Когда разум лжёт

На торжественный ужин в честь Рождества ученики собрались в украшенном Большом зале. Золото и серебро мастерски обрамляли древние, массивные камины и статуи мифических существ, захватывали внимание, стоило только отворить дубовые двери. Хогвартс не изменял традиции, и вдоль стен вновь выстроились гигантские ели, ветви которых, припорошенные снегом, переливающимся всеми цветами радуги, казались пушистыми, за счет нежного, припыленного бирюзового на кончиках. В воздухе витал сладковатый запах выпечки с корицей, смешиваясь с ароматом запеченных яблок, ванили и имбиря, погружая в счастливые воспоминания. Идеалистическую картину завершал все тот же мерцающий снег, волшебно спадающий с потолка, сейчас отображающего спокойное ночное небо. В этот раз в школе на каникулы осталось всего двадцать восемь учеников, поэтому было решено преподавателям и студентам сесть вместе, за большим круглым столом из темного дерева, появившимся этим вечером вместо привычных обеденных столов факультетов. Когда директор витиевато поздравила присутствующих с наступающим праздником и пригласила на пиршество, рядом с профессором Андерсоном оставалось свободным последнее место, которое заметил Саймон. Непроизвольно промелькнула надежда: «Вдруг это для него?», которая, однако, была разрушена Ричем, покачавшим в ответ на его немой вопрос головой. Он напомнил, что еще не хватает профессора Рида, который, впрочем, не заставил себя ждать. Через минуту тот появился рядом со столом с подозрительной синей бутылкой в разбитых руках, покрытых таким количеством уже заживших шрамов, что Когтевранец подумал — удивительно, что он вообще может в них что-то держать. Бутылка странно булькнула, когда он с ухмылкой передавал ее профессору Макгонагалл, видимо, в качестве подарка, так как на ней был криво приклеен бантик. То, что бантик был волшебным, стало понятно после того, как он, мелькнув, из грязно-коричневого сменил свой цвет на алый, попав в руки к директору. Ричард, наблюдавший за происходящим, тихо шикнул, подавляя смешок. Похоже, что цвет зависел от личности того, кто держал его в руках. Гэвин же довольно громко выругался, когда увидел, что ему досталось место аккурат между двумя Андерсонами. Его совершенно неискренние извинения после уничижительного взгляда половины преподавательского состава только добавили поводов для веселья студентам, сидящим рядом, тут же зашушукавшимся со смехом. Зная, что эти смешки могут стать поводом для конфликта, Коннор попытался приободрить ворчливого друга, отвлекая его на себя, тепло поприветствовав. Обняв, он подарил ему небольшой серебряный сверток. Обращая внимание на вкуснейшие блюда и роскошные убранства вокруг них, Андерсон просто источал позитив, но Рид, казалось, пропускал все мимо ушей и с выражением лица, отображающим его тотальное недовольство, смотрел в одну точку, будто собираясь с гневными мыслями. Немного погодя, добродушный кареглазый профессор сдался в своих попытках и переключился на разговор с директором, но как только это произошло, Гэвин разморозился и начал мешать их диалогу, вставляя не к месту шуточки на грани фола. Ричард, закативший глаза от громогласного дикого смеха Рида над своей же пошлостью, посмотрел на своих друзей с выражением высшей снисходительности на лице. Тут уже настало время ребят прыснуть в свои бокалы, да так, что брызги сливочного пива оросили и соседей по столу, и их самих. Девушка из дома Слизерин, сидевшая рядом с Джошем, ахнула, когда на ее рыжие волосы попали сладкие капли, и зашипела на него с нескрываемым раздражением, на что обычно дерзкий и опасный темнокожий парень смутился и начал невпопад колдовать чистящие заклинания, которые как назло срабатывали не по назначению, то очищая ее изумрудное платье от пайеток, то вычищая тарелки от еды. По мере того, как она менялась в лице, пунцовея от ярости, он краснел от стыда. Смущением загнанный в угол, не зная, как все исправить, Джош, в итоге, от страха просто наехал на нее в ответ. К счастью, их начавшуюся перепалку прервал Саймон, у которого уже не получалось сдерживать смех, а Ричард выручил, сколдовав адекватное заклинание. Слизеринка, увидев, что все исправлено, хмыкнула и демонстративно отвернулась, в то время как Джош в полном недоумении, хватая ртом воздух, будто хотел что-то сказать, только разводил руками. В каминах потрескивал согревающий огонь, слышались звон бокалов и радостный гомон, гармонично дополняющие идиллию вечера. Вытирая слезы, проступившие от искреннего смеха, Саймон положил руку на плечи растерянного и возмущенного друга и притянул его к себе, приободряя. — Смотри-ка, кажется, в этот раз Норт была вполне снисходительна к тебе, — растягивая слова, шутливо сказал он и подмигнул ему. — Я думаю, твое внимание к ней не проходит даром. — Отстань, Сай! — Джош отмахнулся от смеющегося друга, но улыбнулся, примиряясь со случившимся, и углубился в изучение окружающих яств. Кулуарная обстановка за общим столом позволяла преподавателям и студентам быть ближе друг к другу. Наблюдая за тем, как профессор Рид с выражением высшего, на которое он только способен, охреневания смотрит на Ричарда, слегка наклонившегося к нему и тихо внушающего свои представления о том, как стоит вести себя за столом, Саймон восхищался тем, что его друг буквально ходит по лезвию острого как бритва характера профессора. Он подумал, что эта ни разу не сладкая парочка каким-то непостижимым образом все же уживается. Более того, их общение определенно доставляет извращенное удовольствие обоим участникам процесса взаимного унижения. Не выдержав продолжающихся нравоучений, Гэвин как бы по-дружески положил ладонь на плечо занудливого Когтевранца и сам уже наклонился прямо к его уху, не давая услышать, что же он отвечает. Зато Саймон увидел, как он сжал руку так сильно, что шрамы проступили на побелевших костяшках. Ричард нахмурился, но руку не убрал, а только лишь похлопал по ней, кивая. Скорее всего, это «понимающее» согласие и отказ от спора стали бы поводом для новых доебов от Рида, но профессор Андерсон спас своего сына, громко посоветовав профессору зельеварения откушать пудинг, из-за чего в их сторону повернулось несколько человек, услышавших это предложение. Под интересующимися взглядами Гэвин решил отступить, переключив свое внимание на радостно щебечущего Коннора, который уже услужливо протягивал ему кусок побольше. Освободившись от хватки, плечи Ричарда распрямились, и он, проявив столь редкое для него очаровательное смущение, рисовавшее красным по высоким скулам, повернулся в сторону друзей. Увидев, что Саймон смотрит прямо на него с нескрываемой улыбкой, юноша, прикрыв глаза, лишь в стеснении качнул головой. В это время Джош с упоением наслаждался ужином, успевая отдавать восторженные комплименты не только индейке и тому самому Рождественскому пудингу, но и Норт, которая все же сменила гнев на милость. Проявлялось это тем, что она делала вид, что не замечает его. Однако в ответ на особенно удачные комментарии парня у нее приподнимался уголок рта, выдавая ее расположение. Все за столом ощущали атмосферу праздника, которая позволяла быть немного свободней, чем обычно — преподаватели травили байки о прошлом, ученики активно развивали отношения, а особенно смелые, как Ричард, участвовали в полемиках вместе с любимыми учителями. Только драгоценные друзья давали безутешному Саймону минуты, когда он мог забыть о чувстве одиночества, поселившемся в его груди. Их искренность и привычные действия позволяли ощутить надежность, так необходимую для него, а безоговорочная помощь в расследовании исчезновения профессора укрепляла надежду. Они договорились обсудить результаты сегодня. Несмотря на то, что Саймон хотел как можно скорее начать это обсуждение, он оттягивал его, потому как боялся, что результаты его не порадуют. Через пару часов после начала большинство преподавателей успело удалиться, а директор продолжала однозначно повеселевший разговор с профессорами Андерсоном и Ридом. Не сливочное пиво пробудило в Макгонагалл не менее дерзкую натуру: они на пару с Гэвином дегустировали его подарок, в то время как Коннор поддерживал их, не принимая активного участия, а лишь внимательно наблюдая за участниками эксперимента. В какой-то момент, поняв, что дегустация начала выходить из-под контроля, он взял разнузданного бывшего Слизеринца под локоток и, скоро попрощавшись, аккуратно вывел его из зала под громогласные заверения последнего, что, мол, он «стекл как трезвышко», и предложения отправиться на Астрономическую башню, вспомнить былое. Саймон отметил, что, наверное, способность укрощать зверей у Андерсонов в крови. Расслабленность и праздничная вседозволенность читалась в лицах последних участников ужина. Когда они, посмеиваясь, покинули стол и, судя по поведению некоторых, отправились исследовать укромные уголки и высокие башни замка, троица верных друзей осталась наедине. Джош, окрыленный невероятной щедростью — гордая Слизеринка в конце вечера одарила его вниманием и даже согласилась встретиться с ним на следующий день, что бы он мог принести свои извинения в более подходящей форме — насвистывал прилипчивый мотивчик. Ричард, выудивший из ниоткуда пергамент, что-то сосредоточенно писал и, когда Саймон подергал его за рукав, обращая внимание на то, что все ушли, остановился, чтобы показать им записи. В них он указал все, что выяснил от директора. Она заявляла, что профессор Манфред, находящийся сейчас на своей родине, должен отсутствовать до начала следующего года, и что задержек с его приездом не должно быть. Как ни странно, от профессора Рида тоже была информация. Он подтвердил, что возвращение Маркуса займет какое-то время, так как он находится слишком далеко, чтобы использовать привычные способы магического перемещения. Джош отвлекся от своих мыслей и спросил: — Что прям так и сказал? — Не совсем, — Ричард вздохнул, готовясь к длинным объяснениям, но, видно, передумав, умолчал. — Пожалуй, я не стану описывать все подробности нашего разговора. Скажу только лишь, что Гэвин показал себя легко поддающимся на провокации. — Интересно, о каких именно провокациях ты говоришь? — Саймон прищурился и укоризненно пригрозил пальцем, на что тот лишь пожал плечами, уходя от ответа. Так как Джошу ровным счетом ничего не удалось выведать, а информация Саймона лишь подтверждала то немногое, что получил Рич, они пришли к главному выводу, что профессор Манфред должен вернуться в школу. Это давало большую надежду, однако, было основано в общем только на словах директора, а значит не имело пока особого подтверждения. Было принято решение воспользоваться полномочиями старосты, коими обладал Саймон, и попробовать ночью под шумок поискать переписку, которую, по предположению Андерсона-младшего, должен был вести его отец с Маркусом. Обрадовавшийся Гриффиндорец — наконец он может проявить свою храбрость — согласился без сомнений, однако уточнил на всякий случай: — Ричард, ты уверен, что твоего отца не будет в кабинете? — С большой вероятностью он останется у перепившего Гэвина. Полагаю, папа понимает, что оставлять его одного сегодняшней ночью опасно для всеобщего спокойствия. В крайнем случае, если ты его там обнаружишь, скажешь, что мне стало плохо, и я попросил тебя его привести. — Просто и со вкусом, как всегда, красавчик! — воскликнул Джош и дал пять хитрому другу. Недолго оттягивая, они вместе направились в башню львов, как будто не желая заканчивать веселый вечер расставанием. В одном из коридоров блондин отделился от активно обсуждающих предстоящий матч между Когтевраном и Слизерином парней и направился в сторону кабинета профессора трансфигурации. Темнота окутывала коридоры замка, нарушаемая лунными просветами от окон, рисовавших на камне узоры от кованых решеток, а ночную тишину прерывали лишь редкие причмокивания да посапывания, доносившиеся от спящих участников тысяч картин, украшавших стены школы. Даже шуршание передвигающихся лестниц звучало приглушенно, будто смягченное тьмой. По обыкновению вступив на одну из лестниц, которая должна была привести на третий этаж, Саймон отвлекся на сонное бормотание взбалмошного рыцаря, который вызывал кого-то на честную дуэль, дабы решить, кто достоин руки и наследства благородной дамы. Поднявшись на пролет, юный нарушитель правил обнаружил себя в противоположном от необходимого конце замка, и тут же, насмешливо скрипнув, лестница направилась в другую сторону, не оставляя выбора, кроме как попытаться пройти здесь. После первого же шага в узкий коридор без окон пришлось использовать Lumos, иначе даже силуэты стали плохо различимы, и студент рисковал наткнуться на одну из статуй, скрадывавших и без того тесное пространство. Неудобный и заставленный коридор редко использовался жителями Хогвартса, так как напрямую не связывал ни с одним из классов или гостиных, а на то, чтобы выйти из него, можно было потратить несколько часов, блуждая по множеству ответвлений, приводивших в таинственные тупики. Попавшись пару раз на своеобразную шутку школы, старшекурсники предпочитали обходить ее стороной, оставляя лабиринтное развлечение младшекурсникам. Тихо ругаясь на свою беспечность, Саймон преодолел первый поворот и вдруг заметил мерцание огня за одной из дверей. Сердце непроизвольно забилось быстрее, настораживая. Рука сжалась на палочке, и он замедлил шаг. Быстрое предчувствие о том, что не стоит проверять, что это за свет, сменилось логическими доводами, что он староста факультета и не просто может, а должен проверить, кто нарушает правила. «Nox», — Гриффиндорец шепотом погасил палочку и направился к подозрительной комнате. Отворив противно скрипнувшую дверь, он увидел зажжённый факел и мелькнувшую тень в углу просторного помещения, заставленного запыленной мебелью, прикрытой белой тканью. Тень выросла, став больше похожа на силуэт человека, и приблизилась. Навстречу настороженному студенту с палочкой на изготовке шагнул Маркус. Саймон не верил своим глазам, Маркус, тот самый Маркус, которого он так ждал и искал в каждом встречном, Маркус, который жил в его сердце, Маркус, который исчез так неожиданно, оставив Саймона таять в бесконечном одиночестве, стоял прямо напротив него. Его глаза, такие желанные, такие красивые, глаза, в которых хранился весь его мир, сейчас блеснули холодным презрением. Лицо исказилось, нарушая, стирая любимый образ. Оскал агрессивный, животный, опасный, вызвал судорожное онемение, искрами пробежавшее по телу. Рука юноши дрогнула и опустилась, а он, не веря, не понимая, неуверенно шагнул навстречу, несмотря на то, что его нутро обливалось обжигающим льдом и просило, требовало убираться отсюда как можно скорее. — Отойди от меня, ты, ничтожество, — резкий голос прожег ненавистью. Вспышка — и мысли рванули в голове с сокрушающей скоростью, отзываясь болью. Несвязные обрывки обвинений, которые только сегодня утихли, вновь вонзались в голову. «У него проблемы из-за меня», — во всех возможных вариациях стучало в унисон с сердцем, которое мощными ударами пыталось вырваться из слабеющего тела. — Но Маркус, послушай… Он хотел нежности и тепла, хотел ласки и принятия, хотел, чтобы Маркус просто привлек его к себе, сжимая в долгожданных, желанных объятьях. Но сейчас больше всего на свете Саймон хотел объясниться, попросить прощения и как можно скорее оправдать себя. Он чувствовал, как их связь рушится. Он боялся его осуждения, боялся, что Маркус отвергнет и не станет даже слушать, боялся, что они больше никогда не увидятся. — Довольно, — лицо мужчины отражало гримасу отвращения, и он сделал шаг в сторону студента, — ты сделал достаточно, и я не хочу больше ничего от тебя слышать. Казалось, он вот-вот оттолкнет Саймона в приступе глухой ярости. Сильное тело пугающе нависло над таким маленьким сейчас парнишкой, который от непонимания и растерянности уже погрузился в омут липкого, холодного страха. Мысли лихорадочно бились в голове, пытаясь найти ответ. В груди необратимо сжималось что-то светлое, то, на что раньше он мог положиться, то, что стало за это время неотъемлемой его частью. В смятении отступив назад, юноша неосознанно прижал левую руку, которая сомкнулась в кулак, к груди. «Ты не хочешь меня больше видеть? Ты покинешь меня? Пожалуйста, умоляю, скажи, что это шутка, ложь, неправда! Молю, прошу тебя, просто обними меня, коснись меня, не молчи, скажи же что-нибудь!» — слова застревали в горле и, не найдя выхода, холодным железом опускались на без того тяжелое сознание, которое сковывало, не давая возможности понять, что же сделать дальше. Лицо Маркуса изменилось, отобразив высокомерное безразличие. — Я проклинаю тот день, когда мы встретились, — он отвернулся и, слегка повернув голову вправо, глухо бросил на прощание. — Я ненавижу тебя. Сердце, не находившее себе места до этого, истошно заходившееся в галопе, пропустило один удар и будто замерло на этой фразе. В глазах потемнело и, не помня себя, Саймон бросился прочь, скорей, куда угодно, лишь бы не здесь, без усилий забывая о том, что такое любовь.