Услышь меня

Знахарка говорит, что шансов у него мало. Но он дышит, его сердце бьется, значит, ему можно помочь. Я почти не соображаю, слишком давно не спала. Фили тоже не отходит от брата и дяди, мы боимся пропустить хоть что-то. Кили иногда приходит в сознание, но ненадолго, и почти ничего не помнит – каждый раз спрашивает, что случилось, и пытается сесть или встать. А мы заливаем в него сонные отвары и не даем скинуть покрывало. Это тяжело, слишком тяжело. Старый целитель уже приходил сегодня и сменил почти все повязки, но у гномьего короля слишком много ран, а у целителя таких ещё полным-полно. Он показал Фили, как обрабатывать глубокие царапины на плечах, и теперь мы делаем это по очереди. Рыжий гном сидит сейчас возле постели Кили и держит брата за руку, сегодня его очередь, но, кажется, ему удалось задремать. Спи, мой хороший, нам редко удается хотя бы закрыть глаза. Спать хочется, но я боюсь. Уснешь, а когда проснешься, кого-то из них уже может не быть. Хотя, может, так было бы проще. Я осторожно откидываю одеяло, дрожащими руками принимаюсь снимать тонкие бинты, пропитавшиеся кровью. Случайно задеваю одну из ссадин и отшатываюсь, когда Торин судорожно вздыхает. Черт. Криворукая. Не могу, не могу больше. Дрожат уже не только руки, я вся трясусь. Неделю держалась, вела себя, как взрослая, ни слезинки не уронила. Губы закусываю, я не должна быть слабой, больно, кажется, до крови, а слезы текут, и я трясусь еще сильнее, бинты падают из рук и катятся по полу с тихим шорохом. Сзади на плечи ложатся большие ладони. Разбудила. – Иди, подыши. Я сам сделаю. Опускаюсь на четвереньки и начинаю собирать то, что уронила. Хоть что-то делать. Обходит медленно и приседает на корточки, заглядывает своими серыми глазами мне в лицо. Забирает бинты из рук, кладет их на столик и поднимает меня на ноги, обхватив за талию, как непослушную сестренку. – Сходи, поешь хотя бы. А то он очнется, а ты такая худющая, не узнает, – улыбается, шутит. Это ведь было уже когда-то. Только ведь он не знает, что со мной шутить сейчас не надо. Плащ внутри оставила. А и плевать, насмерть не замерзну. Воздух морозный, солнце уже не греет. А, может, и греет, но я не чувствую. Осязание пропало, все чувства скопились внутри. Делаю глубокий вдох, почти свежо. Там, внутри, все пропахло потом и кровью. Грязью, гноем. Здесь осталась только пыль. Будто и не было страшного сражения. Они выживут, они сильные. Убеждаю себя, но сама не верю. Стою у дурацкой палатки, дальше их переносить запретили, как и большинство других. Лагерь разбили прямо посреди этого поля, и целители со знахарками день и ночь снуют между палатками, из которых то и дело доносятся крики, стоны, ворчание. Не хочу уходить далеко, а обратно Фили пока что не пустит. Он упертый, прямо как дядюшка. Я наворачиваю круги вокруг палатки, прислушиваясь к каждому шороху, готовая на любой звук нырнуть внутрь. Но там все как обычно, только Фили тихонько кряхтит. Передо мной возникает Двалин, за его спиной Балин. Смотрит тревожно. – Как там?.. Как и вчера. Как и три дня назад. У Кили нет ноги и мы не знаем, как ему об этом сказать, поэтому он постоянно спит. А ваш король умирает. У меня болит сердце. Нет, правда, болит физически. На него давит ледяная глыба, и мне больно. И снова трясет. – Ну-ну, что ты. Тише, все хорошо. Дурак, от этих слов только хуже. Я помню больше, чем хочу. Прижимает к себе, так тепло, так по-отечески. Но мне ведь это не поможет. Мне нужно только, чтобы открылись его глаза. Чтобы он улыбнулся, поднялся на ноги и пошел править своим королевством, или что там делают короли. Чтобы он жил, а не пытался выжить. Да и пытается ли он? Знает ли, что я жду его здесь? Я ведь даже не могу его позвать. Не могу попросить не бросать меня. Двалин отпускает и заглядывает внутрь. Хмурится, молча треплет меня по волосам, и они идут дальше, там, в соседней палатке, Ори и Бифур. Но им лучше, они быстро поправляются и уже в сознании. Я забираюсь в палатку, Фили уже закончил и теперь снова сидит рядом с братом. Забираюсь на горку из мешков у изголовья импровизированной постели короля и тяжело вздыхаю, глядя на рыжеволосого гнома. Он переживает еще больше меня, ведь они его родные. Кили подергивает ногами... ногой во сне. Фили оглядывается, но быстро отводит взгляд. Не может смотреть. – Нужно ему сказать. Нельзя же вечно заставлять его спать. Он у меня крепкий, переживет. И будто в ответ, Кили ворчит во сне. – Ничего, братишка, мы сделаем тебе другую. Захочешь, хоть из золота, – ухмыляется. Даже сейчас умудряется шутить. – Альба, я схожу, проведаю Ори с Бифуром, ладно? Голос дрожит, гном отводит взгляд. Мужчинка, не покажет слез. Киваю – иди, конечно. Я никуда не денусь. Выходит, и я позволяю себе снова прикоснуться к колючей щеке. Холодная... Я слишком устала. Наверное, можно прикрыть глаза, на минуточку. Не больше. Хриплый голос что-то бубнит. Тихонечко, но мне хватает, чтобы проснуться и резко вскочить, сбросив покрывало на пол. Черт, заснула! Фили еще нет, значит, я недолго валялась в отключке. Кидаюсь к Кили, спит. А бормотание сзади. Я медленно, в испуге, поворачиваюсь. Глаза закрыты, все, как обычно, только бледные губы чуть шевелятся. Стою как истукан, все мысли вылетели из головы. Что делать? Бежать за Фили? Закашливается, нужно дать ему воды! Но не из кружки же его поить! Черт, Альба, соображай! Сердце колотится как сумасшедшее, нужно держать себя в руках. Взгляд падает на куски марли на столе, я бросаюсь к ним, дрожащими руками хватаю ткань, где кувшин с водой?! Проливаю половину на пол, плевать, впитается, марля мокрая, с нее капает, должно сойти... Осторожно поддерживаю его голову, волосы на затылке мокрые, ему жарко. Цепляю локтем край одеяла – к дьяволу его. Осторожно промакиваю потрескавшиеся губы марлей, легонько отжимая ее так, чтобы капельки затекали в приоткрытый рот. Торин благодарно вздыхает, его дыхание выравнивается, и только теперь я немного успокаиваюсь. Но в висках все равно стучит будто молотом по наковальне. Слабо водит рукой по постели, будто ищет что-то, и я не придумываю ничего умнее, как взять его пальцы. Теплые. Давай же, открой глаза. Посмотри на меня, я здесь, я рядом. Все хорошо, черт его дери. Ну же, давай! Я ведь жду тебя, ты мне так нужен, пожалуйста! Снова закусываю губу, бесполезный язык хочется вырвать. Провожу ладонью по его широкому лбу, мокрый весь. Пожалуйста, я же зову тебя. Но он не слышит. И никто не слышит. – Альба... Что... Этого только не хватало. Оборачиваюсь – Кили приподнялся на локтях, его одеяло валяется на полу. Нет, нет, не сейчас. Смотрит на забинтованную культю и бледнеет до синевы прямо на глазах. Бросаюсь к нему, ложись, не смотри, не смотри туда! Это сон, не надо. Но он вырывается, кричит, отталкивает меня. И еще кто-то отталкивает, сильнее, Фили вернулся, наконец. Я падаю и отползаю обратно к Торину, тот снова не подает никаких признаков жизни, кроме едва заметного дыхания. Фили держит ревущего брата обеими руками, пытаясь совладать с испугом и гневом, своим и Кили. – Тихо, Кили, тихо! Все нормально, мы справимся! Мы сделаем тебе... Его слова тонут в крике темноволосого гнома, он вырывается, рычит, а потом снова натыкается взглядом на свою культю и тут же обмякает, уставившись на нее. Открывает рот, будто хочет что-то сказать, но не знает, что. Я бы тоже не знала. Страшно. – Филька... А как же... Как же так? Как же я ходить-то буду?.. – спрашивает растерянно. Не кричит, даже не плачет. Но от его тихой потерянности хочется биться лбом о стену, пока не сломается. Не могу больше. Не могу, не хочу, не буду, это слишком! Хватаю плащ и выбегаю из палатки, Фили справится, он умеет утешать, а я все равно ничего сейчас не могу, я вправду бесполезная. *** Теперь стало немного теплее. Знахарка разрешила Кили ненадолго подниматься, и он забавно прыгает, опираясь на брата. Даже смеется изредка. Как быстро привык. Я сижу на мешках возле входа в палатку и снова удивляюсь, как двое таких разных мужчин могут быть одним целым. Кили еще не сказал, а Фили уже повернул туда, куда хочет направиться брат. Из шатра снова слышится сиплое бормотание, к этому уже привыкла я. Как на автомате, помогаю ему напиться, уже не жду, что он придет в себя. Я вообще ничего не жду. День изо дня просто сижу рядом и даю ему воды, когда это нужно. Убираю марлю от его рта и тут же роняю ее на пол, вздрагивая от неожиданно распахнувшихся синих глаз. Он шарит взглядом по потолку, будто соображая, где находится. Я поднимаюсь с колен и наклоняюсь над его лицом, внимательно вглядываясь в глаза, не верю. А они будто подернуты пеленой. Нужно кого-то позвать, целителя, Фили, хоть кого-то! Хватаю плащ и собираюсь уже отвернуться, чтобы бежать за подмогой, но запястье хватают слабые пальцы. Подожди, я сейчас вернусь, я только приведу кого-нибудь! Господи, жив, живой, здесь, рядом со мной! Но не отпускает. Я склоняюсь над ним еще раз, может быть, хочет что-то сказать? Ну же, что такое? Рука тянется вверх, ко мне, и я еще немного нагибаюсь, не понимая, чего он хочет. А он хватает меня за шиворот, наклоняя еще ниже, и шипит еле слышно: – Ты! Ты с ними... Предательница... С эльфами... Пошла прочь! Вон отсюда! Чувствую, как округляются глаза, отцепляю его пальцы от своего воротника и спиной пробираюсь к выходу. Предательница? С кем с ними? Я же сидела здесь, рядом с ним три недели, выхаживала его, как родного... А он продолжает, ищет меня глазами и говорит, что я воровка, что мне нужно какое-то золото, его золото. В носу щиплет, подбородок предательски дрожит. Нет, замолчи, нет! Ты не знаешь, ничего не знаешь!!! Не знаешь, как я страдала, как ты можешь так говорить?! У входа спотыкаюсь о чью-то ногу, Фили кричит, зовет кого-то, а я поднимаюсь на ноги. И бегу, подальше, куда глаза глядят, хоть куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда.