Вкус терпкого отчаяния

Вот уже второй час он просто сидел и наблюдал за Мидорией, который внимательно читал параграф и рассматривал иллюстрации, затем старательно что-то подчеркивал. Так интересно — видеть каждое движение, замечать каждую эмоцию и изменение в лице, некое очарование от всего происходящего. Казалось бы, что такого — подготовить общее задание, в данном случае доклад. Нет, особенного много. Шото чувствовал счастье, неописуемое и такое огромное, он даже пару раз пытался чем-то помочь, но толку было мало. Изуку делал всё: искал какие-то факты, выписывал даты и имена. Тодороки же просто был рядом, делал умный вид и иногда хмурился, не понимая, зачем именно ему индивидуальное задание по истории Японии. Его постепенно смещали с поверхности стола, потому что бумажки с заметками раскладывались всё дальше и дальше, пришлось убрать локти и некоторые вещи. — Ты мешаешься, — Изуку недовольно посмотрел на него, поправляя учебник. — А чем помочь? — Не мешаться. — А что делать? — На, найди пример характерной любовной лирики в литературе семнадцатого века, — ему в руки сунули большую зелёную книгу. Шото пересел на диван, ещё раз с интересом посмотрел на Изуку и улыбнулся. Так искренне, так просто. Внутри зарождалось прекрасное чувство — чувство доверия, полного. Он избегал его, совсем, все порывы отчаянно пытался остановить, но теперь не получалось. Верить хоть кому-то очень хотелось — это была как потребность, которая превращалась в нужду. Улыбка не стиралась с лица, он принялся быстро листать страницы, быстро читать какие-то строчки. Ничего не запоминалось, внимание не концентрировалось ни на одном стихотворении, все они были похожи на грёзы, нигде не было отголосков реальности. Зачем такое писать? Никто никогда не сможет пережить такие же эмоции, почувствовать стихотворение душой. — Ты ищешь или просто так листаешь туда-сюда? — Изуку был очень серьезен, Шото даже засмеялся. — Что? — Ничего, я ищу, — разворачивая книгу под нос Мидории сказал он, вставая. — Ничего себе, красивый стих! Тодороки даже его не прочитал, открыл случайную страницу и теперь не мог дождаться момента, когда всё-таки Мидория перечитает и отодвинет книгу. Интерес разбирал до мозга костей, внутри просыпалась непреодолимая тяга жить и радоваться каждому мгновенью. Наконец ему вернули зелёный том. «Новая любовь… Сквозь шрамы от жизни На нежной коже Пробиваются робко Разноцветные крылья Басё (Ёдзаэмон Мацуо)» Пять строчек, всего пять. Он повторил их ещё несколько раз, словно пробуя на вкус каждую букву. Такое простое стихотворение, такое понятное и короткое? Как всё могло так удачно сложиться? Тодороки в последний раз прочитал первые две строчки и посмотрел в окно. — Такое и печатаем? — Угу, — больше слов не было, были только сплошные мысли, которые крутились в голове. Всё-таки литература меняет многое в жизни человека: Шото вспоминал свою начальную школу и первую учительницу, что говорила постоянно одну и ту же фразу. «Вы то, что вы читаете». Так что же получается? Он снова улыбнулся. Как лирический герой данного маленького отрывка, как выдуманный персонаж, но только его жизнь и его настоящее. — Я думаю, что мы сможем закончить завтра, потому что нужно доделать презентацию, а я пока больше не знаю, что добавить. Мы рассмотрели все культурные направления семнадцатого века, но всё равно не хватило на двадцать слайдов. Может, и ты подумаешь хоть немного над своим домашним заданием? — Изуку устало опустился головой на стол, становилось совестно. — Я? — Шото вздохнул. Он не знает даже историю своей жизни, какая страна, какой семнадцатый век. — Я попробую, но это сложно. — Ничего, мы обязательно справимся вместе, для этого и нужны друзья! Если что, то можно спросить Урараку или Мину — они помогут, я знаю! «Друзья». Шото повторил ещё раз, тихо-тихо, едва шевеля губами. Возможно они есть? Стоит только захотеть это почувствовать, открыться и открыть душу. Мидория улыбается, несмотря на то, что так сильно устал и явно перенапряжен, он смотрит прямо на него, и Тодороки отвечает неуверенной, но тоже улыбкой. — Я верю в это, — дыхание прерывается. Ему не слышится? Он действительно это сказал, даже в слух! Мидория тут же поправляет волосы и садится ровно, всё ещё сгребает свои карандаши в пенал и подбирает обрывки бумажек. Он никуда не спешит, наоборот — тянет время. В воздухе висит недопонимание, он снова тянется за упавшим листком и замирает. — Шото, можно вопрос? — Давай, — становится не по себе. Близится явно разговор не из простых. — Как ты относишься к Бакуго? Только правда. Давно не врал, даже надеялся, что разучился. Ведь ложь приносит только вред и боль, он испытал это на своей шкуре: каждая ложь, что он слышал за это время, осталась тяжелым отпечатком на сердце. Шото собирается с мыслями, давит в себе тревогу и поднимает голову, встречается с зелёными глазами. — В каком смысле? — В прямом, — уйти от вопроса не получится, как бы ни хотелось. — Никак. — Врешь, — Изуку хмурится. — Как можно относится к Каччану никак, если ты его описывал в больнице, как настоящего героя, а перед физической подготовкой он тебя инвалидом назвал! Что, тебе вообще не обидно? В один момент становится проще, Тодороки слишком много всего себе придумал, всего лишь какие-то там обзывательства, всего лишь просто обычные обиды, которые есть в каждом классе. Конечно, кто их мог видеть после спарринга, тем более Мидория. Всё равно нужно быть осторожнее, не хочется освещать другую сторону своей жизни. — Нет, на что обижаться? На правду? Да, я не могу бегать и вряд ли смогу в первое время. Я согласен. — Ничего подобного, Шото, нужно верить в себя! — Мидория даже подскочил на стуле. — Ты можешь всё, если захочешь! Урарака подтвердит, сколько раз так было? Точно не один и не два, ты превосходил сам себя на последних минутах, никогда не сдавался, а в больничной палате ты однажды сказал, что будешь падать и вставать на ноги, пока плохо, но получается это делать. Да, он говорил такие слова, но когда был жив душой. Она ещё тогда тихо тлела, выживала.До того самого момента, как ситуация с Виолой и поспешная смена обстановки не убили его морально, второй раз, контрольным выстрелом И вот сейчас, когда он начал снова чувствовать беспечность и радость, его снова возвращают в то чёрное пятно на биографии, окунают в ту самую бездну с головой. Изуку немного краснеет и успокаивается, поспешно собирает вещи в рюкзак. — Извини, я не хотел. Я сказал очень много лишнего? — Нет, — Тодороки всё ещё сжимает в руках том. — Ты всё правильно сказал. Ты уже уходишь? — Да, мне пора, — Изуку не умеет врать. — Я обещал помочь по дому, ну, ты понимаешь. Шото понимал, что Изуку был превосходным героем — ни один раз спасал своих друзей от злодеев и опасности — но Мидория очень много уделял внимания общению. Каждое слово, каждое предложение должно было быть не обидным, не задевать за живое, не нарушать зону комфорта собеседника. Сейчас же он нарушил её, теперь бежал от собственной ошибки. — Я хочу тебя проводить, ты не против? — Нет. Шото только почувствовал, что доверяет Изуку, он не хотел так просто из-за какого-то диалога нарушить эту нить. Мидория чувствовал себя неловко, ударился локтем о дверной проем и даже споткнулся о коврик, который лежал у порога. В обстановке класса, где каждый друг другу мешал, все орали, было невозможно вот так вот проникнуться общением, как это получилось сейчас. Домашнее задание, доклад, но такой нужный для установки слабой дружеской связи. — Знаешь, что? Шото, думаю, что не надо меня провожать до дома, я должен ещё кое-куда зайти. — Хорошо. Тодороки мог сказать, что сто лет не видел улицу. Он каждый раз заходил домой и выходил совершенно на другой тротуар, настроение и атмосфера менялись. Утром, например, светило солнце и все прохожие были радостные и улыбчивые. Сейчас же небо затянуло тучами и каждый встречный становился холодным и равнодушным, с каменным сердцем. Как всё так быстро менялось в этом мире? Он ещё не понял. Возможно, что просто он теперь смотрит на эту жизнь с разных углов, под разным ракурсом, а не всё вокруг бесконечно меняется. И он просто светится от счастья в этом чёрно-белом мире, который потухает под гнетом туч. Мидория смотрел себе под ноги, лишь иногда оборачивался и узнавал, есть ли машина? Если никого не оказывалось позади, то он снова опускал голову и уходил в свои мысли. Шото же с детским восторгом рассматривал каждую мелочь: распускались цветы, мимо пролетала маленькая птица, у прохожего мимо ребенка были синие ленточки в косичках — всё это было не описать словами. Он радовался, ценил эти моменты, запоминал каждую мелочь, потому что хотел. — Я думаю, что дальше сам дойду. Спасибо тебе, но не забудь, что ты тоже должен подготовить к завтрашнему утру хоть немного текста. Знаешь, не хочу тебя тревожить, но там действительно очень много делать, — Изуку переминался с ноги на ногу, видимо, ещё не отпустил тот случай. — Я один не справлюсь. — Конечно, не нужно даже напоминать. Это моё задание, и тем более я попросил тебя помочь, а ты не обязан. Я очень благодарен. Изуку кивнул и поспешил развернуться, пойти прочь. Он удалялся и сливался с ахроматической гаммой и настроениями, потом и вовсе исчез из вида. Шото остался один, переваривая всё у себя в голове. Конечно, и что он будет делать, если не спросил вообще на чем они остановились? Музыка, литература, изобразительное искусство — это разве не всё? Он был далек от искусства, наверное, даже очень, но что поделать, если он так скажет на истории, то неудовлетворительные оценки ему обеспечены, а там уже и так красуется одна. Он почувствовал запах сигарет, такой терпкий и противный, что даже свело скулы. Закрыл глаза и глубоко вздохнул, нет, не готов к такой встрече сейчас, совсем не в его планах. Шото повернулся, но, как бы он ни противился встрече с Бакуго, — его там не оказалось, и от этого стало немного печально. Серьезно, он был уверен, что Кацуки был рядом, или это какие-то странные фантазии. Мимо прошел человек в черном плаще, хоть на улице было тепло, он сверкнул своими темными глазами и даже чуть не столкнул Тодороки на траву, хорошо, что он вовремя отошёл. Сделал шаг, и боль пронзила всё тело, особенно правый бок. Кстати, именно из-за этого ему и дали дополнительное задание — он заснул на уроке. Но нет, не потому, что всю ночь не спал и веселился, а потому, что в ночь после спарринга он хотел выть волком от боли: кости стирались в пыль и ныли — лежать было невыносимо. Все отказывались это понимать, ему не верили. Таблетки в последнее время не помогали, они носили, скорее, характер каких-то конфеток, но он явно не хотел идти в больницу и менять курс обезболивающего. Он теперь никогда туда не пойдет, лучше где-нибудь помрёт и будет гнить, чем сделает ещё хоть шаг в сторону этого заведения. «Знаете, не нужно пользоваться своим положением!» Если бы он пользовался, но положение пользовалось им. Он пошел домой, уже медленнее и более осторожно. Каждый шаг — как маленькая пытка, но потом боль становилась снова единым целым с его телом и тихо пропадала, но это, конечно, было не надолго.

***

Они встретились, хоть никто и не верил в совпадения. Вот так, посреди улицы, прям в самой толпе. Нет, так не бывает, если только судьба не захочет сыграть не очень приятную шутку. Тодороки стоял и не двигался, как бы этого ни хотелось. Бакуго тоже, лишь недовольно смотрел по сторонам и хрустел пальцами. Всего мгновение — и Шото снова сделал шаг, уже быстрее, пряча лицо за воротом лёгкой кофты. Он не поднимал взгляда и даже заслонился рукавом, быстро проскочил мимо и уже было расслабился, но оглянулся назад. Бакуго шел на расстоянии за ним, не меняя скорости. Нет, сейчас нельзя было вообще проводить время вместе, ему нужно доделать доклад, хотя бы что-то написать и завтра облегчить для Изуку работу. Всё в этом мире было против, в том числе и Бакуго, скорее всего, просто он ещё не знал об этом. — Ты откуда? Такой радостный, ну-ну, — всё-таки догнал. Шото на другое и не рассчитывал, ведь быстро ходить — теперь не его конек, как и бегать. Бакуго всё ещё оставался немного позади, но уже «дышал в спину». Он поднял брови и с вызовом уставился на него, когда Тодороки повернулся и нервно сглотнул. — Извини, мне сейчас некогда, потом как-нибудь, — не хотелось такого говорить, но долг брал свое. Нельзя так просто положить болт на явную ответственность. — Что ты сказал? — его дёрнули за плечо. — Руки убери, вот что я сказал! Нас увидеть могут, кто-нибудь. Это прозвучало убедительным аргументом. Ладонь съехала с плеча, немного помяв ткань. Бакуго было нечего сказать, признаться, он точно не желал, чтобы такое знали все. Тодороки облегчённо вздохнул и всё же сломался под собственными желаниями. — Ладно, можешь пойти со мной, если ты ничем не занят. Бакуго был не то чтобы рад, скорее, не ожидал такого поворота. Весь день он собирался идти в академию, ведь, как оказалось, его дежурство из-за сожжённой руки Мидории было ещё в силе, а Айзава выдал ему хороший нагоняй за то, что он не исполняет наказание. И вот, как проклятье, когда он вышел из дома, на пути ему попалась вот такая вот засада — улыбающийся Шото, непонятно почему. В последний раз он видел его улыбку, когда тот еле-еле собрал свои вещи после боя и прощался с Ураракой, в остальных случаях его ничто не веселило. Это настораживало, не мог же он быть счастливым просто так? Потому что небо голубое, вода жидкая, а солнце светит. Ноги сами вели следом. Он никогда не знал, где живёт Шото, даже не интересовался у других. Зачем, если ему было всегда всё равно, сейчас же некий интерес разжигал в нем странные чувства. Приходилось постоянно идти на расстоянии, вдруг кто заметит? Серьезно, они же смогли встретиться, хотя никогда и нигде не пересекались, что мешает так встретиться с остальными? Тодороки немного хромал, совсем незаметно, если не контролировать каждый его шаг, как это делал Бакуго. Он внимательно смотрел за каждым движением, был готов броситься вперёд, если что-то пошло бы не так, как надо. Держал у себя в голове недавний поединок Тодороки и Тору, вспоминал, где были гематомы. — Так всё же, где ты был? — Не важно, хорошо, что мы встретились. Я думаю, что ты сможешь мне помочь. В каком смысле не важно? Бакуго начинал злиться, почему он не должен знать, где проводят время его знакомые, тем более, что Шото не совсем обычный знакомый. Денки и Эйджиро тоже поначалу говорили о том, что многое не важно. И где они теперь? Даже не взяли его с собой на какую-то экскурсию в агентство, которое представляет героев на мировой арене. Да не очень-то и надо, по крайней мере Бакуго себя так убеждал. Хотелось прибить Тодороки к стене и выжать всю правду, но они ещё не дома. — С чем тебе нужна помощь? — Я покажу, ничего сложного, — Шото открыл ключом дверь, и Бакуго затаил дыхание в ожидании. Ничего необычного: простой дом с простыми комнатами, просто всё как-то непривычно. Тут светло, стены не давят, много зеркал, которые загорожены не пойми чем. Шото разулся и прошел дальше, не обращая внимания на то, что Бакуго стоит на месте. Тут было прохладно и очень свежо, непривычная обстановка для него. Чем-то схоже с больничной палатой, но намного уютнее. — Итак, надо доделать это, — он сунул какие-то большие листы ему в руки, попутно помогая снять рюкзак. Бакуго уставился в текст, который был написан от руки аккуратным почерком с большими буквами, словно из детских прописей. Он пару раз прочитал заголовок, потом пробежал глазами по тексту в целом и понял, что это какая-то научная статья. Руки Шото тряслись, он поставил рюкзак рядом и уставился на бумаги, ожидая вердикта. Всё ещё была надежда на то, что к приходу Мидории завтра утром можно что-то сделать. Вдвоем-то они точно смогут закончить начатое. Бакуго смотрел на его пальцы, что-то тревожило, но он не понимал. Внутри разгоралось чувство злости, непонятная… ревность? Возможно, но он не признавался себе в этом и лишь уверял себя, что простое собственничество даёт о себе знать. Что не так? Он ещё раз посмотрел на крупные аккуратные буквы. Конечно, как он не понял, что это почерк не Тодороки. А чей тогда? Разноцветные глаза доверчиво смотрели на него, читалась даже какая-то надежда. Так спокойно, но непонятная ревность душила, не давала успокоиться. — Кто это писал? Ты так не пишешь, теперь. — Разве это важно? Ты сможешь мне помочь? Я совсем ничего не вспомнил по истории, но сдать надо, Айзава сказал, что нужно исправлять успеваемость. Его прислонился к стене, не так грубо, как планировалось, но всё же пришлось сморщиться. Бакуго наклонился ближе, заглядывая прямо в душу. Тодороки начинал злиться тоже, пару раз брыкнулся и клацнул зубами. — Что ты делаешь? Мне больно, — он уперся ладонями ему в грудь, пытаясь немного отодвинуть. — Ты что-то скрываешь? Да? — Нет, — на этот раз он увереннее толкнул Кацуки в сторону, выпрямляясь. Бакуго не ожидал такого упорства и даже на минуту впал в растерянность, наблюдая за Тодороки, который зло смотрел по сторонам. Таких эмоций на его лице он не видел уже очень давно. Нет, видел — в тот момент, когда в его ладони нарастал фаер-болл, но тогда была такая ситуация, а сейчас что? — Если тебе так интересно, то это писал Изуку. И я не хотел говорить, потому что уже прекрасно знаю, какие у вас с ним плохие отношения, — он считал мысленно. — Так ты мне поможешь или так и будешь стоять, пытаясь раздуть из ничего проблему? — А хер-ли тебе Изуку не поможет? Что, не хватает извилин? — Перестань, а. Сколько можно? Такое упрямство Тодороки заставляло кровь вскипать, особенно его недовольное выражение лица. Да, ему этого не хватало, прямого противопоставления, вечной борьбы, он просто наслаждался недовольством Шото и вкушал каждое мгновение. Тот сел за стул и отвернулся к окну, не обращая внимание ни на что. Теперь удалось разглядеть комнату лучше. Кругом был порядок и чистота, всё было расставлено как в музее, словно каждой вещи в этом доме был специально отведен свой небольшой уголок. Лежала стопка учебников, ещё какие-то книги, скорее всего классика, Бакуго не разбирался. Рядом стояла хрустальная ваза, где лежали небольшие золотые медали, интересно за что, но сейчас не время обсуждать прошлое. Он ещё раз посмотрел на разноцветный затылок. Темы прошлого — это табу, по крайней мере в первое время. Запах ментола, или ему кажется? Отрываясь от старых фотографий, на которых Шото был ещё совсем ребенком, Бакуго тяжело вздохнул. Последний человек, который мог ещё хоть как-то предотвратить его одиночество был, наверное, как бы мягче сказать, обижен. И всё-таки ментол — это запах его некой любви к нему, но прощения просить он не станет. Ещё чего, где это видано? — Помогу, но я тоже ничего не знаю в этом. Шото по-прежнему молчал, но уже улыбался кончиками губ — это был хороший знак, который вводил в ступор. Страсть внутри немного утихала, атмосфера этому содействовала. Белый и голубой цвет, который окружал их, давал разуму немного остыть.