Ненавистный брак

      — Присягните мне — и ваши семьи будут в безопасности, а ваши земли и титулы останутся за вами.       Лорд Чои смотрел на него исподлобья — и ни взора не кинул на замерших под «охраной» головорезов жену и двоих детей. «Присягните — и останетесь живы», — эти слова Хосок повторял уже не в первый и явно не в последний раз. Он почему-то подумал, что лорду Сонхо открывшееся его глазам зрелище бы понравилось.       Ворвавшись сюда внезапно, без предупреждения, Хосок сразу дал понять, что он — главный на этой земле. Присяга — такая малость; какая разница, какому королю служить? Какая разница, какой этот король крови? Провинция Тан, центром которой с некоторых пор стал Ынхон, не настолько близка к столице, чтобы здешних лордов волновало, кто сидит на троне — Ким или Чон. Чистокровка или бастард.       Молчание явно затягивалось.       Хосок осмотрелся по сторонам — солдаты, щедро отданные ему под командование Паком-старшим и другими лордами, молча ждали его приказаний. В стороне наёмники, прибывшие с ним из-за моря, не слишком скрываясь спорили на деньги, согласится ли Чои присягнуть на верность новому, «истинному» королю.       Пора заканчивать представление.       Хосок положил руку на рукоять меча, медленно его вытаскивая.       — Что ж, лорд Чои, если вы не хотите присягать…       — Я хочу! — выпалил тот, не выдерживая и всё-таки склоняя голову. Делать это будучи скрученным по рукам было не слишком удобно. Хосок вернул меч в ножны и подал двум наёмникам знак, чтобы старика отпустили. Тот рухнул на колени, не поднимая тронутой серебряной сединой головы. Так и должно быть.       — Присягаю на верность истинному королю Сангваны Чон Хосоку, узаконенному самим королём Тэяном, истинному наследнику престола.       Хосок сделал вдох, вспоминая и так вызубренную наизусть короткую речь.       — Поднимись с колен, лорд Чои. Я признаю тебя своим вассалом.       Один из солдат поднёс старому лорду перо и документ — под ним уже стояли несколько подписей. Пробежав по ним глазами, Чои заметно побледнел, но ещё больше удивился — наверняка задался вопросом, как у половины подписавшихся там добровольно лордов вообще поднялась рука стать вассалами никчёмного бастарда. Потёр затёкшие руки, взял перо и поставил к уже написанным именам своё. Хосок взял документ в руки и свернул его в свиток, широко улыбаясь.       — Этот документ будет гарантировать вашу верность, лорд Чои. Но не он один.       — Вы, юноша, — с явным пренебрежением отозвался старик, — и ваши люди вторглись на мои земли, разгромили мой замок, угрожали мне и моей семье, моим слугам и крестьянам смертью. Добились, чтобы я вам присягнул. Что вам ещё от меня нужно?       Хосок ощутил, как что-то кольнуло в груди, но все силы приложил, чтобы ни одна мышца его лица не дрогнула.       — Один из ваших сыновей в качестве заложника. Как гарантия того, что вы и ваша армия не вздумаете меня предать.       И так бледный, Чои побелел ещё сильнее — на сей раз от злости. Но перестраховаться попросту необходимо. От добровольно присягнувших можно ожидать чего угодно, а уж от присягнувших под угрозой смерти — тем более.       — Вы уже подписали бумагу и дали присягу, лорд Чои, — на несколько тонов ниже протянул Хосок, глядя ровно ему в глаза. Столько презрения, столько бессильной ярости, столько невысказанных слов и явного желания плюнуть в лицо… как будто Хосока это вообще могло задеть после стольких лет пренебрежения. — Назад пути нет.       Старик всё-таки обернулся на свою семью — его жена прижала обоих мальчишек к груди, глядя на мужа бессильно, испуганно. Братья переглядывались, понимая, что скоро расстанутся — один семи, другой — одиннадцатилетний. Подобных им заложников в Ынхоне было уже достаточно. Глядя на них, Хосок невольно вспоминал о Намджуне.       Он не мог вызвать в себе ненависти к нему, хотя должен был.       — Младший. Сану, — старик махнул мальчику рукой, подзывая, — иди сюда.       — Договорились. В заложниках он будет, пока не окончится война. Ваши земли остаются при вас, ваша семья цела, пока вы выполняете мои приказы. От вас требуется помощь в войне, часть ваших воинов, которую вы дадите мне по первому моему зову. Вам всё ясно?       — Ясно… ваше величество, — проскрежетал лорд Чои, всё ещё подзывая испуганного мальчика рукой. Тот вцепился в платье матери и не хотел его отпускать — бедняга, так рано расстаться с семьёй… Убивать детей — последнее дело, Хосок не был садистом и сволочью, но это война, и здесь ничего не попишешь; сколько невинных предстоит погубить прежде, чем он завоюет трон?       Он покинул замок Чои лишь через несколько часов, прихватив с собой часть армии лорда и его младшего сына. Поздно вечером они прибыли в Ынхон — Хосок распорядился, чтобы новоприбывшим воинам выделили место в замке, маленькому лорду Сану — отдельные покои по соседству с покоями других заложников. Сам он, сняв доспехи и вымывшись в приготовленной слугами заранее горячей ванной, завалился спать.       Надеялся проваляться до самого утра, в кои-то веки не мучаясь заботами и тревогами… Тишина замка действовала лучше любой колыбельной. Прохлада простыней и подушки, тепло, комфорт — до сих пор не привык к подобным условиям, ведь в странствиях у него не было даже такой банальной роскоши, как собственная постель. А уж ванна — тем более.       Начался снегопад за окном, королева-зима окончательно вступила в свои права, и первым её указом холод поглотил эту часть страны. Как там погода в Сэнхе? Тёплые ли зимы, как обычно бывает, или в этот раз даже там дуют холодные ветры и с неба летят снежинки? Увидеть бы своими глазами — желательно, с балкона королевского дворца.       Кажется, ему и снилось что-то подобное, но в какой-то миг он проснулся — и сам не понял, из-за чего.       Глаза припухли, не желали открываться. Хосок протёр лицо ладонью, осматривая покои, погрузившиеся в ночной мрак. Всё было как всегда, ничего не произошло — разве что створка окна приоткрылась, тихонько скрипя и нарушая тишину.       Почему он проснулся?       Холод с окна раздражал, ещё и снег летел прямо на пол и подоконник. Хосок нехотя выбрался из-под одеяла, закрыл окно и развернулся, чтобы вернуться в постель — и обомлел.       На кровати, на которой секунду назад никого не было, как на собственном ложе восседал уже знакомый Хосоку ведьмак, с любопытством его рассматривая.       — Какого чёрта ты…       — Тише, — Чимин вскинул руку, и Хосок замолчал, удивлённый, не в силах выдавить ни звука. Чёртов колдун, как ему это удаётся? — Мы же не хотим, чтобы нас услышали, правда?       Удивление потихоньку отступало. Хосок напрочь забыл про сон — опёрся поясницей на холодный подоконник и впился взглядом в лицо ведьмака, который смотрел на него светящимися в темноте светлыми глазами и улыбался. Будто они были чёртовыми друзьями.       Спустя секунду ему было позволено говорить.       — Что тебе здесь нужно? Намджун послал избавиться от меня? Или ты опять пришёл околдовать меня, чтобы что-то там выведать?       — Нет и нет. Ты не знаешь, что ведьмакам запрещено убивать? Магия, данная нам богами и демонами, не та, что дана природой — она созидает, а не разрушает.       — Мне нет дела до твоей магии, — фыркнул Хосок. — Говори, зачем пришёл.       Чимин склонил голову набок, не переставая улыбаться. Как он раздражал… До носа донёсся уже знакомый приятный аромат, и Хосок отшатнулся почти в испуге. Ведьмак тихо рассмеялся.       — Спокойно, я не собираюсь снова тебя соблазнять. Хотелось бы ещё раз на это взглянуть… — он прикрыл глаза, облизнулся хищно и, чёрт его дери, прикусил губу. — Наглый альфа, что умоляет о близости, только представь, что за зрелище… но нам пока не до этого.       Хосок готов был себя за это ненавидеть, но… на словах о умоляющем о близости альфе он, чёрт возьми, покраснел. От внимания Чимина это явно не укрылось — и мелкому паршивцу сильно нравилось ставить Хосока в тупик, наблюдать за его бессилием, за его растерянностью и смущением. Хосок был точно таким же, но терпеть не мог, когда объектом наблюдения становился сам.       — Так чего ты хочешь? — спросил он, уже и не надеясь получить ответ.       Ведьмак ответ этот всё-таки дал.       — Заключить что-то вроде сделки, — брови Хосока взметнулись вверх. — По мне, эта война уже проиграна, но стоит перестраховаться — никогда не знаешь, чем всё кончится. Лорды, которые тебе подчиняются, которых к этому подговорил мой отец, хотят, чтобы на троне сидел тупой болванчик, а страной правили они. Все они метят в королевский совет — кого-то оттуда выгнали, кто-то там и не был никогда, но пытался попасть. Только лорд Сонхо остался, но он — исключительный случай. Даже лорд Кибом не смог раскусить его предательства, а это уже о многом говорит.       — Я всё это уже знаю, — фыркнул Хосок. — И что дальше?       — Королевский совет при самостоятельном, умном правителе — лишь правая рука в управлении страной. Но совет при короле ведомом и глупом — сила, которую ничем не сломить. Они пытаются добиться своей абсолютной власти, но им нужна марионетка, губами которой они будут говорить и отдавать приказы. Как только король Тэян перестал быть им удобен, они стали планировать, как его убрать. Когда на трон сел Намджун и пересобрал Совет заново, им стало ещё неуютнее. Им не нужен человек вроде Намджуна, который думает своей головой и берёт всю власть в свои руки. Им нужна кукла, которая будет сидеть на троне для вида и полностью им подчиняться. И ты это знаешь — так почему вообще согласился втянуть себя в их игры?       — В борьбе за трон хороши все средства, — Хосок пожал плечами. — К тому же, кто сказал, что я стану марионеткой в их руках? Став королём, я сделаю всё, чтобы Совет не диктовал мне, что и как делать.       Уверенности в своих же словах у Хосока не было, но он старался её показать. Трудно сказать, поверил ведьмак или нет. Улыбка с его лица уже пропала, он стал невероятно серьёзным.       — Ты уже стал. Давая им командовать собой сейчас, ты даёшь им уверенность в том, что тебя можно будет использовать и дальше. Если ты выиграешь войну и попробуешь пойти против них, знаешь, что они скажут? Они напомнят, кто помог тебе в этой войне, кто вытащил тебя из темницы и спас от смерти в последний момент. Ты один, а их много. Ты даже не против Намджуна воюешь — да и он не тот, с кем следует воевать.       — А с ними, значит, следует.       — В открытую ты не сделаешь им ничего. Ты и сам это понимаешь.       Хосок понимал. Начал так же понимать, куда клонит ведьмак, и любопытство в нём пересилило всякую осторожность. Как всегда и было.       — Но если у тебя появится союзник, хотя бы один, в тайной войне против лорда Сонхо и его прихлебателей, то шансов установить свою собственную власть у тебя будет куда больше, согласен?       Хосок помолчал, обдумывая.       — И ты — тот, кто будет этим союзником, так?       — Да. Но я не буду воевать с тобой против короля Намджуна — с этим прекрасно справляется мой отец, — Чимин сделал паузу, дожидаясь каких-либо слов, но, не дождавшись, продолжил: — Вот в чём сделка. Я становлюсь твоим союзником. Слежу за лордами, узнаю о них что-то, что может помочь тебе ими манипулировать. Собираю среди твоих людей команду тех, кто будет поддерживать именно тебя, а не этот жалкий «совет». Их будет мало, но они будут, обещаю. Эта подпольная война будет длиться, пока ты не завоюешь трон или пока не будешь разбит. Если завоюешь — в тот миг, когда лорды начнут давить на тебя своим превосходством, ты вытащишь пару козырей из рукава. И они не посмеют сказать ни слова против. Если проиграешь войну — все эти сведения уйдут в руки короля Намджуна, и уже он будет решать, что делать с этими людьми — казнить или миловать.       Хосок долго молчал, обдумывая его слова. Звучало привлекательно, оставалось только два вопроса: сколько за это придётся заплатить и какая польза от этой «подпольной маленькой войны» самому Чимину?       — А взамен? — спросил он наконец. Ведьмак, растеряв серьёзность, вновь улыбнулся — почти обольстительно.       — Самая малость. В день, когда ты станешь королём — если вообще станешь, — я принесу договор о независимости Диколесья, и ты подпишешь, как многие короли до тебя.       — И… всё? — удивился Хосок. Чимин кивнул.       Диколесье — своеобразное маленькое королевство в более крупном, хотя некоторые и называют его негласной восьмой провинцией. Древние короли Сангваны пытались его завоевать, но живущие там ведьмаки никогда не давали властвовать на своей территории кому-то чужому. В итоге один из первых королей династии Ким заключил с верховным ведьмаком договор, согласно которому Диколесье оставалось независимой обособленной территорией внутри Сангваны ровно до восхождения на престол следующего короля. Сын того короля тоже подписал этот договор, за ним его дочь Давон — первая королева, правящая единолично, — и вскоре это превратилось в некую традицию. Как только приходил черёд принцу или принцессе начинать править, из Диколесья приезжал ведьмак, чтобы заключить договор заново. Таким образом полная независимость «восьмой провинции» сохранялась почти девятьсот лет.       Только этот договор — плата за помощь в подпольной войне? Звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Хосок недоверчиво смотрел на ведьмака, но тот и бровью не повёл.       — Тратить столько усилий, чтобы я поставил свою подпись? Похоже на обман, — протянул он.       — Похоже, но тем не менее это правда. Диколесью важна независимость — и заключение этого договора слишком много для нас значит, пусть вам и может показаться это глупостью.       — А Намджун? Он разве не подписал этот договор?       — Подписал в тот день, когда стал королём. Но, согласись, если ты взойдёшь на престол, договор придётся заключать заново, верно? Его условия не поменяются, но имя правителя, его подпись и прочие мелкие детали будут изменены — столько мороки…       Похоже на ловушку, но… ведьмаки вообще странный народ. Держатся за свою территорию, никуда оттуда не выходя, не принимая к себе никого, кроме своих. Дикие, обособленные от всех остальных. Что-то в них сохранилось от древних людей — от одежды до магии, которой они пользовались. До их желания хранить свои секреты во что бы то ни стало и не давать чужакам поглядеть на этот их причудливый мир, спрятанный среди остальных семи провинций Сангваны.       До Диколесья Хосоку не было никакого дела — потому согласиться на сделку было легко. Другой вопрос: какое у всего этого двойное дно, какая часть их с Чимином сделки написана мелким шрифтом?       — Я не верю тебе, но… пожалуй, я согласен, — сказал он наконец, ещё немного подумав. Терять ему, в сущности, нечего. Если бы Чимин хотел сдать его Намджуну — давно бы уже это сделал. Значит, раз он не воюет против Намджуна, значит, не воюет и за него. В этом ведьмак ему не помощник, а жаль — сколько всего он смог бы ему донести и рассказать…       — Хорошо. Скрепим нашу сделку рукопожатием, — Чимин поднялся и протянул руку — на ладони засветился какой-то древний витиеватый символ, прочесть который Хосоку так и не удалось. Он пожал ведьмаку руку — и его собственную ладонь сильно обожгло; шипя, он хотел выдернуть её, но пальцы Чимина держали крепко, как тиски. Через секунды ушла и боль, и жар. Ладони разъединились — на коже Хосока остался след ожога в форме того самого символа, но и он исчез.       Он поднял глаза — Чимина уже и след простыл. Единственное, что напоминало о его присутствии — несколько блестящих золотом пылинок, медленно оседающих на пол.

***

      Раннее утро встретило Джина одиночеством, зимним солнцем, сквозняком из приоткрытого окна. Тишиной.       Мыслями.       «Сегодня у меня много дел. Так много нерешённых дел…»       Он медленно поднялся, посидел на кровати, глядя в пустоту; лишь после встал и начал бродить по комнате, выполняя утренние ритуалы. Умывание, одевание. Слуги наверняка подали завтрак, причём давно — Намджун уже занят делами. Слуги не смели входить в опочивальню королей, пока его величество не проснётся. Джин не хотел ни с кем говорить и никого видеть. Медленно, медитативно придавая себе надлежащий вид, он постепенно приводил мысли в порядок и обозначал примерный ближайший план действий.       Раз королём приказано выслеживать предателей короны, приказ следует выполнять незамедлительно.       Спустившись к завтраку, Джин отослал услужливо бросающихся в ноги слуг, и те скрылись с глаз долой. Тишина и полное одиночество сейчас были лучше долгих разговоров ни о чём, лучше пустой болтовни. Лучше приказов. Лучше оставаться наедине с собой, чем с Намджуном, с которым они говорили теперь лишь по необходимости, отделившись друг от друга незримой стеной.       Снова.       Хрупкое доверие расшаталось столь сильно, что восстанавливать его… не хотелось? Какая-то часть Джина воспротивилась: хотелось, но он пока не делал первого шага, как раньше, и чего-то выжидал. Намджуну было не по себе в его присутствии — это заметил не только Сокджин, слишком уж подобное бросается в глаза, — однако шага навстречу он тоже не делал.       Дела королевства, предательства, назревающая война… Джин всё понимал, потому не спешил — сам ведь тоже был занят. Всё чаще появлялся в зале совета — лорды поглядывали косо, но пока не говорили ничего (по крайней мере, ему в лицо; Намджуну, может, высказали пару неодобрительных слов). Сильнее всех косился отец, и Джин не удивлялся. Чаще он появлялся в рабочем кабинете Намджуна, до него принадлежавшем королю Тэяну и всем правителям Сангваны до них. Сам Джун заходил сюда редко, чаще торча в тронном зале, зале совета и кабинете лорда Кибома.       Джин копался в бумажках. Проверял бумаги мастера над монетой. Неделю назад занявшись этим, нашёл в документах три ошибки, сделанные намеренно — выяснилась пропажа из королевской казны некоторой суммы денег, не возмещённая. Выяснилось некое «заимствование» средств из казны одним из лордов Совета на постройку загородного дома близ моря. Тайные шпионы, посланные Джином в этот дом немедля, вернулись и доложили, что там проживает любовница лорда и его внебрачный сын. Джин предоставил эту информацию Намджуну, тот — совету на следующий день. Джин ворвался посреди этого собрания, вошёл без стука, внутренне сжимаясь под прожигающими взглядами альф, но внешне оставаясь спокойным. Сел на свободный стул, глядя недовольному отцу в глаза. Пока лорды спорили — пойманный на воровстве из казны спорил особенно рьяно, — Джин слушал с деланно скучающим видом.       «Я раскрыл настоящее дело о краже, отец, — мысленно вопрошал он лорда Кибома, пока Намджун ставил вору ультиматум — вернуть все деньги до единой медной монетки или отправиться в тюрьму. Лорд Кибом прожигал его взглядом такой… злобы, какой Джин в глазах отца не видел никогда — тем более направленной в свою сторону. — Я помог короне, избавил Совет от очередного жулика, которому при старом короле не было бы ничего. Так почему ты с такой ненавистью на меня смотришь? Что я опять сделал не так?»       Когда брыкающегося и доказывающего свою невиновность (которую ничем, кроме слов, доказать не получалось) лорда увели, Джин осмотрел притихшее собрание, глянул Намджуну в глаза и осознал вдруг — вопрос решился. Дальше альф ждали важные королевские дела — омеге полагалось уйти.       В глазах короля он прочитал другое.       Улыбнулся.       — Можете продолжать, господа, — протянул он сладким голосом, каким никогда ни с кем не говорил. Так фамильярно, властно, нагло. Видеть, как лица лордов вытягиваются от удивления — удовольствие, не сравнимое ни с чем. — Я с радостью послушаю о вопросах на повестке дня всё, что вы бы хотели обсудить с королём.       — Но, ваше величество… — возразил кто-то из альф, но Намджун жестом заставил его замолчать.       — Если мой муж хочет остаться — он останется, лорд Бан. Это не обсуждается.       — Но ведь омегам…       — Это. Не. Обсуждается.       Тон короля, не терпящий возражений, улыбка-оскал Сокджина — и лорд Бан, известный неприязнью к «слабому полу» альфа, так заскрежетал зубами, что Джин чуть не расхохотался. Он замечал, как этот старый хрыч на него смотрел — как смотрел на всех омег, словно на дешёвых портовых шлюх. Рано или поздно нужно было его приструнить. Кто мог знать, что это будет так весело?       Джин настолько вошёл во вкус, что позволил себе ещё одну дерзость.       — Лорд Бан, — позвал он нарочито громко, — составьте-ка мне список на замену мастера над монетой. Я бы хотел рассмотреть несколько кандидатур и отобрать самого достойного претендента. При дворе я пока мало кого знаю, так что полагаюсь на вас. Главное, чтобы репутация была чище новенькой золотой монетки. Можете начинать прямо сейчас.       Лорд Бан был готов убить его на месте. Он хотел что-то сказать, но Намджун, глядя ему в глаза, холодно сказал:       — Выполнять, что приказывает королевский супруг, тоже входит в ваши обязанности. Вы, лорд — слуга государства и королевской семьи, как и все здесь присутствующие.       — Как прикажете… ваше величество, — зубы лорда наверняка стёрлись до дёсен от негодования.       Это было больше недели назад — а Джин до сих пор улыбался, вспоминая тот день. Улыбался своей дерзости, тому, что Намджун в таких делах был на его стороне, а не осаживал и не отстранял от них. Сокджин пока не чувствовал власти и хоть какого-то влияния на Совет, но их призраки маячили вдали многообещающим заревом перед огненным рассветом.       После завтрака он отправился в кабинет Намджуна, который всё чаще про себя называл своим. Пока он не приватизировал его официально, но кто знает — всё ещё впереди.       Снова — проверка бумаг. Снова поиски лордов с нечистой репутацией. Не только лордов Совета — вообще всех. Тех, кто жил в замке и в городе, в других провинциях, тех, кто умер, тех, кто только унаследовал землю и титул. Тех, кто отказался от своего бремени, тех, кто его захватил. Чтение весьма увлекательное. Скоро придут птички с докладами, тогда бумаги придётся отложить. В документах творился ужасающий бардак — король Тэян явно за ними не следил, поручая это ленивому секретарю, а Намджун так погрузился в дела, что о каких-то там бумагах и не думал. Декларации, докладные, налоговые, указы… Джин просматривал всё дотошно и внимательно, сидя с утра до ночи в кабинете, с увлечённостью сумасшедшего лекаря вспарывал давние ранки на теле государства. Давнее и недавнее, старое и новое, забытое, известное, сокрытое… Тайные брачные союзы, убийства, интриги, подставы, предательства — и всё здесь, в этом большом кабинете, от пола до потолка заставленном папками, бухгалтерскими книгами, боги и демоны ведают чем ещё. Когда Джин зашёл сюда впервые, здесь царил жуткий бардак. Теперь он стал постепенно рассасываться, как исчезающая опухоль.       С каждым днём, проводимым здесь, с каждым часом и каждой минутой Джин постепенно начинал привыкать называть этот кабинет своим. Наводил здесь порядок, следовательно — захватывал чужую территорию, порабощал её. Читал бумаги, а сам думал о том, как подмять под себя лордов совета и заставлять их подчиняться себе без помощи Намджуна. Как найти предателя, что работает на Хосока. Как перестать ловить на себе презрительные взгляды отца, как увидеть в его глазах хотя бы признание (об уважении Джин пока не смел и мечтать — но если и смел, то где-то далеко в глубине души).       Он даже улыбнулся. Уважение — вот чего он на самом деле хотел. Уважения Намджуна, уважения отца, уважения лордов, которые не были довольны тем, что омега, пусть и королевский супруг, начинает вдруг интересоваться делами государства вместо того, чтобы быть красивой картинкой, дополнением к царской семье, уделять всё время рождению и воспитанию наследников, и так далее. Без слова Намджуна они не станут его и слушать. Без напоминания Намджуна не станут выполнять ни единого приказа. Как заставить их подчиняться беспрекословно? Как доказать заносчивым альфам, что не только они могут управлять королевством наравне с королём?       Он всё-таки отложил бумаги в сторону, откинулся на спинку кресла, положив ладони на подлокотники. Эти мысли какой день не давали ему покоя. А помимо них — мысли о личных проблемах. О семье, от которой не было слышно почти ничего с той поры, как Юнги улетел. О самом Юнги. О Мёнги, чьи хрипы иногда снились ему в кошмарах. Об отце. Намджуне. Тэхёне, с которым там, далеко, в Долине, происходило невесть что.       Пару дней назад он написал Тэхёну письмо, на которое и не надеялся получить ответа.       Ты не отвечаешь, и я боюсь. За тебя, за мать. Я устал притворяться, будто ничего не знаю, Тэхён. Я знаю всё — о дикарях, о том, что Юнги послали вам на помощь. Но с тех пор, как он улетел, от вас я не слышал ни новости, а отец не говорит об этом со мной. Может, это мать заставляет тебя молчать, может, ты сам не хочешь говорить — но если тебе ещё дорог я, дорого всё, что мы с тобой пережили, брат, ответь мне. Прошу. Твой Сокджин.       Он правда боялся. Боялся услышать от отца, что Сынган пал, что замок их, родной дом, в котором Джин провёл почти всю жизнь, захвачен чужаками, что мать и брат его мертвы или в плену, что Юнги тоже погиб. Юнги — дракон, одно из самых могущественных существ в мире — он должен был расправиться с этими дикарями за один вечер и вернуться, но почему он застрял в Долине надолго? Что пошло не так?       От отца не услышишь ответов, говорить с ним, упрашивать, умолять — как биться головой о стену, бессмысленно и больно. Эту преграду не разбить. Презрение в его глазах не сменить на милость, на одобрение, какое-то подобие любви. Лорд Кибом всегда был суров, как скала, и в последние месяцы после смерти короля Тэяна стал ещё суровее, и с ещё большим неодобрением смотрел на старшего сына, будто не был доволен тем, кого вырастил, кого каждый день видел перед собой.       Невыносимо.       Невыносимо восставать против всех, зная, что за спиной у тебя нет никого, кто бы поддержал. Невыносимо восставать против собственного отца, зная, что он в любом случае тебя не примет, но продолжать надеяться где-то в глубине души… Надеяться увидеть чёртово уважение в его глазах. Доказать ему, что он, Сокджин, пусть и уродился омегой, но тоже может совершать великие дела.       Если бы это было возможно…       Послышался стук в дверь, обрывая мысль. Джин выпрямился, напуская на себя безразличный вид. Здесь, во дворце, никому, кроме собственного супруга, нельзя показывать своей озабоченности. Кроме Намджуна Джину было некому доверять.       — Войдите, — приказал он, и дверь отворилась, являя взору одну из птичек.       Тонкая, хрупкая на вид девочка лет одиннадцати робко прошмыгнула в кабинет, поклонилась до пола — русые пышные волосы свесились до самого ковра, в опасной близости от пыли, на нём скопившейся. «Птички» появились у Сокджина недавно — горстка подростков, специально обученных для слежки. В основном они выполняли грязную работу, были учениками и подмастерьями, слугами и пажами. Словом, нищие сироты, которых приютили во дворце, обучили грамоте и слежке, чтобы правители всегда были в курсе всего, что замышляют их подчинённые. О них Джин не знал до недавнего времени — лишь после приказа Намджуна направить свою проснувшуюся «смелость» на поиск предателей выяснил, что птички вообще существуют. С лёгкой руки короля они перешли в служение Сокджину и следили за всеми лордами Совета, принося известия.       Впрочем, довольно скудные.       — Докладывай, Са, — проговорил Джин, когда девочка выпрямилась. Отличительная особенность птичек — у них не было имён как таковых, и называли их лишь слогами, обезличивая, делая невидимыми ещё больше. В этой стране, если у тебя нет полноценного имени — тебя не существует. Ты никто.       Са сложила руки перед собой, взгляд устремила на ковёр. Намджун предупреждал: за личиной беззащитности кроется опасность. Детишек этих учили убивать помимо всего прочего — в том числе и себя, если их рассекретят. Чтобы не выдать нужной информации врагам, птички всегда носили с собой кинжал и цепочку на шее с маленькой ампулой. У девочки верёвка плотно обхватывала горло, и ампула виднелась над высоким воротником её серого, сшитого из грубой ткани длинного платьица. Взгляд Джина приковался к ней — и перед мысленным взором возникла картина, бросающая в дрожь.       Раздутое до безобразия лицо, минуты назад бывшее красивым. Налитые кровью глаза. Хрипы, кашель, кожа — фиолетовая, неестественная, как у мертвеца.       Мёнги… его предсмертный образ не покидал головы Джина с самого того вечера.       Где он сейчас, интересно? Скитается по улицам? Нашёл приют? Мёртв? После того, как Джин отвёл его к ведьмаку, о бывшем фаворите ничего не было слышно. Сокджину хотелось бы не думать о нём — проблем и так хватало с головой, — но, стоило глянуть на ампулу с ядом на горле девочки, как мысли его снова возвращались к тем минутам, когда…       — Всё по-прежнему, ваше величество, — Са всегда говорила тихо, почти шепча; приходилось изрядно напрягать слух, чтобы её расслышать. — После собраний лорды разбредаются по своим покоям. Лорд Бан и лорд Донг часто выпивают вместе и играют в карты на деньги. В последнее время среди них ведётся много разговоров о вас.       — Обо мне? — глухо повторил Джин, не отрывая взгляда от яда. Флакон похож на каплю, только синего цвета. Яд там — не такой мучительный, как тот, которым Джин отравил Мёнги. Расправляется мгновенно, и противоядия от него нет.       — Говорят, что никогда прежде не встречали столь дерзкого омегу, как вы. Лорд Бан и ваш отец негодуют особенно сильно.       Отец, значит… Ладно, Бан — старый козёл, не видящий в омегах ничего, кроме кукол для удовлетворения похоти, но лорд Кибом… Джин скривился, прикрыл глаза. Мысли путались, чувства тоже. Одно из них выделялось более явно, чем прочие, знакомое до мороза, прошедшего по коже — злость. Подобная той, какую он ощущал, когда говорил с…       — А что другие?       — Некоторые отлучаются в город, но ничем подозрительным не занимаются. Лорд Сонхо много времени проводит в своих покоях и отправляет письма. Пока ни одно из них нам перехватить не удалось, ваше величество, но мы делаем всё, что в наших силах.       Сонхо — один из немногих лордов, которых Намджун переизбрал в Совет заново. Джин присматривался к нему с подозрением больше, чем ко всем прочим. Может, в нём говорила чрезмерная подозрительность, может, он видел предателей короны там, где их вовсе не было, но с Паком Сонхо что-то было не так. Джин ему не доверял. Как и другим лордам Совета, впрочем, но ему — особенно.       — За лордом Сонхо следите пристальнее, — приказал он. — И будьте осторожны. О вас и ваших заданиях никто не должен знать кроме меня и моего мужа.       — Да, ваше величество.       Он помолчал немного, не зная, что ещё сказать.       — В замке ничего подозрительного не происходит? Ходят ли слухи о чём-то? Появились ли какие-то незнакомцы, о которых никто ничего не знает?       Са, не поднимая глаз, помотала головой.       — Никаких незнакомцев. Говорят о предстоящей войне с бастардом короля Тэяна. О вас, ваше величество — в основном о том, что вы до сих пор не подарили королю наследника, хотя уже пора, — Сокджин скрипнул зубами. — В остальном, во дворце пока затишье.       — Хорошо, — ничего хорошего не было, конечно, но Джин старался уверить в обратном хотя бы себя. — Можешь быть свободна, Са. Продолжай работать. Услышишь или узнаешь о чём-то — тут же беги ко мне, где бы я ни был. И остальным передай то же самое.       Девочка поклонилась и исчезла за дверью, будто её и не было. Джин остался один.       Откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Окно за спиной открывало вид на башни замка и город, но смотреть туда не было сил. Яркий солнечный свет вызывал головную боль, ослеплял и мешал связно мыслить. Полумрак кабинета был благословением. Нужно было привести мысли в порядок, но получалось скверно. Как-то плохо он справлялся с поиском предателей — найти вора из казны одно, но найти того, кто служит Хосоку… Чёрт, как же всё сложно.       Ещё эти лорды — надменные ублюдки, не желающие подчиняться, думающие, что могут стоять выше по положению, чем королевский супруг. Думающие, что могут перечить ему, что он — глупый мальчишка, лезущий не в своё дело, недостойный помогать в управлении страной. Как подмять их под себя, как показать, кто здесь главный? Сокджин не знал.       Пока что.       Топот шагов в коридоре, стремительный и громкий, раздался так неожиданно, что он вздрогнул. Какая-то его часть догадалась, кто и куда идёт — и он вновь напустил на себя спокойный, безразличный вид, выпрямился, взял одну из бумаг в руку, делая вид, что читает. Секунда, две, три… Шаги остановились за дверью, и издающий их ворвался в кабинет бесцеремонно, даже не постучав.       «Да, сегодня у меня полно посетителей», — мысленно протянул Джин с едким сарказмом и поднял глаза.       Отец, как и ожидалось. Взглядом можно резать сталь, но лицо — холодно и непроницаемо, как всегда. Лорд Кибом остановился, осматривая кабинет со странным выражением в глазах — удивление, любопытство? Трудно сказать. Молчал. Сложил руки за спиной, и уставился на Сокджина, пригвождая к месту.       Тишина затянулась. Джин смахнул со лба упавшую прядь волос, отложил бумагу в сторонку.       — Здравствуй, отец.       Тот промолчал. Само дружелюбие, как всегда.       И взгляд, каким смотрят на мерзких червяков, возомнивших о себе слишком много. Джин не хотел себе признаваться, но под взглядом этим он чувствовал себя червяком, жалким отребьем, недостойным носить фамилию и титул отца, недостойным называться королевским мужем. Недостойным даже существовать.       Снова внутри задело что-то — гордость, может быть… Джин старался подавить боль и ярость, растущие быстро, как сорняки. Очень старался.       Разговор ещё не начался, а участники уже были злы, как разъярённые драконы.       — Глупый юнец! — гаркнул лорд Кибом так, что стёкла задребезжали. — Куда ты лезешь?!       Джин моргнул. Медленно. Что-то в его лице изменилось, он это чувствовал. Хотелось показать себя отстранённым, но перед отцом не получалось. Отец всегда видел его насквозь.       — В Совете теперь только и говорят, что о твоей дерзости. Тычут меня носом в то, что я не воспитал сына должным образом. Что ты начал слишком многое себе позволять, Сокджин. Для тебя это всё игрушки, но ты даже не представляешь, как всё серьёзно.       Игрушки. Игрушки, он сказал.       Ладонь Джина превратилась в кулак.       — Дела королевства решает лишь совет и сам король. Королевскому супругу полагается выполнять собственные обязанности, и ты о них прекрасно знаешь. Так что заканчивай заниматься ерундой и подумай лучше над тем, чтобы…       — Чтобы трахаться с королём и рожать ему наследников одного за другим?       Лорд Кибом замолчал. Сокджин тоже — он не узнал собственного голоса. Даже в пылу их последней ссоры он не говорил с такой яростью, не говорил так твёрдо, так зло. Не говорил даже — рычал. И словами хлестал, как кнутом.       Ногти глубоко впивались в кожу ладоней, но кулак не разжимался.       Джин положил локоть на подлокотник кресла и принял деланно расслабленную позу. Движения казались деревянными. Он едва мог себя контролировать.       — Этого ты от меня хочешь, отец? Только такие планы у тебя были на старшего сына? Чтобы он подкладывался под человека, которого не любит, в месте, которое никогда не станет ему домом? В этой гнилой помойке, в этом змеином логове? Ты хотел, чтобы я остался здесь до самой своей смерти и был красивой картинкой, болванчиком, который сидит рядом с королём и кивает на каждое слово каждого альфы, что решил сострить или сумничать в его присутствии? Улыбается, делает вид, что он счастлив жить такой жизнью? Ты этого хотел, да? Такое будущее ты для меня готовил?       — Я готовил для тебя будущее короля.       — Нет, ты готовил будущее подстилки короля. Его ручной омежки, что будет сидеть сложа ручки, быть мальчиком в беде. Что никогда не будет показывать характера, никогда не будет иметь собственных желаний. Чёрт с ним, отправим его в столицу — зато не будет мешать брату становиться лордом Долины. А там пусть карабкается, как хочет. Он не настолько важен, чтобы рассказывать ему даже о том, что происходит у него дома, а уж об остальном и говорить нечего. Я не прав, отец? Разве ты так не думаешь?       Лорд Кибом промолчал. Кажется, он был в ярости не меньше, а может, и больше, чем Сокджин. Они смотрели друг другу в глаза, продолжая словесный поединок мысленным. Джин всей душой боялся проиграть, как всегда проигрывал, отводя взгляд первым, лишь бы не видеть отцовского презрения.       — Чего же ты хочешь, сын? Чего добиваешься, когда начинаешь дерзить людям Совета? Когда начинаешь лезть в дела государства, которые вообще тебя не касаются?       — Касаются. Я — муж короля, ты сам отдал меня за него, так что дела государства меня касаются. А что там думают лорды Совета, что они выговаривают тебе — тебе, деснице короля, подумать только! — мне всё равно. Тебе даже король Тэян в своё время не смел перечить, так что же ты испугался горстки каких-то лордиков, слишком много о себе возомнивших?       — Дурак! — взревел отец ещё громче, чем прежде — так громко он прежде никогда не орал. — Я боюсь не этих «лордиков» — я боюсь за тебя, идиот! У «лордиков» влияния и власти больше, чем у тебя когда-нибудь будет. Они при желании могут раздавить тебя, как муху. Чем больше ты дерзишь, тем больше настраиваешь их против себя. Да они избавятся от тебя при первой возможности, так какого чёрта ты вообще во всё это лезешь?!       — Я лезу, потому что не хочу быть пустым местом! — Джин вскочил, тоже начав кричать. Злоба переполняла каждую клеточку тела, безжалостная, хлёсткая, слепая. — Я хочу доказать тебе, что я тоже достоин уважения! Я хочу доказать тебе, папа, что я годен на что-то большее, чем просто быть королевским мужем, красивой куколкой, радующей глаз! Как ты этого не понимаешь? Я учился стрелять из лука и драться, познавал науки, стремился поступить в академию, чтобы стать великим учёным лишь для того, чтобы ты стал видеть во мне достойного сына, чтобы ты мной гордился! Неужели до тебя никак не дойдёт? Я делаю всё это для того, чтобы во мне начали видеть человека, способного на многое, а не просто красивого мальчика для королевской постели!       — Ты сведёшь себя в могилу. Я стараюсь обезопасить тебя от этого, но ты всегда был слишком горд и самонадеян. Бросаешься прямо в огонь, не боясь обжечься. Пойми ты, королевские дела — не твоего ума дело.       Эти слова… даже не пощёчина — удар кулаком прямо в челюсть.       «Он меня не слышит, — билась в голове истерическая мысль. — Он не понимает. Он вообще ничего не понимает и не видит».       Плечи его обмякли. Джин смотрел на отца и не верил, что любит этого человека, как любой сын должен любить своих родителей. Смотрел и не верил, что после всего, что старался до него донести, достучаться до стены, услышал лишь: «Это — не твоего ума дело». Слова о безопасности — чушь, ширма. Лишь бы убрать препятствие с дороги, убрать зарвавшегося мальчишку, мешающего под ногами.       Теперь-то всё стало ясно.       — Повторяю — не лезь в эти дела. Ты не так хитёр, не так умён, не так смел, как думаешь. Ты слишком горд и глуп, чтобы это понять. Так что лучше оставь это, пока не пожалел. Здесь, в этом замке, даже я не смогу тебя защитить, если ты зайдёшь слишком далеко.       Лорд Кибом развернулся и вышел — спокойнее, чем вошёл, ведь оставил последнее слово за собой. Джин, поддавшись волне чувств, поднявшейся изнутри, поглотившей его с головой, схватил со стола тяжёлый талмуд, который до того едва мог поднять, одной рукой и со всей силы швырнул его в дверь, яростно вскрикнув, словно дикое животное, загнанное в угол. Книга с грохотом обрушилась на дверь, затем — на пол. Руку прострелило болью. Эта боль стала последней каплей.       Джин, не в силах больше стоять на ногах, упал на колени и разрыдался.

***

      — Смотри, а это — пруд, в котором мы с Джином часто купались, когда были детьми. Повтори: пруд.       — Пруд, — выговорил Чонгук. Тэхён кивнул, улыбаясь, и посмотрел на ровную, тёмную водную гладь. Большое зеркало, глаз богов, устремлённый в небо и отражающий всю его бесконечность. — Красиво. Здесь.       — Да, — согласился Тэхён, чувствуя знакомую тянущую тоску где-то в груди, в опасной близости от сердца. — Очень красиво.       Снег успел покрыть тонким одеялом землю, деревья искривлёнными ветвями клонились к земле и жались ближе друг к другу, лишь бы согреться. Пар шёл изо рта при каждом выдохе, морозец касался кожи, норовил залезть под одежду. Лёд не тронул поверхности пруда, хотя должен был. Тэхён глядел в тёмные водные глубины, прислушиваясь к свисту ветра, к воющей тоске, пожирающей внутренности.       Чонгук тоже смотрел в воду, как очарованный.       — Боги смотрят, — прошептал он, и Тэхён растерянно моргнул, переводя взгляд на него. Мальчишка глянул на него в ответ, невинно улыбаясь. Что-то в его словах заставило мурашки побежать по телу. Приходилось раз за разом напоминать: перед тобой — опасное существо. Возможно, самый могущественный маг на земле, способный силой мысли смести Сынган и окружающие его горы, превратить их в пыль. Невинное, детское лицо, наивные глаза, улыбка — видимость, обман, маскировка.       Испуганный, затравленный вид — обман. Облик мальчишки — прикрытие для таящейся в нём смертоносной силы.       Мать напоминала об этом каждый раз, и Юнги напоминал. Тэхёну слишком легко было забыть об опасности, исходящей от мальчишки. Стоило посмотреть в глаза — и первым делом перед ним открывался всего лишь его ровесник, маленький дикарь, сжимающийся пружиной под давящим взглядом отца, будто пытающийся спрятаться. Ничего общего между ним и тем, кто поджёг лес, лишь бы продемонстрировать свою силу, показать истинную сущность. Пригрозить. Образы не сходились, обмануться было слишком просто.       Чонгук с интересом внимал его рассказам, пусть понимал его через слово, а Тэхён говорил, говорил и говорил, словно внутри прорвало плотину молчания. Когда в последний раз он разговаривал начистоту столь же открыто, не пытаясь показать себя более взрослым и самостоятельным? С той поры, как Джин уехал, Тэхён закрылся от остальных. И шутливые игры с другими мальчишками, беззаботные забавы, и даже письма брата перестали приносить ему радость. Мир вокруг померк, и от него хотелось закрыться. Матери не расскажешь всего, что творится на душе — встретишь отторжение, привычные уху фразы: «Это твой долг, не говори глупостей, пора тебе повзрослеть». Он и сам знал, что пора, но Чонгук одним своим обманчиво-безобидным видом будто напоминал: взрослея, не стоит забывать иногда впадать в детство. Хотя бы в воспоминания о нём.       Тэхён смотрел в глаз богов — поверхность пруда тронул порыв ветра, покрывая её мелкой рябью. Деревья зашевелились беззвучно. Чонгук рядом наблюдал с неугасаемым интересом.       — Я… скучаю по Джину, — вырвалось у Тэхёна неожиданно даже для него. О брате он лишь упоминал — Чонгук становился ещё более заинтересованным, когда слышал его имя; должно быть, даже не очень понимая язык, догадывался, насколько брат был для него важен. А то, что Джин был для него важен, Тэхён полноценно осознал лишь сейчас — слишком поздно для того, чтобы что-то изменить или хотя бы сказать ему об этом. — Всё пошло наперекосяк, когда он уехал, понимаешь? Он там один, на другом конце страны. Совсем один. А я даже не могу рассказать ему, что здесь происходит. Ни о том, что нам угрожает опасность, хотя он и так уже всё знает. Ни даже о том, что, — он усмехнулся невесело, — я, кажется, подружился с врагом. Я ведь не должен изливать тебе душу, не должен всё это рассказывать.       — Не должен.       — Но рассказываю. Зачем? Да чёрт знает. По всем правилам я должен сидеть с матерью и обсуждать план твоего убийства. А я вожу тебя на наше с братом место и говорю, что скучаю по нему и просто хочу, чтобы всё стало как раньше. Зачем я это делаю, не знаешь?       Он посмотрел на Чонгука, но тот глядел на него внимательно и серьёзно, чуть прищурившись и наклонив голову вбок. В какой-то момент Тэхёну показалось, будто мальчишка до единого слова понял всё, что ему было сказано, но мимолётное чувство исчезло.       Ветер трепал чёрные волосы маленького дикаря, и шерсть на одежде, которую он не менял, не желая надевать то, что ему предложили в замке. Тэхён рассматривал совсем юное, почти детское лицо, и видел в глубине тёмных зрачков какую-то… просьбу? Мольбу? Беззвучный сигнал к чему-то.       Он, не разгадав сигнала, отвернулся к пруду. Чонгук выдохнул — резко, разочарованно.       Показалось?       Молчали. Тэхён глядел на бегущую по водной глади рябь, Чонгук стоял рядом и смотрел на него. Он настолько погрузился в свои мысли, что забыл о его существовании — смотрел на воду и думал о том, как просто было раньше. Как здорово было шутливо драться с Сокджином, купаться с ним в пруду, бегать друг за другом, ссориться и мириться, получать от родителей за мелкие шалости. Как здорово было слушать рассказы Джина о звёздах, наблюдать за ними с астрономической башни. Как прекрасно было мечтать о будущем, которого не случилось.       Как восхитительно было не взрослеть.       Краем глаза он усмотрел маленькую вспышку — и резко повернулся. Чонгук стоял на месте, опустив руки, взгляд его был устремлён вниз. Пристыженный. Что с ним? Что это была за вспышка — такая знакомая, будто он её где-то видел? Тэхён замер, вглядываясь в лицо Чонгука — тот не поднимал взгляда. Весь сжался, как под взором Гуннара. Наблюдая со стороны за их редкими разговорами, можно было подумать, что он его боится. Тот, кто может смести Долину в пыль лишь силой мысли, мог кого-то бояться. Это не укладывалось в голове.       Тэхён хотел спросить, в чём дело, но Чонгук вдруг поднял взгляд — глаза его горели, гипнотизируя, заставляя в них утонуть. Что-то внутри оборвалось, когда их взгляды встретились. Тэхён потерял ощущение твёрдости, земли под ногами, потерял равновесие, способность мыслить. Он не знал, что с ним, и, наверное, не хотел знать. Просто чувствовал себя… очень странно.       Так, как никогда раньше.       И хорошо, и плохо. И легко, и тяжело. И дышать стало труднее, а с другой стороны — легче. Дух метался от одной крайности к другой, не желая выбрать что-то одно. Будто кто-то залез ему в голову и перевернул все мысли вверх дном. И так беспорядочные, они совсем потеряли связность, и угнаться за ними, ухватиться хоть за одну стало совсем невозможно.       Что с ним? Что с Чонгуком? Почему у него такой виновато-растерянный вид?       Что только что случилось?       Маленький дикарь поднял руку — Тэхён хотел отшатнуться, но не успел. Ладонь легла на плечо, придавливая его к земле, заставляя упасть на колени, но он не упал. Смотрел в глаза-угли, тлеющие диким пламенем, опасным и притягательным, и не думал ни о чём. Вообще. Впервые за последние месяцы.       Стало так свободно, так хорошо. Будто одним взглядом и касанием Чонгук забрал его тревоги, его боль и тоску, пожирающие и так истрёпанные от переживаний внутренности.       — Не грусти, — выговорил Чонгук с едва заметным акцентом. Голос его дрожал и был тих, как шуршание ветвей над головой. Похожий больше на шёпот. — Всё будет хорошо.       И убрал руку, отворачиваясь и быстрым шагом уходя прочь. Уши его пылали. Тэхён глядел ему вслед, на нервные движения, дёрганную походку, слушал собственное сердце и… не понимал решительно ничего.       Вообще.       Но легкость от мыслей, лёгкость от тревог, осталась. Чонгук ушёл, оставив ему в дар долгожданное спокойствие — случайно или намеренно, оставалось только гадать. Тэхён приложил руку сначала к щеке — горячей, наверняка красной, — затем к груди. Сердце колотилось ненормально быстро, как после драки или бега, но ведь он стоял на месте. Ничего не произошло. Так почему он так разнервничался?       Силуэт мальчишки скрылся среди ветвей, сливаясь с ними. Тэхён выдохнул, запуская ладонь в волосы. Глаз богов безмолвно наблюдал, не давая ответов. Прохладный взгляд заставил дрожь пробежать по телу. Мир вокруг погрузился в безразличное безмолвие, и к Тэхёну постепенно пришла способность мыслить связно.       За спиной хрустнула ветка, и он дёрнулся от испуга, резко оборачиваясь.       — Это я, юный лорд, — Юнги неловко высунулся из-за куста, поднимая ладони и ухмыляясь. Чешуйки на лице и шее поблекли — может, так казалось из-за отсутствия солнца. Тэхён промолчал, не зная, как реагировать на внезапное появление. С драконом они почти не пересекались в последнее время, аккурат после того, как он стал проводить все свободные часы и минуты с Чонгуком. Чаще всего Мин общался с леди Элинор, наверняка обсуждая с ней план избавления от дикарей, а Тэхёна к их совещаниям не допускали. Его роль была в другом, но… он и с ней справлялся не лучшим образом.       Делал недостаточно, как говорила мать.       Он ведь всегда делал недостаточно.       Юнги выпрямился, отряхивая тёмно-зелёное одеяние — даже в холодную погоду зимнего плаща на нём не было. Тэхён слышал, кровь драконов настолько горяча, что может согревать их в любую, даже самую страшную стужу, и Юнги подтверждал этот факт. Из более-менее тёплой одежды на нём был лишь камзол, а под ним — расстёгнутая до груди рубашка. От одного только его вида хотелось закутаться ещё в пару слоёв одежды, но самому Мину, видимо, было комфортно и так. Он посмотрел на Тэхёна и подозрительно прищурился. Его глаза тоже гипнотизировали — отличительная особенность магических существ, видимо, — но не так, как глаза Чонгука. Те завораживали как-то… особенно. По-другому. Более естественно.       — У вас потерянный вид. Что-то случилось?       Тэхён напрягся — и это от дракона не укрылось. Он читал людей, читал их эмоции без особого труда, так что при одном взгляде догадался, что что-то нечисто. Может, хотя бы он объяснит, что это за странное чувство, накрывшее Тэ с головой от одного только взгляда Чонгука? Сам он не смог бы ответить даже под пытками.       — Ничего, — ответил он медленно, растягивая гласные. Юнги не моргал — Тэхён не был уверен, что он моргал в принципе, — и это нервировало. Драконы восхищали — грацией в каждом движении, мощью, неспособной скрыться даже за образом обычного человека, хрупкого и беспомощного. И пугали ровно настолько же, насколько восхищали. Внушали трепет при одном взгляде. Тэхён не видел Юнги в его истинной форме, но мог догадаться, какая сила крылась под оболочкой гибкого, стройного юноши. Какое создание таилось под кожей человека. — Вы… зачем-то меня искали?       Юнги хмыкнул.       — Вы догадливы, милорд. В самом деле, искал. Скоро обед — леди Элинор просила предупредить вас, что наши почтенные гости будут присутствовать. Так что ведите себя осторожно.       Тэхён прищурился.       — Я думал, подобные просьбы передаются слугами. Вы, Юнги, тоже наш гость, и не обязаны бегать по мелким поручениям, как мальчишка.       — Формально — да, — лицо дракона не дрогнуло, глаза не сверкнули опасным блеском. Походили они на два болота — глубоких, таящих в себе что-то недоступное. — Но я нахожусь здесь по приказу и выполняю приказы. Можно сказать, я — такой же слуга, только более привилегированный.       — Но вы же дракон…       Юнги ухмыльнулся. Тэхён не понимал, задевало ли его собственное положение — при такой силе, при таком могуществе быть кем-то немногим большим, чем простой слуга… Слишком профессионально Мин скрывал собственные эмоции, с той же лёгкостью, с какой читал эмоции других.       — Драконы подчинены людям. Это общеизвестный факт. С той самой поры, как первому из королевской династии Кимов удалось привязать к себе дракона ментально, мы стали вашими подчинёнными. Слугами.       — Рабами, — вырвалось у Тэхёна против его воли.       Юнги поморщился.       — Неприятное слово. Я предпочитаю его не использовать.       «Используй, не используй — факт остаётся фактом. Ты раб своего короля. Физически и душевно», — подумал Тэхён, но вслух этого не сказал. Испугался слегка — и этих мыслей, пропитанных ненужным дракону сочувствием, и реакции, что последует за ними, произнесёнными вслух. Что-то во взгляде Юнги всё-таки изменилось — может, прочитал ответ по его лицу. Считал с души.       — Простите, Юнги. Я не должен был лезть… в ваши дела.       — Я думал, лорды потеряли способность извиняться. Вы похожи на своего брата, — задумчиво произнёс Юнги. — Он, как и вы, не смотрит на меня, как на слугу. Я, наверное, первый дракон за последние сто лет, видящий и чувствующий, что ко мне, как в старину, относятся с восхищением.       Это настолько очевидно?.. Тэхён усомнился — многие относились к драконам с благоговением, или, может, ему так казалось? Давно ли он видел настоящего дракона из плоти и крови? Давно ли обращал внимание на реакцию простых людей на него? Конечно нет — занят был лишь мыслями о том, как такое могущественное и прекрасное создание может прятаться за маской обычного человека и подчиняться обычным людям, будучи сильнее них в сотни раз.       Он не был так одержим драконами, как Сокджин, но тоже ими восторгался. И мысль о том, что другие относятся к этим существам как-то иначе, никогда не приходила ему в голову. Одно время он тоже хотел завести себе дракона — и лишь сейчас осознал, что, заведя его, обрёк бы на эмоциональную зависимость. Прежде он бы даже не подумал об этом.       Молчание затянулось. Тэхён, утонувший в размышлениях, не сразу его уловил — а Юнги не прерывал ход мыслей, лишь наблюдая за тем, как чувства сменяют друг друга. Не надоело ли ему ощущать чужие эмоции вместо своих? Чувствует ли он сам что-нибудь?       — Пойдёмте, милорд, — Юнги заметно помрачнел — и второй раз за всё их знакомство показал себя… уставшим. Уставшим и настоящим. Ссутулился, погас. Отвёл взгляд, переставший быть магнетически волшебным. — Скоро начнётся обед.       Шли в полной тишине — все полчаса до начала трапезы Тэхён проходил где-то вне самого себя. Сначала странное поведение Чонгука, потом Юнги… И его собственная реакция на первое и второе — всё выбило из колеи. Он не сразу ответил на приветствие матери, не сразу включился в беседу, не сразу даже полностью осознал, где находится.       Леди Элинор сидела во главе стола, Тэхён — по правую руку от неё, Юнги — по левую. Напротив — Гуннар, Чонгук и их приближённые. Маленький дикарь сжимался под каждым взглядом своего отца, а тот, своим видом не показывая ни недовольства, ни злобы, ни чего-либо ещё, всё равно наводил на мальчишку страх. Тэхён встретился с ним взглядом, и Чонгук, порозовев, сразу же уткнулся в свою тарелку, не сказав ни слова за всё время. Юнги переводил слова Гуннара леди Элинор, и наоборот, а сам кидал краткие взоры на Чонгука и Тэхёна — насмешливые и подозрительные. Все за чёртовым столом вели себя странно — и сидеть здесь, медленно поедая пищу, не лезшую в горло, казалось пыткой.       Тэхён всё метал взгляды на Чонгука, но тот больше не поднял глаз. «Какого чёрта я на него смотрю? — подумал он и покраснел. — Какого чёрта он на меня не смотрит? Что произошло там, у пруда? Что это было вообще?»       — Я всё-таки не теряю надежд, что для обеих сторон всё закончится мирно, — говорила леди Элинор, неспешно отпивая воду из высокого стакана. Юнги тут же переводил её слова на язык Гуннара, чужеродный, грубый и непонятный. Язык дикарей. — Нам не нужны проблемы и дополнительные войны — на юге назревает ещё одна война, и её уже называют Войной Двух Королей. Наша семья не может остаться в стороне — мы нужны его величеству, моему старшему сыну, и королю, его мужу.       — Он говорит, что может, после заключения брачного союза его сына с вашим, отправить в числе ваших солдат и своих людей в том числе. Неуязвимые к магии и огню, они могут быть весьма полезны.       Губы матери тронула презрительная ухмылка, но её заметили лишь Тэхён и Юнги.       — Как будто кучка грязных дикарей может тягаться с хорошо обученными солдатами… Передай ему, что я буду признательна, если он предоставит мне своих воинов. Я верю, что они могут нам пригодиться.       Гуннар ухмыльнулся, отсалютовав ей своим бокалом. Леди Элинор ответила тем же. Один из людей Гуннара взял нож, чтобы отрезать кусок хлеба — необычайное проявление манер для северного племени… К полудню они уже были достаточно пьяны, и мужчина, не в силах совладать с ножом, порезался, причём сильно — кровь обильно полилась из раны, капая прямо в тарелку. Его более трезвые товарищи что-то проворчали, и вдруг Тэхён ощутил, как атмосфера в обеденном зале накалилась за считанные секунды. До предела.       Он не понял, что произошло. Взгляды всех без исключения присутствующих были прикованы к пьяному дикарю — и он сам, зажимая ранку пальцем, замолчал, мигом протрезвев. Кровь лилась тонким ручейком, но к ручейку этому все присматривались тщательно, как к чему-то неизвестному, потенциально опасному. Особенно тщательно смотрела мать. Чонгук впервые за весь обед поднял взгляд и тоже уставился на капли крови. Тишина казалась оглушающей.       Тэхён понял лишь спустя минуту или две.       Порез не заживал. Кровь лилась. Вред коже был нанесён простым ножом. Это значило лишь то, что…       Дикари были уязвимы к холодному оружию. Их можно было убить. Заколоть.       И Гуннар тоже понял, что они поняли. Продолжалась невидимая дуэль — Гуннар смотрел на леди Элинор, и она — на него, выжидая. Тэхён чувствовал, как колотится сердце — он боялся. По-настоящему. Боялся, что ранка заживёт сама собой, опровергая догадку, что вот-вот начнётся резня, что кто-то вздохнёт — и это станет отправной точкой к насилию и пролитой крови. С одной стороны — от дикарей можно было избавиться сейчас. С другой — сделаешь одно неверное движение, замешкаешься, и Чонгук не оставит от замка даже кучки пепла. Первым делом нужно было убрать его. Но как?       Леди Элинор улыбнулась и отставила бокал в сторону. Повернулась к служанке, незримой тенью ждущей приказа в углу, возле двери.       — Отведи нашего гостя к лекарю — пусть он обработает ему рану, чтобы не попала грязь.       Служанка, сжавшись испуганно, повела мужчину к дверям. Дикари расслабились. Тэхён тоже, самую малость. Напряжение пошло на спад, но не пропало полностью. Тэхён знал свою мать — за несколько секунд полного молчания она уже придумала, где, как и при каких обстоятельствах умертвит всех дикарей до единого.       Юнги очаровательно улыбнулся.       — Гуннар говорит, что признателен вам за вашу доброту, леди Элинор.       Она улыбнулась в ответ — и помолодела сразу лет на десять. Тэхён невольно засмотрелся — такой чистой, бескорыстной, удивительно красивой улыбки он не видел на её лице так давно…       А она протянула сладким, певучим голосом:       — Пусть побудет признательным ещё немного. К полуночи его и его людей не станет. Мы ведь уже знаем, как их убить, не правда ли? Настало время им расплатиться за свою наглость — тогда-то он и увидит мою настоящую доброту. Мерзкий, жалкий, отвратительный дикарь.       Тэхён встретился взглядом с Чонгуком. Тот впервые за день не отвёл глаз.

***

      Натяжение тетивы. Скрип, едва слышный. Напрягающиеся мышцы. Цель там, вдали. Руки не потеют, голова — чиста и ясна. Всё его внимание — на цели. Стрела зажата меж пальцами, лёгкая, как пух. Вдох, второй, третий.       Пора.       Он отпустил стрелу — и она со свистом улетела вдаль. Стремительная, резкая птица без крыльев. Секунда — и наконечник вонзился в крашеное дерево на другом конце тренировочного поля. Стрела попала точно в центр и теперь покачивалась вверх-вниз. Джин опустил лук. Руки болели с непривычки — давно не брался за оружие. Десять стрел, и ни одна не пролетела мимо — навыка он не растерял. Хоть что-то получалось у него хорошо.       Стражи, безмолвные и безликие, наблюдали за ним из теней. Факелы, зажжённые по периметру поля, освещали его достаточно сильно. Стрелять в вечернем полумраке — не лучшее решение, но сейчас, когда тренировок не было и никто не мешал, стрельба казалась Джину идеальным времяпровождением.       После истерики он не чувствовал ничего. Апатия поглотила его с головой и казалась спасением. Голова болела, с лица ещё не пропали пятна и слабый отёк, веки опухли, но в целом… Лучше не стало. Кого он пытался обмануть?       Стали возвращаться мысли, вновь разгорался внутри огонёк злости. Сокджин старался его погасить, но без особого усердия. Ярость он вкладывал в каждую стрелу, что брал из колчана. Цель виделась лицами отца, Мёнги, всех лордов Совета, смешавшихся в одно чудовище, которое следовало убить. В наложившихся друг на друга яростных масках он чаще и чаще успевал разглядеть собственное лицо — и оно было отвратительнее всех.       Он не знал, кто он такой. Что он такое.       Он едва не убил человека и искренне этим наслаждался, глумясь и издеваясь над ним. Он не винил себя за это, не оправдывался и не извинялся. Он ненавидел отца так же сильно, как любил. Он возложил на себя задачу сделаться значимым в королевском дворце, но попытки его встречались другими как баловство, гордость, глупость. Наивное, детское желание лезть «не в своё дело».       Может, это и впрямь так? Может, он и правда всего лишь никчёмный, тупой омега, слишком много о себе возомнивший? Может, он и в самом деле недостоин быть мужем короля? Может, он и впрямь был недостоин принимать участие в делах государства наравне со своим мужем? Недостоин был даже послушания, подчинения, полного и беспрекословного, какое полагается любому правителю?       Сокджин хмыкнул. Взял стрелу, наложил её на тетиву. Снова обожгло яростью, стоило вспомнить слова отца: «Это — не твоего ума дело».       Не твоего ума дело.       Он выстрелил.       Да с чего ты вообще это взял?!       В какой-то миг его и впрямь посетило желание отступить. Бросить всё и принять роль безмолвной куклы, какой многие здесь предпочли бы его видеть. Но он знал, что не сможет быть таким. Это — не его роль, не то, чего он хотел. Он хотел стать значимым, весомым — раньше в науке, но теперь, когда мечтам сбыться не суждено, хотя бы в дворцовых интригах и политике. В чёртовом дворце и королевстве. Чтобы его уважали и боялись. Чтобы на него смотрели, как на настоящего правителя, наравне с Намджуном.       Он скорее сбросится с башни, чем отступит. Даже если под угрозой будет его жизнь. Если отец и впрямь хотел защитить его от дворцовых интриг — оставил бы его в Сынгане, а не привозил бы на съедение неверным лордам, прекрасно зная, что сын рано или поздно будет лезть «не в своё дело».       А его слова о глупости и наивности — чушь собачья. Лорд Кибом мог обмануть кого угодно, но не Джина. Они знали друг друга как облупленные — и отец тоже прекрасно это понимал.       Послышались двенадцать ударов колокола, далёкие и глухие — один из главных городских храмов оповестил о начале нового дня.       Полночь. Пора исполнять супружеский долг.       Давно они с Намджуном этим не занимались, и Джин не имел ничего против, но сейчас в нём зажёгся странный огонь — и он, бросив лук, отправился в покои, ведомый внезапно возникшей страстью. Желанием, тёмным, хищным. Ему не хотелось противиться — Джин не знал, в чём причина, и не хотел знать. Стремительно шагал по коридорам, едва не переходя на бег. Остановился лишь у дверей покоев — рука нависла над ручкой двери, и в голове стало слишком пусто.       В самый последний момент он почему-то, чёрт возьми, разволновался.       Но, поборов это, открыл дверь и вошёл. Намджун, стоявший у окна и смотревший на город, обернулся. Обнажённый. Вокруг бёдер обмотано полотенце, с волос капает вода. Кожа раскраснелась от горячей воды. Только пришёл из ванной. Джин слегка смутился, но ему хватило смелости ухмыльнуться.       — Ты поздно, — протянул Намджун ровно и устало. Скользнул взглядом по Джину — от глаз, к шее, потом к груди, животу, паху, ногам. Может, уловил его настроение и поддался. Может, ему просто захотелось разрядки. Хотелось забыться и отвлечься. Может, он давно об этом думал.       Может, стоило перестать анализировать и поддаться влечению в кои-то веки, на время забыть о недоверии и выросшей между ними стене. Джин скинул верхнюю одежду, бросив её на пол. Оставил обувь позади возле двери. Неспешно приблизился к Намджуну, кладя руки на голые плечи. Широкие. Горячие. Сильные.       Знакомый дурманящий запах ударил в нос, и голова закружилась. Желание стало навязчивым, болезненным, зудящим. Стало слишком тесно в собственном теле, живот свело от желания прикоснуться. «Течка, — понял он, чувствуя, как реальность постепенно ускользает, оставляя лишь жгучее, неконтролируемое, дикое желание. — Течка началась». Все чувства обострились, бельё вдруг стало влажным и горячим. Все проблемы остались позади, и внимание Сокджина приковалось к глазам Наджуна — чёрным, как тлеющие угли.       Он ощутил его руки на талии и почувствовал, что потихоньку плавится от ласковых касаний.       — Джин…       Он прикоснулся кончиком носа к носу Намджуна, едва задел губами его губы. Лизнул нижнюю игриво, внутренне сжимаясь от каждого вдоха, от каждого прикосновения. Как он его хотел! Как сильно его тянуло к нему! Никогда прежде он сам не делал первого шага, но теперь что-то изменилось — и он, прижавшись губами к его губам и телом к его телу, прошептал едва слышно:       — Я хочу тебя…       Джун зарычал, обнимая его и со всей силы прижимая к себе. Плотно, будто пытаясь слиться воедино. Джин ощущал, как он возбуждён, и это заставило его потерять голову окончательно.       — Я тоже хочу.       — Так возьми же. Чего ты ждёшь?       Намджун медленно поцеловал его, и неспешно спустился губами от губ к подбородку, затем к шее — и Джин не сдерживал рваных выдохов, прикрыв глаза и молясь лишь о том, чтобы это не заканчивалось никогда. Эти поцелуи в шею, руки, шарящие по телу, огонь, разгорающийся всё сильнее, неконтролируемый, горячий, но неопасный. Он, на удивление, лишь согревал. Давал чувство безопасности и покоя.       — Как ты хочешь? — прошептал Намджун ему в ухо, и тело Джина покрылось мурашками. — Грубо, нежно?       Чёрт… Он содрогнулся, сжимая пальцы, слегка царапая кожу Намджуна ногтями. Уткнулся губами в его плечо, недолго размышляя. Недолго — потому что Джун облизнул раковину уха и прикусил мочку, рвано дыша, и Джин снова потерял способность нормально мыслить.       — Без разницы. Как ты хочешь.       — Главное — чего хочешь ты.       — С каких пор?       — С тех, когда я признал тебя своим мужем. Выбирай.       «И когда же ты меня признал?» — хотелось спросить, но голова затуманилась, и терпеть зудящее жжение стало невыносимо. Он поцеловал его в щёку, мазнул по ней кончиком языка, запустив пальцы в мокрые волосы.       — Грубо. Так грубо, как только сможешь.       Намджун ухмыльнулся и кивнул, но обещания не сдержал. По крайней мере, не до конца.       Потому что чередовал нежность с грубостью, и первого было больше, чем второго. Джин не жаловался — он горел. Стонал, едва не срывая голос, и умирал, разлетаясь на мелкие части. Он никогда не думал, что в постели ему может быть так хорошо. Он неистовствовал, не веря, что это — правда. Доходя до разрядки, обнимал Намджуна так сильно, и так ненасытно целовал, что и сам не верил, что всё это с ним происходит. Мог ли он раньше знать, что когда-то будет отдаваться человеку, которого не любит, с таким жаром, пылом, с таким желанием?       Намджун что-то сказал, но Джин его не слышал. Он открыл глаза, уставившись в потолок, и почти впервые за ночь обретя способность мыслить ясно. Волосы Намджуна щекотали щёку, дыхание слышалось в ухе. Горячая кожа прикасалась к его собственной, не менее горячей. Удовольствие, пульсирующее и яркое, растекалось по всему телу. Джун уже был близок к финалу — Сокджину оставалось только ждать, потому что его финал уже наступил.       Он смотрел в потолок туманным взглядом, и одна мысль, настойчивая и твёрдая в своей непоколебимой уверенности не выходила у него из головы.       «Я, кажется, влюбился в него».       И он не знал, смеяться ему или плакать на этот раз.