Вкус терпкого отчаяния

Костюм действительно легкий, совершенно невесомый и воздушный, он идеально подходит для его параметров, роста. Синяя жилетка немного блестит в свете от ламп, переливается от синего к серебряному. Что такой костюм делает в академии — не понятно. Он явно хорошо бы служил какому-нибудь театру или съемкам в историческом кино, хотя кто такое сейчас снимает? Белые рукава слегка колыхались от порывов воздуха, что просачивались в открытое окно, нежно касались кожи. Тсую поправила воротник и смахнула небольшую пыль с плеч. — Его давно никто не брал, надо его вытряхнуть. Тодороки поправил ткань на коленях, которая немного сборила и мешала. Видеть себя в светлых штанах и уж тем более в сапогах до самых колен было непривычно. Неудобно было ходить, обувь оказалась мала и очень жёсткая, но Урарака с улыбкой предложила разносить эти «тапочки», попробовать растянуть мысок и заверила, что всё будет ну очень складненько. Шото повернулся, осматривая Тсую. Признаться, он никогда не видел её такой женственной, даже и подумать не мог, что она когда-нибудь откроется с совершенно с новой стороны для всех, потому что Иида минут десять назад тоже сделал неловкий, но комплимент. Она немного засмущалась и собрала небольшие пряди волос в пучок, открывая всё свое лицо и небольшой румянец. Ей было неловко — это заметил каждый. Действительно, Асуи появлялась всегда и везде в лосинах, её геройским костюмом был комбинезон, и лишь на уроках она сидела в юбке, которая ей совершенно не шла и постоянно спадала. Сейчас же длинный подол платья и шнурованный корсет идеально подчеркивали фигуру, каждое движение было как танец. — Ты сама его сделала? Ну, костюм. — Нет, это старое моё платье, я когда-то ходила на конференцию к матери, где полагался такой дресс-код, вот, теперь оно снова пригодилось, — она провела рукой по бархату. — А вот корсет был где-то в академии, Айзава принес много вещей, которые использовались раньше. — Ясно, здорово получилось, — Шото неуверенно улыбнулся. — Да ладно. Кстати, тебе ещё Мина должна принести ремешки, но я не знаю, где она, — девушка оглянулась. — Знаешь, а мне лучше быть с зонтиком или без? — Лучше его взять, ты прям миледи какая-то, — Шото ещё раз посмотрел в зеркало. — А ты кого играешь? — Ой, да так, фрейлина. Особо делать ничего не надо, только ходить за Момо, а она царская дочь, которая отреклась от своего предназначения из-за эльфийской крови и решила убивать чудовищ. Здорово, правда? — Ага, где-то я это уже слышал. Так какой у нас сюжет, я так и не понял того, что мне рассказала Очако, — Тсую закатила глаза и хлопнула в ладоши. — Мы выступаем двадцать минут, сюжет очень прост, но интересен. Ты — герцог. И ты, Шото, собираешь у себя бал, на который могут прийти все, кто желает. Следовательно, наш праздничный вечер посещает дочь монарха, которая убивает чудовищ; пара разбойников, которые хотят поживиться, деревенская знахарка и рыцарь, а также крестьянка и её брат. Получается некая комедия, потому что каждый преследует на балу свою цель. Разбойники хотят выследить богатую наследницу престола, но ошибочно принимают крестьянку за нее. Знахарка пытается попросить у крестьянки какие-то редкие травы и пристает к принцессе, а рыцарь, который должен защищать тебя — защищает разбойника. Ты всё поймёшь. Тодороки пытался осмыслить полученную информацию, но получалось как-то не очень хорошо. Всё слишком запутанно и непонятно. — А кто ещё роли играет? — Бакуго и Киришима — это разбойники, Момо — дочь монарха, а я её фрейлина, знахарка — это Урарака, а рыцарь — Иида. Крестьянка и брат ещё не выбраны. Послышался мат в другом конце актового зала, Киришима смотрел на себя в зеркало и не находил подходящих слов, чтобы выразить свое недовольство. — Красный платок — это так по-пидорски, но спасибо, что не розовый. Где Очако? У меня много вопросов. — На меня посмотри, — Бакуго нервно сжимал красный тюль. — Что это такое? Еб твою мать, если бы не выговор — я хер бы влез в такую дрянь! Если бы сейчас Тодороки не сказали, что Кацуки играет роль разбойника, то он точно принял бы его за шамана. Белый грязный мех свисал с его плеч, красная мантия со спины, а на груди были намотаны какие-то бусы. Он всё ещё прибывал в лёгком недоумении, но с каждым мгновением все больше осознавал, как комичен его образ. Киришима хоть более-менее был похож на какого-то современного героя, которого очень потрепало в бою — что ему вообще не нравилось? Бакуго ударил себя по лбу, изобразив полное отчаяние и безысходность. В добавок ко всему, ещё и засосы были видны, он прятал их как мог за этим облезлым мехом — слава богу, что Эйджиро был очень занят собой и не обращал ни на кого внимания. — Каччан, хватит материться, ты же находишься в обществе! — Мидория скрестил руки и нахмурился. — Тебя неприятно слушать. — Ну и не слушай, заебал. Сам-то вон как отделался — жилетка обычная и рубашка школьная, а из меня и Киришимы петухов сделали, ну я, блять, вам всем ещё припомню! — Да, сейчас ещё эта девочка в розовых очках придет, где её носит? Мидория улыбнулся в ответ и пошел по направлению к остальным. Тсую расправила подол и медленно прокрутилась перед ним, демонстрируя одежду со всех ракурсов. Мидория от восторга открыл рот и одобрительно кивнул. — Очень-очень необычно, — ему действительно нравилось. — Наша сценка будет самой лучшей, да, Шото? Тодороки осторожно достал корону из тёмного мешочка, провел пальцем по извилинам и немного отодвинул её. В жизни изделие было ещё прекраснее, чем на фото. Он осторожно надел её на голову, расправляя волосы рукой. Трепет в сердце, лёгкая дрожь в руках — и вот, она уже сияет. — Больше холода в глазах, ты же герцог, нужно быть бесчувственным, — рядом оказалась Момо, которая была закована в латы. Образ был чересчур откровенный, и Шото замер, пытаясь отвести взгляд. — Тебе не кажется, что это слишком? — Тсую попыталась сделать замечание, но всё же смущения было слишком много, чтобы его перебороть. — Не волнуйся, это только для репетиции, потом я надену блузку вниз, — Яойорозу засмеялась и снова посмотрела на Тодороки. — Больше уверенности и хладнокровия. Я знаю, ты можешь, — она подвинула корону вправо и очарованно вздохнула. Он чувствовал на себе пристальный взгляд, который просто выжигал всё внутри. Они не общались около четырех дней, совсем, ни единым словом не обмолвились. Шото было больно, он не хотел снова поднимать эту тему, не хотел задавать вопросов и слушать оправдания, а ещё хуже — насмешку и стёб, что немаловероятно. Сейчас самое время морально умереть, чтобы отдаться игре в сценке и не изобразить то самое холоднокровие, а полностью ему соответствовать. «Не люблю. И никогда не любил. Всё это — блеф». Он открыл глаза и поднял голову вверх, Момо одобрительно кивнула, отходя в сторону. — Да, именно так! Просто самый настоящий феодал или как их там? Я не сильна в истории. Ладно, я пока начну, Тсую, пошли, мы же открываем представление. Ты слова выучила? — зеленоволосая всё же подхватила зонт и кивнула. Шото смотрел на Бакуго, который всё ещё пытался содрать с себя бусы, но Урарака ему доказывала обратное уже минут семь. Никто не отступал от своего мнения, никто не шел на уступки, что было очень странно. Снова пришлось погрузиться в свои мысли, потому что все оказались заняты. Нет, они пытались поговорить сразу после того, как вышли с физической подготовки в коридор, но ничего не получилось. Шото начал задавать вопрос, но Бакуго лишь фыркнул и махнул рукой Киришиме, подзывая к себе. — Потом поскулишь, что-то срочное? — Нет, ничего. — Эй, Эйджиро, деньги есть? Очень нужны! На этом всё и закончилось. Тодороки не подходил, Бакуго сторонился и избегал, но каждый раз, когда Шото начинал с кем-то хорошо общаться, он незамедлительно появлялся рядом и строил какие-нибудь козни. «Может, это ревность?» Нет, кто не любит — тот не ревнует. А если подумать, то они вместе где-то уже две недели, ну как вместе? Что это такое? Поцелуй там, поцелуй тут, а вот недавно вообще переспали. Разве так у всех нормальных людей строятся отношения? Никто не говорит ничего лишнего, лишь идёт на физический контакт и всё. Если оно так и есть — то нахер чувства, нахер то мнимое счастье, которое дурманит рассудок. Всё стало сложнее, смотришь на чужие движения и хочешь, чтобы каждый шаг, каждый изгиб был посвящен тебе. — Шото, не теряй форму. Помни, больше пофигизма, — Момо пробежала рядом, забирая со стола меч. — Вот, не мечтай, начинай репетировать. Все было скучно, его роль вообще была бесполезной. Он просто сидел на стуле, который был накрыт красной тряпкой и так громко назывался: трон! По итогу сапоги и не натерли, потому что вставать приходилось только в конце постановки, когда нужно было провожать гостей. Перед ним кружились остальные, происходило невероятное действие по всей сцене, все так отдались процессу, что было приятно наблюдать за слаженной работой. — Не знаю я с детства ни чести, ни долга, тревожно брожу по дорогам во тьме. Ах, почему же я послана богом? Что же за сила трепещет во мне? — Момо протянула руку к Тсую и всхлипнула. — Народ мой страдает, болезнь поражает посевы людские, дома, очаги, но не хочу на троне сидеть, возвышаясь, я лучше поближе к земле — вопреки. — О вас все крестьяне слагают легенды, эльфийская кровь в венах ваших течет, но нет ничего необычного в этом — народ непременно в усладу всем лжет. Они все мечтают о чуде, о диве, хотят свою жизнь из бездны спасти, да только принцесса, вы же не демон, и кровь ваша чи́ста, как белый тот лист, — Асуи указала на стол, где валялись какие-то бумаги. Последняя фраза звучала не очень, было видно, что Тсую забыла текст и пыталась включить импровизацию. Шото нравилось наблюдать за остальными, его переносило в ту атмосферу подвигов, рыцарей, доблести и чести. Если бы он мог выбирать, то непременно бы нашел себе роль, где было бы больше текста, чтобы стать огромной частью всего происходящего. Его знакомые менялись на глазах: Момо где-то в душе всё же была актрисой, ей очень шла ее роль, она полностью передавала эмоции запутавшейся молодой особы царской крови, которая не знает своего места, хочет жить так, как подсказывает сердце. Сцена сменилась, Тору сдвинула декорации дворца и установила что-то на подобие комнаты. Фон оказался очень реалистичен, но кто его рисовал Тодороки не спрашивал. — Годами хожу я из поля до леса, пытаюсь всё редкий цветок тот найти, что осенью жёлтой и поздней весною горит путеводной звездою в ночи, — Урарака не очень вписывалась в роль знахарки, она была слишком оптимисткой для такой сложной роли. — Любимый мой где-то там умирает, сражается в страшном, кровавом бою, а я… Извините, я ещё текст не доучила. Пропустим эту сцену? — Ладно, — Изуку махнул рукой. — Шото, твой черед, начинай. Он не смотрел ни на кого, пытался представить, что находится один, даже закрыл глаза. Такая тишина, такое спокойствие и умиротворение, не хочется даже нарушать эту гармонию. — Наскучили мне все мои поручения, я должен когда-то уже отдохнуть, а может, затеять охоту на зверя? — Да нет, господин, это трудно и вдруг, — Мидория ходил по кругу, тревожно сгибая пальцы. — Ах ладно, не стоит, охота — всё дурно, так может, нам бал закатить в вечеру? — Согласен, милейший, идея что надо, тогда я гонца с сообщением пошлю! Дальше Тодороки не участвовал ни в одном действии, просто стоял у окна и смотрел на улицу. Начинало холодать, близилась осень. Нужно было доставать пальто, отпускать все драмы и сохранять в себе последнее тепло. — Шото, ну как? — Денки не был задействован. — Получается? — Вроде того, но всё слишком пафосно, я устал. — Тебе назначили пересдачу по современному японскому, скорее всего через два дня. Твоя работа совсем нечитаема, и там полно ошибок, — Каминари опустил глаза. — Я тоже пойду переписывать, неудовлетворительно. — Что же за жизнь такая, — Тодороки прислонился к стене и закинул голову. Как же всё сложно, просто наваливается всё в одну кучу, с каждым днём всё больше и больше проблем. Почему его никто не обнимет? Кто-нибудь вообще видит, что он медленно съезжает по стене, прекращает дышать из-за обиды на свою судьбу? Нет мотивации учиться, казалось, она была, потому что неделю назад он был окрылён лёгким чувством. В последние два дня его окружали только свинцовые мерзости жизни, которых не удавалось избежать. Просто — за что? Неужели он не выстрадал положенное количество боли за всю жизнь? — Все нормально? — Наверное. — Тодороки, иди сюда, — Очако махнула рукой, сейчас должна быть итоговая сцена. Пришлось неуверенно и без прежнего энтузиазма возвращаться на место. Денки положил руку на плечо, приободрило, вселило уверенность, что всё не так уж и плохо. — Часы пробьют уж полночь скоро, и танцы наши все прошли, надеюсь, что увижу я вас снова… А стойте, кто же вы? — Шото остановился около Киришимы, надменно смотря прямо в глаза. Этот человек был рядом с Бакуго в последние дни, проводил с ним намного больше времени. Как это невыносимо давило на мозги, одно осознание этого фактора отдавалось глухой болью в груди. Эйджиро сорвался с места, оттолкнул Тодороки и скрылся за кулисами. Так и было задумано — разбойник боится разоблачения, поджимает хвост и теряется за декорациями. Иида махнул картонным мечом и пошёл следом, попутно немного кланяясь, Мидория тоже соскочил со ступенек, потащил куда-то следом Урараку. Весь актовый зал наполнялся тишиной, лишь четкие шаги приближались, были всё ближе и ближе. Шото нервно сглотнул, закрывая глаза, — уже не нужно объяснять, кто оказался рядом, снова опасно близко. Внутри всё волновалось и тряслось от обиды, ненависти и непреодолимого желания прикоснуться хотя бы к чужим рукам. Таким грубым, теплым. Он нужен был двадцать минут назад, необходим! А теперь что, теперь уже поздно. — Не дурно, — эти самые ладони легли ему на плечо, приблизились к шее. Теплое сбивчивое дыхание вызывало мурашки. — Нет, — Шото сделал шаг вперёд, парируя объятия. — Одного раза достаточно, нечего ко мне теперь липнуть, — Бакуго немного опешил, не понимая о чём идёт речь. — Всё нормально? — Нет, у меня всегда всё ужасно, — Тодороки дотронулся до своего жабо, поправляя. Корона со звоном упала с головы, покатилась вдоль сцены и, наконец, замерла в миллиметре от того, чтобы упасть со ступеней. Маски сняты, все образы растворяются в жестокой повседневности, где нет места для масштабного театрального представления, где не нужно ждать счастливого конца. Всё, что происходит вокруг — это страшная сказка, где хватает мрака и тьмы. Мир дарит немного счастливых мгновений, потом забирает их в самое неподходящее время, но вместе с ними отрывает ещё и кусок сердца, чувств. — Всё наладится. — Я ни этого хотел от тебя услышать, — Шото не смотрит в глаза собеседнику, потому что чувствует, что если посмотрит, то уже не сможет уйти. Но сейчас он разворачивается, не поднимает головы и уверенно идёт прочь, не реагирует ни на что. Он четко знает, что пора домой, пора встретиться с четырьмя стенами, которые верно охраняют его вечную печаль.