Вкус терпкого отчаяния

Правда, он устал вот так вот сидеть за партой уже третий урок. Все кости болят и морально тяжело постоянно слушать разговоры. Каждая попытка писать приносит только разочарование, он смотрит на записи, которые были сделаны в сентябре, и снова откладывает ручку. Каждая буква была ровной, строчки аккуратные и понятные, сейчас же он не мог написать даже пару слов: рука очень уставала и пальцы болели. Он пробовал читать учебник, чтобы хоть как-то развеять скуку; листал страницы и рассматривал небольшие чёрно-белые иллюстрации, от этого тоже уставали глаза, они слезились, и небольшая боль пронзала веко. Шото часто ловил на себе взгляд Очако, которая сидела недалеко. Она постоянно улыбалась и кивала, словно хотела приободрить. Здорово, наверное, он не понимал. Обман или нет? Фальшивая улыбка или актерская игра? Как все люди были похожи, весь класс — одно большое скопление опасности, которая поджидает на каждом шагу. — Тодороки, вы можете почитать нам текст? Он отрицательно кивнул и зажмурился, чтобы не видеть ничью реакцию. Она должна быть, чувствовал себя странно. — Хорошо, в следующий раз. Дальше Шото не слушал и даже отвернулся в окно. На улице была довольно хорошая погода — это значило, что физическая подготовка будет проходить на улице. Ему обязательно там быть? Шли последние минуты английского языка, и все уже прощались с преподавателем. Он тоже буркнул себе что-то под нос, сгреб вещи и собрался выйти из кабинета. Вдруг перед ним нарисовался Изуку, хотя ничего удивительного. Каждая перемена начиналась с того, что его обступали Урарака и Мидория, засыпали вопросами и говорили стандартные фразы: «Будто ты и не уходил!» Нет, он очень рад, что тьма открыла ему глаза на многие вещи. Это было нужно, в конце-концов. Краем глаза он заметил, как Киришима толкает Бакуго к выходу и с размаху ударяет по его плечу учебником. Это весело? Почему они смеются? Так беззаботно, так безмятежно, наверное, потому что у них нет проблем и они счастливы. Хотел бы Шото точно так же в шумной компании отдыхать, говорить о насущных проблемах, но главное положение, которое мешает ему — не хочется. Вообще ничего, вообще никак. Страшно вновь сцеплять себя какими-то узами с другими людьми. Они вышли в коридор, затем спустились по лестнице и дошли до раздевалок. Урарака отстала от них и о чем-то заговорила с Момо. Шото помнил эту бледную девушку, которая легко скользила по коридорам. Она уверенно смотрела на всех, но улыбалась не каждому, её волосы остались такими же, какими он их смог запомнить. Яойорозу только поздоровалась с ним, особо не приставала и этим привлекала внимание. — Что, половинчатый, ты у нас инвалид? Заниматься не будешь? — от этого голоса хочется спрятаться, а красные глаза смотрят прямо в душу. Нет, Тодороки не отвернется, он с вызовом поднимает голову и лишь спокойно выдыхает, как его и учили. Ещё немного — и его начнет бить дрожь, но он старается изо всех сил выдержать эту небольшую игру в гляделки, которая приобретает намного больший смысл. Для него, для остальных. — Нет, отойди, — он протягивает руку, чтобы отодвинуть Бакуго, но тот сам отскакивает. — Бля, без фанатизма, не трогай меня, — рядом появляется Изуку, который непонятно где был. Шото уже чувствует, что добром ничего не закончится, но таит надежду на то, что сейчас они разойдутся тихо. — Каччан, не лезь к Шото, — Бакуго скалится. Шото прислоняется к стене и начинает считать. «Один. Два. Три». Его же так учили? Становится спокойнее, но надо срочно отсюда уходить, он лезет в сумку, чтобы найти хотя бы какие-нибудь таблетки, но ничего нет. Забыл. Нельзя, чтобы паника охватила его. Он нервничает и хрустит пальцами, пытается отвлечься и подумать о чем-нибудь хорошем. Невольно воспоминания переносят его в тот день, когда они с Бакуго выходили на улицу. Правда, это единственное хорошее мгновение, которое он помнил. Так нельзя, это не помогает, а лишь больше сгущает тучи над головой. Было хорошо, теперь же… — А что ты мне сделаешь? М? Айзаве расскажешь, как и перед лагерем? Нытик, иди куда шел. — Ну уж нет, я успокоюсь только в том случае, если ты сейчас же попросишь прощения! — У нас тут культ личности двумордого? Или что посерьёзнее? — наконец Бакуго оборачивается на Тодороки и молчит. Перегнул палку, снова, но он не контролирует своих эмоций вновь. Хочется кричать, ломать и разрушать, но сейчас, когда Шото просто не отвечает — это неинтересно и ненужно. Деку всё ещё стоит, скрестив руки, и ждёт вызова. Он скучный, с нем нет смысла конфликтовать, только если совсем никого на радарах нет. — Утомляешь, сопляк, — Бакуго отталкивает его в сторону и проходит мимо, старается забыть этот инцидент. Киришима очень много времени проводит с Каминари — надо быть слепым, чтобы этого не заметить. «Тодороки бы не заметил». Он практически смеётся, но вспоминает, что это уже неактуально. Бакуго докуривает сигарету, пока ещё есть время до начала тренировки, и следит за ними из-за угла. Нельзя сказать, что Каминари раздражает, просто всё равно на него, но в таком случае Эйджиро уделяет меньше времени ему. Не то чтобы обидно, просто Бакуго имеет собственнические черты характера, которые мало в чём проявляются, но всё же они существуют. Вот и сейчас они проснулись совсем некстати. Третий лишний — главное, чтобы это не был он. Из дверей академии выходит Айзава, и Бакуго в спешке тушит окурок, идёт на стадион. — Ты где был? Что так долго? — Эйджиро закатывает глаза. — Тебя ебёт? — Меня нет, а вдруг ты кого-то? — Совсем с ума сошел в лагере, я тебя не узнаю, — серьезно, Киришима стал более открытый для общения. Его постоянные двусмысленные фразы и странные намеки порой раздражали. — Бывает, ты тоже переживаешь не лучшие времена, — смысл этой фразы был понятен только им. Денки начал разминаться, Бакуго и Киришима не спешили присоединиться. Было как-то очень лениво, а солнце припекало не слабо. Кто вообще придумал летом проводить тренировки на улице, на самом пекле, ведь деревьев рядом нет. Если бы он был директором академии, то несомненно бы всё это отменил или перенес в спортивный зал. Скорее бы это лето кончилось и началась осень, которая была ему приятна. Все впадали в уныние, проявляли меньше эмоций, и рутина забирала его полностью. Наверное, осенью он был не так задирчив, но это уже судить окружающим. — Сегодня планов много, — начал Айзава, записывая себе в тетрадь что-то попутно. — В основном кросс, но не спринт. Так, бегут: Бакуго, Тсую, Кода, Джиро, Шото, — он осекся. — Шото нет. — Я бегу, Айзава-сенсей, — Бакуго только заметил, что Тодороки всё-таки собрался на тренировку. Он стоял напротив, смотрел вниз и ковырял мыском землю. Он глупый или что? Пролежать пять месяцев в больнице и бежать марафон. Нужно быть совсем чокнутым, чтобы на такое пойти, тем более на второй учебный день. Бакуго не был сам уверен, что сможет без последствий пробежать эту дистанцию, что уж говорить о нём? Сердце кольнуло — что это? Забота, переживание? Он ударил себя по лбу, думая, что это даст эффект. И это помогло — теперь ноющая боль заполняла всю черепную коробку. — По медицинским показаниям тебе запрещено. — Мне всё равно, — Мидория начал что-то шептать ему на ухо. Бакуго отвернулся, кучка правильных идиотов, раздражает. Где-то он всё же надеялся, что надоедливый Деку сможет повлиять на Тодороки. Нет, если подумать, то Шото не раздражал, когда был один, там, в больнице. В совокупности с остальными он менялся: Бакуго казалось, что к Шото вернулись его привычные гордость и спесь, словно он и не падал на кушетку от одного толчка. Ничего, он потом ему напомнит, обязательно. Надо лишь выждать момент, чтобы больнее ударить словом. — А почему Эйджиро не бежит? — Каминари повернулся к Бакуго и покрутил пальцем у виска. Он явно хотел высказать много всего, но не мог при учителе изъясняться во всей своей красе. — Кацуки, ты сейчас договоришься и побежишь семь кругов, а не шесть. Ты же, как мне думается, не занимался тут ничем, пока все тренировались в лагере. А, Шото, не знаешь, что он тут делал? — Нет. — Вот, я бы на твоём месте молчал, — Айзава захлопнул тетрадь и нахмурил брови. — Кстати, по поводу своей выходки вчера ты так и не подошёл. — Айзава-сенсей, я всё понял. — Не сомневаюсь. Начали. Бакуго действительно уже давно не бегал, ноги заплетались, но через шестьдесят метров он уже легко рванул вперёд. Его обогнала Тсую на повороте и даже легко оторвалась, нет, он ей не уступит — пришлось прибавить скорости. Это небольшое соперничество помогало им двоим пройти дистанцию, Асуи не сдавалась, но уже было видно, что она устала и больше не могла ускоряться. Они были всего лишь на втором круге. Чувствовалось, как кровь бешено гоняется по венам, преодолевает свои круги, от этого становилось плохо. — Ногами работай, полный позор, — голос Киришимы приободрил. Тсую осталась позади. — Не думай, что я уже всё, я только беру разгон! — Бакуго, разговоры! Всё-таки Айзава был дотошный, но не всегда. Иногда с ним было хорошо на уроке, интересно заниматься, но когда что-то у него не получалось, помимо преподавательства, он начинал цепляться к каждой мелочи. Наверное, это потому, что он в последнее время отсутствовал, да и вообще ситуация никого не радовала. Вернулся в класс человек, который как будто только что появился на свет. Это тяжелая ответственность. Бакуго оглянулся назад, Тсую шла пешком и кашляла, ждать её было бессмысленно. Она никогда не отличалась особыми способностями в плане бега, но вот смеяться над ней было невыгодно, ведь потом, когда нужно будет сдавать прыжки, надрывать живот от смеха придётся ей. Нет, он даже в какой-то степени её уважал, потому что Асуи не была похожа ни на кого. В меру веселая, рассудительная и спокойная, она устраивала его полностью в плане парочки диалогов за день. Чего не сказать об остальных. — О, половинчатый, — Айзава не услышал. Бакуго даже был рад, потому что кто знает, влетело бы ему или нет? — Уже всё? Ноги не держат? — С чего ты взял? — Да ты вот-вот упадешь. Тодороки очень тяжело дышал, практически задыхался. Бакуго понимал, что это ненормально, но вся ситуация веселила. Кому и что он хочет доказать? Хочет, чтобы его не списали со счетов и всё ещё метит в герои? Смешно. Бакуго пытался отчаянно забыть прошлое, всё, что случилось. У него получалось, потому что перед ним снова рисовался образ Тодороки до того, как они встретились в больнице. Холодный, неприступный и гордый, несгибаемый. — Нет. — Как знаешь. Наконец-то он финишировал. Айзава, конечно, ещё несколько раз прочёл ему нотации по поводу и без, но похвалил и даже обещал потом освободить от отработки. Ничего больше не радовало. Он обхватил голову и сделал пару шагов, пытаясь нормализовать дыхание, привкус железа во рту был очень неприятен. — Бакуго, что ты можешь сказать по поводу вчерашней выходки? Нет, меньше всего сейчас хотелось объясняться перед Айзавой. Он правда еле-еле вспомнил, как правильно дышать. — Кацуки, тебя ждать? — Каминари пришлось отрицательно махнуть рукой, тот кивнул и окликнул Киришиму. Они направились обратно в раздевалки. — Ну, я жду объяснений. Кацуки, ты один из сильнейших учеников класса, многие возлагают на тебя большие надежды, как на героя. Почему каждый месяц я должен наблюдать подобный цирк? — Айзава даже закрыл свою тетрадь и смахнул челку со лба. Сколько раз он уже слышит подобное? В миллионный или же не совсем? Герой, герой, герой, у героев не бывают руки по локоть в крови, они не страдают от одиночества и любят общество, которое защищают, — что же имеет из этого списка Кацуки? Ни-че-го. Да, когда он мечтал поступить сюда, то никто не думал, что дороги жизни заведут его в такой мрак. — Извините, это вышло совершенно случайно, вы знаете, так получилось. — Я думал, что ты хоть каплю повзрослел. Ты мне говорил ещё в первый год обучения, что Урарака сама упала, так получилось, парта рухнула, потому что тоже так получилось. Придумай отговорку получше. — Айзава-сенсей, это правда, — Бакуго стало стыдно за это, возможно, не в первый раз, но всё-таки такое чувство было ему чуждо. — Пора уже выходить из границ детства и быть ответственным за то, что совершил. Неужели ты не чувствуешь себя виноватым? Бакуго понимал, что речь идёт о той самой нелепой выходке на четыреста йен, но он уже думал совершенно про другое. Чувствует ли он себя виноватым? Да, но не может до конца себе сознаться в этом. Как поступают взрослые люди, что бы они сделали на его месте? Возможно, кто-то подумает, что он уже не маленький ребенок, да, вы окажитесь правы. Он не маленькое дитя, он просто потерявшийся во времени человек, который всё ещё пытается ухватиться за беззаботное детство, чтобы не понести полноценное наказание. — Извините, этого больше не повторится. — Ты мне это говоришь каждый раз, Бакуго, сколько ещё раз мне тебя простить и закрыть глаза? Когда ты будешь уже как-то действовать, чтобы такое точно больше не повторялось, а? Ты же умный и довольно сообразительный парень, вот только дури много. Ладно, это снова на твоей совести, только я надеюсь, что такая беседа у нас с тобой точно в последний раз. Он кивнул, каждое слово впечаталось в корку головного мозга. Казалось бы, обычный разговор про обычную выходку, но грёбаное подсознание снова примерило всё немного на другую ситуацию. Действительно, пора что-то менять и меняться, но не кардинально. Ведь сильный образ — это всё, что у него есть и чем он может гордиться. Грубая и черствая оболочка долго формировалась в его душе, через боль и разочарование, её нельзя так просто стереть, вывести из разума, разрушить. Айзава уже направлялся в академию, надо было его догонять, иначе никто внутрь его не пустит. Тут было намного прохладнее, чем на улице, дышать было тоже легче и проще. Может, оттого, что холод любит он больше? Ноги болели, непривычно и так неприятно. Он ощущал каждую мышцу под кожей, чувствовал каждый шаг. Никого уже нет? Его не подождали? Было тихо везде, даже в основном коридоре. Конечно, никто не хотел задерживаться тут на последних уроках. Каминари и Киришима ушли домой вместе? Нет, об этом точно он сейчас думать не будет, в конце концов во всем виноват Айзава, который его задержал, а не он. Всё-таки неприятный осадок присутствовал: почему так сложно было его подождать? В раздевалке тоже было тихо, он завалился внутрь и прислонился к деревянной двери, жадно глотая воздух. Сколько ещё он будет пытаться отдышаться? Неужели три недели курения так подействовали? Раньше ему казалось это всё мифом, сейчас же, вроде, всё было достаточно реально. Да, Эйджиро ушел, его вещей не было, но чья форма тогда висит на крючке? Он замер и наконец сумел расслышать тяжёлые вздохи и шипение. Нет уж, нет уж, плохое предчувствие накрыло его с головой, он прошел чуть дальше и обхватил голову руками. Очень кстати, очень вовремя, а самое хорошее, что места лучше не найти! Тодороки сидел у стены, поджав под себя ноги, он был очень бледен даже в свете жёлтой лампы, всё лицо было перемазано кровью. Он держал ладонь около носа, убирал волосы с лица. — Скажи мне, тебе по-нормальному объяснили, что физические нагрузки противопоказаны. Нахуя ты в первых рядах рвешься бежать? — Я не инвалид и тем более не ущербный. Я не позволю себя таким считать, — он выпалил это совершенно не думая, снова закашлялся и сжался ещё сильнее. Бакуго снова не знал, что ответить, почему-то рядом с Шото все мысли из головы уносило ветром. Это же он перед уроком цеплялся к нему, да? Есть ли вероятность, что именно из-за него он всё-таки решил бежать? Да сто процентов. — Ладно, — он наклонился и протянул руку. — Вставай, я помогу, — ему не протягивали ладонь в ответ. Из-за этого щемило в груди. — Чего ты ждёшь? — Не подходи ко мне, — при всей ситуации Бакуго почувствовал, как холод подбирается к нему. Шото использует причуду даже в таком состоянии? Невозможно. Если квирка нет, то бояться нечего; он дёрнул его за локоть, легко поднимая над полом, Шото взвизгнул и небольшая корка льда начала разрастаться вдоль по их рукам. — Отпусти! — Спокойно, я хочу помочь, что у тебя болит? Бля, встань ровно, я доведу тебя до кабинета Исцеляющей девочки. Невыносимая боль. Оказывается, что лёд тоже умеет обжигать не хуже огня. Всё коченело, и дикий холод сводил скулы. — Я тебе не верю, — Тодороки дёргался и широко открывал глаза. Он не мог нормально говорить, голос дрожал и переходил на визг. — Один, два, три. — Четыре, — выпалил Бакуго, стараясь не двигаться. Зря он недооценил Шото, зря вообще полез. Кто же мог предположить, что он всё ещё так же хорошо управляется со своими способностями, что даже при критической ситуации умудряется защищаться. — Пять, — уже более спокойно. — Шесть, — до скольких они будут считать? Бакуго очень хотел спросить, но это было бы лишним. — Семь, — Шото прикрыл глаза, и ледяная корка начала немного отступать, оставляя большие красные пятна на коже, которые ныли от холода. — Восемь, — осталась только ладонь. — Девять, десять, — закончил Тодороки и сделал шаг назад, совсем упираясь в стену. — Ты можешь мне не верить и дальше играть свою игру, но, согласись, сейчас ты не в том положении, чтобы диктовать правила. Тебе нужно помочь, — не дождался ответа. Шото съехал по стене, но всё ещё стоял на ногах. Ещё немного — и он совсем бы упал, и выбора не было — Бакуго подхватил его за плечи. — У меня сердце болит. — Это ты не мне рассказывать будешь, а в медицинском кабинете, — дыхание Шото было слабое, он прислонился к его плечу совсем так же, как в больнице, но вот тогда на шее Бакуго не было крови, которая стекала небольшими струйками за шиворот. — Нет, нельзя к медсестре, она пошлет запрос в больницу, и меня снова вернут на учёт. — Кто сказал? — Бакуго был в растерянности. — И что с тобой делать? Тут помирать оставлять? Я с радостью, вообще-то. — Да. Так запросто? Просто так взять и оставить его тут на лавочке? Нет, это как-то совсем не по-человечески, он уже однажды его чуть не оставил в переулке. Что же, может, сейчас именно тот момент, когда судьба даёт ему шанс исправиться? — Как-нибудь в другой раз, когда у всех будет больше свободного времени для подготовки твоих похорон. Идти сможешь? — Я постараюсь. — План прост, как никогда: оставляем тут твои вещи, они же тебе не нужны? — Шото кивнул. — Проходим мимо охранницы, ты заматываешься в шарф, чтобы она не видела кровь, ясно? — Да, — Тодороки достал какую-то тряпку и попытался стереть с носа красные капли. Получилось только ещё хуже. — У меня, наверное, давление. — Потом выяснять будем, пошли. Он постоянно оглядывался назад, позволял Тодороки обнять себя и следил за каждым шагом. Сейчас самое главное — пройти эти сто метров незамеченными, дальше уже будет намного проще. Совсем немного пройдут по знакомым улицам и попадут к нему домой. Отчего-то Бакуго был уверен, что они идут именно к нему, и не хотел даже задавать лишних вопросов. Шото пытался идти как можно увереннее, распрямлял спину и тащил свою сумку. Не очень ровно, его заносило вправо, и в эти моменты Бакуго подставлял своё плечо, всё нутро замирало и одна мысль: «Лишь бы получилось». — Подождите, — они уже в дверях, Шото уже валится с ног, но голос охранницы прерывает всю радость. — Молодой человек, у вас кроссовок развязался. Бакуго толкает Тодороки за дверь, машет рукой и щелкает зубами. Тот кивает и, придерживаясь за стену рукой, идёт дальше. Приходится сесть в дверях и завязать эти поганые кроссовки, пока старушка не прошла дальше. Вторая дверь, которая ведёт на улицу, хлопает, и Бакуго облегчённо вздыхает: вроде как, получилось. Зачем ему это? Он не любит лишних проблем, не хочет знать посторонних дел и не имеет даже увлечений из-за этого. Сейчас же он ощущал всем нутром, что просто обязан, не может оставить Тодороки просто так. Герои не бывают с руками в крови, но никогда же не поздно их отмыть? Да и тем более Бакуго вспомнил одну небольшую историю, которую ему рассказывала в детстве, ещё в школе, какая-то девочка. Он, конечно, не помнил её имени, но суть истории недавно осознал. «Мой глупый маленький герой, если уж, бросаясь в атаку, ты прокричал: «Те, кто любит меня, за мной!», то прошу тебя — не оборачивайся. Ни в коем случае не оборачивайся.» Он помнил, как сейчас, ту девочку, как она рассказывала это и долго смеялась, а он смеялся вместе с ней, как же так? Героев не любят? Почему не оборачиваться? Да, он сейчас не хотел даже задаваться этими вопросами, но отчего-то он чувствовал себя тем самым героем, но в подтверждение или в опровержение он когда-нибудь обязательно кинется в атаку с такими словами. И исход зависит только от него.