— Нет, ну я правда не понимаю, что такого сделал Саймон, чтобы заслужить такой пиздец! — недовольно сжимая в руке вилку, на которую была нацеплена злостно обкусанная сосиска, Джош бубнил себе под нос.
Ребята сидели в практически пустом Большом зале. Они довольно поздно пришли на завтрак, благо что каникулы, и торопиться на занятия нет нужды. Опоздали же они из-за пострадавшего Саймона, который этой ночью после нескольких часов блуждания вокруг замка все-таки вернулся в полупустую общую спальню. Явно ожидавший его Джош уже уснул, прислонившись к столбику, поддерживающему навес над кроватью. Проснувшись от звуков шмыгающего носа, он подлетел к страдальцу. Все, что получилось узнать, было только имя профессора, которое тот периодически повторял, всхлипывая и не замечая, как трескаются обветренные, искусанные губы. Выглядело это так, словно он пытался начать говорить, но чувства мешали вымолвить и слово. Не выдержав печального зрелища, сердобольный друг усыпил его успокаивающим заклинанием. По утру, первым делом, он отправился за недостающей частью неразрывного трио. Когда вместе с Ричем они вернулись в спальню и поняли, что подавленный и страдающий не собирается вставать ни под каким предлогом, было принято решение не оставлять его в одиночестве и провести спасательную операцию. С максимально веселыми голосами и не без помощи магии ребята подняли, кое-как одели бледного и чуть пошатывающегося, совсем не похожего на себя обычного Саймона и отправились за едой, ведь, как сказал Джош: «Лучше нет энергии, чем энергия от горячих сосисок и сочных тостов с маслом по утру!».
Направляясь в большой зал неспешным шагом, чтобы Саймон не отставал, а он, в свою очередь, плелся настолько медленно, будто пытался слиться с холодным мрамором у них под ногами, Ричард в пол-уха ловил шебутную болтовню Джоша. Золотой ум школы, не останавливаясь, перебирал в голове возможные причины странного состояния его любимого друга, который проявлял явные признаки сильного эмоционального потрясения. «
Если учесть, что он должен был выяснить больше о Маркусе, можно предположить несколько вариантов случившегося. Во-первых, в случае, если ему удалось найти информацию в кабинете отца, тогда она могла быть пугающей: максимально опасный вариант — смерть. Тогда уровень стресса определенно подскочил бы до сотни. Тем не менее, есть нестыковки с показаниями директора и Гэвина. Вероятность того, что они соврали про такой эмоционально значимый момент, стремится к нулю. Особенно не верится в искусную игру Рида, его честное и прямое естество отображается в поведении и не вызывает подозрений. Более того, за последнее время я не замечал изменений в отце, а подобное событие должно было вызвать всплеск эмоций, которые обязательно отразились бы в его настроении. Значит, другой вариант стрессовой информации — это сообщение о наличии смертельной опасности. Однако, скорее всего Саймон незамедлительно обратился бы к нам в поисках возможной помощи. А вот если Маркус, так или иначе, сообщал о вине самого Саймона, как тот и боялся, тогда стресс зашкалил бы и от страха, и от самообвинений, и вполне логично последовало бы подобное поведение. Но и в этом варианте есть пробелы, первым делом надо выяснить, дошел ли он до кабинета отца», — предположения быстро сменялись, позволяя провести хоть какой-то анализ.
Только Ричард успел подумать об отце, как из-за поворота вышел профессор Андерсон, выглядевший радостным, но слегка помятым: мантия застегнута с небрежностью, у воротника выглядывают не застегнутые пуговицы, волосы растрепаны — без привычной идеальной укладки. Он подошел к ребятам и, пожелав доброго утра, хотел спросить о состоянии Саймона, как сын перебил своим вопросом:
— Как Гэвин, пап? Не сильно тебя доставал вчера?
— Что ты, что ты, — дружеским тоном отрицал Коннор. — За исключением того, что он так сильно не хотел оставаться один, что, по понятным только для его вчерашней больной головушки причинам, решил во что бы то ни стало попасть ко мне. Видимо, не совсем замечал, что я был все время рядом. Что ж, проще было последовать за ним, чем пытаться переубедить, что его кабинет ближе. Ну а как добрались, он тут же вырубился, да так, что до сих пор там. Похоже, что вчера Гэвин опять добавил какой-то дичи в новую бражку. Интересно, будет ли на завтраке директор?
Он рассмеялся, и, сообщив, что должен идти, — вдруг Рид проснется, а он еще не вернулся с едой — поспешил в Большой зал.
Ребята поплелись вслед за ним, а Джош вновь включил свою болтологию — в этот раз комментируя слова профессора. С новой информацией для Рича сама собой отпала любая вероятность того, что Саймон мог побывать в кабинете отца. В голове возникла дикая идея, однако, она как нельзя лучше подходила в качестве ответа. Он остановился, повернулся к Саймону и взял его за плечи, обращая на себя внимание.
— Саймон, посмотри на меня.
Джош замолчал на полуслове.
Статный и широкоплечий Когтевранец всегда был выше хрупко-сложенного Гриффиндорца, но сейчас эта разница была еще заметней, чем обычно.
Со стороны это выглядело впечатляюще — осунувшийся блондин с заплаканными, светлыми, будто потухшими глазами и острым нежеланием жить с трудом, из-под насупленных бровей смотрит на напряженного, как натянутая тетива, и чуть властного брюнета со взглядом приковывающим и требовательным.
Рич пристально изучал лицо, шею и руки друга, пытаясь найти следы, которые могли помочь ему понять, что же произошло. Не обнаружив никаких зацепок, он слегка тряхнул Саймона за плечи и, чуть понизив тон, снова обратился к нему.
— Я понимаю, что тебе сейчас тяжело, — он с нежностью взглянул в глаза, которые тут же наполнились слезами. — Я понимаю и знаю, что иногда чувства могут быть такими сильными, что кажется, они вот-вот разорвут душу, а то и тело на части. Я вижу, что сейчас ты испытываешь боль, и страдает все твое естество. Это нормально, и я не буду пытаться успокоить тебя или принудить к тому, чего ты не хочешь. Я не хочу врать тебе или притворятся, что ничего не происходит. Я хочу помочь тебе. Я вижу, как твои желания выливаются из твоих глаз, переполнив их до отказа. Я слышу, ты молчишь, и в этом молчании я слышу стон отчаяния. Я держу тебя в своих руках и ощущаю, как твое тело уменьшается, сгибается под тяжестью ноши на сердце. Пожалуйста, позволь мне помочь тебе освободиться от того, что делает тебя таким чужим, что отделяет тебя сейчас от нас. Ты знаешь, мы любим тебя. Так прошу, доверься нам, расскажи, что заставило тебя все это испытывать? Кто это сделал?
По мере того как Ричард говорил, Саймон приходил в себя. Несмотря на то, что слезы продолжали течь, не останавливаясь, он смог нерешительно улыбнуться, и Ричард со вздохом благодарности и любви обнял своего надломленного друга.
— Парни, вы чего? — на глазах у Джоша тоже можно было заметить искорки жалостливой влаги, предательски выдававшей его ошеломление. Тыльной стороной ладони он в растерянности и легком раздражении быстро стер признак слабости и, стараясь улыбнуться как обычно, похлопал по плечу блондина, хлюпающего носом.
— Черт побери, Ричард прав! Расскажи нам, Сай, и я сам лично челюсть сломаю любому, кто посмел наехать на нашего братана!
— Хах, — смешок, против его ожидания, вырвался у Саймона, и он благодаря приливу тепла от лучших друзей улыбнулся шире, вдруг чувствуя, что стало намного легче.
К нему быстро возвращался привычный румянец, но все же движения оставались немного скованными. Он мягко освободился от объятий Рича и, наконец, одарил их своим вниманием, на оставшемся пути рассказывая своим верным друзьям, что произошло прошлой ночью.
Довольный тем, что растерянность и незнание были заменены на факты, но явно недовольный тем, что именно он услышал, Джош ругнулся и снова вгрызся в сосиску, будто это она была виновата в несправедливости этого мира. Саймон же, закончив свой рассказ, с мольбой посмотрел на Ричарда в поисках поддержки, и втайне надеясь услышать оправдание действиям Маркуса.
Странная догадка Когтевранца подтвердилась, пусть и не в той степени, что он предполагал — Саймон действительно виделся с Маркусом. Но все же эти слова казались пустым фантазированием, будто пересказ плохого сна. Логика и факты были против, единственное, что подтверждало сказанное — это состояние, в котором друзья обнаружили Саймона.
— Все это звучит более чем подозрительно, — протянул Ричард сомневающимся тоном и вздохнул, собираясь с мыслями. — То, о чем ты рассказал, выглядит странно, и мне многое не понятно. Я не хочу давать тебе никаких обещаний, но я должен кое-что проверить, прежде чем мы сможем адекватно обсудить произошедшее. Я прошу тебя, постарайся сейчас вообще об этом не думать. Знаю, звучит нереально, но все же, для тебя сейчас это важнее всего. Как жаль, что начались каникулы…
Он обвел взглядом зал в поисках зацепок. Главным сейчас было найти, чем занять Саймона, иначе он мог себя извести в ожидании.
— Хорошо, вы, пожалуйста, оставайтесь вместе. И найдите чем занять себя, а то «не думать» совершенно не получится. Саймон, где, говоришь, ты встретил Маркуса вчера?
Как только дослушал его, Ричард убежал из зала, захватив пару тостов.
Завтрак заканчивался, в окна влетели совы, неся в лапах поздравления и подарки. Перед Гриффиндорцами на стол опустилось две больших, великолепных сипухи. Оставив перед Джошем письмо и сверток, упакованный в праздничную упаковку, они улетели, перед этим будто поприветствовав адресата, нежно ущипнув его за руку. Это были почтовые птицы его дома, а в свертке — подарок от его мамы. Он распаковал полученное — три свитера ручной вязки — и передал один обрадовавшемуся Саймону. Насыщенный темно-зеленый эффектно оттенял белую кожу и светлые волосы, и юноше это очень понравилось. Надев этот подарок, он сразу почувствовал себя теплее не только снаружи, но и внутри. В это время еще одна сова, помельче, принесла уже Саймону письмо от родителей, которое доставило еще больше позитивных чувств, с их нежными поздравлениями и простыми вопросами. Джош тоже нарядился в обновку — алого цвета с золотой "Д" на груди — и восседал, смешной, словно нахохлившийся, как сова, увлеченный чтением письма от своих близких.
Саймон думал, что измотан переизбытком чувств, но, получив позитивные, вдруг ожил. Слова Рича, хоть он и не хотел ничего обещать, дали ростку надежды поднять голову из-под гнета отчаяния. Хватаясь за этот крохотный росток и укрываясь им от туч разъярённых мыслей-ос, отрицая безысходность с помощью тепла от близких, Саймон помогал себе радоваться. Он взглянул на друга и обнял его. Джош на секунду растерялся, а потом со смехом похлопал его по руке, убирая свое письмо.
— Я очень рад, что ты мой друг, — с благодарностью в голосе сказал Саймон и раскрыл объятья. — И что Рич наш друг, я тоже очень рад. Я так благодарен вам за вашу помощь. Я даже не знаю, как выразить это.
— Дружище, зато я знаю, о чем ты говоришь, — Джош почувствовал изменение в состоянии друга, и ликование сквозило в его тоне. — Дружба, она же именно это и значит? Помогать друг другу… Ну и еще — благодарными быть и радоваться вместе, и все такое!
Идеальное объяснение устроило их обоих, и у Саймона теперь уже от смеха выступили слезы на глазах. То, как сильно изменилось его состояние за последний час, было заслугой тех, кто его любил. При слове "любовь", промелькнувшем в мыслях, быстро сжалось в груди — фантомной болью — и тут же исчезло.
До конца дня у него получалось специально не думать о прошлой ночи. Они решили сходить в Хогсмит, первый раз в этом году. Поздравления, сыплющиеся со всех сторон, уютные кафешки и магазинчики с Рождественскими украшениями и ассортиментом, даже Воющая Хижина давали повод для свободного, ненаполненного смыслом и благоприятного времяпрепровождения.
Вечером Ричард заявил, что пока ничего не может рассказать, и ему потребуется еще какое-то время.
Ночью, когда выключился свет, стоило Саймону сомкнуть веки, как его счастливое настроение испарилось — он увидел взбешенного Маркуса. В панике тут же распахнул глаза, но сейчас ничего не могло отвлечь его — перед собой он увидел лишь навес, в темноте казавшийся почти черным. Память тут же услужливо сгустила краски, с каждой минутой усугубляя. Через несколько часов уже было не важно, закрыты глаза или нет, доведенный до абсурда образ начал сводить с ума. Миллиарды «а что, если бы?..» и «что же теперь?» пожирали энергию, истощая, но не давая заснуть.
На следующий день все повторилось. Легко веселясь днем, откладывая мысли и нетерпение узнать правду на потом, — лишь бы не пугать своих верных друзей — ночью Саймон вновь уничтожал себя неконтролируемым фантазированием.
Прошло несколько дней. Под глазами начали залегать синяки, которые с трудом получалось скрывать с помощью косметической магии — пришлось разузнать у какой-то на удивление понимающей Норт. Пытаясь не подавать виду, чтобы друзья не переживали за него, Саймон прятал свои чувства под напускной маской спокойствия. С Ричардом ребята виделись только мельком. Он прибегал в Большой зал, чтобы перекусить, и, ничего особо не рассказывая, убегал то в библиотеку, то к преподавателям, а может еще куда. На предложения помощи — отказывался, уверяя, что будет лучше, если они отдохнут, а еще лучше, если подготовятся к началу следующего семестра.
То и дело можно было встретить грустнеющие лица старшекурсников, не блистающих готовностью начинать учебу. Саймон же вел себя развязно, местами наигранно-похуистически, - будто был всегда немного пьян - потому что сознание начало давать сдвиг из-за депривации сна. Такое поведение воспринималось со стороны как безудержное веселье. О Маркусе он даже не заикался, все больше проявляя социальную активность, стараясь целый день присутствовать в разных движухах, заводя новые знакомства и вообще проявляя кучу внимания к людям вокруг него.
Погружаясь под утро в обрывочные сны-видения, он получал лишь обманную пользу, радуясь, что ничего не запоминал, а пара часов «отдыха» давала, как ему казалось, вполне достаточно энергии для тела. Если быть до конца честным, парень наслаждался состоянием сомнамбулической реальности, которая теперь сопровождала его сутки напролет. Оно будто разрешало ему ощущать себя ненормально, критично, на грани. Он чувствовал себя настолько вымученным, что ему было все равно, что про него подумают окружающие. Саймон ошибочно принимал это за уверенность. Душа, тело и разум слились воедино в комичном страдании, доставляющем дикое и тупое удовольствие разнузданностью и ложной свободой.
Сегодня был последний день этого года. Рич все же решился поведать о своих предположениях. По его словам, существовала большая вероятность того, что в ту ночь Саймон встретился вовсе не с Маркусом. На довольно однозначное: «В смысле?» он сказал лишь, что сегодня у него должно либо получиться достать этому доказательства, либо сама собой подтвердится правда, в которую ему не хотелось верить. Единственное, о чем он упомянул: он уверен, что Манфреда сейчас нет в школе, однако, как и Кеттлберна. Слова его вызвали у неадекватного Саймона истеричный смех, перешедший в задыхающийся кашель. Он настолько устал за эти бессонные ночи предполагать, доказывать самому себе и опровергать все, что только можно было представить, что уже ничего не ждал от Ричарда. На самом деле, даже хотел, чтобы тот просто слился, не выясняя правду, а делая вид, что ничего не произошло. Состояние измененного сознания начало подпитывать само себя, переходя в замкнутый круг, давая то, ради чего Саймон неосознанно его и спровоцировал — похуизм.
Теперь он не боялся, что Маркус не вернется. Все же, отсутствие Кеттлберна за день до начала семестра являлось практическим доказательством.
Он пришел в парализующий ужас при мысли о том, что может увидеться с ним завтра. Страх, от которого он так удачно сбегал эти дни, настиг его с тройной отдачей.
В этот день его тело сдалось. Не дождавшись ужина и ничего не говоря друзьям, Саймон — чувствуя себя просто отвратительно — сбежал в спальню. Упал на кровать без памяти, едва успев раздеться.
______________________
Он проснулся ночью.
Пытаясь кричать что есть мочи, задыхаясь от тяжести, буквально вдавливающей в лапы засасывающего ужаса, Саймон проснулся от своего же тихого стона. Пугающие образы, мгновенно стершиеся из памяти пробужденного, оставили во рту мерзкий, обжигающий, металлический привкус горечи. Сердце стучало неистово. По телу проступил пот, он чувствовал, как спина неприятно липнет к простыням, заражая холодом. Легкие, подражая сердцебиению, сходили с ума, урывками, с хрипотой хватая воздух, причиняя боль.
Взглянул на часы.
Сосредоточился на мелких стрелочках и еще более мелких циферках — резкий пронзающий укол в глазах. Обнаружил, что до Нового года четверть часа.
С каждой секундой, проведенной в реальности, он упрочняется в неприятном ощущении во всем теле: мышцы ломит от жуткого холода — понятно, температура,
блять.
Вздохнул поглубже, пытаясь успокоиться — злость сейчас не поможет.
Как встретишь Новый год, так его и проведешь, да?
Меньше всего Саймону хотелось встать с кровати и опустить ноги к холодному полу, но и просто ждать, когда это пройдет, ощущалось невыносимым.
Беспомощность накрыла вместо злости. Он хотел стонать и плакать.
Закусить губу, подавляя стоны — помогало знание о том, что на соседней кровати мирно посапывает добрый друг. Не решаясь его будить, думая, что уже доставил слишком много хлопот. Встал, пошатнулся и скривился — от ног по всему телу пронеслись ледяные мурашки, будто нырнул в прорубь. Стараясь быть максимально тихим, натянул на себя штаны, новый свитер, обувь, вышел из комнаты. Дрожь ломала суставы. На одной воле поплелся в больничное крыло.
Зрение подводило, не желая четко фокусироваться, хорошо, что он мог бы пройти по этому направлению хоть с закрытыми глазами. За пять лет учебы в Хогвартсе расположение коридоров и лестниц врезалось в мышечную память. Но сейчас привычный путь с седьмого этажа на второй пугал его. Сознание требовало отдыха, норовя вот-вот отключиться. Саймон понял, что иногда не помнил, как шел — преодоленные метры стирались из памяти, нарезая время на слои.
Вот он обнаружил себя рядом с лестницей. Почти сразу — у кабинета Филча, на два пролета ниже. Поворот — и, будто трансгрессировав, обнаруживает себя рядом с классом защиты от темных искусств, на другом конце коридора.
Остановился. Прислонился к стене.
«Плохо, плохо, плохо», — забилось в голове молотом в нескончаемом повторе, мерзкий привкус вернулся, усиливаясь и сжигая язык, закололо в кистях миллиардом острейших иголок. Последнее, что Саймон отметил — расплывчатая картинка коридора медленно меняет угол, уходит вверх, холодная стена скользит по спине, его подхватывают под ослабевшие руки.
______________________
Тьма.
Сначала были слова.
И слова были —
Antipyrinum! Wingarmentia!
Затем пришли ощущения.
Ощутил, как единой волной стекают уколы с кончиков пальцев, оставляя за собой приятную пустоту; блекнет тяжелый вкус, концентрируясь, а затем исчезая с корня языка; холод, пробиравший до костей, уступает место огню, желанно растекающемуся по тысячам сосудов от сердца; с легких исчезает пелена, позволяя дышать легко и ровно; обруч вокруг головы разжимается, вытаскивая шипы из-за глаз.
«Свобода», — только одно слово прозвучало в голове с благодарностью. Стало так хорошо, что истощенное сознание сразу отдалось в руки Морфея, погружаясь в сон без мыслей, без фантазий, без боли.
В забытьи волшебные руки сна ласкали измученное тело, омывая от пота и слез, которые липкими следами покрывали его с головы до ног. Они распространяли долгожданную свободу: давлением расслабляя перенапряженные мышцы; нежностью успокаивая взвинченные нервы; теплом возвращая желание жить.
Подозрение кольнуло сознание вместе с лениво зашевелившимся возбуждением. В состоянии полудремы парень начал осознавать, что ощущения на его коже с каждой секундой кажутся все реальнее.
Вдруг, вдохнув глубоко, он почувствовал резкий запах, пробивающий в голову. Закашлявшись, перевернулся на бок, поджимая ноги к груди. С трудом разлепляя глаза, Саймон увидел оранжевые отблески скачущего огня. Попривыкнув к свету, открыл глаза шире, и, стараясь аккуратней вдыхать, осмотрелся.
Перед ним был простой камин, занимавший почти всю стену небольшой комнаты. Слева развалилось большое кожаное кресло, на полу была видна шкура, в которую сразу захотелось погрузить ноги, предвкушая мягкость и тепло. Мирное потрескивание огня нарушил звук металла, постукивающего о стекло — чай?
В поисках источника звука, прозвучавшего с другого конца комнаты, Саймон опустил голову, из-за чего еще больше сжался, подтянув колени к подбородку.
Одновременно его поразило два факта. Первый — он был абсолютно голый. Второй — к нему поворачивался с кружкой в руках Маркус.
— О, ты проснулся, — с нежностью произнес мужчина, подходя и опускаясь на колени рядом. — Тебе сильно неприятен этот запах? Да, прости, прости, сейчас станет полегче.
Поставив кружку рядом, он потянулся к шее юноши с влажным платком в руке и начал аккуратными движениями стирать с кожи нечто, легко скользящее под пальцами. Саймон, к его же собственному удивлению, отреагировал на это так спокойно, что тут же убедился, что происходящее просто не может быть реальностью. Под настойчивой рукой он раскрывался, подставляя шею, выпрямляясь и давая доступ к подрагивающей груди.
— Мазь эта не очень приятная, зато максимально эффективная. Ты уже должен был хорошо восстановиться. Есть конечно небольшая побочка, — Маркус перестал следить за рукой, которая продолжала скользить по ключицам и плечам, — возможно уже без реальной необходимости — и взглянул в голубые глаза, наблюдая за реакцией. — Как чувствуешь себя?
О, Саймон чувствовал себя просто прекрасно. Он не мог определиться даже, что было лучше: здоровое тело, наслаждающееся ласковыми прикосновениями, или спокойный ум, кайфующий без мыслей и тихо наблюдающий за чужими движениями. Ресницы дрогнули, и Маркус увидел, как, закатившись, глаза расслабленного юноши закрылись, и он зевнул, раскрываясь полностью, потянувшись на боку, как кот, греющийся у камина — от кончиков пальцев на руках до кончиков пальцев на ногах. Будь у него хвост, он бы сейчас красиво опустился на бедро, огибая его и медленно подрагивая на кончике. Саймон не знал, почему молчит, но его это совершенно не волновало. Как, впрочем, и все остальное, за исключением теплых, приятных рук, которые все же отстранились от его тела.
— Вижу, не плохо, — Маркус удовлетворенно улыбнулся и протянул кружку с чем-то вкусно пахнущим. Какао? — Вот, выпей, пожалуйста.
Нехотя Саймон сел, чтобы взять в руки напиток. Пока он пил, заботливый Маркус накинул на него одеяло, кутая. Мужчина любовался милой картиной, взвешивая, на что ему понравилось смотреть больше: обнаженное тело юноши с его вальяжным холодным взглядом или домашний котик, похлюпывающий какао, в глазах которого так уютно отражается огонь.
Выбрать не получилось.
— Я использовал жаропонижающее заклинание, а мазь помогла твоему сознанию, правда, на время притупляя чувства и мыслительный процесс. Впрочем, наверное, в этом и заключается принудительное восстановление истощенной нервной системы, — Маркус с любовью в голосе объяснял свои действия Саймону, который с каждым глотком все больше расслаблялся, медленней моргая и периодически сладко зевая. — Это какао даст тебе выспаться, иначе все усилия пойдут насмарку, телу нужно полноценное восстановление. Завтра на учебу не ходи. Можешь не переживать, я позабочусь обо всем, отдыхай.
Последние слова прозвучали приглушенно, и Саймон, взглянув на приближающееся лицо Маркуса, заснул, уносимый пряными мыслями и теплыми видениями.
Мужчина забрал кружку, нежно проведя по пальцам. Прислоняясь своей щекой к щеке уснувшего юноши, он мягко уложил его, а затем, отстраняясь, вдохнул пьянящий запах нежной кожи, от которого у него на секунду помутилось в голове, а по телу к низу живота прошла ощутимая волна тепла.
