже, — хрипло откликнулся Джин. — Я тоже ждал нашей встречи, Мёнги.
Тот замер на месте, уставившись на Сокджина во все глаза. Ступор, на удивление, прошёл быстро. Плечи расслабились, хотя ни возбуждение, ни лёгкий трепет никуда не пропали.
— Боги и демоны. Не думал, что вы решите повидаться со мной так скоро… ваше величество.
Обращаться таким тоном следовало бы с портовой шлюхой, с тягловой скотиной. Но никак не с мужем короля. Вся дрожь из голоса пропала мгновенно. Актёрским талантом мальчишка явно не обделён — даже если испуган, не показывает этого ни телом, ни голосом, ни лицом. Джин скривился, радуясь, что его лица в полумраке не видно.
— Всё никак не мог дождаться, когда нам удастся встретиться и поговорить, — ответил он как можно спокойнее. — И вот, момент настал.
Мёнги подошёл к резному стулу напротив кресла — по ту сторону стола. Его взгляд обратился на предназначенный ему бокал с отравленным вином.
— Поговорить? — он усмехнулся. — Нам с вами не о чем разговаривать. Всё и так ясно, как день. Но если вам есть что сказать — что ж, я выслушаю. Могу я присесть?
И, не дождавшись ответа, он сел на стул, расслабленно откидываясь на спинку и кладя руки на подлокотники. Джин рассматривал его лицо — красивое до умопомрачения. Чувственные губы, плавные черты лица, блестящие глубокие глаза. Страшно самодоволен, до омерзения хорош. Альфы наверняка пускали на него слюни.
Ясно было, с чего Намджун на него позарился. В шёлковом наряде, весь в украшениях, Мёнги походил на королевскую особу больше, чем Джин в своём атласном чёрном халате с серебристой вышивкой на груди и рукавах, не надевший ни браслетов, ни серёг, даже толком не уложивший волосы. Фаворит — хотелось верить, что бывший, но верилось слабо, — закинул ногу на ногу. Джин повторил движение.
Кажется, разговор предстоит долгий. Нужно взять себя в руки.
Давай, Джин. Ты сможешь. Давай.
Он отпил вина. Мёнги к своему пока не притронулся — взгляд мальчишки был прикован к сокджиновому лицу, внимательный, малость пренебрежительный.
— О чём вы хотели поговорить, ваше величество? — невинно хлопая глазами, спросил он. Приторный запах будто усилился. Как же он раздражал.
Джин поставил бокал на стол и откинулся на спинку кресла. Пальцы легли на подлокотники — хотелось вцепиться в мягкую обивку ногтями, но он никоим образом не должен был показывать своей злости этому мелкому паскуднику. Потому и держался изо всех сил.
— О тебе, — начал он с расстановкой. — О Намджуне. О том, что между вами происходило, и о том, что будет дальше.
Мёнги кивнул медленно, обдумывая его слова.
— Занятно. Видимо, разговор будет очень серьёзный и долгий.
— Да, весьма серьёзный. Но короткий, если ты как следует меня выслушаешь и примешь к сведению всё, что я скажу.
— Смотря что скажете, ваше величество, — Мёнги фыркнул на обращении — будто насмехался. «И это посмешище кто-то додумался назвать королевским супругом? Убожество».
Как же он раздражал. Надменный выскочка, забывший своё место.
Джин сделал глубокий вдох — тихо, главное, чтобы этот паршивец не услышал, — и вновь заговорил:
— В королевских семьях часто происходит что-то подобное. Короли заводят интрижки на стороне, пока их супруги вынашивают наследников и зачастую закрывают на измены глаза. Я бы тоже мог — ты наверняка знаешь, что мы с Намджуном поначалу не слишком ладили. Однако в последнее время всё изменилось.
— Правда? А я и не заметил, — безразлично откликнулся Мёнги.
Джин изо всех сил постарался не скрипеть зубами и не метать глазами молнии.
— Грядёт война. Король Тэян умер, оставляя после себя дела, разгребать которые Намджуну придётся очень и очень долго. К тому же мы с ним сумели найти общий язык и прийти к мирному сосуществованию. Оглядываясь на то, что произошло со дня нашей свадьбы до сегодняшнего, могу с уверенностью сказать — я не хочу быть супругом, закрывающим глаза на интрижки своего мужа.
Мёнги рассматривал собственные ногти с таким интересом, будто на них были написаны все секреты мироздания.
«Как же он меня злит, — подумалось Джину. — Ударить бы его. Прямо кубком по смазливому лицу. Сломать нос, подпортить личико, чтобы нечем больше было светить, нечем выражать самодовольство».
Мечты так и остались мечтами. Пока что.
— Репутация королевской семьи, — продолжил он спокойно, — вот что ещё имеет значение. Только недавно по всему дворцу ходили слухи о том, что брак наш был заключён по любви, а теперь выясняется, что Намджун своему любимому изменяет — да ещё никак не может заделать наследника. Пересуды, осуждение, разговоры за спиной — всё это давит. Не только на меня — на Намджуна тоже. А ему сейчас и так приходится несладко.
Мёнги поднял глаза, нагло улыбаясь.
— Да, ситуация неприятная. Но… мне-то с этого что? — он пожал плечами. — Я не член королевской семьи. Не вельможа, не знатный лорд. Не я распускаю слухи, не я — причина войны или что там ещё у вас назревает. Мне нет до этого дела. Единственное, что меня волнует — это Намджун. И, кто знает, может быть это с вами ему приходится несладко — вы об этом не думали, ваше величество? А вот со мной, — он закусил губу, прикрывая глаза, — со мной ему ещё как
сладко, уж поверьте на слово.
Мелкий сучонок.
Сокджин ухмыльнулся.
— Так сладко, что он не спит с тобой с самой смерти короля Тэяна, — проговорил он ровным голосом, будто сообщая о погоде, а не пытаясь задеть. Мёнги рассмеялся.
— Откуда вам знать? Он сам вам сказал? — он прикрыл рот ладонью почти кокетливо. — Наивно с вашей стороны верить в эти сказки. Не так уж хорошо вы его знаете, раз приняли на веру эту его ложь. Он может говорить вам всё, что угодно.
— А ты, значит, знаешь его лучше — и тебе он не говорит всё, что угодно? — Джин снисходительно улыбнулся. Мёнги ответил такой же улыбкой.
— Он любит меня.
О.
Вот как.
— А я люблю его.
Интересно.
— Он спит со мной, говорит со мной, делится всем, что на душе лежит. Доверяет мне, как никому, — Мёнги подался вперёд. — Я был у него ещё задолго до того, как вы явились во дворец из своей богами и демонами забытой Долины. И ваша уверенность в том, что он может просто так выкинуть меня из своей жизни — из-за вас! — меня смешит.
Джина же смешила — немного нервно, но всё же, — святая уверенность Мёнги в правдивости собственных слов. «Он любит меня, а я люблю его»! Боги, демоны и иже с ними, ничего более нелепого он в жизни своей не слышал!
Мёнги лёгким движением взял свой бокал с отравленным вином. Вгляделся в содержимое, довольный собой и полностью уверенный в том, что сказал. Нелепо, глупо и смешно. Джин смотрел на него, пожирал глазами. «Выпей. Избавь меня от необходимости говорить с тобой ещё какое-то время. Выпей и покончи с этим».
Пить мальчишка не спешил.
— Он говорил, что мы поженимся, — выдохнул он, улыбаясь и не отрывая взгляда от вина. Прекрасный мечтательный образ. — Конечно, верить в подобные сказки способны глупцы вроде вас, но я втайне всё равно об этом мечтал. А потом понял, что женитьба ничего не значит — главное, чтобы мы любили друг друга. Были вместе даже в качестве любовников, пусть… К тому же, Намджун оставил мне доказательство своей любви, — он поднёс бокал к губам и осушил его залпом, до дна. — Я ношу под сердцем его ребёнка.
Джин замер, думая, что ослышался.
Мёнги поднял глаза, улыбаясь чисто и невинно, как дитя.
— Да, вы не ослышались. Я забеременел от него, — он рассматривал лицо Сокджина жадно, с упоением, с явным превосходством и торжеством. — Может, пора вам принять мысль, что вы — настолько неважны для Намджуна, что он даже не хочет заделать вам наследника? Держу пари, он вас даже не трахает — будем честны, будь я самым голодным до омежьего тела альфой на земле, я бы тоже вас не захотел.
Джин думал. Мысли перебивали друг друга, наскакивали одна на другую. Правдивы ли слова о беременности? Умелый, убедительный блеф? Актёрского таланта Мёнги и впрямь не занимать, нужно отдать ему должное. Как и искусства поставить в тупик одной фразой. «Я ношу под сердцем его ребёнка». Слова выжглись на подкорке мозга, казалось, навечно.
Но шок, отупляющий и не дающий связно соображать, отступал под натиском животной ярости. Ненависти, которой не было конца.
Джин готов был признать — прежде он никогда никого так не ненавидел. Он и не знал, что в принципе способен на такую сильную злость.
— Так что, — Мёнги поставил бокал на стол, — можете сколько угодно злобно сверкать глазами и строить оскорблённого супруга. Угрожать, убеждать, запугивать. Мне всё равно Мы оба знаем, что Намджун сделал свой выбор — и отнюдь не в вашу сторону. Так что он защитит меня, что бы ни случилось. Не даст меня в обиду. Он ведь любит меня — если вы ещё не забыли.
Джин молчал. Смотрел Мёнги в глаза, ощущая яростный пожар где-то в груди. Когда же подействует яд? Хотелось бы, чтобы как можно скорее — ясно, конечно, что сегодня Мёнги этой комнаты уже не покинет, а если даже и покинет, то явно не в том состоянии, что сейчас. Но всё равно…
Пути отступления, задуманные заранее, забылись в мгновение. Единственное, чего хотелось по-настоящему сильно — умертвить. Избавиться. Раз и навсегда.
Ему показалось, или лицо мальчишки сильно побледнело?
Мёнги прикоснулся едва заметно к животу.
— Вот видите, разговор получился довольно короткий. К чему зря спорить, если и так всё ясно? Поверьте, ваше величество — вам подойдёт роль супруга, закрывающего глаза на измену мужа. Кто знает, может, в историю вас впишут как женатого девственника, бесплодного, бесполезного омежку, неспособного родить королю наследника. А меня — как того, кто как раз способен. У нас с Намджуном будут прекрасные дети. Могу это гарантировать.
Побледнел, и правда. Глаза странно заблестели. Расслабленность из позы пропала. Мёнги заёрзал, оттянул ворот одеяния, и так свободно болтающийся на груди. Сокджин не смог скрыть широкой улыбки.
— Тебе жарко? — спросил он якобы заботливо — и Мёнги, посмотревший на него загнанным зверем, начал догадываться, что происходит.
— Что… было в вине? — просипел он, пытаясь встать. Не получилось — ладони соскользнули с подлокотников, ноги не удержали тело. Мальчишка упал на ковёр с глухим стуком — будто мешок свалился, а не человек. Джин медленно поднялся. Длинные рукава его халата тянулись до пола — чёрные, как вороновы крылья. Мёнги, судорожно извивающийся и дёргающийся, попытался отползти, но руки его не слушались.
Сокджин смотрел на него сверху вниз, так презрительно, как только мог — хотелось ещё плюнуть, но это может подождать. Поглумиться он ещё успеет.
— Уже не так уверен в своей неотразимости, да? — улыбнулся он, медленно обходя скорчившегося на полу Мёнги по кругу. Мальчишка начал захлёбываться кашлем — пока издавал странные булькающие звуки. Белки глаз покраснели, кожа приобрела лёгкий сиреневый оттенок. Руки в перстнях шарили по ковру, словно ища за что зацепиться. Кроме ворса ухватиться было не за что. Жалкое зрелище. — Говоря мне всё это, ты всерьёз полагал, что я отпущу тебя так просто? Ты ещё глупее, чем я думал.
— Что… что…
— Яд. Медленный, мучительный. Умирать будешь долго — и боль будет адской. Перед лицом смерти все равны, и ей плевать, кого ты любишь, кто любит тебя, и чьего ребёнка ты там носишь. В данном случае твоей смертью являюсь я. Судья и палач, — Джин остановился, сложив руки перед собой и посмотрев в залитые кровью глаза. Испуганные — по-настоящему, без всякого притворства. Да что там, Мёнги не был испуган — он был в ужасе. — А ведь этого могло и не быть, держи ты свой поганый язык за зубами.
Мёнги попытался отползти, издав хриплый полустон-полукрик — яд, наверное, начал действовать, — но Джин не дал ему пошевелиться. Пнул в живот слегка — вот оно, мрачное торжество, — заставил перевернуться на спину. Поставил босую ступню прямо на грудь, снова заглядывая в глаза.
Да. Он и впрямь торжествовал.
Видя ужас, предсмертную агонию. Что-то на задворках сознания, какая-то часть его сути, кричала: «Остановись, что ты делаешь!», но он старался от неё отмахнуться. Получалось — ярость, слепая и безжалостная, заполонила собой всё.
Мёнги дышал через раз. Красивое некогда лицо полиловело и распухло. Из горла вырывались то булькающие, то хрипящие звуки. По вискам текли слёзы — непрерывной рекой.
— Плачешь, — протянул Джин, стараясь не прислушиваться к уколу жалости где-то в сердце. Настойчивому. Очень настойчивому. Он наклонился, сильнее давя ногой на грудь мальчишки. Мёнги издал болезненный вскрик. Протяжный, он резанул по тому же сердцу, глупому, по-детски жалостливому. Но торжество возмездия пока перевешивало. — Милый, мне тебя жаль. Искренне. Ты просто не знал, с кем связался. Строя глазки Намджуну, улыбался мне и думал, что, если я бездействую, на моих глазах можно вытворять всё, что душе угодно? Может, при нашей первой встрече я ещё был слабаком, неспособным отстоять собственного мужа — но теперь всё изменилось. Бедняга, откуда тебе было знать, что, метя в королевские фавориты, ты попадёшься мне. Вот до чего доводят амбиции — видишь? Чувствуешь? Вот к чему привела твоя самоуверенность и глупость. А всё ради чего?
Он убрал ногу с груди Мёнги и отошёл к столу. Позади послышался кашель, мальчишку вырвало прямо на ковёр. От сладкого запаха не осталось и следа — воздух комнаты наполняла гниль.
Он умирал.
Кожа Джина покрылась мурашками.
Он взял свой бокал и отпил вина.
— Ради… ради…
Он обернулся. Мёнги, с трудом держась на локтях, смотрел прямо ему в глаза. Твёрдо, уверенно. Всё ещё с ужасом, конечно. Лицо искривилось до неузнаваемости, превратилось в уродливую искажённую маску недочеловека, синюшного, отвратительного существа на грани жизни и смерти. Сокджин глотнул вино, и вместе с ним — ком, подступивший к горлу.
Мёнги смотрел на него. Рот весь в крови и рвоте, глаза навыкате. Слёзы катились по щекам и падали на ворс ковра, на шёлковую одежду, терялись в ней. Горячие, наверное. Обжигающие.
— Ради… него, — с трудом выговорил мальчишка, настолько уверенно, насколько смог. Джин похолодел. — Я… я… люблю… его… Правда.
Чёрт.
Чёрт!
Джин выронил бокал, запустив руку в волосы.
Ну конечно.
Кем ты его возомнил, дурак? Главным интриганом, соперником, способным перевернуть всё с ног на голову — а на деле он кто? Влюблённый по уши мальчишка, которому не повезло оказаться чужой подстилкой, да ещё и полюбить того, под кого нужно было стелиться. Он, как и ты — всего лишь юноша. Каким бы наглым он ни был, это — его способ добиться ответной любви. Он не хотел сжить тебя со свету, не хотел ставить под удар королевскую репутацию, развязывать войну, делать что-то ещё.
Всё, чего хотел этот маленький дурачок — получить хоть немного ответной любви и тепла. Хотя бы физической, мать её, близостью.
Глаза Мёнги — прозрачные, чистые, на удивление глубокие, — и впрямь стали походить на глаза ребёнка. Джин был его ровесником примерно, но ощущал себя намного старше. И глупее.
Он засунул руку в карман — пальцы нащупали ещё один флакон. Способ перестраховаться — противоядие, которое вместе с ядом дал ему Чимин. В какой-то момент Джин решил, что оно не пригодится, но теперь…
Пелена ярости спала с глаз. Перед ним лежал не враг всей его жизни, не монстр, которого следовало уничтожить — всего лишь ребёнок, наглый, глупый, самоуверенный, но ребёнок, который просто хотел…
Хоть немного любви.
Боги.
Джин достал флакон с противоядием и сел рядом с Мёнги. Тот настолько обессилел, что мог только трепыхаться выброшенной на берег умирающей рыбой и издавать пугающие звуки. Он едва походил на живого человека.
Сокджин дрожащими руками схватил его за ворот одеяния и потянул на себя. Видно было, каждое малейшее движение причиняет Мёнги невыносимую боль. Ещё чуть-чуть — и он закричит. Как до этого держался, оставалось загадкой.
Джин посмотрел ему в глаза — серьёзно, напрочь забыв о злости, обидах, о причинах всего этого.
— То, что ты сказал про ребёнка — правда? — спросил он требовательно — и сжал пальцы так сильно, что лёгкая ткань одежды порвалась. Мёнги, плача, пуская сопли и слюни, помотал головой.
— Я… сов… рал… спец…
— Я тебя понял, — Джин обхватил ладонью взмокший затылок. — Вот что, Мёнги. Слушай внимательно и запоминай. Повторять дважды не стану. Чего бы ты от Намджуна ни хотел — ты этого не получишь. Я — его муж, и я ни на шаг не подпущу к нему никого. Как бы ты сильно ни хотел его себе, как бы сильно ни любил, он не станет твоим. Вот как мы поступим. Я дам тебе противоядие, и боль уйдёт. Ты не умрёшь. Свожу тебя к ведьмаку — и он подлатает то, что уже повреждено. Но есть условие.
Он перевёл дыхание, ощущая, что сам вспотел. Мёнги мычал, неестественно хрипящий голос почти срывался на крик — но, сжав зубы, он терпел. И слушал.
— Ты исцелишься и никогда больше не приблизишься к Намджуну. Не будешь посягать ни на его постель, ни на его внимание. Уберёшься с глаз долой и никогда не появишься. Мне плевать, что ты будешь делать и чем заниматься. Можешь раздвигать ноги перед лордами, податься в странствия, вернуться туда, откуда прибыл — всё равно. Но чтобы больше ни я, ни Намджун тебя не видели. Ты меня понял? Кивни, если услышал.
Мёнги торопливо кивнул.
— Ты исчезнешь из нашей жизни? — кивок. — Хорошо. Но учти — если я хоть раз тебя увижу рядом с Намджуном — жалеть тебя не стану. Закопаю живьём.
Он выдернул пробку из флакона неловко, орудуя одной рукой. Мёнги раскрыл рот — Джин вылил всё содержимое на распухший язык, приказав глотать. Тот проглотил с явным трудом. Плакал, мычал, дёргался — судороги пошли по всему телу. Джин отбросил флакон в сторону и, сграбастав мальчишку двумя руками, обнял его, как родного брата, и прижал к себе.
Мыслей не было. Никаких. Душащее чувство, не дающее больше ничего сказать. Казалось, открыв рот, он непременно заплачет, зарыдает, как дитя.
Ему вдруг… стало очень страшно.
От себя самого.
Мёнги дёргался в его руках бесконечно долго. Ткань халата на плече стала насквозь мокрой от слёз и крови, а может, и следов рвоты, но ему было плевать. Джин гладил его по волосам — подумать только, гладил и успокаивал того, кого сам только что чуть не убил! — и ждал. Хрипы, стоны и крики сменились тихими всхлипами. Как успокаивать младшего брата, обиженного более взрослыми хулиганами. В данном случае хулиганом оказался именно Джин.
Это было… ужасно. Отвратительно.
Он не знал, сколько сидел на полу вот так, обнимая человека, которого ещё недавно ненавидел всей душой. Ненависть, может, и не ушла до конца, и угроза закопать живьём не была словами, брошенными на ветер, однако… вина, горькая, удушающая, поглотила разум и сердце в своё болото.
Он с такой лёгкостью мучил… мальчишку. Такого же, каким Джин являлся сам. Более глупого, наивного, но всё же — такого же. А всё из-за чего? Из-за чёртовой ревности, отравившей кровь настолько, что разумно соображать уже не получалось.
Мёнги успокоился. Дыхание выровнялось — о том, что случилось, напоминали лишь следы на ковре, мелкая дрожь тела в руках Джина. Сокджин боялся отстраниться и посмотреть ему в глаза. Очень боялся.
Мёнги отстраняться не спешил. Он держал руки за джиновой спиной, обнимая, но не слишком сильно. Прятал лицо в плече. Пот тёк рекой, несмотря на холод, царивший в комнате.
Это было… слишком жестоко.
Спустя какое-то время — полчаса, час, сорок минут? — дверь в покои открылась, и вошедший было Намджун так и замер на пороге, встретившись взглядом с сидящим на полу Джином, всё ещё прижимающим Мёнги к себе.
Король окинул шокированным взглядом открывшуюся глазам сцену и хрипло выдавил:
— Какого чёрта здесь происходит?
***
— Он знает, — выдохнул Тэхён, не особо скрывая радости. Леди Элинор взглянула на него исподлобья, мрачная, ещё больше, чем обычно.
— Да, к сожалению. Ещё одна проблема на его голову, помимо временного бесплодия и… всего остального.
Тэхён смотрел на письмо Джина, сжимая его почти любовно, ласково. Ладони вспотели. Знает, он давно всё знает! Он готов был заплясать от счастья, да перед матерью было нельзя.
Леди Элинор взглянула в окно — не прекращающийся целыми днями снегопад, унылая погода, тоскливый вой ветра. Одно и то же каждый день. Одни и те же разговоры, одни и те же новости, одна и та же неизвестность. Мать пыталась подгадать момент, как ей перебить Гуннара и его людей неожиданно, чтобы не встретить яростного сопротивления. Тэхёна и Юнги интересовал другой вопрос — что делать с Чонгуком?
Про подобных ему магов в книгах почти не упоминалось. Они перерыли всю библиотеку в поисках хоть какой-то информации, но нашли лишь пару упоминаний в трудах некоторых магов, которые даже не верили, что подобные Чонгуку — «одаренные стихией» — в принципе существуют.
Одаренные стихией… Магия — не то, что может так просто покориться обычному человеку. Магом нужно родиться, но, чтобы обуздать дикую силу, данную при рождении, нужны долгие годы упорного труда, тренировок, железный самоконтроль. Очевидно, самоконтроль у Чонгука был, но откуда настолько огромная сила, что даже дракон — истинное порождение стихийной магии, — не смог бы ему противостоять?
Юнги предполагал — и теория об этом была указана в трудах, которые они с Тэхёном читали, — что мальчишка родился и всю жизнь жил возле сильнейшего источника магии, коих по всему свету осталось столь мало и находились они столь далеко, что искать их отважился бы разве что безумец. Подобный источник находился в Диколесье, единственный в стране, о местонахождении других можно было только догадываться. Второй, как оказалось, был не так уж и далеко отсюда.
Гуннар и его люди держались вместе, и перебить их поодиночке было невозможно. Травить их тоже не получалось — они требовали дегустаторов пищи, и только после принимались за еду. Леди Элинор злила их предусмотрительность — злило и то, что они, в случае чего, показывали на Чонгука, без слов давая понять, кто сметёт замок с лица земли, стоит только пожелать. И опять всё сводилось к Чонгуку — к его безграничной силе, к его уязвимости — точнее, к тому, была ли она вообще.
Должна быть. Неуязвимы в этом мире лишь божества, духи и демоны, остальные, смертные — все должны иметь слабые места. Никто не был уверен, можно ли убить мальчишку сталью, ядом, другим оружием. Проверять пока не спешили — действовать очертя голову могло стоить многих жизней.
— Что нового ты узнал от нашего маленького друга? — спросила мать после недолгого молчания. Тэхён оторвал взгляд от письма, возвращаясь в мрачную реальность из подобных ей мрачных мыслей.
Что нового… трудно сказать. Осталось только пожать плечами.
— Пока ничего, — он напрягся, видя, как брови леди Элинор сводятся к переносице всё сильнее. — Он только начинает осваивать наш язык. Юнги к себе не подпускает — не знаю, почему. Вряд ли он его боится — он же сильнее любого дракона во много раз.
— Странно, — мать прикоснулась пальцами к подбородку. Пухлые губы сжались, скривились. — Надо бы за ним присмотреть. Не нравится мне этот доморощенный волшебник. Что-то с ним явно нечисто.
— Я стараюсь проводить с ним как можно больше времени, но он и меня не подпускает слишком близко.
— Втирайся в доверие, показывай дружелюбие. Ты очаровал столько мальчишек в этом замке — неужели так сложно охмурить ещё одного мелкого паршивца?
В том и дело — сложно. Тэхён знал, что весьма популярен у омег своего возраста — и поначалу ему казалось, что Чонгук исключением не станет, однако тот спустя столько времени своеобразного знакомства ещё держался на расстоянии, не доверял, явно показывал, что приближаться к нему слишком близко не стоит. Ни капли обожания в глазах, ни какого-то намёка на симпатию. Лишь слабый испуг.
Почему это существо вообще способно кого-то бояться?
— Я делаю всё, что в моих силах, мама, — Тэхён ненавидел себя за это, но явно понял — он покраснел от стыда. И голос, обычно спокойный, снова скатился в неровный, неуверенный полушёпот.
Как перед отцом.
Как же это раздражало.
Почему он не может быть таким же сильным, как Сокджин? Как мать? Как вся его чёртова семья, боги?
Леди Элинор не сводила с него взгляда — пристального, гипнотического, как у змеи.
— Ты делаешь недостаточно.
Это было похоже на удар.
Он поднялся стремительно, не в силах больше выносить ни её недовольства, ни её взгляда, ни её презрения, так отчётливо читавшегося на прекрасном строгом лице. Мать не сказала ни слова, не окликнула, не приказала вернуться на место — молча наблюдала, как он разворачивался и уходил, сбегал как последний трус. Из глубин души, обычно спокойных, поднималась волна ярости. Задетое самолюбие болело, выпуская наружу яд.
«Недостаточно?
Недостаточно?! Что для тебя достаточно, мама? Что?!»
И ей, и отцу всегда и всего было мало.
В коридоре Тэхён наткнулся на Юнги — шарахнулся от него, как от страшной тени, и тот успел лишь его окликнуть; но Тэхён сбежал и от него, стараясь сдерживать просящиеся наружу глупые слёзы. Дракон вслед за ним не пошёл — и слава всем богам.
Видеть никого не хотелось — Тэ пытался найти укромный уголок, в который можно спрятаться, место, где он в кои-то веки останется один, без извечных наставлений матери, без призрака отца, которого она стала напоминать всё больше и больше. Без чувства вины за неспособность всё это закончить.
Коридоры сменялись один за другим, запуганные неизвестностью слуги глядели ему вслед и не успевали кланяться, а Тэхён уже почти бежал — нёсся куда-то вперёд без оглядки, не боясь, что его настигнут. Всё, чего ему хотелось — освободиться из тюрьмы, которой стал ему родной дом. Всё пошло наперекосяк, всё катилось куда-то в бездну с самого отъезда Джина и лорда Кибома в столицу. Почему так произошло, боги? Почему жизнь не могла больше быть спокойной и безмятежной?
Он остановился, тяжело дыша. Осознанно ли, нет — он прибыл в астрономическую башню, их любимое с Джином место. Здесь они проводили время чуть ли не чаще, чем в их любимой роще — здесь смотрели на звёзды и разглядывали карты неба, мечтая о том, что когда-то станут великими путешественниками и учёными. Сокджин грезил тем, что в восемнадцать лет отправится в академию в столице, чтобы исполнить свои мечты. Тогда он ещё не знал, что за год до их исполнения его заберут в столицу королевским женихом, и что о карьере учёного придётся забыть.
Тэхён грезил мореплаванием — зачитывался сказками о пиратах, бороздящих бесконечный океан, и пересказывал брату сны, в которых видел себя искателем приключений на палубе корабля, с верной командой, которая ни за что в жизни не обманет и не предаст. Но Тэхён понимал уже тогда, что мечта его никогда не осуществится — к этой мысли его приучили, готовя к титулу лорда, с детства внушая, что ему суждено править Сынганом по праву наследования, — а вот Джин… Он-то всерьёз намеревался поступить в академию и посвятить свою жизнь поиску новых знаний о мире, в котором они живут. Великим открытиям в области науки и даже, может быть, магии… и где он теперь?
В змеином гнезде, которое гордо именуют королевским дворцом. Спит и живёт с человеком, которого не любит, наблюдает зарождение войны, которая вообще его не должна коснуться. Вдали от семьи, вынужденный мириться с тем, что теперь его судьба находится в руках чужих людей.
Пространство башни, лестница, уходящая вверх, на самую её вершину, расплылись перед глазами. Тэхён прикоснулся к лицу — чёртовы слёзы, чтоб их… Протёр глаза рукавом, но горячие капли не переставали падать вниз нескончаемым потоком. Он старался быть сильным и не давать волю чувствам, копившимся внутри, но, видимо, как и во всём остальном, старался недостаточно.
Рука коснулась каменной стены. У самого подножия лестницы виднелся рисунок — корявый, детский. Это Сокджин и Тэхён нарисовали самих себя, наблюдающих в трубу за небом. Даром художников обделены были оба, но при взгляде на этот рисунок у Тэхёна сжалось сердце. Кривые звёзды, двое мальчишек, нарисованных так примитивно, как только можно — простой рисунок, для кого-то не имеющий никакого значения, тронул Тэхёна сильнее любого шедевра, увиденного им когда-либо.
Он, немного полюбовавшись их с Джином личным шедевром, медленно пошёл вверх, движимый необъятным чувством тоски. Она, как падальщик, объедала то, что осталось от его радости. Воспоминания детства не приносили больше улыбки — лишь щемящее ощущение, пустоту, желание вернуться в те времена и осознание невозможности возвратиться.
Каменная крошка падала на ступени, узкие окна залепило снегом. Тэхён смотрел на вазы с давно увядшими цветами, на мусор и пыль. Лестница вела его вверх, вверх, вверх — вдаль от земных проблем. В какой-то миг они показались ему совсем неважными, далёкими, ненастоящими. Он погрузился в детство, в то время, когда был по-настоящему счастлив и беззаботен.
Никогда прежде Тэхён не ощущал себя таким маленьким и беззащитным, как сейчас.
Вот и вершина. Астрономическая башня — самая высокая среди других башен замка, это знают все. Единственная комната на её вершине была занята огромным шкафом с учёными трудами и широким столом с макетом земного круга и нависшими над ним звёздами. Бугристая, фактурная карта, повторяющая очертания континентов и морей, и свисающие с потолка маленькие шарики, светящиеся в темноте, словно настоящие звёзды. Учёные предполагали, что истинные размеры звёзд разительно превышают размеры мелких точек, видных с земли. Полагали, что и солнце — не маленький огненный шар, подобный луне, нависающий над поверхностью земли и путешествующий над ней. Эти предположения начали высказываться не так давно, и макет, здесь находящийся, им не соответствовал. Он — своеобразная старая реликвия их рода и начинавших устаревать представлений о мироустройстве. Сокджин разбирался в этом больше и больше знал — его всегда тянуло к звёздам. Тэхён же довольствовался тем, что видел перед собой — но слушать рассказы брата о материях, ему недоступных, всё равно было интересно.
Он прикоснулся к поверхности карты. Провёл пальцами по шарикам-звёздам, и они закачались, словно маятники, туда-сюда. Холодные, пыльные, давно никем не тронутые. Вспомнилось воодушевлённое лицо Сокджина, рассказывающего взахлёб прочитанное из книги; долгие, тёмные вечера, проводимые за разговорами и наблюдением за чистым безоблачным небом. Взгляд Джина был устремлён вверх. Тэхён смотрел на далёкие вершины гор, мечтая когда-то оказаться за их пределами.
Небо и земля. Джин и Тэхён. Разные, и одновременно похожие как никто больше.
Вернуться бы туда, на десять лет назад — как же тогда всё было просто!..
Он вздрогнул, услышав шаги, и резко обернулся.
Чонгук, стоящий на пороге, смотрел на него с нескрываемым любопытством. Тэхён со стыдом вспомнил, что у него наверняка красные от плача глаза. Позорище — представать перед врагом в своей слабости.
— Это ты, — он ухмыльнулся, отворачиваясь. — Следил за мной?
Чонгук издал забавный вопросительный звук — он часто его издавал, когда Тэхён, забывшись, начинал разговаривать на родном языке. Вспомнилось ещё кое-что — слова матери, напоминание не поворачиваться к врагу спиной. Он повернулся к Чонгуку лицом, опираясь на стол-карту поясницей.
Мальчишка разглядывал его без привычного испуга — и уходить явно не собирался. Что ему понадобилось сейчас? Раньше ведь прочь бежал, только пятки сверкали.
Тэхён вздохнул. Налаживай контакт, очаровывай его, втирайся в доверие — так наказывала мать. Сейчас Чонгука хотелось прогнать и остаться одному, но при мысли о том, что мальчишку можно вышвырнуть, проснулась чёртова совесть.
И только потом он напомнил себе, что тогда добиться расположения Чонгука будет в разы сложнее.
Так всегда — на первом месте у Тэхёна стояли эмоции, а не разум. Сокджин всегда говорил, что он — нетипичный альфа, не стесняющийся показывать себя настоящего, а не строить из себя рассудительную глыбу льда. Из уст брата это звучало как комплимент, из уст родителей — как порицание.
Бессмысленные переглядки продолжались, молчание затягивалось. Тэхён в конце концов отвёл глаза и махнул рукой.
— Демоны с тобой. Если хочешь — оставайся.
И Чонгук остался.
Он не пытался заговорить — просто наблюдал с нескрываемым любопытством, будто интересную книгу читал или разглядывал гобелен с изображённым на нём эпичным сражением. Пристальное внимание порядком смущало — Тэхён делал вид, что рассматривает стены, увешанные картами звёздного неба, но сам краем глаза наблюдал за Чонгуком, задаваясь вопросом: «Какого чёрта ему от меня понадобилось?»
Спросить бы напрямую, но не поймёт ведь…
Занятно — можно говорить всё, что взбредёт в голову, и не бояться, что тебя услышат. Для Чонгука его речь — что-то далёкое и непонятное, набор звуков, в котором ничего не разобрать. Тэхён посмотрел на мальчишку в ответ. Сейчас он не прячется, не избегает… что ему здесь понадобилось? Как он вообще в эту башню забрёл? Следил? Увидел, что Тэхён куда-то бежит и из любопытства последовал за ним?
Чонгук вдруг поднял руку — Тэ едва не отшатнулся, боясь увидеть сноп искр между тонких пальцев или ощутить касание ветра к коже, — но ничего не произошло. Мальчик показал пальцем на Тэхёна, потом на себя. Этой же рукой изобразил говорящий рот, соединяя и разъединяя большой палец с остальными, и сам, раскрыв губы, медленно и неуверенно произнёс:
— Го-во-рить.
Тэхён понял — Чонгук хотел поучиться его языку. И пришел к нему именно за этим. За время их короткого обрывочного знакомства он уже выучил парочку слов и фраз, но этого явно было недостаточно, чтобы общаться полноценно — приходилось обходиться жестами и мимикой. Тэхён ухмыльнулся, снова вспоминая наставления матери… и тут же их отбрасывая.
Ему хотелось отвлечься от гнетущих мыслей хотя бы на время. Сделать что-то не ради выгоды, не потому, что ему приказано.
— Что ж, — он с готовностью кивнул, и Чонгук просиял. — Так и быть, научу тебя разговаривать по-нашему. Маленький дикарь.
Маленький дикарь так улыбался, что не мог не вызвать улыбку Тэхёна в ответ.
***
— С ума сойти! — вскричал Намджун злобно.
Джин молчал. Что ему ещё можно было сказать? Повёл себя как ревнивый дурак, теперь выслушивай наставления и обвинения, даже если тебе есть что возразить.
Король рвал и метал. Около часа назад Совету пришло известие о нападении Хосока на ещё один город близ захваченного им Ынхона — говорят, бастард объявил себя истинным королём страны и предъявил народу и владетелям города документ, якобы подтверждающий, что король Тэян узаконил его перед смертью, а стало быть, Хосок должен занять трон, так как он старше Намджуна на год. Стоило ли говорить, что Намджун был в ярости?
— Моё право на трон оспаривается моим собственным братом, а ты тратишь время на такие глупости!
— Это не глупости, — холодно возразил Джин, хотя отчасти с ним соглашался. — Он не хотел от тебя отставать. Мне нужно было его проучить.
Намджун смотрел на него внимательно — грудь вздымалась и опадала, ноздри раздувались. Он даже раскраснелся, волосы растрепались. Верхние пуговицы рубашки были не застёгнуты, открывали кожу груди, покрытую мелкими каплями пота. Джин невольно засмотрелся. Злость Намджуна придавала ему демонической красоты.
— Проучить, — король ухмыльнулся ядовито. — Ты хотел его убить, а не проучить, не так ли?
Сокджин и бровью не повёл. Если Намджун хотел вывести его на эмоции — не стоило и стараться. Мёнги вывел его из себя достаточно сильно, второй раз за вечер творить «глупости» точно не следует.
Он сам подивился своему спокойствию. Полчаса назад, отведя Мёнги к Чимину, чтобы тот подлатал ему все нанесённые внутренние травмы, он ощущал что угодно, кроме спокойствия, однако сейчас, наслушавшись нотаций Намджуна, чувствовал лишь дикую усталость. Капельку раздражения ещё.
Совсем крошечную.
— Ты так беспокоишься за своего любовника?
— Бывшего любовника.
— Разве? Перед тем, как упасть на пол и начать блевать кровью, он мне поведал, что вы до сих пор поддерживаете связь.
Намджун даже рассмеялся.
— И ты ему поверил? Разве тебе не очевидно, что это ложь? Ты не знаешь его, Джин. Он может говорить тебе что угодно, лишь бы задеть. На самом деле я не прикасался к нему со дня, когда умер отец. Хотя он приходил ко мне, просил, чтобы я его…
— Я понял, — Джин поднял руку, прерывая тираду. — Пожалуй, я погорячился.
— О, ещё бы!
— Но я не мог бездействовать. Мёнги обнаглел. Когда я пришёл сюда, в наши с тобой покои, всё тут сверху донизу пропахло им. Его запахом, понимаешь? Он напрямую дерзнул мужу короля — и должен за это ответить.
— И как по-твоему, он достаточно за это ответил?
Джин вспомнил ярко, отчётливо: полиловевшее лицо, залитые кровью глаза, дикий испуг, ничего, кроме ужаса и боли. Отвратительные, хлюпающие звуки. Запах гниющей изнутри плоти.
Вина. Чёртова вина, она грызла его изнутри, как червь-древоточец. Он искренне надеялся, что Мёнги не покажется ему на глаза — отчасти потому, что выучил урок, отчасти…
Чёрт, он и впрямь боялся вновь ощутить ту сладкую власть над чужой жизнью, мрачный восторг и удовлетворение. Неужели в нём всегда была эта черта? Неужели он унаследовал её от матери, которой в прошлом, как говорили, искренне нравилось наблюдать за смертью своих врагов?
— Думаю, достаточно.
Намджун рассматривал его так, словно впервые увидел.
— Я… не думал, что ты пойдёшь на такое. Даже предположить не мог. Если бы ты ещё использовал это нам на благо…
Джин хмыкнул — как будто это «нам» вообще существовало.
— Чего ухмыляешься? Я сказал что-то смешное?
— «Нам на благо» — это как?
— Нам на благо — это помогать мне искоренять предателей короны в Совете и в самом замке, а не охотиться за моими бывшими любовниками и истязать их.
— Искоренять предателей? Хорошо, ваше величество. Займусь этим непременно.
— Почему же раньше не занялся?
Джин задумался — действительно, почему же? Ответ напрашивался сам собой; теперь, после того, как ему удалось взглянуть на свою тёмную сторону, думать над этим «почему» долго не пришлось.
— Смелости не хватало.
Намджун кивнул, показывая: так и думал.
— Надеюсь, эту смелость ты приобрёл надолго, — его глаза казались тлеющими углями. Тлеющими яростью, страстью, и чем-то ещё — таким же тёмным, как чувство Джина, наблюдающего за мучениями Мёнги. Не он один здесь обнаружил «смелость», дерзость творить всё, что вздумается и вступать в открытое противостояние врагам. Просто Намджун не копнул достаточно глубоко, чтобы открыть это в самом себе — зато к тёмной стороне Джина присматривался с прямо-таки хищным любопытством. — Поверь, она тебе пригодится. В Совете есть человек, работающий на Хосока. Я уверен в этом, как не уверен больше ни в чём.
— А я думаю, он не один.
— И правильно думаешь. Я бы поручил узнать, кто предатель, кому-либо ещё, но нет больше никого в этом замке, кому я смог бы довериться сильнее тебя.
— А мой отец?
— У него много своих дел, и даже ему я не доверяю так сильно, как тебе. Я хочу, чтобы ты показал себя и свою «смелость» во всей красе. Ты сам говорил, что, если бы был альфой, творил великие дела. Так что тебя останавливает?
— Ничего, — Джин улыбнулся. — Совсем ничего.
Намджун улыбнулся ему в ответ.
— Тогда начинай действовать на благо короны прямо сейчас. А заодно узнай, кто тебя травил.
— Можешь не говорить мне, что делать. Я собирался заняться этим до твоих приказов.
— Нужно было заниматься этим в первую очередь, а не травить моих настойчивых любовников. С Мёнги я бы справился сам.
— Но ты не справился.
— Ты серьёзно хочешь начать ругаться?
Вообще-то, Сокджин хотел. Он ещё не доверял Намджуну до конца — да и слова фаворита о его и Джуна взаимной любви расшатали и так хрупкое доверие донельзя. Снова повисло гнетущее молчание — тема о любовниках была не закрыта. Есть ли другие? Если есть, где они скрываются? Может, Мёнги на замену пришёл другой юный обольститель, может, придёт в будущем? Разобраться хотелось прямо сейчас, но они оба устали. Завтра нужно начать узнавать больше о лордах Совета и устроить за ними слежку, узнать, кто стоит за отравлением — так много дел… Сейчас явно не до личных переживаний.
Но хотя бы в чём-то они стали действовать сообща — это радовало. Маленькое продвижение уже есть.
Сокджин отмахнулся.
— Поругаемся после. Сначала надо решить другие дела.
— Такой настрой мне нравится.
Спали они не в обнимку, как много ночей до этого. Джин не мог уснуть — сжался в комок, глядя в окно, чувствуя спину Намджуна своей… и мысленно просил о том, чтобы тот его обнял, но мольбы не были услышаны — король заснул.
Джин закрыл глаза и ухмыльнулся без всякого веселья, кое-что понимая.
Ему, как и Мёнги, тоже недоставало немного тепла.
