***
«Кая Такахаси сегодня не придет, она на занятиях. Тебе не сказали, что она на практике четыре раза в неделю?» Бакуго прокручивал диалог с санитаркой у себя в голове. Как она может не прийти, если вчера ночью было провернуто такое дело? Он нервничал, колотил пальцами по столу и смотрел в конец коридора, где была палата Шото. Ничего хорошего спокойствие, которое царило вокруг его двери, не предвещало. Виола пару раз заходила и выходила, как всегда серьёзная и молчаливая. Наверное, психиатрам так положено. Он покрутил карандаш около головы и уткнулся в блокнот, который вчера оставила Кая. Ничего необычного, пустые листы и лишь пару записей цветной ручкой. «Прости, моё сердце разбито». Бакуго усмехнулся. Да, какая романтика, какая драма. И кто же ей сердце разбил? Он обязательно это узнает, но потом, как-нибудь в другой раз. Нужно было идти к Тодороки, потому что, судя по заключениям врача, Бакуго выпишут сегодня-завтра. Он не мог сдвинуться с места и лишь смотрел, как стрелка часов путешествует по циферблату. Как посмотреть в его разноцветные глаза? Он больше не верит ему? Ещё одной очень большой проблемой оставалась Банко, которая постоянно ходила мимо него и хотела вгрызться в горло, если он двигался с места. Почему она так обозлилась на него — было непонятно. Он оглянулся по сторонам: никого не было рядом, нужно было действовать. Только бы добраться до палаты, а там уже Тодороки удержит его и спасёт от нападок медсестры, но это если всё пойдет хорошо. Вообще, перемена эмоций и настроения Шото очень мешала двигать дело с мертвой точки. Его сначала возвышенное, радостное настроение отвлекало — за ним хотелось наблюдать — а упадочное, подавленное состояние заставляло сердце обливаться кровью. Бакуго очень надеялся, что Тодороки сейчас спокоен, и в этот раз уйти без информации не получится. Уж сегодня он точно выяснит всё про эти лекарства. Он снова заходит в палату — и всё повторяется, словно в первый раз. Шото, смятая одежда, необыкновенная печаль. Вокруг него словно сгущаются тучи, он мрачен, на фарфоровой коже видна дорожка от слезы. Не обращает внимания, смотрит в одну точку. — Двумордый, алло, я вообще-то пришел, — он стоит и ждёт действий. У Тодороки очень замедленная реакция, он сидит где-то минуту, а потом начинает понимать, что в комнате кто-то есть. Он всматривается в пришедшего, но черная вуаль непроглядная. Сердце Бакуго пропускает удар, затем ещё один. Что случилось? Это снова он виноват? Это из-за вчерашнего? Не может быть. Он осторожно подходит ближе, нервничает и присаживается на колено рядом с койкой, в руках мнет блокнот. Как же он пригодился, если бы Кая знала. — Тодороки, — касается его ладони. Полное безразличие, ни одной эмоции. Он, словно труп, ложится обратно на подушку и бессмысленно смотрит в потолок. Грудная клетка плавно поднимается и опускается — только это помогает определить, жив ли или нет Шото. Какая-то игрушка в руках Бакуго. Он сгибает ему руку, переплетает пальцы, садится на край и кидает блокнот рядом. — Шото, ты слышишь меня? — ждёт ответа, но Тодороки лишь отворачивается и пытается выдернуть руку. Движения даются непросто, в действиях не ощущается сила, которая когда-то должна была быть в герое. Всё ещё молчит, окружённый отчаянием, покрасневшие глаза наталкивают на мысли о бессонной ночи. В Бакуго ломается стержень: металлический костяк равнодушия и безразличия, он тянет Шото за руку — и тот послушно поднимается с простыни, садится и бессмысленно моргает. Ему непривычно это ощущать. Его давно никто не обнимал, тем более так трепетно. Но он не чувствует всех эмоций и того тепла, что были вложены в этот непростой для обоих жест. Он пытается протянуть руки, но мышцы вялые и не совсем хорошо получается. Ощущает кончиками пальцев чужую кожу, так безразлично, ему это не нужно сейчас. Горячее дыхание обжигает кожу, а шепот немного отгоняет серые мысли. — Прости меня, — он устал. Опускает голову на плечо Бакуго и закрывает глаза. Что он сказал? Прости? Шото не может простить, ему всё равно. Только мысль о безвыходности кружит в голове, словно по одной и той же орбите. «Это конец?» Надеется, верит и ждёт полного мрака, вечного бесчувствия. Сейчас каждая клетка в организме стонет от боли, в голове столько звуков, он слышит всё, что его окружает. Левая ладонь натыкается на что-то твердое: он проводит рукой по книге? Что за книга? Искра интереса затухает так же быстро, как и появляется. Он ощущает страницы и чувствует запах чернил. Так странно. Бакуго поднимает блокнот Каи, когда замечает заинтересованность Шото, отстраняется и раскрывает его посередине. Тодороки вдыхает запах бумаги, еле заметно улыбается, но улыбка в этом случае — скорее, знак полного отчаяния. — Что здесь написано? О чём книга? — голос очень усталый. Каждое слово ранит Бакуго насквозь, словно пули или стрелы. Он простил его или нет? — Потом прочтёшь, когда начнёшь снова видеть, — на этот раз Бакуго обвивает лицо Шото руками. Тот оживляется и хочет что-то сказать. Не получается, он снова чувствует холод, но душевный. Бакуго отдаляется, оставляет его беззащитным, а в груди, словно большой алый цветок, распускается ужас. Кругом мерещатся красно-кровавые глаза и запах горелого тела. Его тела. Нет, Тодороки поднимается за ним, опирается на колено и цепляется за... футболку? Не понимает, что за вещь. Бакуго снова садится рядом, Шото чувствует биение его сердца, так близко, кладёт голову на грудь. С этим человеком он точно в безопасности, рядом с Бакуго его никто не тронет, и те самые страшные кровавые глаза из кошмаров до него не доберутся. Наступает недолгое спокойствие.***
Кая очень спешит, скользит по коридорам больницы, чтобы прийти на небольшое собрание среди врачей и медсестер, хоть быть там и необязательно. Она забегает в кабинет, скидывает шаль в сумку и встаёт у стены, рядом со старой санитаркой. Ей кажется или она видела её ночью? Скорее всего кажется. Бабушка кашляет и протирает очки, что-то бубнит под нос. Вслед за ней в кабинет заходит Виола, она сегодня выглядит намного лучше, чем обычно. Тугие красные косы не растрёпаны, а на щеках даже виден румянец. Она деловито проходит вперёд, садится у окна и достает из письменного стола альбомные листы, которые все исписаны. Смерит недовольным взглядом Каю и закидывает ногу на ногу. Кая не понимает, почему после конфликта с Бакуго эта самая Виола смотрит на неё так оценивающе. Это же не она лезла к её пациенту, а пациенты лезли сами друг к другу. Сиделка Шото ещё пару раз осматривает окружение и начинает читать свой доклад, пока не вслух. Кая смотрит на свои записи в блокноте и глубоко вздыхает, она боится выступать перед публикой, хоть и в составе двадцати-тридцати человек. Что она может сказать о Бакуго? Разбита нижняя губа, кашля не наблюдается, состояние стабильное, лежит в больнице потому, что возомнил себя детективом и ведёт расследование? Замечательный отчёт. Вишенкой на торте становится лишь предложения по продлению лечения на стационаре. Где-то глубоко в душе она понимает, что ей откажут, но попытка — не пытка. — Итак, начнем, — молодой врач садится на своё место и сцепляет руки в замок. Перед ней выступают несколько других девушек с её параллели, они ухаживают за детьми в этой больнице, практически няни. О, Кае повезло, что она не имеет с ними ничего общего и смогла отговорить главного врача от практики в детском отделении. Ничего интересного, обычные отчёты о тех людях, которых она не знает. Рюкзак с учебниками тянет вниз, она устала его таскать, честно. Приходит очередь Виолы, она вышагивает в центр комнаты и улыбается. В этой улыбке есть что-то скрытое, какая-то опасность. Медсестра распрямляет листы на планшете и громко начинает: — Состояние Тодороки Шото ухудшилось, — врач удивлённо вскидывает брови. — Мой пациент сегодня ночью снова начал нести бред и никак не мог уснуть. Мне, как сиделке, очень грустно за этим наблюдать, но сделать я ничего не могу. — В чём же дело? Мы закончили курс нейролептиков уже два месяца назад, — врач облокотился и задумался. — Неужели нужно вновь вводить курс? — Нет, что вы, что вы, — Виола одернула юбку. — Я не думаю, что всё настолько серьезно. Он, конечно, не очень уравновешенный, но я уверена, что с помощью обычных препаратов скоро всё придет в норму. Санитарка, которая стояла рядом, недовольно забубнила. Она пару раз чихнула и дёрнула Каю за кофту. — Смотри, что творят, — от неожиданности девушка выронила блокнот из рук. — Вижу я мальчика, не больной он для нейролептиков. А что истерик касается — так все бы истерили, если бы зрение потеряли. Вначале. — В смысле вначале? — Кая собирала разлетевшиеся бумажки обратно и слушала старушку, которая нагнулась якобы завязать ботинок. — А то не вначале, вкололи ему Галоперидола, а нельзя ведь, — она снова закашляла. — Откуда только таблетки такие взяли, тьфу ты господи, молодежь. — Вот если бы вы могли допустить меня до процедурной и поручить мне раздавать таблетки Шото, то получалось бы всё гораздо складнее, — Виола томно посмотрела на врача. Тот, в свою очередь, смотрел в окно. — Нет, у нас есть ответственный за это. Кстати, Сакура, что насчёт лекарств? Нуждается ли наше отделение в докупке препаратов? Молодая девушка тут же вскочила с места и принялась тараторить: — В основном нет, но произошел инцидент, не знаю, правда, какой. Во вчерашней день была обнаружена пропажа пачки аминазина и галоперидола, однако и сегодня на пересчете не хватило ещё одной пачки галоперидола. Пока неизвестно, каким образом осуществилась потеря, — она плюхнулась обратно на стул и испуганно уставилась на свои коленки. Кая осматривала каждого присутствующего. Она взяла только одну пачку домой, кто же мог взять вторую? Две пожилые дамы стояли недалеко от стеллажей. Они не проявляли никакого интереса к происходящему и тихо шептались о своем. Одна показывала другой новое кольцо, и они улыбались друг дружке. Нет, Кая просто чувствовала, что они тут никак не замешаны. Похоже, это были терапевты из первого отделения. Да, они тут просто для галочки. Кая нахмурилась и открыла блокнот. Так, дальше она уставилась на медбрата. Невысокий, молодой, со светлыми волосами. Она быстро черканула карандашом по листу и запечатлела самые запоминающиеся черты. Да, отлично, небольшой портрет готов. Он тоже смотрел на неё — это смущало и сбивало, Кая чувствовала, как её щёки краснеют. Сейчас нельзя нервничать, ни за что. Он вполне мог иметь доступ к лаборантской, скорее всего у него есть ключ. Ставит галочку рядом с рисунком. — Такахаси, с докладом, — она дёргается. Её зовут уже не первый раз. Выходит на центр, ещё раз осматривает присутствующих. Виола всё на том же самом месте, на подоконнике. В горле появляется ком неуверенности, она закрывает глаза и начинает: — Мой пациент, — голос дрожит, — Кацуки Бакуго. Он находился под моим наблюдением три дня, я совершенно точно могу сказать, что он не является носителем серьезных инфекций. Анализы не показали отрицательных результатов, но сам Бакуго жалуется на самочувствие. Я думаю, что ему стоит продлить стационар. — Я против, — Виола примкнула к врачу. — Данный пациент беспокоит моего подопечного. Из-за Кацуки Тодороки нарушает постельный режим и вообще не поддается контролю. Я думаю, что обострение психологической травмы связано именно с его появлением. Кая не находит слов, чтобы ответить. Она открывает рот в удивлении и пытается хоть что-то сказать в оправдание. Врач кивает: он согласен с Виолой. Нельзя было такое допускать. Её коленки трясутся, она боится этой толпы, кажется, что все её осуждают и скоро начнут заливаться смехом в открытую. — Сообщите Кацуки Бакуго, чтобы он готовился к выписке. Хорошо, следующий. Она слышит только слово «выписка». Вылетает из кабинета, ловит на себе взгляд старой санитарки, слышит, как её зовут. Такой позор. Когда она научится взаимодействовать с людьми не наедине? Ноги сами ведут наверх, она не успевает осознать, как кончается лестница. Стоит перед дверью в палату и смахивает слезу, пару раз стучит в дверь, но там пусто? Не может быть, где он? Кая заходит внутрь, осматривает койку: Бакуго нет. Нигде нет, не может же он быть снова у Шото? Приходится разворачиваться и бежать в другой конец отделения; если Виола сейчас застанет её пациента в другой палате, то никакого зачёта за практику ждать не стоит. Она слишком хочет учиться, чтобы просто так из-за какой-то игры, в которой она погрязла на целых три дня, вылететь. Психически больные люди никогда этого не признают. Время переубедить Бакуго.